От автора: я долго думала, публиковать здесь эту работу или нет. Кто-то говорил, сыровато, кто-то наоборот - пересолено, но, в конце концов, мне фанфик нравится. А значит, имеет право появиться и здесь (тем более, на повестке зимы, мне кажется, история особенно согреет )
Буду рада любым вашим отзывам как с теплыми словами, так и с критикой. Любое мнение - бесценно.

Когда-то давным-давно, когда я еще только выбирал врачебную специальность, по которой собирался работать всю оставшуюся жизнь, отец всеми силами пытался обратить мое внимание на нейрохирургов. Расписывая передо мной преимущества и плюсы этой профессии, он не раз упоминал, что наш дом стоит на земле благодаря тому, что когда-то он сам выбрал этот путь и, «как видишь, ни о чем не жалею». Мама, когда он особенно распалялся, всегда подходила к нему со спины, обнимала за шею и говорила мне тихо, спокойно и уверенно:
- Выбирай то, что хочешь сам.
Ее слова стали моей путеводной звездой. Постепенно, изучая многочисленные справочники и рассматривая достоинства каждой из имеющихся профессий, я был уверен, что нашел свой путь. Только связан он был вовсе не с человеческим мозгом. И уж точно не с хирургией.
«Что?! – взревел отец, когда я сообщил ему. – Гинеколог?!»
Для пущей убедительности я тогда повторил и снова услышал тот же вопрос. Объяснение ждать себя не заставило.
«В твоей жизни должна быть только одна обнаженная женщина, Эдвард, - процедил он, ударив кулаком по столу, - и уж точно лежать должна в твоей постели, а не на кресле клиники».
Я прекрасно понимал его. Я знал, что для многих людей эта работа в принципе не подходит уже только по одной простой причине – стеснения. Точно так же, впрочем, как и урология. Это те два камня, которые, порой, разрушают мечты о врачебной деятельности.
Однако мне казалось, я справлюсь. Особой застенчивости за собой я не замечал.
Эсми жутко обрадовалась, когда узнала. Все ее родственницы по женской линии с самого основания семьи занимались акушерством. Прапрабабушка, прабабушка, бабушка… Эсми выбрала специальность окулиста из-за стремления хоть как-то выделиться, вырваться из круга. Она не пожалела о своем решение, но мое её осчастливило. На самом деле.
«Из тебя получится не только замечательный доктор, Эдвард, - сказала она мне, когда мы вместе резали овощи к обеду, - но и прекрасный отец. Я горжусь тобой».
Это были вдохновляющие слова. Больше я не сомневался.
Четыре года в колледже, несмотря на усиленную подготовку, как мне обещали, прошли достаточно быстро. Эсми с гордостью заявляла каждой из своих подруг, которым взбрело в голову поинтересоваться обо мне, что я стану акушером-гинекологом и буду непосредственно тем, кто поможет новой жизни прийти в этот мир. Отец каждый раз бурчал что-то и поднимался к себе. Окончательно смириться с тем, что я выбрал, он смог лишь ко второму году обучения в медицинской школе.
Сегодня, оглянувшись назад, по прошествии восьми лет, проведенных за учебой, я с уверенностью могу сказать, что не ошибся. Разумеется, некоторые моменты вводили в замешательство и даже немного пугали, но они были преодолимы. Как и стеснительность, проснувшаяся во мне так внезапно. Отец дважды усмехался, когда я признавался в ней, но после разговора с Эсми перестал. И даже встал на мою сторону, рассказав пару случаев из собственной практики, когда, как уверял «был красным от стыда, как рак». Я дождался и его поддержки.

Четырнадцатого октября две тысячи одиннадцатого года у меня был назначен первый прием. Доктор Уотнер, который должен был курировать меня, с интересом наблюдал за подготовкой, несколько раз комментируя те пункты, какие я вычитывал из учебника прямо в кабинете. Меньше всего хотелось ударить в грязь лицом. Больше всего хотелось остаться непоколебимым и уверенным в себе. Это легко удавалось с Барбарой, когда она согласилась побыть моей наглядной живой моделью, но это не одно и то же. Те женщины, которых я увижу сегодня, меня не знают. А Барбара знала. Повсюду…
- Девять часов, Шэрлок, - говорит мистер Уотнер, похлопывая меня по плечу, - самое время сбежать.
У него глубокий, низкий голос и умудренное, расслабленное лицо. Будь я одной из его пациенток, непременно бы доверял такому человеку. Ни в его способностях, ни в его знаниях, ни тем более в умениях нельзя было усомниться. Когда-нибудь и я хотел стать таким же. Чтобы и во мне было нельзя.
- Поздно бежать, - говорю я, доставая с полки коробку с перчатками, - восемь лет-то ушли…
- Переквалифицируем, - с улыбкой обещает мужчина, садясь за деревянный стол, за которым с трудом может поместиться, и достает папку с бланками, - раз плюнуть.
Я понимаю, что он шутит. И понимаю, зачем он это делает. Расслабить, успокоить – не это ли нужно тому, кто только-только ступает на врачебную стезю? Если спокоен врач, и пациент спокоен. В противном случае последствия могут быть невообразимы.
- Они все беременны? – интересуюсь я, включая воду.
- Все, - подтверждает Уотнер, проверяя, пишет ли ручка. - Любительницы ЭКО будут завтра.
- А готовящиеся?.. – я намыливаю ладони. Мыло едва уловимо пахнет ванилью, а антисептик терпеливо ждет своей очереди рядом с ним.
- Для тебя это слишком просто, - отметает доктор. - Я отправил их Вильяму. Ему по зубам.
Доверие приятно удивляет. Тем более от этого человека.
- Спасибо.
Мы разговариваем еще десять минут, терпеливо ожидая, пока придет та, кто записана в очереди первой. Я немного волнуюсь, но Уотнер делает вид, что не замечает этого. У него огромное количество смешных историй, которые здорово отвлекают. А когда их рассказывает человек, который сам выглядит как добрый персонаж диснеевского мультфильма, эффект неподражаем.
- А потом он…
Закончить мужчине не дают. В дверь робко стучат – один раз и сразу второй.
- Твой выход, - хмыкает доктор мне, а затем, повернувшись, говорит:
- Войдите!
Бордовую дверь, ведущую в наш кабинет, немного приоткрывают. Сомневающийся взгляд карих глаз, проникнув внутрь, останавливается на мне. Следом в дверном проеме появляются и каштановые локоны, кое-как собранные в хвост.
- Здравствуйте, - вежливо говорю я, делая шаг навстречу пациентке. Это придает ей немного смелости.
С чересчур усиленным вниманием следя за порогом, который надо переступить, она проходит внутрь, крепко держа в руках карточку. Глаза намеренно держит внизу, отказываясь поднимать на нас.
- Девять пятнадцать, мисс? – интересуется Уотнер, постукивая по столу ручкой.
- Да, - девушка кивает, вынужденная оторваться от увлекательнейшего линолеума в нашем кабинете, - Изабелла Свон, сэр.
Она достаточно маленькая – по крайней мере, намного ниже меня. У нее нежно-персиковая кожа, длинные ресницы и небольшие розовые губы, сложенные в тонкую линию. Одежда, которую она выбрала, выглядит… неординарно. Голубая блузка и капри ей под цвет, а сверху – желтый сарафан, прикрывающий большой живот. Приличный срок.
- Проходите, - Уотнер добродушно указывает ей на кушетку и ширмы, поднимаясь из-за стола. Он улыбается ей, и девушка, кажется, немного расслабляется. Вот чья улыбка творит чудеса.
- Раздевайтесь, - я придвигаю ширму ближе, загораживая пространство между креслом и дверью. Мисс Свон, наскоро кивнув, подходит к кушетке. Волнуется, что выдает немного побледневшее лицо и чуть-чуть подрагивающие пальцы.
Для женщин, тем более таких молодых, как она, это допустимо. Я много раз видел на практике как они, белее снега, мужественно выдерживали осмотр, отстукивая разнообразные марши зубами. Наверное, вмести я в себя новую жизнь, боялся бы всего и всех посторонних так же. Это материнский инстинкт и ничего с ним не поделаешь.
Уотнер стоит рядом со мной, терпеливо ожидая, пока пациентка закончит. Сегодня солнечно, а потому пусть и маленькие, но все же заметные тени от ее движений, блуждают по полу.
