Давно это было, но помню, как вчера. Лежал я около осины и, размышляя о вечном, покусывал стебель горьковатой травинки. Слегка вздыхая, искоса поглядывал на золотистое солнце, которое катилось к горизонту. Тот был чист и до омерзения синий. Только я-то знал: пройдёт несколько часов, и кровавая дымка встретит противно позитивный жёлтый шарик. Потом наступит ночь. Это моё время. Было когда-то. Да… были дни – я заставлял лишь своей тенью, вдали мелькнувшей, дрожать всякого сидящего в тепле у очага. Я дорожил волей, и взгляд мой нёс смерть. Так было, пока я не встретил её… пока не заглянул в её глаза и не упал в пропасть. Там я разбился и взлетел душой к облакам. Там получил заряд молнией от судьбы и отправился назад к бренной земле… камнем из глубин звёздного неба. Сгорел. Ночь… азарт… трепет жертвы… ликование силы в моих венах… чувство сытости по рассвету… спокойствие дня… всё утратило смысл. Мне нужна была только она – моя половина с зелёными глазами, такими проникновенными, такими волшебными, такими невероятно дополняющими мои глаза, как солнце, порождающее тень. К сожалению, любовь зла… Моя избранница была совсем иной, нежели я. Она боялась меня, как живое сердце страшится огня. Это было верно. Нормально. Я понимал, что если начну добиваться её, то погублю своими чувствами. Конечно, не пара я ей. Она такая светлая и красивая. А я близкий друг ночного мрака, который морозит жилы, да и побитый жизнью по принципу: «С волками быть, по волчьи выть». Ушёл я от неё, от греха подальше ушёл. В тот же миг потерял и вкус к глотку воды в жаркий день, и к вдоху аромата дождя в день грозы. Всё стало безразлично. Незаметно из меня исчезла ретивость молодости. Её заменила дряхлость старости. Свет и темнота слились в серую пелену. Мне осталось лишь размышлять, отчего любовь зла, и дряхлеть, скалясь на надежду, что моя избранница найдёт себе не козла… впрочем, вариант был бы не так уж и плох. Точно лучше, чем греться о мой плешивый бок.

Я прикрыл глаза и тут же схлопотал болезненный тычок в нос. Хмурясь, посмотрел, кто или что меня побеспокоило. Обнаружил рядом лежащий мухомор. Это меня озадачило. На ум пришло, что шутит судьба с моей душевной раной, но через миг осознал: «Да нет, не издёвка. Это подсказка. Акт сострадания». Жадно схватив мухомор зубами, я быстро его проглотил. Нет, я не сдался. Не в моей натуре складывать лапки. Я отступил, чтобы вернуться уже другим. Быть может, повезёт, и более подходящим, чтобы зеленоглазое чудо полюбило меня. А нет, так из ночи свободным духом стану её оберегать и ясным днём заботливой тенью обнимать.

– Смотрю я на тебя и прямо говорю: не хуже ты и распоследнего козла, упористей всякого барана, и голова твоя достойный трофей, получше, чем скальпом снятые разветвистые рога преблагороднейшего из всех оленей. Ну и шкура, молью хоть побита, да сойдёт и за тигриную шубу с барского плеча.

Услышав тихое мурчание у себя во лбу, я просто взвыл. Боль ударила картечью в виски. Подумалось: пришёл жестокий мой конец, от яда сойду с ума, а после только околею. Стиснув зубы, я крепче закрыл глаза. Достойно нужно уходить, не белкой бешеной метаться.

– Разлёгся он и в нос не дует. Не ты ли клеветой любовь клеймил? Не зла она! И всяк, кто упрекнул её, ответит и зубом за козла! Вставай, если бороться за свою красотку хочешь. Не просто будет вам со мной, но я рецептик дивный нашепчу, чтобы зеленоглазая твоя комфортней чувствовала себя под боком у тебя. Сам посуди, с кем ей опаснее дышать: с тобой, юля попкой под грозными клыками, или на поляне самой вольно гарцевать? Тебе ли не знать, как обманчива свобода лёгкостью солнечного луча и как стремительно смыкается она капканом острых кровью зубьев по закату.

