Название: Мне будет тяжело убивать тебя

Категория: Сумеречная Сага

Заявка: 24
Бета: -
Жанр: романтика, ангст
Рейтинг: R
Пейринг: Эдвард/Белла
Саммари: Любовь безгранична и всепоглощающа… Она не признаёт ни времени, ни границ и не делится на хорошее и плохое, на белое и чёрное. Она заставляет задыхаться каждый раз, едва мысль о нём всплывает в твоей голове. Помогает сходить с ума, лишает аппетита и напрочь уничтожает здравый смысл. А когда ты оглядываешься назад, видишь лишь огонь и кровь и понимаешь, что дома, прошлого и всего, что было тебе так дорого, больше нет, она отнимает у тебя то последнее, что ещё осталось внутри тебя, напоминая, что душой и телом ты уже давно и навсегда принадлежишь ему. Ради него ты готова пожертвовать всем… Ради того, кто поджёг твой дом, но собственными же руками и вывел тебя из него. Он – твоё всё. Но… ведь он твой враг?

---

- Где он?

- Кто?

- Не надо со мной так. Ты прекрасно знаешь, про кого я спрашиваю, - на эмоциях слишком громко, рискуя разбудить мою маму, говорит Эдвард, и, конечно, я в курсе, о ком именно идёт речь, ведь Джейк мой лучший друг, и, разумеется, мне отлично известно, на что он пошёл, защищая свою семью и прежде всего любимую жену, и что сделают уже с ним, если найдут и поймают. Он в беде, и, может быть, мне и следовало держаться подальше ради того, чтобы тоже не пострадать, но я не смогла остаться в стороне и теперь фактически подвергаюсь допросу со стороны того, кто вообще-то может меня незамедлительно арестовать и не только.

А я-то думала, что мы одинаковые. Все без исключения видели в нём врага, даже если некоторые и старались не демонстрировать это столь явно, но я не уверена, что когда-либо воспринимала его именно так. Не поймите меня неправильно, я не ослепла, и оба моих глаза справляются со своей функцией в равной степени чётко и точно. Конечно, и моему взору представали отличительные знаки, лучше всяких слов сигнализирующие о том, кто он есть, кому служит и какой стране предан, но при каждой встрече я словно забывала о немецких нашивках на его форме. Он ни разу не пытался оправдать свою родину, но я всё равно забывала о том, что он, как и все его соотечественники, завоеватель и оккупант, выбравший для своего проживания наш с мамой дом. Что они жестокие убийцы, творящие бесчинства по отношению к слабым и порабощённым и способные в любой момент лишить жизни одного из тех, кого я знаю и люблю или с кем просто живу в одном тихом провинциальном приморском городке и дышу одним воздухом. Полноценно я об этом никогда и не задумывалась и какой-то момент почти безо всякого удивления и поражения осознала, что в моей душе незаметно и постепенно проросли запретные чувства. Не было никаких вспышек после первого же взгляда, и всё равно это являлось неправильным по множеству причин. Но, даже если отбросить их все или хотя бы основную преграду и не акцентировать на ней своё внимание, как можно любить того, кто в любой момент может приставить пистолет к твоей голове и нажать на курок? Того, кто, возможно, уже даже делал это с кем-то, кто не мог дать отпор и защитить себя? Но чувствам неведомы ни логика, ни разум, и когда нас потянуло друг к другу со страшной и непреодолимой силой, в конце концов, не в силах ей больше сопротивляться, мы дали волю эмоциям, за которые нас обоих вполне могут убить. Тем не менее, это вряд ли волновало меня так, как было должно, но теперь над моей головой сгущаются тучи, а я и понятия не имею, действительно ли могу ему доверять. Я не сомневаюсь, что люблю его, и знаю, что если придётся выбирать, то незамедлительно и без колебаний отдам свою жизнь, лишь бы спасти его, но вдруг я сама же и подпишу себе смертный приговор, если по-настоящему ему откроюсь? Это определённо риск, в последнее время ставший неизбежной и постоянной составляющей не только моего существования, и как бы глубоки и сильны не были мои чувства, и несмотря на то, что Эдварда я не боюсь, возможно, мы всё-таки совершенно разные и являемся заклятыми и непримиримыми врагами.

- Это допрос? – где-то в глубине души мне не хотелось его видеть, чтобы не дать ему ни малейшей возможности зацепиться за эмоции на моём лице, которое для него, кажется, как открытая книга, и тем самым понять, что сокрыто у меня на душе, но если бы я действительно хотела избежать вторжения, то просто бы заперлась. Быть может, начиная с этого момента, я и должна теперь остерегаться и сохранять дистанцию, но мне всё равно не страшно, и почему-то я не думаю, что лично для меня он опасен. Я не вздрогнула, когда увидела, как опускается вниз дверная ручка, и мы всё ещё способны сказать многое лишь посредством взглядов, и я вижу ответ в серо-голубых глазах, напоминающих по цвету предгрозовое небо, ещё до того, как Эдвард его озвучивает:

- Боже, Белла… Конечно же, нет.