Мы оба настораживаемся, когда они замирают. Все и сразу.
- Все в порядке, мисс? – непринужденно интересуется мой наставник, не позволяя себе ни сдвинуться с места, ни даже выглянуть вперед.
Мгновенье тишины, а затем робкий голос:
- Да… сэр, носки тоже… снимать?
Почему-то мне становится тепло от ее наивности и робости. Не смешно, не весело, не противно, а именно тепло. Это очень странное чувство в нашем случае, но отрицать его бесполезно. Возможно все дело в том, что на обучении мы сплошь и рядом сталкивались с женщинами от тридцати и выше, но уж никак не с такими молоденькими. Эта часть, похоже, была оставлена под практику.
- Можете оставить, - позволяет доктор, с улыбкой взглянув на меня, - это непринципиально.
Когда мисс Свон наконец появляется из-за ширмы и слепому понятно, что она очень стесняется и явно впервые предстает обнаженной перед двумя незнакомыми мужчинами. Из всей прежней одежды остались только короткие белые носки на ногах, и это очень ее смущает. Девушка откровенно не знает, что делать с руками, ставшими внезапно ненужными.
- Проходите, - Уотнер освобождает ей проход к креслу, на отдалении двух шагов следуя рядом. Она идет медленно, с каждым шагом все больше краснея. Глаз, как и по приходу, от пола не отрывает. Но в этой детскости, в этом смущении есть что-то невероятно интересное, что-то очаровательное.
Она настоящая красавица, хоть и не пристало мне это замечать. Стройное тело, никак не потревоженное беременностью, ровная кожа, блестящие локоны, доходящие до самой талии… ее мужу повезло.
- Доктор Каллен? – мой наставник окликает меня, когда они оба уже стоят у кресла. Смотрит хмуро.
Пристыженный недопустимым поведением, я достаточно быстро оказываюсь рядом.
- Доктор Каллен, - второй раз повторяет Уотнер, - проведет ваш осмотр. Он лучший из наших интернов, и вы можете доверять ему так же, как и мне.
Неожиданная хвалебная речь. Я теряюсь.
Девушка прижимает руки покрепче к телу и отрывисто кивает. Ее лицо пылает, и на шее тоже уже проглядывают красные пятна.
Первый пункт в плане осмотра: грудь. Честно, я впервые не представляю, как буду это делать. Мысли, черт бы их побрал, путаются рядом с ней.
- Выпрямитесь, пожалуйста, - мой голос звучит глухо, но девушка слушается. Становится ровно, опустив руки по швам и вздергивает голову. На мое лицо не смотрит и на доктора Уотнера тоже, хотя я уверен, больше бы ей хотелось попасть к нему. Карие глаза – куда теплее и темнее моих – рассматривают солнышки из бумаги, украшающие нашу западную стену. Дочь моего наставника принесла их в прошлое воскресенье.
Я прикасаюсь к упругой коже, и она вздрагивает. Я подвожу вторую руку под первую и она едва ли не морщится. Доктор, наблюдающий за нами, на самом деле смотрит только на меня. И его внимательный, серьезный взгляд отрезвляет.
В кабинете я – не мужчина. Я врач. И я обязан делать свою работу игнорируя потребности, желания и все прочее, что мешает делу. Это непреложное правило, а я уже в первый день начинаю его забывать. Он напоминает как раз об этом. Об этом говорят его глаза.
- Больно?
- Немного.
- То есть, не сильно?
- Нет.
- Тогда все в порядке. Увеличение равномерное и цвет нормальный, - я говорю им обоим, но внимание концентрирую на докторе. Все явнее начинает казаться, что сам сейчас покроюсь румянцем.
- Какой у вас срок? - напоминает мне про главный вопрос Уотнер.
- Двадцать девять недель, - девушка впервые открыто смотрит на него, и доктор одаривает ее теплой улыбкой.
- Уже скоро, - добавляю я, стараясь разрядить обстановку. Оптимизм в голосе приводит к тому, что и я удостаиваюсь взгляда. Правда, куда более робкого.
- Угу, - кивает она.
Господи, откуда взялась эта женщина?
- Давайте продолжим на кресле, - я оборачиваюсь за чистой пеленкой, а потому не вижу ее реакции. Когда поворачиваюсь обратно, укладывая синюю ткань на кожу кресла, лицо девушки уже откровенно пылает. Ей, как и мне, не терпится поскорее закончить.
- Я помогу вам, - глядя на то, с какой нерешительностью она смотрит на подставку, Уотнер протягивает пациентке руку, - осторожно.
По маленькой лесенке, даже с его поддержкой, она поднимается с большим трудом. Грациозность – не ее удел, и не беременность в этом помеха, нет. Но мое впечатление от этого все равно не портится, хоть и помню, с каким изяществом на свой «трон» взбиралась Барбара… хотя, живота у нее не было.
- Вот так, - он показывает на примере левой ноги, как нужно устроиться в рогатке, и правую, надо отдать ей должное, она кладет как надо сама.
- Положите руки на грудь и расслабьтесь, - советует Уотнер.
Его она слушает с большим рвением, чем меня, и даже не скрывает это. Интересно, а что бы было, если бы он не назвал меня интерном?
Ну, да ладно. Глубокий вдох, прозрачный гель… и начали.
С виду все очень хорошо.
- Что это? – с ужасом глядя на зеркало в моих руках, спрашивает мисс Свон. Ей вправду страшно, глаза распахнуты, а пальцы тесно переплелись друг с другом, мешая нормальному кровотоку в них.
- Гинекологическое зеркало, - терпеливо объясняю я, концентрируясь на том, что делаю, - расслабьтесь, и это будет не больно.
Она старается, я вижу. Правда старается, хоть это изначально и обреченно на провал при такой боязни. Конечно, она морщится, когда я проникаю внутрь. И конечно жмурится, когда зеркало раскрывается.
Мне не хочется ни делать ей больно, ни доставлять неудобств. Это невозможно, я знаю. Но впервые это гложет.
Я говорю, что вижу, вслух, и доктор Уотнер одобрительно кивает. Он задает мне пару вопросов, и я отвечаю, за что получаю очередное одобрение. Девушка все это время лежит, не издавая ни звука. Только белые пальцы подрагивают сильнее прежнего.
- У вас все хорошо, - спокойно заверяю ее я, поднимая взгляд, - никаких патологий.
За весь наш осмотр это, кажется, первые слова, которые ее успокаивают. Вздохнув, она благодарно кивает мне.
Зеркало возвращается наружу, устраиваясь в корзине для дезинфекции инструментов, а я приступаю к ручному осмотру.
- Это… обязательно? - в ее голосе просвечивается паника, но конец, слава богу, уже близок.
- Да. Это последний этап.
В отличие от предыдущей работы с зеркалом эта часть меня успокаивает. Я точно знаю, что делаю, и я точно знаю, что осталось немного. Первый блин всегда комом, так? Первый осмотр – самый тяжелый. Я научусь с этим мириться и стану как доктор Уотнер – непоколебимым и с начисто отсутствующим фактом стеснения. Даже с природными особенностями можно бороться.
- Вас что-нибудь беспокоит в последнее время?
- Нет.
- Если что-то есть, лучше скажите, - вздыхаю я.
Но она по-прежнему качает головой.
- Я поэтому и не хотела идти, - она облизывает пересохшие губы, делая очередной вдох, - все в порядке.
- Когда был ваш последний осмотр? – подает голос мой наставник, разглядывая за столом ее карточку.
- В ноябре, - честно признается пациентка.
- Двадцать девятая неделя? – с сомнением переспрашиваю я. Очень хочу верить, что она чего-то напутала.
Ан нет. Все верно.
- То есть, на учете вы не стоите? – изгибает бровь доктор Уотнер.
- Нет, я за этим пришла, - мисс Свон мужественно игнорирует все то, что я делаю, концентрируясь на вопросах мужчины, - мне сказали, так надо.
- Надо, - он, судя по звуку, дописывает что-то в карточке, - но неплохо бы пораньше делать это. Вам повезло, что все хорошо.
Я заканчиваю, осмотрев все то, что полагается. Наружные органы, внутренние… неужели все? Это изматывающе не только для пациентов.
- Одевайтесь, - разрешаю я, протягивая ей руку и помогая оказаться на полу. Зрелище белых носков слева и справа над моей головой еще долго будет преследовать меня в видениях. Едва ли не пробирает на смех.