Она права, моя интоксикация, моя проснувшаяся совесть от гриба. Встаю. Скуля, мотаю головой. Смотрю на пляску сосен и осин. Иду… Куда? Искать её, мою любовь! За ней я загляну и в суп к охотнику. Давно я, кстати, печени людской не ел. Отвык уже. Да не беда. Кто помнит азбуку, читать тот не разучится уж никогда.

– Куда ты прёшься?.. Дурна твоя волчья голова! Отворачивай с востока. Ты ночь! Не день. Иди на запад! Там твоя судьба! На реку нюхом курс держи! Не будь ты милый, как пьяная барашка, я бы, чем тебя вести, за хвост держа, лучше век луком горьким бы дышала.

Везёт мне, что это яд во мне болтает. Не то подумал бы чего лихого. Топиться ведь не вариант, но как смириться с комплиментом, что я не лютый хищник и тем пленяю, а поддатая овца?.. Любовь не зла. Но только ох и сука же она. Смеётся хлеще ненависти и звонко, и слепя.

«Иду. Бреду. И чешутся уж зубы у меня. Быть может, стоит хвост мне свой-то откусить? Дурная ты, коза-любовь, по огородам шляешься чужим. Собой бы занялась… а то одна всё и одна… ступай, ищи себе козла. А мне-то ведь под шкурой этой ну никак не подступить к зеленоглазой красавице моей».

– Молчи, галлюцинация моя! Ты лапы двигай, нос по ветру держи. Хвост откусить тебе придётся… Поросячий! Но не один, а целых три вертлявых розовых крючка! Задача это трудная сполна. Не то, что шкуру взять твою и разделить на два!

«Эх, зря берёг я шкуру смолоду. Поистрепал бы больше, так не зарился бы на неё никакой мухомор залётный».

– Остроумный ты мой. Поганка я бледная, а красный сарафан в крапинку белую лишь по зову моды надела. Так что не печалься и не расслабляйся! Ведь, того гляди, вернётся в тренд тельняшка, и придётся рвать, метать…

«Благо не себя бисером перед свиньями!» – с ехидством перебил я галлюцинацию.

– Ой, ой… укусил. Смотри лучше вон на полянку, там с окраины дымком тянет!

Я прищурился, вглядываясь немного левей поляны с колосящейся пшеницей. От волн, ходящих по бледно-жёлтому озеру, зарябило в глазах. Дыма я не чуял. Зато действительно приметил нечто странное… какой-то не то холмик из сена, не то пирамидку из сваленных в кучку высохших пальм.

«Это там что? Могила Чингачгука?..» – усмехнулся я.

– Да если бы, приличное тогда бы место было. Это дом твоей первой сакральной жертвы. Приближайся осторожней, поверь, это тот случай, когда граната вертит обезьяной!

«Чудно. Выбор на века. Либо бояться своей кровью умыться, либо быть обделанным дерьмом мартышки. Даже не знаю, что хуже», – тихо фыркнув, я на полусогнутых лапах посеменил к цели. Подкравшись ближе, ощутил огромное желание присвистнуть, перекреститься и побежать куда подальше. Да любовь-то щедра… Поэтому пришлось лечь и на брюхе ползти к соломенному строению-абстракции с претензией на гордое именование «хата». Перед ней за дырявым забором из иссушенных и свежих стеблей кукурузы суетился жирный поросёнок. Добротный, больше похожий на кабанчика. Одетый в рубаху, вышитую крестиками и цветочками, он, весело похрюкивая, приколачивал противогаз к арбузу. Тот был примотан к паре швабр, сложенных наподобие человека и скрученных колючей проволокой. Поросёнок явно мастерил чучело. Рядом лежали покрышки с жёрдочками, на которых покачивались дощечки с корявыми надписями сочно синего цвета: «Зерно – яд для волка», «Серый, стой! Я человек и ем волков», «Продам шкуры волка, недорого. Могучий свин»…

Остановившись у самого забора, я спросил галлюцинацию: «Ты уверена, что этим хрюком не отравлюсь пуще, чем тобой?»

– Свиней бояться кусать – из логова не выходить. Давай уже прыгай и грызи его за, за… за филейную часть.