- Ты же в него не веришь.

- Если бы он существовал… Если бы там что-то было, он бы не допустил этой войны.

- Бог не может отвечать за всех и каждого. Свои судьбы люди вершат сами.

- Так ты не скажешь мне, где Джейк? Мне уйти? - грусть и печаль, вероятно, вызванные моим молчанием, в то время как он сам, возможно, преследует исключительно желание помочь, добивают меня, но, наверное, совсем не так, как рассчитывал Эдвард, скорее всего, надеясь, что я подпущу его ещё ближе. Но никто доподлинно не знает, что у другого человека на уме, а в моей ситуации и подавно, и уже в следующее мгновение я осознаю, что держу нож у его горла. Он не для защиты, ведь никакого холодного оружия не будет достаточно, чтобы одержать верх над превосходящим числом противником с винтовкой, а для хлеба. Но лезвие достаточно острое, и даже в темноте я, кажется, вижу выступившую на коже шеи капельку крови. Ничего смертельного, но если надавить и затронуть сонную артерию, то он умрёт почти мгновенно. Можно сказать, что я держу в руках чужую жизнь, и по идее это должно наполнять властью и могуществом, но они дрожат, как и мой подбородок, в то время как перед глазами начинает всё расплываться. Я догадываюсь, что плачу, но Эдвард, нисколько не выглядящий напуганным и опасающимся за свою жизнь, что в принципе и неудивительно, оказывается на шаг ближе ко мне, тем самым усиливая давление, которое я, было, ослабила, и говорит то, что лишь вносит в мои мысли ещё большую сумятицу:

- Не переживай. Просто сделай это. Убей.

- Что... Что ты такое говоришь?

- Только подумай... Если ты не убьёшь меня, сколько жизней я ещё отберу?

- Эдвард...

- Это проще, чем кажется. Представь, что чиркаешь спичкой по коробку. Ну, или хочешь, я это сделаю? - даже не договорив, он хватается своей левой рукой за рукоятку, которую я держу своей правой, и я знаю, что в отличие от меня он не будет долго колебаться. Не выдержав напряжения момента и испытания возникшей в голове картиной и разрыдавшись, я прикладываю все свои силы, чтобы отобрать нож. Но я всё равно слабее, а ещё ниже, и, почти ничего не видя из-за пелены в глазах, мне остаётся только молить, чтобы он остановился и не довёл задуманное мною до конца:

- Пожалуйста... Пожалуйста... Пожалуйста, останься... Я вовсе не хотела. Не всерьёз.

- И ты всё ещё любишь меня? И расскажешь мне, что происходит? - спрашивает Эдвард, и всё, что мне доступно, это его голос, ведь слёз не становится меньше, и они свободным и неудержимым потоком продолжают стекать по моим щекам. Но он звучит так отчаянно, потерянно и сломлено, что я понимаю, что если заставлю себя солгать и одержу победу в противостоянии с самой собой, то просто тут же потеряю самое главное в своей жизни. Нам вообще не стоило употреблять эти слова, ни разу, учитывая всё происходящее и то, что будущего у нас изначально не было, нет и быть не может. Но однажды мы их сказали, и когда всё в любом случае оборвётся, трагично или нет, у меня, по крайней мере, останутся воспоминания о том единственном человеке, которого я когда-либо любила, и о его словах. Это ужасно, то, что лишь с ним я чувствую себя живой, в то время как где-то там мой отец сражается за нашу оккупированную страну именно против таких, как он, не только напавших на прежде благополучные земли и истребляющих людей, но и реквизировавших наши дома, но я ничего не могу с собой поделать. Я думаю лишь о нём, о его жизни и мире, в котором мне также не будет места, если он уйдёт и перестанет дышать, а его сердце навечно остановится, когда на выдохе тихо, но одновременно громко из-за истерики признаюсь:

- Да... Да, люблю, - перехожу почти на крик я, но проглатываю последние слова из-за его губ, накрывающих в поцелуе мои и объединяющих дыхание. Они сейчас довольно жестокие и грубые, а он беспощадный и заставляющий задыхаться, и я едва слышу то, как нож падает на пол, ощущая лишь то, как Эдвард придавливает меня всем своим телом к подоконнику. Мы даже не снимаем его форму и фактически не раздеваемся, как будто нам есть куда спешить, хотя в некоторой степени всё так и есть, а ещё просто охваченные желанием немедленно почувствовать друг друга снова. В соприкосновении тел кожа к коже ощущается та же несдержанность, как и во всём, что касается будоражащего разум слияния губ, и мы связаны друг с другом так, что уже поздно это отрицать, и не пытаемся ни замедлиться, ни уж, тем более, совсем остановиться, и при приближении к пику лишь заглушаем звуки в беспорядочных поцелуях, которым давно потеряли счёт. Эта связь исчезает лишь тогда, когда, чуть отдалившись, Эдвард просящим голосом не иначе как взывает к моему сердцу так, будто от этого зависит его жизнь:

- Посмотри на меня, Белла. Пожалуйста, посмотри... – я и так не сводила с него глаз, но сейчас и вовсе растворяюсь в его взгляде, и только тогда Эдвард произносит те слова, использование которых стало своеобразной традицией. Мы обозначили свои чувства, но сегодня, пожалуй, был лишь третий раз, когда самое точное их наименование просочилось в разговор. В остальных же ситуациях, если эмоции так и рвутся на поверхность, а удержать их под замком не выходит, мы прибегаем к более безопасной с точки зрения наносимого ущерба своим страдающим душам фразе: - Мне будет тяжело убивать тебя.

- Мне тоже будет тяжело убивать тебя, - отвечаю я, в то время как, дрогнув и пропустив один удар, моё сердце неизбежно начинает болеть и кровоточить, хотя и знаю, что такая ситуация вряд ли возможна, и вероятность её наступления критически низка, если вообще не близка к нулю. У меня даже нет оружия, способного нанести серьёзный вред, но даже если бы и было, мишенью скорее уж буду я, а не Эдвард.

Его руки в крови, пусть она и не видна, и мои, стало быть, тоже, ведь, пока я окончательно отказываюсь понять, где заканчиваюсь сама, и начинается он, они нередко переплетаются между собой. В тот момент, когда Эдвард с последним толчком и глухим стоном замирает в освобождении внутри сжавшейся вокруг него меня, наши пальцы тоже тесно обхватывают друг друга почти до треска в костях. Сколько бы ни было нам отведено, я вполне уверена, что хочу провести остаток своей жизни с ним, или чтобы отпущенные ему рамки он разделил со мной. Возможно, что и он желает того же самого, потому что его голос, несмотря на всё ещё немного затруднённое дыхание и то, что Эдвард уткнулся в мои волосы, звучит удивительно твёрдо и уверенно, будто слова, которые я слышу впервые, к настоящему моменту были обдуманы неоднократно:

- Но я не хочу выяснять, как это будет ощущаться. Поэтому тебе нужно уезжать.

- Я… я не могу.

- Ты совсем ничего не понимаешь? – отодвигается он от меня, и сказать, что в его глазах паника, это умолчать об истинном положении дел. Кажется, я ему действительно важна и небезразлична, и моё сердце снова сбивается с прежде, ещё до войны, всегда устойчивого ритма. – Завтра начнутся обыски, и рано или поздно твоего Джейка найдут. Найдут не где-то далеко, а в твоём доме. И тогда тебя убьют. Вас всех расстреляют, а я не хочу на это смотреть. И я не хочу это говорить, но твой друг убил одного из нас…

- Защищая своих любимых.

- Это не имеет значения.

- Без него я не поеду, и в любом случае я не могу оставить Рене одну.

- А если я пообещаю, что позабочусь о ней?

- Зачем тебе это делать? Она же вас всех просто ненавидит, и ты не исключение.

- Затем, что ты, возможно, права. В том, что каждый из нас сам принимает решения и управляет своей судьбой, и моя сейчас неразрывно связано с тобой. Я сделаю пропуск. Только, пожалуйста, уезжай.

- А как же Джейк? Машину наверняка обыщут.

- Твою - да, но не мою. Я вывезу его за пределы города. Там мы и встретимся.