- Сколько вам лет, мисс Свон?
- Двадцать два.
- Лучший возраст для рождения ребенка.
- Спасибо…
Кое-как закончив с одеванием, она снова появляется передо мной в своей нестандартной одежде. Удобнее перехватывает сумочку и с нетерпением глядит на карточку.
- Вы не делали УЗИ, - утвердительно говорит Уотнер, заканчивая с заполнением.
- Нет.
- Надо сделать, уже давно пора.
- Сегодня?..
- Можете сегодня. Кабинет триста двадцать второй, третий этаж. У них должна быть форточка в девять.
- Хорошо, - она быстро соглашается и быстро, несмотря на некоторую неуклюжесть, забирает протянутую карточку.
- Спасибо, - обращаясь к нам обоим, произносит, прежде чем выйти за дверь. Но в первую очередь, почему-то, смотрит на меня. И в этот раз без стеснения.

За этот день мы проводим еще двенадцать осмотров. Но ни один из них так, как первый, меня не выматывает. Я не краснею, не бледнею, практически не стесняюсь, и мне, почему-то, не особо интересно, морщатся или жмурятся пациентки при вводе зеркала.
Я анализирую ситуацию с мисс Свон весь ланч и уже по дороге домой, после одобрительного отзыва доктора Уотнера, тоже. Ответа найти не могу.
Когда я останавливаюсь перед своим подъездом и смотрю, как мерно люди входят и выходят через большую железную дверь, передумываю оставаться дома в одиночестве. Достаю телефон и звоню Барбаре, надеясь, что она не занята.
- Эдвард? – удивлена, но не неприятно.
- Я могу приехать?
Маленькая пауза. Крохотная.
- Конечно… все хорошо?
- Абсолютно. Буду через десять минут.
Отключаюсь, выруливая с парковки. Спидометр показывает не самую благоприятную скорость, но добраться до нужного дома удается без приключений. Я с остервенением захлопываю дверь, я выхожу наружу и делаю два глубоких вдоха теплого летнего воздуха. Легче.
Барбара ждет, достав вино и наскоро сделав свои фирменные пшеничные лепешки. Только до еды мне нет никакого дела…

- Что случилось? – получасом позже, сидя передо мной в пленяющей взгляд позе полностью обнаженной, спрашивает она. В спальне царит полумрак, солнце почти село, а из открытого окна тоненькой струйкой тянется свежий воздух. Здесь тепло, уютно и нет ничего постыдного, ничего, что стесняет и заставляет краснеть. Я потому и люблю ее квартиру. Я никогда не чувствую себя здесь не в своей тарелке.
- Не самый удачный день, - неохотно отвечаю я.
- Старые и страшные, - понимающе улыбнувшись, она подбирается ко мне ближе, целуя в щеку.
- Молодые и неопытные, - качнув головой, докладываю ей, - лучше уж старые…
Она прищуривается, прикусив губу.
За пару секунд меняет свое местоположение, пересаживаясь с простыней на меня. Обнимает руками за шею, позволяя рыжим кудрям рассыпаться между нами.
- Мне следует думать о том, что ты изменишь мне с пациентками?
Она шутит, я знаю, но почему-то шутка не воспринимается как надо.
Я фыркаю, взглянув на девушку едва ли не с отвращением.
- Бред, Барби.
Она пожимает плечами, наклоняясь к моим губам.
- Кто его знает…
- Я стесняюсь этих женщин, а не боюсь их! – выпаливаю, кое-как переборов в себе желание скинуть ее вниз. Раздражение – не лучший союзник любовников. А из меня оно вытекает литрами.
- Ладно-ладно, - успокаивающе шепчет, усмиряя мой пыл дорожкой поцелуев, - тише, это шутка.
- Не шути, - устало прошу я, - с этим – точно.
- Обещаю, - она широко улыбается извиняющейся улыбкой и выпрямляется, устраивая мои руки на своей талии, - и готова подтвердить, доктор Каллен.
Больше ни о мисс Свон, ни о «первом блине» в этот день и в эту ночь я не думаю.



Когда разрываешь все отношения с прошлой жизнью, в этом тоже есть преимущества. Во-первых, ты становишься свободнее, а во-вторых – мудрее. Я решилась сделать шаг вперед и ничуть не жалею.
Сидя здесь, в парке, на красивой резной скамеечке перед столетним дубом, смотрю на его листья, на его ствол, на то, как порхают вокруг маленькие бабочки, и не могу удержаться от улыбки.
Я улыбаюсь куда чаще, чем когда видела Фабуло каждый день.
Я улыбаюсь все последние семь месяцев.
А еще я завела Парижа. У Фабуло была аллергия на кошачью шерсть, и моей детской мечте суждено было так и остаться мечтой, если бы не случай, нас разлучивший.
В тот самый день, сбегая под дождем из ратуши, я и нашла рыжего котенка. Он был маленьким, жался к забору и жалобно-жалобно, как ребенок, мяукал. Теперь мы всегда вместе.
А сладости? Он избегал сладостей, боясь поправиться, и запрещал есть их всем вокруг себя. Я с трудом умудрялась купить немного лакомств, когда его не было дома. Мама еще в детстве выставила мне диагноз, глядя на то, как таскаю и таскаю конфеты из плетеной вазочки: «без шоколада тебе не жить». Это было чистой правдой.
Сейчас, конечно, мои предпочтения пришлось подкорректировать под новую ситуацию, но я не жалею. Сейчас я не жалею. И пусть Элис недоумевает, как можно наслаждаться таким положением, я наслаждаюсь.
Каждое утро, просыпаясь, представляю, как в скором времени с нами с Парижем будет жить еще кое-кто маленький, кричащий ночами, и очень, очень красивый.
Я думала, это будет мальчик. Даже больше того, я была уверена. Но я, наверное, первый в истории случай, когда материнское чутье подвело. Сегодня на УЗИ миссис Флисс сказала, что это девочка. Здоровая, красивая и небольшая девочка. «Вся в маму», - шепнула она мне на ухо.
Элис была первой, кто узнала. Она, в принципе, одна и знает – я только ей могу доверять секреты. За все время моей беременности мы встречались пять раз, включая вчерашний. Три из них она уговаривала меня встать на учет и делать все как надо, как люди делают, и на три получала отказы. А вчера применила тяжелую артиллерию, принеся с собой книгу о детских патологиях. Я выдержала ровно три страницы прежде, чем разрыдалась и позволила ей записать меня к врачу. Завтра же. Пока не слишком поздно.
И вот, теперь я здесь. Теперь я в парке перед большой белой клиникой, устроившейся в центре города и теперь я, пытаясь прийти в себя после приема, смотрю на дуб, стараясь успокоиться и уверить себя, что все переживаемо, и все кончилось. В том числе – осмотр.
Я не была у гинеколога с тринадцати лет. Я боюсь этого врача до чертиков, как мама. Будь моя воля, никогда бы наши пути не пересекались. Причина, из-за которой я подписалась на пытку, – малышка. И только она.
Возле дуба есть небольшой прудик – большая лужица. Иногда к нему приходят утки и устраивают настоящие соревнования по плаванью за хлебом, кидаемым смеющимися детьми. Основная жизнь здесь начинается после обеда – после школы, сада, работы… сейчас слишком рано, и потому здесь пусто и тихо. Но даже в одиночестве, порой, бывает хорошо. Есть какое-то единение с природой.
Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь теплым воздухом, безоблачным небом и заветной тишиной. Я слышу, как шелестят листы дуба, и как стекает вниз по длинным цветам роса, теряясь в прудике.
Это прекрасное место. Я жду не дождусь, когда смогу прийти сюда не одна.
Доктор, который встретил меня, был взрослым и наверняка состоявшимся мужчиной, как Фабуло. В его черных волосах виднелась небольшая проседь, но глаза были темно-синими и добрыми, как у ребенка. Его щетина очень напоминала мне ту, к которой я прикасалась каждую ночь, засыпая рядом с мистером Фортессом… и хоть я не должна была доверять людям, похожим на него, я доверяла. С самого детства «дяди» нравились мне больше «мальчиков».
Его интерн, напротив, оказался достаточно молодым. Ни щетины, ни успокаивающих глаз у него не было. Темная радужка, почти черная и волосы какого-то странного, неприятного цвета… как ржавчина, ей богу. Элис бы, я уверена, назвала его красивым, но к числу тех, кто нравится мне, он не относился. И уж тем более после всех совершенных манипуляций.