Я тихо рыкнул в ответ на её смешок. Поднялся и ломанулся в забор. Тот что пух разлетелся от моего удара грудью. Свин истерично завизжал и кинул мне в голову молоток. Едва увернувшись от этого снаряда, я попал под другой, более с ног сшибающий. Меня контузил хохот. Ведь свин, удирая в хату, наступил на валявшиеся у самого порога грабли и, естественно, схлопотал рукоятью в пятак. Дёрнувшись, как поражённый током, свинёнок смешно раскинул лапки в сторону и упал на спину. При этом он испустил длинное певучее: «Хрюююю-ююю-юю». Но мало того, самым мягким местом он угодил в коробку с гвоздями и как ошпаренный кипятком обратно кинулся к двери. Снова наткнулся на грабли, словил от них пятаком горячий привет и, кружась словно пьяный, завалился в хату, выбив хлипкую дверь своим упитанным брюхом.

Смех раздирал меня, вышибал слёзы. Я на лапы встать не мог. Катался по земле и думал, что умру, лопну.

– Заканчивай ржать. Не обкурившаяся же ты кобыла. Быстрей откусывай поросе хвост!

Стиснув зубы, я прыгнул к цели. Мои клыки клацнули всего-то в каком-то миллиметре от желанной добычи. Свин оказался весьма прытким и успел отползти вглубь дома. Громко вереща, он стал швыряться в меня чем ни попадя. Одежда, чемоданы, соленья в стеклянных банках, пачки шоколада, венки из засохших оранжевых тюльпанов и голубых шарфиков… и прочая нескончаемая дребедень бурным потоком летела в мою морду. Я отбивался, уворачивался и упорно продвигался к вопящему как резаному поросёнку. Я уже ненавидел его всем сердцем. Страстно желал вцепиться зубами в его горло и потом с бездыханного и окровавленного, растерзанного на некрупные кусочки, забрать его вертлявый хвост.

Мы оказались на кухне. От срача, творившегося на ней, у меня невольно засвербело в носу. Не удержавшись, я громко чихнул. Свин, отброшенный напором воздуха, покинувшего мои лёгкие, врезался в газовую плиту. Отчаянно хрюкнув, он схватился за шланг, по которому подавалось голубое топливо. Рванул тот на себя.

– Остынь, психованная порося! – скалясь, прорычал я. Замер, смотря на зажигалку, опасно лежащую под дрожащей ногой Свина. – Мне от тебя лишь хвост нужен! Я быстро откушу и разойдёмся подобру и поздорову! Не дури, не то беконом станешь!

Мелкие глазки свина нехорошо блеснули. Он, тыча в меня извергающим газ шлангом, словно нечто злорадное понял.

– Нет-нет… Я, Ниф Хрущельниц буду первым из свиней, кто изловил и изжарил тебя, страшный волк! Я буду могучей медвыведя! – свин, давясь истеричным хрюканьем, безумно засмеялся.

– Чтоб тебя… – я сиганул к окну. Так совпало, что, вылетая через стекло, я вновь громко чихнул, и в эту секунду свин надавил на зажигалку. Щелчок… Искра… Оглушительный взрыв.

«Ну ты могуч, как ветер, разгоняющий стаю туч! Часом, ранее пол не менял, Кузьму прежде не рожал?» – с ехидством спросила моя галлюцинация.

«Иди в… бутик!» – рыкнул я ей тяжело дыша, лёжа на стоге сена. Моя спина дымилась. Теперь запах гари был более чем ощутим. В десятке метров от меня пылали остатки хибарки Нифа.

– Я тебя ещё съем, страаашный вольк! – донёсся до моих ушей тихий визг. Повернув голову в его сторону, я глазам не поверил. Покрытый чёрными пятнами от жадного поцелуя огня свин по фамилии Хрущельниц улепётывал через поле от пожарища к лесу.

– Встретимся на обеде, шашлык! – крикнул я ему вслед, с досадой глядя на удаляющийся розовый вертлявый хвост.