Чувствуя беспокойство и очевидную в силу понимания того, как сильно рискует Эдвард, тревогу, в конечном счете и после не очень и продолжительных уговоров, скрепя сердце, я всё-таки соглашаюсь с его планом. Но моя нервозность лишь возрастает и достигает безусловного пика, когда в назначенный день и час его машина не появляется в условленном месте. Джейк не покидал мой дом до прихода темноты, но теперь я начинаю думать, что за всеми нами уже давно следили, что, возможно, их обоих уже схватили и пытают, и бьют, и не собираются оставлять в живых, в то время как благодаря Эдварду я уже фактически спасена и останусь таковой и дальше, если просто уеду, как и обещала. Я поклялась, что в случае чего незамедлительно продолжу свой путь одна и не оглянусь, и даже не подумаю о том, чтобы развернуться, но мы верили, что перед неминуемым расставанием встретимся ещё раз, и поэтому мы и не попрощались, а я… я просто не готова уезжать вот так и оставлять надежду. Но проходит время, и когда мне однозначно уже надлежит сдаться, на горизонте появляется машина. Она приближается слишком быстро и совсем скоро останавливается рядом со мной, и тут моё сердце, начавшее почти выпрыгивать из груди, когда несколько мгновениями ранее я опознала в ней автомобиль Эдварда, резко ухает куда-то вниз, ведь внутри его нет, и снаружи оказывается лишь Джейк. Я кидаюсь к нему, но, задавая мучающий меня вопрос, и без ответа уже знаю правду. Конечно же, Эдварду перестали доверять. Разумеется, за ними погнались. И то, что он сказал моему другу убираться, а сам остался на той дороге, так же естественно, как и то, что я влюбилась в того, на кого вообще не должна была обратить свое внимание. Желание бросить всё и отправиться ему на помощь мгновенно вскипает в моей крови, но Джейк встряхивает меня, как тряпичную куклу, безмолвно отрезвляя и без единого слова говоря, что мне его не вызволить, и, в глубине души всё понимая и выдыхаясь даже без как таковой борьбы со своим другом, я позволяю усадить себя в машину. Но мои глаза всё равно уже все в слезах к тому моменту, когда Джейк заводит двигатель, увозя нас всё дальше от прежней жизни. Мы покидаем свой город и оставшихся в нём немногочисленных близких, чтобы сражаться за то, во что, вопреки всему, верим, и через два года моя родина оказывается освобождена. Но, в отличие от неё, я словно заложница… своих мыслей, своего отчаянного нежелания смотреть истине в глаза, своей неподкреплённой доказательствами веры в лучшее. Я чувствую, что моя жизнь лишена смысла и пуста, но говорю себе, что, будь Эдвард действительно мёртв, я бы ощущала ещё большие муки, которые за это время уже бы добили меня. Моё сердце в один момент просто перестало бы биться, но раз я по-прежнему просыпаюсь и встаю по утрам, значит, это, должно быть, кому-то да нужно? Возможно, все мои мысли совершенно утопичны и невероятно далеки от реальности, но и Джейка я вряд ли слушаю.

- Он, вероятно, умер ещё тогда, и, если честно, меня очень беспокоит твоё состояние. Может быть, тебе будет проще смириться, если ты всё-таки позволишь мне передать его заключительные слова.

- Я уже сто раз говорила, что хочу услышать их лишь от него, - качаю я головой, хотя и не могу не осознавать, как, вероятно, тяжело носить в себе что-то, в произнесении чего заключалась последняя воля ушедшего человека, даже если он вдруг выжил и просто пока не может найти тот самый путь к тому, что ищет. Если Эдвард действительно спасся, то ему определённо потребуется время, чтобы отыскать ведущую ко мне ниточку и распутать клубок. - Как ты этого не понимаешь?

- Он может никогда не вернуться…

- Тогда мы просто встретимся с ним там, - убеждённая в своей правоте, отвечаю я, и, в очередной раз ничего не добившись, Джейк уходит ни с чем. Я остаюсь одна и снова погружаюсь в мысли об Эдварде, и перед своим мысленным взором вижу лишь его одного.

- Мне будет тяжело убивать тебя, Белла, - внезапно говорит он, и поскольку звуки его шагов по лестнице смыла вода и её бесконечные потоки, льющиеся с небес, находясь у распахнутого настежь окна, всё моё тело ощутимо вздрагивает. Медленно оборачиваясь и боясь, что сознание просто играет со мной злую шутку, вызванную неспособностью забыть того единственного, кого я любила вопреки всему и обстоятельствам, я чувствую, как моё сердце сбивается с ещё минуту назад ровного и стабильного ритма. Мне страшно, и вероятность столкнуться лишь с пустотой и тем, что звучание желанного голоса мне не иначе как предвиделось, пугает не меньше, чем смертельная угроза, которой была подвергнута моя жизнь в течение довольно длительного промежутка времени, но когда я всё-таки оказываюсь с Эдвардом лицом к лицу, то и без прикосновений и на сохраняющемся расстоянии в несколько шагов понимаю, что он живой. Что он цел и невредим, по крайней мере, в том, что касается лица, и, хотя у меня и есть много вопросов, для разговоров ещё будет время, а прямо сейчас мне достаточно того, что мы дышим одним и тем же воздухом свободы, мира и будущего, в котором может быть всё, что мы только пожелаем.

- Но ты никогда с этим не столкнешься. Теперь уж точно, - немного справившись с эмоциями и обретя голос, чуть погодя, отвечаю я, а завершаю свое предложение словами, которые для нас не в новинку, но, тем не менее, в силу их прежде редкого употребления, требуют привыкания, - и я тоже люблю тебя, Эдвард.