Один из малышей, которых ведет по скверику мама, кидается к луже. Сестра, немногим старше его, с трудом успевает схватить брата за руку, прежде чем он кинется в темную грязь. Мама, добегая следом, громко ругает его, рывком разворачивая к себе и уводя подальше от злосчастного прудика.
Я смотрю с завистью, пусть и доброй. Я хочу так же. И так же, как замечаю про себя с глубоким удовлетворением, скоро буду.
«Уже близко», - сказал интерн Каллен.
- Уже близко, - хмыкнув, негромко повторяю я, опираясь об скамейку и поднимаясь на ноги. Выкидываю из головы болезненное и унизительное действо, подошедшее к концу, выкидываю из головы парня с ржавыми волосами и стараюсь вернуться к тому счастливому, умиротворенному состоянию, в котором блаженно пряталась все эти месяцы.
У меня получится, не стоит сомневаться.
«Надо бы купить Парижу кроличьих консервов, - думаю я, оглядываясь на зоомагазин через дорогу, - пусть и у него будет праздник».



В ослепительном свете софитов он стоит на вершине мира, победоносно взирая в зрительный зал. Заполненный партер, заполненные ложи, балкон и амфитеатр… за места на галерке едва ли не дрались. Фабуло Фортессо – или же «Великолепный», как гласил его псевдоним, – давал в городе всего один концерт. Один вечер незабываемой оперной музыки и потрясающего баса. Сольное выступление. Все внимание – на исполнителя. Без отвлечений.
Мне было шестнадцать, когда Великолепный посетил Лос-Анджелес. Мама, потратив добрых три часа на уговоры, таки убедила меня пойти с ней. Лелеяла надежды приобщить единственную дочь к музыке и показать ей, насколько опера может быть прекрасной. Наши билеты оплатил один из ее ухажеров. Последний. Рик, кажется. Но сам открестился, заявив, что не переживет этой пытки.
Так мы вдвоем и оказались в огромном роскошном зале, обитом красным бархатом и с необхватной взглядом сценой. Погас свет, заиграл окрест и он… вышел. Вышел в своем истинно великолепном черном смокинге, со своими традиционно зачесанными назад и аристократично поседевшими волосами и очаровательнейшей улыбкой… я никогда прежде не видела мужчины красивее. Наверное, поэтому, когда поднималась на сцену, чтобы вручить ему купленный заботливой мамой букет роз, едва не упала. Тогда мне казалось, что мое лицо вправду может сгореть от стыда.
Но он лишь мне улыбнулся. Не посмеялся, не закусил губы, а улыбнулся. Тепло и ласково. И я раз и навсегда полюбила оперу.
Второй раз я встретила Великолепного в Вене - в тот вечер мне исполнилось девятнадцать. И я снова принесла ему цветы – красные розы. Теперь купленные уже лично мной. Как дань школьной влюбленности в человека, по всем законам мироздания недоступного для людей моего круга. Это пусть и с болью, но пришлось признать. А он снова мне улыбнулся…
Третья встреча не была запланирована и случилась настолько неожиданно, что невозможно даже представить. Когда-то по нашему старенькому телевизору в маминой квартирке шла реклама о букмекерской конторе “J&J”: «Возможно ли представить знаменитую теннисистку, выбивающую во дворе ковер?» Встречный вопрос: возможно ли представить себе Фабуло Фортессо ночью, посреди улицы, заблудившимся в поисках своего имперского отеля? Я тоже думала, что нет. А оказалось…
Перед тем, как отвести его по адресу, мы выпили кофе в ближайшей кофейне и попробовали изумительную венскую выпечку. Он сидел передо мной – только передо мной, на деревянном стуле – и смотрел своими синими глазами прямо в душу. Внутрь. И не нужно было не смокинга, не укладки. Только голос…
Я помню каждую минуту того вечера. Я помню все запахи, все звуки его сопровождавшие. Сбылась моя детская мечта, сбылась моя фантазия… ну неужели могло быть что-то прекраснее?
В конце вечера Фабуло по-джентельменски поблагодарил меня за компанию, помощь и то, что не дала ему насмерть замерзнуть возле какого-то склада. А еще он с надеждой спросил, встретимся ли мы снова. Он дал мне свою визитку.
Той ночью, лежа под одеялом и обнимая подушку, я не могла перестать улыбаться. Я влюбилась. Влюбилась, черт подери. И было бы глупо отрицать это.
Четвертая встреча – в грандиозном ресторане в самом центре старого города. На счет ужина я боялась смотреть.
Пятая встреча – прогулка по ночной Вене. Театр. Естественно, оперный. Я еще тогда сказала ему – в нашей двухместной роскошной ложе – что никто из этих актеришек не сравнится с ним. С его голосом.
На следующий день в мой отель пришли цветы. Гигантская, просто невообразимых размеров золотистая корзинка с розами. Красными, конечно. И с запиской: «Королеве цветов. Моей Розе».
Шестая встреча – уже в США. Сиэтл. Он оплатил мой перелет, мое проживание… он все оплатил.
Седьмая встреча – на благотворительном вечере, в элитном яхт-клубе – была последней. После аукциона, на котором были разыграны самые дорогие призы, мой Великолепный уединился со мной на своем пятикомнатном «прогулочном суденышке» и, встав на одно колено, как в лучших фильмах, предложил стать его женой.
Больше мы не расставались.



На следующей неделе, сразу после того, как посидела за чашкой чая с Элис, я захожу в супермаркет возле своего дома за макаронами, сыром и томатной пастой. Намереваюсь устроить себе пир под просмотр любимых детских мультфильмов, диски которых до сих пор сохранились. Этот вечер только мой. Мне не нужно искать золотые ленты, меня не интересует чертежи, которые готовы продать мне историки за десятки тысяч евро, и я уж точно не должна отчитываться перед боссом о готовности нового костюма. Воскресенье – мой выходной. Я люблю его как раз за это – за уединение. За возможность пойти куда нужно, встретиться с кем хочу, и побыть там, где пожелаю. У меня ни плана, ни графика, а это успокаивает. Сложно всегда быть организованной, когда по природе твой характер повернут совсем в другую сторону.
Я медленно, едва ли не с удовлетворением, иду по магазину с тарахтящей металлической тележкой и разглядываю полки, забитые цветным разношерстным товаром. Здесь есть все, что душе угодно, не глядя на размер. Я не люблю шумные многолюдные места с детства. А теперь, в преддверие рождения малышки, – еще больше. Тем более, сейчас это может быть опасно, как убеждала меня подруга.
А, вот и нужный отдел. Два больших стеллажа, и миллион упаковок, разложенных по всему его периметру. Я ищу табличку «Italia». Я нахожу ее слева. На счастье, сегодня мой любимый сорт здесь. Ярко-желтая упаковка с красными буквами и волнистым, закрученным мучным содержимым отправляется в тележку.
Дальше на очереди паста. Для удобства клиентов она за поворотом. И тоже имеется итальянская, с тосканскими печеными помидорами. Да это мой день!
Сыр приходится поискать – пармезана нигде нет – но, в конце концов, я нахожу адекватную замену. Такой же твердый и такой же белый. Продавщица уверяет, что по вкусу так же похож. Мне остается лишь поверить на слово.
Когда-то я была уверена, что забуду, что значит ходить по магазинам. У Фабуло не было привычки ездить в гипермаркет по воскресеньям и закупать скидочный товар на неделю, как делали мои родители. Продуктами и кухней занималась Роуз, которая служила еще у его матери, а если что-то срочное требовалось купить – или мне хотелось – он отправлял за этим Прескью, живого, подтянутого и очень услужливого мужчину, занимающего, условно говоря, должность мальчика на побегушках. Я почти не бывала в супермаркетах. И я почти забыла, как здорово гулять между полок и скидывать в корзинку желанный товар. Порой мне кажется, это напоминает медитацию – успокаивает, по крайней мере, ничуть не хуже.
У кассы совсем небольшая очередь, и это добавляет плюсов к моему уже и без того поднявшемуся настроению. Выкладывая товары на движущуюся черную линейку, я становлюсь следом за женщиной с детьми, похожей на ту, что видела недавно в парке, пока с кассиршей расплачивается высокий мужчина в серой майке и темных солнцезащитных очках. Его товар – французские булочки, два яблочных сока и, кажется, апельсиновый штрудель – их здесь нарезают на заказ.