«Давай поднимайся. Разлёгся. Лёгкая контузия и чуть подпалённая шкура не повод для больничного. Двигайся! Пора в погоню. Я знаю, куда он умчался, но время дорого. Теперь тебе придётся иметь дело с двумя свиньями сразу, а это не тоже самое, что два пальца об… об асфальт. Нуф, брат Нифа, ещё тот жук… как бы в огороде не имел прикопанное ружьё!» – предостерегла галлюцинация.

– Что же я маленьким не сдох, – риторически вопрошая, проворчал я, спускаясь со стога.

«Ну потому что любовь добра», – со сладостью и теплом сказала моя воображаемая помощница.

– Ну да, ну да, хорошо, что не сдох. Иначе бы ты от скуки померла, – я хмыкнул, хромая семеня к лесу и преследуя скрывшегося свина.

«А кто тебе сказал, что я не призрак? Не дух всех сгинувших в тоске одиночества бледных поганок, которых сторонились звери да грибники лишь за то, какими они уродились. Смерть не самое страшное в жизни», – она опечаленно вздохнула.

Я промолчал и ускорил шаг.

Чем глубже меня заводил след в лес, тем тот чудней делался. Ели в нём перемежались с яблонями и орехами, играли в салочки с дубами-колдунами, шепчущими нечто таинственное из своих могучих крон, водили хоровод с изящными берёзками. За всей этой честной компанией свысока величаво наблюдали громадные секвойи. В одном из буреломов я краем глаза приметил одетую в салатовый пиджак и чёрные брюки старушку. Поначалу я даже не признал в ней Бабушку Ягу, уж больно модные вещи на ней были, да и вместо цветастого платка на голове красовалась стильная короткая стрижка. Бабулька, грубо ворча, вколачивала в свою полётную ступу крошечную звёздочку, отваливающуюся из магического кругового созвездия. Лупя по той каблуком туфли, Яга сокрушалась на шторм, так некстати заявившийся из-за Атлантики. Я подумал, что бабулька, видно, на свидание к Горынычу гоняла, похоже, вновь с ним помирилась, да опять в оказию угодила. Сложная у Яги судьба… шаг вперёд и два назад. Не раз я ей помогал, да неблагодарная она, но не от зла, а от склероза. Как завозится с делами и пропустит приём настойки, память освежающей, так беда… и помелом в меня, и кочергой влёгкую запустить может. После извиняется, кается, только моим шишкам от того не мягче. Ну а сейчас я в принципе спешил и потому пробежал мимо ступокрушения. Яга старушка крепкая, сама управится как-нибудь с ремонтом. А коли и нет, так пешком дойдёт до своей размашистой, что вилла работорговца, белокаменной избы, щедро сдобренной отделкой из стекла. Местность здешнюю она хорошо знает и в тутошнее роковое болото вряд ли в очередной раз угодит. Впрочем, и тогда что с ней, холерой, станется?.. По чьим-нибудь костям выберется, ей не впервой. Моя же добрая любовь звала меня получать тумаки в другой стороне.

Мой нюх обнял аромат драников с чесноком и сыром. На опушке замаячил домик, собранный из еловых лап, берёзовых ветвей, прутьев вербы и липы. За ним тянулось поле, засаженное картофелем.

Неожиданно что-то просвистело у меня над ухом и отдалось треском за спиной. Инстинктивно я прижался к земле и оглянулся. Позади меня молодой дубок, стоная, накренился. В его стволе зияла дыра, сочащаяся луковым соком.

«Это ещё что было за лихо?» – я оскалился, всматриваясь в деревянный домик.

«Я тебя предупреждала, что этот хряк ещё тот овощ. Деятельный изобретатель, рационализатор и ударный огородник. Памятника на него только нет», – с ехидной интонацией окончила моя поганочка.

– Эй, волк, борода козла вместо хвоста скок-поскок! Тебя ещё луком угостить или моей знатной картошки испробовать желаешь? Выставь из-за калитки роток и вмиг насытишься впрок по самую гробовую доску, дружок! – раздался из дома поросячий голос, будто смазанный похмельем.

– Так ему, брат! Стреляй ещё в него, брат! – в окне мелькнула сияющая радостью физиономия Нифа. Он показал мне копытом недвусмысленный оскорбительный жест. – Иди сюда, волька позорная! Каждый день буду топтать твою шкурку, как петух давит курицу! Иди-иди, мы ждём!

