Когда я впервые испытала симпатию к мальчику – в четырнадцатилетнем возрасте, – я была счастлива, действительно счастлива. Признаться, в моей голове проскальзывали мысли, что я могу быть лесбиянкой: у меня случались приступы «обниманий» - как называла это Элис – к ней же самой и всем мои друзьям; я часто незначительно обнимала Розали по поводу и без, целовала в щёку других девушек. Разумеется, моих подруг.

Быстрого биения сердца, красных, смущенных щечек, дикого смущения – ничего этого не было к тому парню. Возможно, я бы даже не поняла, что влюбилась, если бы не Элис. Я действительно в какие-то минуты ощущала себя мертвой, без сердца – я не испытывала явной любви к Тому. Просто на уроках – он сидел позади меня – я была повернута всем телом к нему, постоянно смеялась над его довольно смешными шутками, общалась с ним больше, чем с другими. И, возможно, это было странно, но это было так – я впервые испытала к кому-то симпатию.

Спустя полгода мы поцеловались. Тогда был мой первый поцелуй. Фейерверки, салюты, бабочки? О нет, извольте. Просто поцелуй, совсем не такой, каким его описывают в книгах. На тот момент я действительно стала задумываться: а есть ли у меня сердце? Отчасти мне было страшно, что у меня другая реакция на первую симпатию нежели, чем у Элис или Роуз. Они были счастливы, постоянно целовались и обнимались, говорили, как замирает их сердце. Я тогда лишь криво усмехалась, врала, что чувствую то же самое, но мне было страшно – почему я другая?

Ни мама, ни отец не замечали во мне никаких изменений, подруги и друзья всё так же считали меня веселой болтушкой, но я себя чувствовала не так, как раньше. Я была всё ещё влюблена в Тома – по крайней мере, так говорила Эли, всегда видевшая все чувства людей – и была рада погулять с ним и урвать лишний поцелуй, но сердце не начинало сладко замирать.

В пятнадцать лет мы расстались по моему желанию. Почему-то то, что симпатия прошла, а он стал мне другом, я почувствовала сразу. Это же несправедливо, ведь так? К счастью, Том понял меня без лишних слов, но сказал, что теперь, когда мы будем друзьями, о чём я его попросила, уже не будет так уютно. С тех пор он исчез из моей жизни как друг и стал фигурировать как одноклассник.

В то время я была импульсивной, дикой, немного злой и даже грубой. Если меня заставляли, я начинала возмущаться, если обвиняли - шла в ответ. Уход Тома из моей жизни расстроил меня, но на удивление всех я приняла это как факт. Ну, или как должное. Как хотите, так и называйте.

Не знаю, почему, но я перестала смотреть фильмы про любовь. Боевики, триллеры, ужастики – пожалуйста, но фильм, где в конце все счастливы? Нет, в тот момент мой юношеский максимализм достиг предела.

К пятнадцати с половиной годам я пустилась во все тяжкие, начав курить, часто выпивать и пропадать ночами в клубах. Родители знали об этом или, во всяком случае, догадывались, но предпочитали делать вид, что ничего нет. Мол, не увидели меня приходящей в четыре утра пьяную домой, значит, ничего и нет. Однажды Чарли попытался привести меня в чувство, я спокойно все выслушала, но продолжала делать по-своему. Рене часто было не до меня, естественно, работа занимала всё её время, но и к тому моменту, когда я чуть не подсела на наркотики, она с ужасом поняла, что упустила целый год моей жизни, в течение которого я изменилась. Перекрасила волосы в светлый цвет, проколола нос, приняла в свой организм столько дряни, сколько и половина моих друзей не принимали за всю жизнь. Элис и Розали были ничуть не лучше. Сейчас, вспоминая всё это, я понимаю, что мне и стыдно, и нет. В конце концов, чёрт побери, мы были детьми, которые хотели попробовать всё. Но я вспоминаю слёзы в глазах Рене, когда она поняла, что творится с её дочерью, и мне становится ужасно плохо.

Несмотря на все мои изменения, я не потеряла себя. Да, я стала выпивать, нюхать снафф, курить, но я осталась верна своим принципам. Не предавать, уважать и любить родителей, не становиться шлюхой на одну ночь. Для меня сделать так, чтобы пострадал мой друг, а не я, казалось немыслимым. Я оставалась той же Иззи Свон, за исключением некоторых нюансов.