- Двадцать и тридцать пять, - вежливо проговаривает сумму Милен, как написано на ее бейджике. Складывает содержимое моей тележки в пакет с фирменной эмблемой магазина.
Я киваю, доставая кошелек. И почти сразу же разочаровываюсь в себе, в мироздании и в том, что не проверила деньги перед выходом из дома. Как назло, вся сумма внутри: пятнадцать долларов и десять центов.
Естественно, мне не хватает. Естественно, я сглупила. Со мной часто бывает.
С бессилием проверяю остальные отделы бумажника, хотя знаю, что это обреченно на провал. Пир придется отложить до лучших времен – когда буду достаточно самостоятельной и взрослой, чтобы убедиться в наличии денег. Те беззаботные времена с Фабуло, когда они в принципе не могли кончиться, прошли.
- Уберете сыр? – прошу я женщину, доставая его из пакета, - пожалуйста.
Пожав плечами, она кивает. Просит подождать менеджера с ключом отмены.
- Не надо ничего убирать, - я слышу мужской голос над ухом слишком внезапно, чтобы остаться к нему равнодушной. Против воли вздрагиваю, оборачиваясь назад. Но к тому моменту, как делаю это, там уже пусто. А вот рядом со мной – нет. Тот самый мужчина, который рассчитался чуть раньше, протягивает кассирше двадцать долларов. Я смотрю на него, пытаясь вспомнить, виделись ли мы хоть когда-нибудь, и, как громом пораженная, открываю рот. Волосы такого цвета были лишь у одного человека за мое существование. И этот человек, как не прискорбно замечать, ковырялся у меня… внутри.
Интерн Каллен.
- И тридцать пять центов, - устало добавляет кассирша, пробивая чек.
- И тридцать пять центов, - следом за ней хмыкает мужчина, пересыпая мелочь на руку, - пожалуйста.
Он оборачивается ко мне, лучезарно улыбнувшись, и отдает пакет. Сыр на месте. Он сам – в роли спасителя.
Мы отходим от кассовой линейки на три шага. Я останавливаюсь.
- Спасибо, мистер Каллен, - говорю, мельком взглянув на него. Очки уже сняты, знакомые черные глаза передо мной.
- Не за что, Изабелла, - у него немного лукавый, но все же добродушный вид. А в руках такой же пакет, как и мой, только более наполненный.
- У меня есть пятнадцать долларов, и я могу вернуть вам оставшиеся пять, если десять минут подождете, - поспешно заверяю я, раздумывая, успею ли подняться в квартиру за этот срок. Любое передвижение становится все сложнее с каждым днем.
- В этом нет необходимости, - он качает головой, прерывая мои размышления, - сыр ведь того стоит?
- Сыр?..
- Я видел, с какой улыбкой вы его выбирали.
Мужчина вгоняет меня в краску. Я почти чувствую, как отдает жаром лицо. Обычно это все очень некрасиво – пятна, сменяющиеся белыми участками, и следом все та же пылающая кожа. Напоминает ситуацию на приеме, которую я меньше всего хотела бы ощутить снова.
- И все же…
- Изабелла, не нужно, - второй раз отказывается он, открывая передо мной дверь, - считайте это подарком.
- Для подарка нужен повод.
- Я уверен, вы его найдете, - загадочно улыбнувшись, парирует интерн.
Приходится согласиться. И выйти.
- Вам помочь с сумкой? – заботливо интересуется мужчина, следом за мной покидая магазин. На улице сегодня не так жарко, как вчера. Особой разницы между кондиционируемым и свободным от человеческих извращений пространством не чувствуется.
- Она не тяжелая, - я приподнимаю пакет и опускаю его дважды.
- И все же? – он зеркально копирует мой недавний тон, усмехнувшись.
- Нет, спасибо. До свидания, мистер Каллен.
Почему-то мне неуютно и хочется уйти. И в то же время, как не странно, остаться. Чувство, неподдающееся описанию, как и все то, что было прежде. Это унижение, помноженное на робость и нежелание снова стоять рядом – лежать рядом – прямо-таки впивается в глотку, не отпуская.
Я иду по тротуару, стараясь примириться со всем тем, что кружится в сознании, когда слышу за собой шаги. Разумеется, его. Оборачиваюсь, останавливаюсь и удивленно смотрю на почти-доктора.
- Мне в ту же сторону, - пожимает плечами он и называет адрес. Действительно, в ту. Совпадения в жизни тоже бывают, это стоит признать.
Мы идем по одной дороге, но будто по разным сторонам. Это меня нервирует.
- Вы женаты, мистер Каллен? – спрашиваю я, оглянувшись на его левую руку.
Мне удается его удивить.
- Это важно, мисс Свон?
- Обычно женатые мужчины не предлагаю поднести сумку.
Он щурится:
- Я считаю это недостатком нашего поколения. Так вам помочь?
Я раздумываю меньше минуты. А потом останавливаюсь, кивнув. Мне любопытно, действительно ли он собирается это сделать. Ситуация глупая, признаю, но иногда мы все попадаем в глупые ситуации, не так ли?
- Вы из Италии? – забирая у меня пакет, интересуется он. Теперь идет рядом.
- Я люблю пасту, - отзываюсь, складывая руки на животе.
- И все-таки, овощи полезнее.
Прямо-таки энциклопедия здорового питания, ей богу.
- Мне говорили, можно есть все, что нравится, - не соглашаюсь, немного по-детски нахмурившись, - это не правда?
- В какой-то степени, - мужчина задумчиво наклоняет голову, разглядывая мигающий красный светофор впереди, - есть вещи, на которые у детей развивается аллергия и употреблять их в пищу не желательно.
- Алкоголь?
- Это уже крайность, мисс Свон. Алкоголь и никотин под запретом еще во время зачатия, не то, что при беременности. Я говорю о красных овощах и фруктах: клубника, перцы, помидоры.
- Полезная информация.
Он улыбается, оказываясь немного польщенным.
- Спасибо, мисс Свон.
Сейчас мы идем достаточно близко друг к другу. Не скажу, что мне нравится компания гинеколога – не скажу, что мне в принципе нравится присутствие мужчины рядом – но все же есть в нем что-то интересное. Я редко вижу в людях интересное. И редко с этими людьми общаюсь. Элис любит повторять, что скоро я стану безгласным музейным экспонатом, запертым в своем маленьком тесном мирке – квартирке на шестом этаже с одним окном с северной стороны.
- Меня зовут Белла, - говорю я, не отдавая себе отчета, зачем. Хочется – вот и говорю. При беременности многое простительно – люди так считают.
- Это предпочтительнее Изабеллы?
- Да. «Изабелла» - это когда у меня проблемы, мистер Каллен. Мама так научила.
Мужчина смеется, устроив очки на лбу. При солнечном свете, льющемуся почти отовсюду, о выглядит иначе, чем в клинике. Более… взрослым. И менее серьезным, менее скучным для меня. Волосы, кстати, не цвета ржавчины. В них затаилась медь.
- Я – Эдвард, - представляется он, закатывая глаза, когда в очередной раз произношу его фамилию.
- Эдвард? Четвертый или восьмой?
Доктор хмыкает.
- Вы изучаете историю?
- Я реставрирую старинные костюмы, так что, в каком-то плане, да, - мой дом уже совсем близко, но входить внутрь мне не хочется. Разговор, завязавшийся между нами, на удивление доброжелательный и простой. Я скучала по простым, порой даже немного скучным или наоборот, немного эксцентричным разговорам.
- Номер дома?.. – Эдвард оглядывается вокруг, ища нужную цифру, и это немного задевает меня. Ему хочется уйти. В принципе, это нормально.
- Семнадцатый, - я виновато киваю, поворачиваясь к своему подъезду, - спасибо за компанию, Эд… мистер Каллен.
Он послушно отдает мне сумку, замирая возле скамейки перед цветочной клумбой и не предпринимает попыток остановить, когда иду к двери. Но в тот момент, когда достаю ключи, дабы пройти внутрь, все же решается:
- У вас много дел, Белла?
Я удивленно оборачиваюсь.
- Вы что-то?..
- Сегодня чудесная погода, - оглядев небо, докладывает он, - я могу украсть двадцать минут вашего времени на прогулку?