– Эй, Нуф, за упоминание всуе козла, ответишь своим языком вертлявым пуще хвоста! – рявкнул я и осторожно пополз вдоль забора. – И то, и то вырву с корнем! – у меня над головой просвистела луковица, вернее, её ошмётки, что остались после пробития прутьев в изгороди. Я пополз проворней.

– Не залетело под хвост, волчара? Не переживай, сейчас поправочку внесу и глубоко войдёт! – пообещал Нуф.

– Да, брат, прочисть ему трубу! Прочисть навылет, чтобы знал, чья она, его труба! – исступлённо завизжал Ниф.

– Ты бы помалкивал, Хрущельниц, у тебя уже ни кола, ни двора, ни соломинки нет. Да оттого, что в голове одна извилина, и та прямая да пустая, как ржавая до дыр труба на свалке. Твоей истории жизни свалки, верещащая колбаска! – я в два резких прыжка преодолел заграждение и достиг угла дома. Предвкушая сытные блюда из шкварок, облизнулся. – А ты бы, Нуф, за своей спиной приглядывал, чтобы в неровен час на шампур не сесть с оказией, любезно подставленный другом-погорельцем! Подумай… объятия с волком, которому от тебя лишь хвостик нужен, ведь безопасней и надёжней, предсказуемы! А вот что замыслит обнимающий тебя так называемый брат, сладко верещащий о любви к тебе, спалив собственную хату, это…

– Всё ты врёшь, голодный волчара! – истерично взвизгнув, прервал меня Нуф. – Я сама вера к моему брату! Нас самая-пресамая дикая пуща не разлучила! Мы из неё вместе как зашли, так и вышли! Там такая пуща была, что ты жалкий призрак того волка, который в её глуши бродил! От его вдоха вся земля ворочалась! Ты-то перед ним облезлое чучело. Что ты можешь? Лишь языком у себя под хвостом чесать! Ха-ха…

«Эх… отчасти, большой, он же прав. Нужно было не нахрапом сюда рваться, а подвезти сочной капустки и, накормив от пуза их, брать тогда тёпленькими во сне. А так-то, увы, да, твои лучшие годы позади, не той уж остроты клыки. Иначе бы свиньи не наглели», – мрачно прокомментировала моя правдорубка-галлюцинация.

– У них брюхи бездонные, и, сколько свинью не корми, она всё руку дающую откусить норовит, — тихо заметил я ей в ответ. Подхватил бочку с керосином, неосмотрительно оставленную хозяином во дворе, и, кряхтя от её тяжести, закинул окаянную в окошко. — Эй, Нуф, промаринуйся в соли земли, которая будет тебе жгучим перцем под кожу! Я, может, и не тот легендарный волк, но могу чихать так, что будь здоров не кашляй в могилке. Ниф подтвердит, сейчас зажжём, братцы! — я быстро побежал огибать дом, направляясь к входной двери. У неё чуть не переломал себе кости, споткнувшись об какую-то трубу и едва не влетев в пирамиду из нескольких бочек, от которых слегка тянуло специфическим запахом нефти. На них красовалось клеймо «Рост-Наф-Путь». Под ними стояла табличка с надписью от руки: «Половину слить на мой трахтор, не забыть взамен долить бурды по гуще. Не жадничать с загустителем, не забыть! Потом не спешить, продать семьдесят пять процентов за бугорок ведьмам и лешим, а остаток раздать своим огородникам. Не забыть в отчёте подправить наоборот! Не забыть не жадничать, а то Наф больше подарок не пришлёт, не забыть, что всё не моё!»

Я хмыкнул, подумав: «Да жук так жук этот Нуф. Не то майский, не то навозный, не то колорадский, так сразу и не разберёшь». Поднатужившись, толкнул пирамиду в сторону двери. Тяжело выдохнул…

«Вот её дубовые кости пускай крушит, а мои меловые судьба ключница для любви хранит».

Раздался треск, полетели пыль и щепки. Без какого-либо сопротивления мне удалось проникнуть в дом. План с отвлечением внимания на угрозу пожара сработал. Тут свиньи меня не ждали, и я уже радостно разинул пасть, готовясь сдирать с них шкуры, но вдруг стены покосились, потолок дома повело и… грохот и темнота накрыли меня.