Школа, естественно, пошла вниз. Вместо более-менее приличного аттестата, он стал неподобающе ужасным. Учителя давно махнули рукой на наш класс; уж поверьте, я была не хуже всех. Я хоть не перетрахалась со всей школой в свои пятнадцать с половиной лет.

А в шестнадцать… В шестнадцать я влюбилась. И знаете, я поняла, что Том – ничто по сравнению с тем, что обрушилось на меня. Слова, рассказывающие о «порхающих бабочках, замирающем сердце», стали вдруг реальностью. Вот так «бац!» - и всё. Даже нет, не так. Они стали больше, чем реальностью.

Его звали Эдвард Каллен. Он был сыном психолога, к которому меня всё-таки запихнула моя любимая матушка. Первая встреча произошла не слишком гладко: он налетел на меня, выскочив из лифта, а я просто обматерила его, говоря даже о том, что не могла утверждать. Он просто смерил меня презрительным взглядом, сказав, что я ругаюсь, как гребаная шлюха, и ушёл. Никто и никогда меня так не называл за все мои неполные шестнадцать лет. Я была зла…и расстроена. Я понимала, что он был прав: я, действительно, материлась, как сапожник, не стесняясь в выражениях. Но вскоре случай мне забылся.

Весь конец учебного года и всё лето я ходила к доктору Каллену. В отличие от сына, он был не так резок в своих выражениях, но порой и сам тихо чертыхался, видя мой безразличный взгляд. Из принципа я не шла на уступки маме и ему.

Сейчас понимаю, что ошибалась, предполагая, что в пятнадцать лет мой юношеский максимализм достиг верхней точки. Именно сейчас был этот переломный момент. Я не шла ни на какие уступки, и пока мои любимые друзья проводили время на курортах в районе Карибских островов, мне приходилось торчать в Форксе, слушая монотонный голос мамы, отца и Карлюши, как я его прозвала, презрительно выплевывая его имя. А потом, где-то к середине августа, я поняла, что устала. Меня действительно бесило то, что каждый вечер мать со слезами на глазах кричала на меня, отец успокаивал её и с осуждением смотрел на меня, а Карлайл пытался влезть в мой мир и понять, почему же я изменилась. Да мать вашу, вы задолбали! У меня был подростковый период и влияние друзей! Неужели вы сами никогда через это не проходили? Уж я, как никто иной, знаю, что моя мама была похлеще меня в мои же годы.

Лето закончилось, начался десятый класс. И именно с того учебного года я «пропала». Эдвард Каллен перешёл в нашу школу. Умный, красивый, начитанный и образованный, он не произвел на меня никакого впечатления. Лишь шок, когда я увидела его в нашей школе; его слова про шлюху не забылись.

Тянулись дни, мне с каждым разом становилось всё более неуютно и стыдно из-за моего поведения. Он с радостью влился в нашу компанию, постоянно находясь рядом со мной. Ни один из нас не поднимал тему и даже не подавал намеков, что мы хоть как-то были знакомы, но я постоянно ощущала его взгляд на себе. Он хоть и находился с нами, никогда не пил и не курил. Я считала его задирой, он меня – дурой, на этом наше общение заканчивалось. А, нет, были ещё всевозможные издевательства и оскорбления. Элис постоянно веселилась, наблюдая за нами, и всегда говорила, что рано или поздно, но один из нас влюбится в другого.

Если бы она знала, как была права. Но она не застала тот момент. Слишком рано моя малышка, с которой я была всю жизнь, покинула этот мир. Какая-то тупая пьяная сволочь сбила её, пока та возвращалась от Джаспера. Она бы спаслась! Понимаете, спаслась! Но он уехал, даже не вызвал помощь. Этот случай сломал меня полностью. Я потеряла свою подругу, самую близкую и дорогую девочку, с которой у меня только была дружба. Розали была моей лучшей подругой тоже, но наша связь с Эли была видна всем. В тот ужасный вечер, двадцать первого ноября, я потеряла человека. Это было для меня шоком и именно в тот момент, когда я вновь обрела способность двигаться после долгой депрессии, я рванула в комнату и с ужасным криком крушила там все подряд. Это не являлось моей целью, нет. Просто я вымещала всю свою боль. Именно в тот вечер в мусорную корзину полетели сигареты, алкоголь, снафф, пара пачек кокса – словом, всё, что у меня было спрятано. Мама была в шоке от трёх огромных пакетов всего того дерьма, что пряталось у меня в комнате в течение года.