Что, все не так плохо? Что, я зря накручивала себя? Боже, почему мне вообще интересны его мнение и его поступки? Еще семь дней назад мне противно было вспоминать эту фамилию.
- В принципе, да.
Эдвард улыбается, когда я возвращаюсь. И забирает пакет обратно, пока я пытаюсь смириться с тем порывом, на который иду. Это из-за срока, так и есть. Ребенок давит на сердце, то – на легкие, а те – на мозг, поглощая чересчур много кислорода на не те цели. Я медленно опускаюсь все ниже и ниже, позволяя себе разгуливать с незнакомыми мужчинами, у которых всего раз была на приеме.
Но мы идем, как и шли, по улице. И солнце все так же ярко светит, не оставляя возможностей для каких-то скрытых мыслей. Я верю, что вреда он мне не причинит. И верю, что свободный день воскресенья имею право проводить как вздумается. Пусть даже и на прогулке.
- Почему гинеколог? – с некоторым смущением спрашиваю, наблюдая за шумящей кроной деревьев, - нет, вы не подумайте, я не… мне просто интересно.
- Это самый частый вопрос, Белла, - улыбается Эдвард, проследив за моим взглядом, - на самом деле, ничего особенного. Я просто люблю детей.
- У вас двойная специализация? Педиатр-гинеколог?
- Ну, тогда еще нерожденных детей.
- Это интересно.
- Действительно?
- Мне – да, – я пробегаюсь пальцами по животу, поправив вздернувшийся край сарафана. На его приеме был желтый, а сегодня – малиновый. Но кофта та же.
- И кто же?..
- Девочка, - с нежностью говорю я, улыбнувшись ему, - Элиз.
- Лиззи, - щурится он.
- Да, можно и так, - хихикаю, откровенно наслаждаясь моментом. Бывает такое состояние, когда все вокруг – прекрасно. И ничего не попишешь.
Прогулка продолжается так же, как и разговор. Мы обходим ухоженные клумбы миссис Марвел, детскую площадку, где любят резвиться ее внуки, и балкон первого этажа Брауни Тедда. Я часто одалживала у него, пока не нашла работу. Меньше, чем через два метра от окна мужчины, Эдвард предлагает мне французскую булочку. «Они свежие», - аргументирует он.
- И все же, почему вы за меня заплатили, Эдвард? – перебирая крошечный сезам, упавший из посыпки, задаю свой вопрос я. Булочка вкусная. И мягкая. И действительно свежая.
- В магазине?
Я киваю.
- Чтобы уговорить на прогулку, - отвечает он.
Я в удивлении изгибаю бровь:
- Да? Вы так коварны?
Мы смеемся вместе. Он первым, я следом. Само словосочетание в свете того, как мы идем, и о чем разговариваем, кажется абсурдным.
- На самом деле я не знаю, - признается доктор, уняв смех, - это очень важно?
- Нет, - я качаю головой, делая глубокий вдох свежего воздуха, лишенного машиной пыли и песка. Эти дома – наш район – располагается в своеобразном маленьком парке. Я учла это, выбирая квартиру. Я будто бы знала заранее…
- Вы собираетесь ко мне на прием еще раз? – спрашивает Эдвард, когда мы второй раз минуем скамейку у моего подъезда.
- Честно? – я немного краснею.
- Желательно, - внимательные карие глаза смотрят прямо в мои. Тут только честность, это так. Остальное недопустимо.
- Нет.
- Я все испортил?
- Я просто не люблю врачей, Эдвард, - закатываю глаза, вспоминая о сцене из кабинета и его белом халате, который потом еще долго видела перед собой как в страшном сне, - дело лишь в этом.
- Я тоже их не люблю, - пожимает плечами он, - но порой нужно через эту неприязнь переступать.
- Легко говорить врачу…
- Но теперь-то вы все знаете, прием не будет для вас неожиданностью.
Он действительно пытается уговорить меня на повторное обследование? О господи…
- Спасибо, но не стоит.
- Белла, тридцать шесть недель – тот срок, на котором нужно появиться перед врачом.
- У меня тридцать.
- Я умею ждать.
Я поджимаю губы и впервые хочу уйти от него. Прямо сейчас. Прямо здесь, забрав пакет, развернуться и отойти к подъезду. Разговор перерастает в полную противоположность того, что я хотела бы.
- Спасибо за приглашение, доктор Каллен.
- Подумайте чуть-чуть, - мягко просит он, второй раз глядя мне прямо в глаза и пробираясь до самых костей этим взглядом, - я не хочу, чтобы с вами и Элиз случилось что-то плохое.
Я киваю. Обреченно, досадно и согласно. Не на приглашение, а на его слова. Только на слова. Всего лишь.
- Мне нужно закончить с костюмом сегодня…
- Конечно, мы уже подходим. Того самого Эдуарда Четвертого?
- Елизаветы Боуз-Лайон – матери нынешней «Лиззи», - отвечаю я, вспомнив то светло-бронзовое платье, над которым проработала весь вчерашний день, - а она любила сложные наряды.
Мы останавливаемся перед подъездом. Я забираю у него пакет.
- Белла, - прежде чем отпустить меня, Эдвард протягивает мне бумажку с набором цифр, выуженную из левого кармана. Смотрит серьезно и внимательно, прямо как Фабуло, когда говорил нечто важное, - если что-то случится, позвоните мне. Я смогу помочь.
- В смысле?..
- Всякое бывает, - он вздыхает, дожидаясь, пока я заберу предложенный дар, - мне так будет спокойнее. Как доктору.
Я рассеяно киваю, укладывая листочек в кармашек сарафана.
- Хорошо, мистер Каллен. Спасибо.
И, набрав код домофона перед входом, попадаю-таки домой.



Белла не звонила мне больше месяца, а я все еще не ставил телефон на виброрежим. Квартира Барбары располагалась через два дома от ее, и каждый раз, устраивая наши встречи, я ходил мимо нужного подъезда, высматривая в девушках вокруг Изабеллу.
Это был уже не просто интерес, это было настоящее волнение. Я переживал за нее так, будто имел к ней какое-то отношение. Еще в тот день – следующий после приема – когда доктор Уотнер показал мне прошлогодний выпуск какого-то желтого журнала, в котором была «ошеломляющая статья года» про Фабуло Фортессо – «человека, покорившего наши сердца своим великолепным баритоном» - я узнал, кем была та «девочка», партию с которой он со всей жестокостью отыграл в суде.
Жена Великолепного была низложена до маленькой квартирки в старом доме.
Жена Великолепного – «Роза». Изабелла. Белла. Та самая.
И вряд ли кто-то из тех, кто охотился за ней во время прогулок с Фабуло, узнал бы в неприметной стеснительной девушке, пришедшей к нам на прием, роскошную Красавицу, щеголяющую под руку со своим избранником. Так что ее беременность осталась тайной для всех, кроме нас с Уотнером. И только мы с ним могли, в случае чего, ей помочь.
Я сводил Барбару с ума своими рассуждениями о Белле. Она обижалась, дулась, отказывалась встречаться, пока я не избавлюсь от навязчивых мыслей и не оставлю этого ребенка – а возраст Беллы она считала детским – в покое.
«Эдвард, - убеждала, запуская пальцы в мои волосы, когда мы лежали рядом в широкой ванной, - ты не понимаешь, чего она добивается. Не пройдет и года, как тот же журнал опубликует разгромную статью-интервью, где несчастная кроха Изабелла потребует от бывшего мужа все возможные выплаты в счет ребенка. ДНК все подтвердит. У него не будет выбора. Этот малыш – ее шанс вернуться к той жизни, из который вышвырнули. Он не нужен ей».
В ее словах была доля правды, я знал. Девушки часто поступали так, когда избранник терял интерес и переставал оплачивать их счета. Беременность – ребенок – и все прекрасно. Теперь уже пожизненное содержание.
Но мне не верилось, что Белла будет заниматься этим. Она показалась мне наивной и открытой, никак не алчной, никак не коварной. Когда она сказала, что ждет девочку, то улыбнулась как настоящая мама, а не как та, что планировала многоступенчатый план. И на приеме она не была готова к осмотру. У нее не было цели кроме как убедиться, что с ребенком все хорошо.
И эти мысли сподвигли меня преследовать ее дальше. И терпеливо ждать, в надежде, что когда будет нужно, я окажусь рядом.