«Да, милый, любовь и не зла, и не добра, когда больная голова. Ты дышишь ещё? Не умирай, ладно? Боюсь сама с собой остаться», — грустно вздохнула поганочка.

«Это понятно. Самой о себе галлюцинировать сложно. Не переживай, я всегда буду у тебя вместо бреда. Любовь же она такая...» — я мысленно усмехнулся. Кряхтя, выкарабкался из-под палок и досок. Чихнул. Заметил удирающих к лесу Нифа и Нуфа. Оба изрядно хромали и были в пыли и немного в крови. Видимо, и их развалившийся дом накрыл.

— Паршивые бочки, — проворчал я, уходя с руин.

«Что на зеркало пенять… Ты давай разогревай серое вещество и шевелись. Они к Нафу направились. А он крайне серьёзный хрюн, брутальный более чем медведь-шатун, натолкнувшийся на палатку спящих геологов в февральской тайге. Его дом – его неприступная крепость, масса хищников об тот сломали зубы и шкуру потеряли, порог переступая. Мне лишь одно слабое место Нафа известно. Верит он по-детски наивно и искренне в тень доброго дедушки, в одну ночь в году из-за океана вечности ночью прилетающего. Тот якобы под полночь или утро спускается с неба и щедрые подарки даёт поросяткам за хорошее поведение. Может, используешь это как-то и на заряд дроби в пасть не нарвёшься», — она тихо охнула.

— Вечности океан… тень деда и подарки… что за ересь?.. — я фыркнул, засеменил в лес, вцепившись нюхом в старающуюся удрать добычу. — Этого Нафа, очевидно, в детстве часто головой били. Я-то хоть и с грибом беседую, но точно здоровый. Он же, бедняга, напрочь заветрившийся бекон. Все же знают, что за океаном, самым что ни есть обычным, живёт Горыныч! Только вот все, кто в трезвом и здравом уме, ежесекундно молятся Матери Природе, чтобы это зелёное чудище-юдище пореже о своих крыльях вспоминало и побольше дурман травы жевало да отдыхало. Добрый дед… — я криво оскалился. — А я прима большой луны ёперного театра!

«Нашёл чем удивить, умением повыть. Вот мог бы ты корыто починить, носки заштопать, брюки постирать, погладить и сложить, суп сварить и гвоздь на кухне для полочки вбить. А после ребёнку сказку почитать и спать его укачать. Да всё это без ловли золотой рыбки, а сам лично, так цены бы тебе не было», — посетовала галлюцинация.

«Не поверишь, по молодости и не такое вытворял. Даже крестиком кощеевой иглой сердечки вышивал, заплатки ставя на прохудившиеся души!» — я мысленно улыбнулся.

«Отчего же не поверю... а мусор-то из дома выносил?» — она с печалью усмехнулась.

«Каюсь. Забывал. Отчего логово своё и потерял. Паразиты расплодились. Но я уже помудрей стал. Порядок наведу, как только сердце моей любви из осколков соберу», — я решительно клацнул зубами. Прибавил шага. Тело ныло. Голова кружилась. В спине кололо. Мне же было плевать на изрядное недомогание. Ты жив, пока борешься за судьбу, которую себе хочешь! А хворь, она для мёртвых.

«Верю в тебя», — мягко сказала поганочка.

Я приветливо махнул хвостом.

На бархатном небе, выцветшем до тона чернил, проклюнулись первые молочные звёзды. Смешанный лес из елей, дубов, верб, лип, секвойй и других деревьев утонул в миновавшем вечере. Я уже двигался через берёзовую рощу. За ней раскинулось поле подсолнечника. Его аромат щекотал мне ноздри. Заметив фонтаны света на опушке, я спрятался за ствол старой корявой берёзы. Отдышался и, прижав живот поплотней к земле, пополз на сияние ламп.

«Как мотылёк на огонь. Такова любовь…», — пробубнил я про себя.

«Подсказать рецепт крема от загара?» — галлюцинация хихикнула.