И только один Эдвард, не считая Розали, понял мою боль. И помог. С его лица исчезла эта презрительная ухмылка, что была постоянно; на его прекрасном лице появилось сочувственное выражение. Он действительно оказался рядом в нужный момент, подставил своё плечо и выдержал все мои слёзы.

Сколько я восстанавливалась…не знаю, но срок был достаточно большим. Ко всему тому, чем я занималась раньше, я больше не притронулась; перестала ходить с друзьями выпивать. Общество Эдварда стало для меня необходимым. С Розали мы общались так же; она, как и я, завязала со всем.

И именно в мае следующего года, когда мне ещё не исполнилось семнадцать, случилось то, о чем говорила Эли в один из своих последних дней. Я действительно в него влюбилась. Заберите те слова, в которых я говорила, что он эгоистичный придурок. Он был одним из лучших людей, которых я знала.

Именно в те дни мне стало и плохо, и хорошо одновременно. Я наконец-то испытала то, что рано или поздно испытывают все девушки; то, чего с детства ждут все малышки. Я нашла своего любимого. Фейерверки во мне бушевали, не переставая. Сердце, казалось, просто должно выскакивать из груди – слишком часто и слишком сильно оно билось. Я была счастлива по-своему, обнимая Каллена, как друга, или целуя его в щёку на прощание. Но у него была девушка. Не знаю, действительно ли он её любил, но я ревновала. Дико. Между нами постоянно происходили скандалы на пустом месте. Он обвинял меня в том, что я чертова собственница, а я его в том, что он мало уделяет времени мне, его подруге. После этих скандалов я убегала, вся заплаканная, Эдвард чертыхался, доставая сигарету из кармана, Роуз бежала за мной, а Лиз – его девушка – виновато смотрела мне вслед.

Кто сказал, что любовь – это сплошное удовольствие?! Господи. Убейте этого человека. Он умер? Ладно, сделайте так, чтобы он мучился. Господи, надеюсь, ты отправил его в Ад. Мне было очень больно, но я согласна была терпеть эту боль, если впоследствии могла находиться рядом с Эдвардом. Я была мазохисткой, и мне это нравилось. Я была с ним, а это – главное.

К концу учебного года он расстался с ней; по словам Эдварда, она бросила его. Я же просто была счастлива. В те дни моя учеба снова вернулась в нормальное состояние. С Томом я снова начала общаться и поняла, что в своё время правильно сделала, что поговорила с ним о расставании. Эдвард вызывал во мне то, что я раньше никогда не чувствовала.

Роуз советовала мне признаться парню, но я действительно боялась – я не чувствовала, что нужна ему. Несмотря на то, что старалась всегда ему помогать, была инициатором большинства наших встреч, всегда первая начала разговор в Facebook-е, моё подсознание твердило мне, что я ему лишь друг. И сердце продолжало разрываться от боли.

В июне, когда мне уже исполнилось семнадцать, я поняла, что тянуть со своими чувствами нет смысла. Лучше уж сразу получить отказ, чем мучить себя неизвестностью.

И именно в тот вечер я испытала то, что могло сравниться с болью потери Элис. Розали, взявшая трубку сразу же, услышала мои дикие всхлипы и завывания, поняла все без слов. И всё равно приехала на тот пустырь, на котором он оставил меня. До сих пор, в мои почти тридцать лет, тот день я вспоминаю с ужасом, не без слёз. Тогда я была просто неспособна говорить, лишь дико всхлипывала; Хейл сразу же поняла, что он явно ответил несогласием на мои слова. Слова не вырывались из моего рта и, привезя меня к себе домой, подруга позвонила моим родителям, сказав, что я буду ночевать у неё. За более чем полгода доверие вернулось ко мне, так что проблем не было. Всю ночь напролёт Роуз успокаивала меня, прижав к своей груди. Рана казалась огромной. Просто-таки неизлечимой.