Это случилось двадцатого. Двадцатого июля. Пятница, вечер. Уже почти ночь – чуть больше одиннадцати. Барбара пожаловалась на загруженность на работе и попросила сегодня отложить нашу встречу – потому я остался дома. В намерениях был матч Лиги Чемпионов, а потом, наконец, спокойный, крепкий и долгий сон. Постоянные приемы вымотали меня за эту неделю, и передохнуть не помешало бы.
Но на втором тайме, когда Месси подводил мяч к воротам противника, мой телефон ожил. Незнакомым номером.
- Да? – я приглушил звук, приняв вызов. Во мне что-то вздрогнуло.
На том конце молчали. Ничем не разбавленная тишина – пугающая штука.
- Алло? – я повторил громче. Я не собирался списывать это на ошибочный вызов.
И, как оказалось, не напрасно.
- Мистер Каллен… - дрожащий голосок и тихий. Уже знакомый мне, уже услышанный там, среди желтых стен и бумажных солнышек. Она.
- Белла, это я, - подтверждаю, крепче прижимая телефон к уху, - все хорошо?
Всхлип. Неприглядный, явно желаемый быть скрытым, но всхлип. Неожиданный.
- Нет…
- Ты дома? Куда мне приехать? – я мгновенно выключаю телевизор, порадовавшись тому, что не успел открыть пиво, пристроенное в ведре со льдом рядом. Забираю ключи от машины со стенда.
- Да…
- Хорошо. Я буду через десять минут.
Она бормочет что-то нечленораздельное и отключается. Это здорово подгоняет меня. Прямо-таки придает заряд сил.
С оглушительным визгом шин выезжая с парковки, я на предельной скорости еду по городу, что есть мочи надеясь, что успею. Я не знаю, что произошло, и не знаю, смогу ли помочь на месте. Может быть, лучше сразу вызвать скорую? Или не нужно?
Черт…
Я выжимаю из педали газа все, что в ней есть. Пусть полиция пришлет штраф – как-нибудь переживу.
Вот и дом. Все. Спокойно. Все…
- Белла, - повторно набрав номер, я стою возле двери, с ненавистью глядя на мигающие подсветкой цифры, - какой код?
- 9698… восемнадцатая квартира…
Внутри подъезда сыро и темно. Здесь пахнет мусором. Подсвечиваются этажи через один – на поиски лифта я не трачу времени. Тринадцать, пятнадцать… шестой этаж?
Я собираюсь нажать на звонок, пристроенный возле нужной мне коричневой двери, но она оказывается открыта. С лестничной клетки, где темно, я попадаю в освещенную маленькую прихожую. И почти сразу же вижу Беллу, замершую возле вешалки слева.
Она плакала и плакала долго. Лицо покрасневшее, вспухшее, губы дрожат. На ней синий джинсовый комбинезон и светло-зеленая майка. На ногах – босоножки с треугольной застежкой.
- Эй, - я прикрываю дверь, разделяющую нас, подходя к девушке, - что случилось?
Карие глаза полны ужаса и слез. Спутавшиеся каштановые локоны кое-как стянуты на затылке.
- Ты приехал… - хнычет она, стискивая мою руку. От веселой и жизнерадостной девушки, которую я видела в прошлую нашу встречу, не осталось и следа.
- Я приехал, - киваю, погладив ее по плечу, - и я помогу. Расскажи мне, где болит?
Свободной ладонью накрывая свой большой живот, она качает головой, отвергая мою просьбу.
- Не болит…
- Не болит? – я глажу ее плечи, надеясь получить достаточный для выбора плана действий ответ, - а что, тянет? Жжет?
- Ы-ым, - Белла проглатывает рыдания, испуганно, как ребенок, прижимаясь ко мне. Дышит часто и неровно.
- Послушай, - я призываю ее к вниманию, приподнимая лицо за подбородок и заглядывая в глаза, - чем быстрее ты скажешь, в чем дело, тем быстрее я смогу помочь. И тем быстрее перестанет быть больно.
Белла сглатывает.
- Скажи мне, - прошу, стараясь улыбнуться как можно более доверительно, - все будет хорошо.
- Со мной… - она судорожно вздыхает, мотнув головой, - все в порядке. Платье…
Я окончательно запутываюсь. И вряд ли смогу самостоятельно отыскать ответ.
- Платье, Белла?
- Да, - она громко прочищает горло, заставляя себя отпустить мою руку. Медленно идет к арке, ведущей вглубь квартиры, и я иду за ней. Это единственный шанс узнать, из-за чего она позвонила.
- Платье… - с горечью повторяет, останавливаясь у стены, на которую опирается. С самой, что ни на есть, болью смотрит на комнату. И через секунду я понимаю, почему.
По всему периметру гостиной разбросаны кусочки ткани. Неровные, с длинными порезами. Светло-бронзовые. Проследить, откуда они взялись, несложно – манекен, на котором надеты остатки платья, состоявшего из этой материи, стоит возле окна. Единственного в комнате.
- Что с ним?..
В такт моим словам, словно бы по какому-то сценарию, глупому и бессмысленному, из соседней комнаты – спальни – раздается громкое мяуканье. Едва ли не вой.
- Париж, - стонет Белла, низко опуская голову, - он это сделал…
- Кот?
- Д-да…
- А ты – в порядке? – я оглядываю ее с ног до головы, вплоть до обуви, стараясь убедиться в положительном ответе, который Белла дает. И верю тому, что вижу. За исключением слез и бледной кожи на шее и руках, она такая же, как прежде. С ребенком ничего не произошло.
Я облегченно выдыхаю.
- Изабелла, - я привлекаю ее к себе, и она с радостью принимает предложение. Прижимается ко мне, извернувшись так, чтобы живот не мешал объятьям. Тихонько плачет, стиснув кулачками мою футболку.
- Этого всего лишь платье, Изабелла, - убеждаю я, с легкой улыбкой поглаживая ее волосы, - не нужно из-за этого плакать.
- Н-не просто… - выдыхает она, зажмуриваясь, - оно… з-заказное… я должна… сдать…
- Елизаветы Старшей? – я вспоминаю ее рассказ в тот день и начинаю понимать, откуда столько боли.
Вымученный кивок теорию подтверждает.
- Когда?
- Завтра, - она рыдает громче, когда называет срок, - завтра, Эдвард…
Приятного, конечно, мало. Но то, что нет и трагедии, ощутимо меня утешает.
- Иди-ка сюда, - я отступаю на два шага назад, к дивану и мы вместе садимся на холодную кожу. Девушка не отпускает меня, продолжая всхлипывать, а я не прекращаю прикасаться к ней, надеясь успокоить.
- Оно дорогое?
- О-очень…
- А заново отреставрировать возможно? – терпеливо продолжаю выспрашивать я.
- Наверное, но это не меньше недели и материалы… не ночь, Эдвард… не ночь…
- Я понимаю, - робко улыбаюсь, согласно кивнув и обняв ее за плечи, - а возможность оплаты неустойки существует? За эту неделю?
- Это не меньше тысячи, а у меня нет… - Белла что есть силы зажмуривается, пряча лицо у меня на груди. Хныкает, обхватив правой рукой живот.
- Для начала тебе нужно успокоиться, - уговариваю я, защелкивая замочек ее расстегнувшейся бретели, - все это можно решить утром, сегодня надо отдохнуть.
- Утром он… заказчик приедет! – испуганно восклицает она, задохнувшись от слез.
- И мы с ним поговорим, - оптимистично произношу я, вытирая с ее щеки соленую влагу, - но это утром. А сейчас нужно пойти спать.
- Ты не понимаешь, я не заплачу ему…
- Белла, пойдем.
- Они выдвинут обвинения, лишат меня права работать… Эдвард, эти клиенты – серьезные люди!
- Осторожнее, я помогу тебе встать.
- У меня не было права все испортить, - неустанно бормочет она, будто бы не замечая, что мы идем к спальне, - ты понимаешь?
Я киваю. Я киваю и усаживаю ее на кровать, сгоняя рыжий комок шерсти, обосновавшийся на покрывале.
Присаживаюсь рядом, дожидаясь, пока самобичевание кончится, жалобы станут реже, а слезы чуть-чуть, но поутихнут.
- Я все устрою, - ласково произношу, потерев ее холодные пальцы, - я ведь обещал тебе помочь, верно?
- Ты им не заплатишь, - собственноручно стерев пару соленых дорожек, недоверчиво шепчет Белла.