«Спасибо, но нет. Уверен, что именно ты Сусанину кратчайший путь нашептала, а я на его лавры не зарюсь», — ухмыльнувшись, я призадумался и остановился у широкой тропинки из золотистого камня, ведшей прямо к крыльцу кирпичного дома. Жилище Нафа было добротным, большим, в три этажа. Верхний облицовывал молочный мрамор, средний покрывал голубой кварц, а нижний из красного кирпича оставался многозначительно гол и плавно переходил в фундамент, которым служил чёрный гранит. Поражало, что это пафосное, монолитное строение ограждал не высоченный бетонный забор с рядами колючей проволоки и стальными воротами под охраной сторожевых вышек, а живая изгородь из милых ромашек. Я бы, честно говоря, вместо них предпочёл видеть здесь крутой вал с частоколом охотников на его вершине. А так эти нежные цветы сбивали с толку. Невольно тянули задуматься над их символизмом и том, что есть за ними, что там таится в почве от изгороди до стен дома, и что внутри него… Мир? Война? Любовь? Смерть? Ромашки словно оглушительно шептали: «Постой. Подумай над выбором. Не торопи судьбу сделать поворот. Взвесь тщательно в себе все: быть или не быть. Открой в душе, чего в тебе больше: цвета ночи или света дня. Закрой глаза в темноте, разомкни веки при солнце и сделай шаг к…»

— Шагнуть к жизни? — я оглянулся на молчаливый берёзовый лес, там за ним у горизонта были и реки сосен, и океан тайги, и снежная пустыня тундры. — Или ступить к любви? Тут сразу ты умираешь, а мы ещё должны родиться. Ведь любить — это верить! А жить — это знать! Между ними пустота и надежда.

Глубоко вдохнув, я выбрал мечту вместо реальности. Прыгнул… Поднялся вой сирены, и по округе хищно зашарили ослепительные лучи прожекторов, бившие по земле будто с самих звёзд. Из дорожки, ведшей к входной двери, взметнулись стальные шипы. Их были тысячи. Воистину не всё то золото, что блестит. Около меня же на газоне зло клацали стальные клыки капканов. Я бежал к фундаменту, мечась из стороны в сторону и только чудом избегая захвата острых зубов.

— Внимание, вы опознаны как волк. Вами была нарушена граница суверенной собственности Нафа Нитупского. Если вы являетесь аккредитованным партнёром компании «Рост-Наф-Путь», то незамедлительно предоставьте этому подтверждение. Тогда к вам будут применены гуманистические меры по принуждению к выдворению с частной территории. Если же у вас нет статуса партнёра, то выражаем наши глубочайшие сожаления и безмерную озабоченность вашей участью. Мы заверяем вас, что позаботимся о ваших останках согласно положению в общезверином кодексе права сильного. Спасибо, что уделили нам ваше бесценное время, — миролюбивым голосом известила какая-то женщина.

Бурно дыша, я прижался к стене дома, не веря, что ещё не разодран на куски. Над головой было окно. За ним послышалось свиное пение:

— Нам не страшен тощий волк, тень он тень и только тень. Ни за что и никогда не ворвётся он сюда. Слабый-слабый, хилый волк, лишь тараканов тебе пугать впрок.

— Ну, свиньи, и с того света достану ваши… хвосты, — глухо прорычал я.

«Последнее напутствие. Чтобы оберегать себя, любовь обязана быть с клыками. Иначе мираж цена её веры, воскрешающей мёртвое в живое!» — голос галлюцинации слабел с каждым словом. Она ещё что-то шепнула мне, но я не разобрал, что именно, только ощутил некое тепло возле сердца.

— За чудо… За жизнь после смерти, — я рванул на крышу, неистово вгоняя когти в мельчайшие зазоры между кирпичами и камнями на стене. Зубами вцепился в водосток и, собрав себя в пружину, ещё одним волевым прыжком забросил себя наверх, прямо к трубе камина. Не щедрый и не добрый я дедушка, подарки приносящий хорошим поросяткам. Я крик отчаяния из тёмного леса, назидающий плохих свинок отнять рыла от кормушки и задуматься о вечном. Да, я не тот грозный волк из густой чащи, лишь его тень, но моя вера крепче его миновавшей силы. Он мог дунуть и разрушить и вековые деревья, а я дышу и созидаю новое из опавшей с них листвы.

