Когда я пришел домой, мать копалась в корзине для журналов в гостиной.

- Жень, - отозвалась она на мой «Привет!» - Ты не видел мою книжку? «Секрет» называется. Где-то тут лежала.

- Нет, - соврал я. – А разве ты ее уже не прочитала?

- Да прочитала, - ма стала запихивать вытащенные журналы обратно в корзину. – Просто на курсах – ну, на датском, - девочка одна из Украины. Почитать хотела что-то на русском. Вот я ей и обещала принести. А теперь найти не могу. Ты точно книгу не брал?

- Да ты что, мам, - усмехнулся я. – Я такое не читаю.

- Да ну! – она выпрямилась и взглянула на меня, прищурив глаза. – А может, стоило бы? А то, похоже, ты, минуя теорию, слишком быстро перешел к практике, - и снимает такая у меня с плеча волос. Тонкий, длинный и каштановый. И как он только попал туда? Наверное с Лэркиной подушки. Пипец!

- А... мня... – залепетал я, а потом подхватил рюкзак и сбежал. – Мне уроки надо делать!

За ужином я Себастиана не узнал. Честно говоря, не видел его толком с субботней ночи, и меня поразила произошедшая с отчимом перемена. Нет, не то, чтобы в нем совесть проснулась или что-то такое. Просто показная заботливость и доброта слетели вмиг, будто ненужная больше маска. Он орудовал ножом и вилкой с ледяным спокойствием, был вежлив и холодно-учтив. По мне скользил безразличным взглядом. С матерью едва перекинулся парой слов, типа «Передай, пожалуйста, солонку» или «Дорогая, не могла бы ты сделать одолжение и помолчать. Я за день клиентов наслушался, и мне хочется тишины».

Ма сидела с убитым видом. Пыталась подложить ему кусочек повкуснее, расспросить, не случилось ли что на работе. Но на работе у Севы все было прекрасно, к отбивной он едва притронулся («На вкус, как бумага»), зато два раза исправил мамины ошибки в датском. «Катюша, как ты не можешь запомнить, это называется не «flodesovs», а«flødesovs»! Последней каплей в том ведре холодного говна, которое вылил на мать Себастиан, стала крошка, присохшая к десертной ложечке. Ложечка, конечно, была мытая в той самой навороченной посудомойке, которая пряталась за одной из зеркальных панелей в кухне. И отчим это прекрасно знал. Вот только, увидев пятнышко, он аккуратно положил ложку на стол, поблагодарил за еду и вышел из-за стола, оставив на тарелке нетронутый шоколадный мусс. Его, кстати, ма специально для Севы готовила, потому что я такое не жру.

Убирал со стола я сам, потому что мать всхлипывала в кухне, загружая посудомойку. Я пытался ее утешить, говорил, что она ничего такого не сделала, это Себастиан сволочь. Но она только наорала на меня шепотом: мол, они взрослые, и сами разберутся, а я чтоб не лез и не смел такое про Севочку говорить. А не то она сама меня ремнем выпорет.

Лежа в постели, я почти надеялся, что отчим придет и позовет меня на башню. Ведь это я во всем виноват! Это я нарушил условия сотрудничества. Это я вывел его из себя. Он сам так сказал, точнее, простонал мне в ухо той ночью, вбивая меня в диван и не смущаясь тем, что он белый: «Ты сам сделал это с собой! Я ведь предупреждал тебя, Джек! Я ведь предупрежда-а-а-ал!» Про то, что мои выверты отольются матери, отчим тоже предупреждал. Просто я надеялся, что ему будет достаточно меня. Оказалось – нет.

Может, если он сегодня придет, я смогу загладить свою вину? Смогу уговорить его не обижать больше мать? Но он не приходил.

Под конец я провалился в сон, в котором были какие-то запутанные коридоры, белые двери, которые захлопывались, когда я проходил мимо. Иногда, если я шел достаточно быстро, то успевал увидеть за ними нагие сплетающиеся тела, но не мог определить, были ли то женщины, мужчины, или молча пожирающие друг друга зомби. Поэтому, когда мои уши резанул крик, сначала я подумал, что это часть моего сна. Полежал немного с открытыми глазами, успокаивая дыхание, и тут опять: стоны.Стоны, переходящие в тонкий надрывный крик.

Я вскочил на кровати. В зеркале напротив метнулось бледное привидение. «Это с башни!» - мелькнула первая мысль. Но я сразу сообразил, что даже если бы отчим и затащил туда кого-то, кроме меня, то из-за звукоизоляции навряд ли я бы что-то услышал. Крик повторился снова, и у меня все волоски на теле встали дыбом. Голос был женский.

- Мама! – вырвалось у меня. Я выскочил за дверь и бросился к родительской спальне. Закрытые белые двери проносились мимо – замедленно, как во сне или в кино. Толстый серый ковер заглушал шаги. Я дернул за красивую резную ручку. Заперто! Дернул еще:

- Мама!

Изнутри не доносилось ни звука. Будто мне все почудилось. Будто кошмар все еще продолжался.

- Мама, с тобой все в порядке? – заорал я по-русски, колотя в дверь кулаком. – Я слышал, как ты кричала! Что он делает с тобой, этот урод?!

Я выждал чутка, прислушиваясь, но внутри по-прежнему было тихо. Странно тихо. Ведь если мать с отчимом спали, я давно должен был их разбудить!