- Мы посмотрим, что можно с этим сделать, - спокойно повторяю ей, указывая на подушку и рассматривая варианты оплаты, - но сегодня ты ляжешь в постель и поспишь, договорились?
Девушка смотрит на меня пронзительно, просительно и испуганно. Она хочет мне верить и боится этого одновременно. И от вида ее маленькой фигурки, ее по-детски искреннего страха на лица, ее покрасневших щек, у меня щемит слева. Я обещаю себе придумать что угодно, лишь бы она успокоилась. Больше – после сегодняшнего – я не верю в россказни Барбары по поводу геркулесовских просчитанных планов. Чтобы там ни было, шантаж Великолепного в планы Беллы не входит.
- Останься, - тихо-тихо, как что-то обличающее, разрушающее ее в моих глазах, шепчет мисс Свон. Умоляет, а не просит. Никак не меньше.
- Хорошо, - я соглашаюсь, проведя большим пальцем по красной щеке и собрав остатки слезинок. Не возражаю.
- Правда? – не верит. Хочет, но не может. Боится.
- Правда, - улыбаюсь, поднимаясь с колен и становясь перед девушкой, - где у тебя лежит пижама?

Получасом позже, в ночной тьме без единого просвета, мы вдвоем лежим в одной кровати. В спальне царит тишина, если не считать тихонького посапывания усатого вредителя в левом углу и редких, все еще оставшихся всхлипов Беллы, во время которых она всегда стискивает мою правую руку.
- Тебе идет синий, - мягко замечаю я, разглядывая край ее ночнушки, проглядывающий из-под одеяла. Она любит спать накрывшись им до самой шеи и устроившись посредине подушки. Я обнимаю Беллу со спины, не касаясь кожи, через материю, и это устраивает нас обоих. Ее не пугает. Меня не заставляет чувствовать неловкость.
- Спасибо…
Ни в нашей позе, ни в наших тихих разговорах нет ни намека на секс или что-то вроде этого. Она просто хочет почувствовать себя в безопасности, а я хочу ей эту безопасность дать. И точка.
- Почему «Париж»? – интересуюсь я, оглянувшись на спящего в своей корзинке кота.
- Я нашла его на Французской улице, - с намеком на улыбку отзывается Белла, - а дома он играл брелоком от Эйфелевой башни.
- Он сам выбрал имя.
- Да, - она тихонько хмыкает, немного отклонившись назад и покрепче приникнув ко мне, - так и есть…
Есть что-то невообразимо приятное, невообразимо тревожащее в том, чтобы чувствовать ее рядом. Я не знаю, как это называется, и имеет ли это место быть вообще, но я не испытываю такого с Барбарой. Я столько раз обнимал, целовал, держал ее в руках, а ни разу ничего подобного внутри не пробегало. Ни искры. Ни крохотной вспышки.
Наверное, я потихоньку схожу с ума.
- Эдвард, - тихонько зовет девушка, вырывая меня из размышлений.
- Да?
- Не уходи… ночью, пожалуйста. Останься до утра, - ей с трудом удается сказать это. Она боится моего отказа, боится своей искренности и боится слов, которые произносит. Все это тяжело ей дается. Но сила внутри есть. И то, что я слышу эти фразы – тому доказательство.
- Я уже пообещал тебе это, помнишь?
- Да, - она легонько кивает, виновато вздохнув, - я помню, извини…
- Ты можешь доверять мне, Белла, - шепчу я ей на ухо, погладив теперь уже распущенные, рассыпавшиеся по подушке волосы, - ничего не случится, Роза.
Она вздрагивает от знакомого слова. А я прикусываю язык за то, что его произнес.
- Ты знаешь?..
- Можно и так сказать.
- И поэтому ты дал мне... дал мне номер? – кусочки головоломки складываются для Беллы только сейчас. Я даже через одеяло чувствую, как ее тело подрагивает.
- Да.
- Но ты же доктор, не репортер, я видела…
- Да, - второй раз повторяю я, и иду на поводу у собственных преступных желаний, аккуратно, едва касаясь, поцеловав ее макушку. От каштановых волос пахнет персиком, - я – интерн Уотнера. С июня.
Белла ненадолго замолкает. Я начинаю думать, что она заснула, но девушка поворачивает ко мне голову, изогнувшись на кровати. Карие глаза полны слез, но в то же время блестят от решимости. Ее трясет сильнее.
- Ты ему не скажешь, - говорит она, поборов всхлип, - обо мне… о ребенке… ты не скажешь!
В ее голосе сплошное отчаянье и надежда. На меня, на все то, что слышала прежде, на то, во что хочет верить. Белла больше не прячется, она смотрит прямо мне в глаза. Она умоляет.
Речь о Фортессе?..
- Не скажу, - не заставляя мисс Свон волноваться больше прежнего, обещаю я, - конечно же нет. Мы никогда не встречались и никогда не встретимся с ним. Это твой секрет.
Она быстро-быстро кивает, сморгнув слезы. С глубочайшей признательностью смотрит на меня, прикусывая губы. Отчаянье, как и страх, отпускает.
- Я хочу, чтобы это было тайной. Ему не надо знать.
- Я понимаю, - осторожно, давая ей шанс отказаться, если не хочет, я прохожусь пальцами по побледневшей щеке. Легонько. Едва касаясь.
- Он старше меня на сорок лет… я знаю, как это выглядит, - морщится Белла. Но от моей руки не отстраняется. Скорее наоборот – льнет к ней.
- Белла…
- Но это не правда, - быстро отрицает она, сжав пальцами край одеяла, - Элиз – случайность. Еще не догадываясь о разводе, я узнала…
- Белла, я не осуждаю тебя, - заверяю ее, помогая повернуться на другой бок. Привстаю на локтях, приподнимаясь, чтобы позволить ей устроить голову на моей груди, - я горжусь тем, что ты сделала. Твоей смелостью.
Она робко слушает, глядя на меня из-под опущенных тяжелых ресниц. Это выражение лица – безвинное и честное – убеждает меня в правильности своих слов. Теперь уже окончательной.
- Ты не побоялась ее оставить, - улыбаюсь я, притронувшись к ее ночнушке, - ты любишь ее и не собираешься делать разменной монетой.
- Конечно же, нет…
- Вот видишь. Твой выбор правильный и достоин уважения. Все то, что ты сделала, достойно уважения.
- Но я видела, что они пишут! – с болью заявляет она, морщась от отвращения. - Эти статьи, предположения…
- Ну и к черту, - отрезаю, уже полноценно, всей ладонью, поглаживая ее щеку, - забудь о них. У вас будет своя замечательная жизнь. И никто не помешает.
Белла завороженно слушает меня. Она улыбается, когда я заканчиваю, пусть и сквозь слезы. Прикрывает глаза, укладываясь между мной и подушкой, и шепчет очередное «спасибо». Ее тепло, ее нежный запах каленым железом высекаются в моей памяти. Я, кажется, снова и окончательно нашел то, что искал…
- Это лишнее.
- Нет, - в ее голосе, наконец-таки, слышно долгожданное спокойствие, - не лишнее, Эдвард. Это неоценимая помощь…
- Ты вгонишь меня в краску, Роза, - смущенно бормочу я, поцеловав ее. Теперь это кажется чем-то необходимым, простым и очень, очень приятным. Я не боюсь оскорбить ее и не боюсь перейти невидимую границу. Мы близки, и мы вместе. Начиная с сегодняшнего дня.
- Обязательно, - Белла тихонько смеется, устроив прохладные ладони у меня на груди и грея их, - через неделю. Я решила сходить на ваш прием еще раз, доктор Каллен.
Мне на лицо просится улыбка. Впервые за столько времени – и в который раз с Беллой – не напускная, настоящая.
- Очень рад вашему решению, мисс Свон, - наблюдая за ее смущенным взглядом, шепчу я, - я вас не разочарую.
- Еще бы…
- А теперь – спать, - подоткнув края ее одеяла, я неслышно усмехаюсь. Белла тихонько хихикает у моей груди, зарывшись носом в подушку.
- Спокойной ночи, Эдвард, - нежно произносит она. Мне чудится, будто улыбается.
Я глубоко вздыхаю, расслабляясь и закрывая глаза. Вот оно – спокойствие. И вот он – уютное, истинное, правильное место. Оказывается, та квартира, в которой мне хорошо – здесь. И только здесь я на самом деле, как надо, не чувствую себя не в своей тарелке.