Шаг!

Из дымохода донеслись металлические звуки и потянуло дымом. Определённо меня уже поджидали внизу.

— Волк, я уважаю тебя. Ты храбр и хитёр, как и я, Наф Нитупский. Не чихай и не дуй в трубу. Обратно пламя прилетит к тебе. Мой крепкий дом ты не разрушишь, только подкоптишь и намусоришь в нём. А сам вконец разболеешься. Давай примиримся! Ты голоден и ранен. Я приютить тебя готов и знатной курятиной с отменным рисом кормить до отвалу. По рукам? — прозвучало словно со всех сторон.

— Извини, Наф, — вздохнув, я взобрался на верхушку трубы, — ты не пропащий свин, но верой не поступаюсь ни за здоровье, ни за кров, ни за пищу.

Я спрыгнул… резкая боль обдала меня с ног до головы. Невероятно захотелось изо всех сил прыгнуть назад к небу и бежать в лес, там забиться в сырую тёмную берлогу, оставшуюся от медведя-шатуна, и заснуть, скрыться от боли в раю фантазий. Однако я бешено взвыл, обнимая у сердца светлый образ моей любви. Вывалившись из камина, швырнул чан с остатками кипятка в гостиную, точно по трём прижавшимся друг к другу опешившим свиньям. Они истошно завизжали. Их кожа покрылась волдырями. Я, дымясь, полз к ним, рьяно клацая зубами. Свинки в ужасе забились в угол. Им было не спастись. Пускай мой хвост горел, с лап отваливалась кусками шкура, с разбитой морды текла кровь, это было неважно… я смог встать и ощущал за спиной у себя крылья свободы и ненависти. Широко разинув пасть, я изготовился нанести разящий удар по сочной свиной плоти.

— Мы погибнем, но прежде признай, что вся наша вина только в том, что тебе хочется кушать! — Наф неожиданно сделал шаг навстречу мне. Ниф и Нуф, натужно сопя, выталкивали друг друга из-за его спины.

Отчего-то от слов Нафа у меня похолодело в сердце.

— Ты почти прав, — прохрипел я, осунувшись осознавая истину. — Твоя вина, поросёнок, в том, что любовь чудна и милостива, хотя и омыта кровью. Говорят, полюбил волк кобылу, оставил хвост да гриву. Переврали же… не съел он кобылу, а оставил он свой хвост за её гриву. Так оно было, так.

Горько покачивая головой, я развернулся и тихо поковылял к входной двери. Пускай за ней прорва ловушек и не преодолеть их мне. Какая разница, ведь хвост мой и так горит. Главное –вера!..

— Заходи по дружбе как-нибудь, — печально сказал позади Наф.

Что-то холодное обдало мне хвост, гася пламя. Обернувшись, я увидел пустой графин в лапках Нафа.

— Спасибо, — я кивнул ему. — Береги себя, а вот вы двое за козла ещё ответите. Когда-нибудь… — грозно взглянув на остолбеневших Нифа и Нуфа, я ушёл. На улице было спокойно. Стрекотали сверчки. Светила луна, и её блеск отражался в золотистой дорожке, приглашающей меня следовать к лесу и дальше к горизонту, в ночь, за которой обязательно наступит рассвет.

«Ты всё постиг. Магия любви в том, что она не убивает. Иди… твоё счастье ожидает тебя! И не удивляйся, что я вернулась. Галлюцинация же бессмертна!» — поганочка звонко рассмеялась.

Я хмыкнул и с охватившим сердце приятным теплом сделал шаг вперёд…

Давно это было, но помню, как вчера. Лежал я около осины и, размышляя о вечном, покусывал стебель горьковатой травинки. Да, давно это было, а сейчас я нежно обнимаю мою невероятно прекрасную крольчиху. Она радостно трётся бочком об мою клыкастую морду. У нас волчья идиллия. Ни я ей, ни она мне спуску не даёт. Мы одно целое под знаменьем «равноправие». А ещё мы ждём прибавление в нашем страстном семействе. Не нужно изумляться, ведь любовь не зла. Она есть жизнь!..