Лишь наутро из моего рта вырвалось прерывистое «спасибо», а потом снова наступила тишина. Слёзы уже перешли, осталась лишь дрожь и боль. Всё это время Розали не пожаловалась ни на что, а лежала в одной позе на протяжении многих часов, не желая тревожить меня.

Заговорила я лишь на третий вечер. Драматично? Возможно, вам покажется, что я слишком близко приняла всё к сердцу, что это не самое худшее, что может произойти с человеком, но я была лишь подростком, у которого чувства обострены до предела. Я уже потеряла Элис, а сейчас и Эдварда. Я плакала не по ним двум, я плакала по всему, что совершила в жизни. Я выплакала, вымаливая прощение у своей матери, за все её слезы, что она пролила из-за меня. Я плакала, просто сожалея обо всех и обо всем.

Когда Розали, наконец, узнала историю, она просто крепче сжала меня в своих объятиях. В моем рассказе не было ничего необычного - вся та же обыденность, что ежедневно происходит по всему миру с каждой второй девушкой. Я просто призналась в своих чувствах Эдварду, а он, пожав плечами, сказал «окей». Ладно, не просто окей. Он извинился, но сказал, что чувств никаких нет. А потом Каллен признался мне, что как только пришёл ко мне в школу, он хотел затащить меня в постель, сказав «Иззи, у тебя есть фигура, а у меня есть член. Это логично». Ну, если не в постель, то просто хотел добиться. А как добился, понял, что на хрен ему это не надо. Он был из тех людей, которые, добившись своей цели, сразу понимают, что это им совсем не надо.

Но даже не это повергло меня в шок тогда. Меня поразило то, что, когда Элис умерла, Эдвард поставил мне плечо лишь для того, чтобы добиться своей цели. Ни за чем больше. Было так больно оттого, что и тогда он мной воспользовался. Типо беззащитная девушка, страдающая и потерянная, а почему бы не подставить плечо, чтобы потом трахнуть? Я его ненавидела и продолжала любить. В тот же день я сказала матери, что перехожу в другую школу. Я бы не выдержала пытки находиться рядом с ним. Слишком было бы больно. Почему цена за чувства такая большая? Почему, когда ты влюблен, оказывается всё так дерьмово? И самое обидное: почему авторы пишут про всю эту сладкую первую любовь, когда все оказывается не так? Из-за чего первая любовь оказывается такой болезненной?

К сожалению, я до сих пор не нашла ответа. Ищу уже десять лет и не могу понять этой вещи. И до сих пор чувствую что-то к этому чертовому Каллену. Не знаю, что именно: ненависть, страсть или любовь, но что-то есть. Скорее, последнее, но я убеждаю себя, что первое. Я всё ещё помню его улыбку и объятия, и сердце продолжает так же биться. Прошло десять лет. Именно сегодня то самое треклятое десятое июня, когда и случилось всё то, что сломало меня до конца. Я восстановилась, но слишком большой ценой. Сколько бы я отдала за то, чтобы увидеть его, прижать и сказать, что скучала. Розали говорила, что сейчас он женат, у него есть дети; подруга рассказывала, что он скучал по мне весь последний год обучения, спрашивал, вернусь ли я. Несмотря ни на что, я злорадствовала. Пускай он чувствовал хоть одну тысячную всей боли, что испытала я. После того дня мы больше никогда не пересекались, хотя он и искал встречи со мной. Я просто не смогла. Хотя Роуз говорила, что он совершенно искренне сожалел о своих словах; он говорил, что я была для него самой близкой подругой. Но, к сожалению, никем больше.

- Белла, спать пора, - тихо простонал Каллен, проснувшись от моих тихих всхлипов.

О нет. Это не тот самый Эдвард Каллен. Это Каллен, но другой… Мейсон. Ирония судьбы какая… Два человека с одной фамилией, одного из которых я люблю, а второго практически ненавижу за то, что ношу его фамилию. Теперь я Изабелла Каллен. И я могу представлять, будто замужем за моим Эдвардом.

И наплевать, что это всего лишь фамилия… Главное, что я верю, будто Эдвард – мой. И даже не будто… Я знаю, что он – мой.

Неважно, как, пусть и мысленно, но мой…

А этот Мейсон с фамилией – столь любимой для меня – лишь напоминание о годах… Годах, когда я по-настоящему была счастлива; где произошло всё самое лучше. Те года, где были он и Элис…