- Откройте дверь! – перешел я на датский, вбивая в дерево кулак так, что костяшки рассадил. – Откройте, или я ее выломаю! – мелькнула мысль сгонять за топором. Это подействовало в прошлый раз, должно сработать и в этот. Только вот топор хранится в подсобке с садовыми инструментами. Пока я туда да обратно, Сева маму на котлеты разделать успеет, а потом скажет, что так и было, адвокат гребаный!

Внезапно дверь распахнулась, так что мой занесенный кулак чуть не врезал матери по носу.

- Женька, ты чего? – пробормотала она, придерживая одной рукой створку, а другой – полы шелкового халата. Севин подарок. – С ума сошел? Ночь на дворе, все спят, а ты тут дебош устроил!

За ее плечом я различил отчима, вальяжно развалившегося на подушках: на морде превосходство и ледяное торжество. На руке, что поверх одеяла, длинные припухшие царапины – это я его оприходовал. Интересно, как он их матери объяснил? Смотрит такой на меня, а глаза говорят: «Ну и что, малыш Джек, ты мне сделаешь?»

- Ма, - перехожу снова на русский, - ты кричала, стонала. Я слышал! Что этот гад с тобой вытворяет?

Она взгляд отводит и халатик запахивает крепче:

- Да тебе приснилось все, Жень!

- Не приснилось! – я уже почти ору. – Я же не псих! Я слышал, он делал тебе больно.

- Что происходит, Катюша? – это отчим подал голос с кровати. Меня намеренно игнорирует.

- Ничего, Севочка.

Мать подняла на меня припухшие глаза, усмехнулась как-то странно:

- Просто Джек услышал кое-что, и неправильно это понял. А сейчас он пойдет в свою комнату и больше нас беспокоить не будет. Ведь он уже большой мальчик, должен такие вещи понимать, - и закрыла дверь прямо перед моим носом.

Ключ повернулся в замке, а я так и остался стоять, как оплеванный. Джек! Ма назвала меня Джеком! Она никогда так раньше не делала. Даже в школе на собраниях, даже в коммуне! И еще. Когда она уже закрывала дверь, я заметил кое-что. Капельку крови. Одну маленькую капельку. На голени, на внутренней ее стороне.

Постоял еще под дверью. Послушал. Ничего такого: шорохи, тихие голоса, тишина. Я побрел назад по коридору. Может, к маме просто «красные пришли», как говаривал когда-то Бо? Да, а может, Сева что-то сделал с ней. Что-то такое, чего не делал даже со мной. Может, и сейчас он с ней это делает, а мама терпит и молчит. Терпит, потому что любит его. Молчит, потому что меня пугать не хочет.

Я зашел к себе в комнату, кинулся на постель и забился в угол, за подушки. Сжался там в комок, слушаю тишину. Это все я. Я сам это сделал. Я один виноват. Значит, я и должен это исправить. Себастиан на меня зол? Ладно. Значит, надо задобрить его. Убедить в том, что я все понял. Что больше так не буду. Что я буду... буду таким, каким он хочет меня видеть. Только бы ма больше не кричала так. Господи, только бы эта капелька крови оказалась единственной!

Следующее утро было совершенно обычным. Когда я встал, Себастиан уже уехал. Мать накормила меня завтраком и поела сама – ей нужно было успеть на автобус, чтобы ехать на курсы. Я сделал последнюю попытку – последнюю, на которую у меня хватило мужества.

- Мам, - я отставил в сторону почти нетронутый стакан сока. – Давай уедем, а?

- Ты о чем? – она торопливо мазала бутерброды, которые должна была взять с собой на занятия.

- Ну, уедем из этого дома. Насовсем.

Она рассмеялась удивленно и положила на хлеб ветчину:

- Где же мы тогда будем жить? Да и Сева никогда дом не бросит – он же здесь вырос.

- Я не про то, - я провел пальцем по разбитым костяшкам, словно чтобы убедиться в реальности того, что случилось ночью. – Мы без Себастиана уедем.

Она вскинула на меня глаза – в одной руке нож, в другой печеночный паштет:

- Жень, ты что? Как это – без Себастиана?

- Да так, - я сильней надавил на ранки. – Давай сумки соберем и на автобус. Да даже без сумок можно. Только денег возьми немного. На первое время.

Паштет плюхнулся на стол.

- Жень, - тихо и зло выговорила мать. – Ты в своем уме? Ты что, предлагаешь мне мужа бросить?

Я кивнул. Мои ногти под столом впились в едва поджившие костяшки.

- Но почему? – она положила нож на стол, оперлась на него тяжело, не сводя с меня пристального взгляда.

Вот мы и подошли к сути вопроса. Ну, что же ты молчишь, Джек?

- Се... Себастиан, - тихо начал я, - он... Я...

Да, мля! Очень содержательно!

Мать скрестила руки на груди:

- Если ты насчет вчерашнего, так вот. Позволь рассказать тебе кое-что о семейной жизни. А я надеюсь, что она будет у меня с Севой долгой и счастливой. Только семейная жизнь, сынок, это не 365 дней в году вздохи и прогулки при луне. Это тоже усталый муж, приходящий с работы с истрепанными нервами. Это муж, готовый воспитывать чужого ребенка, как своего собственного, и срывающийся, когда тот, вместо благодарности, плюет ему в лицо. И руку на него поднимает.

Блин, это она про царапины! Что он там наговорил ей, мразь?!

- Это способность утешить, понять и принять. Понимаешь? – она смотрела на меня, а лицо было замкнутое, чужое, будто она не со мной разговаривала, а с каким-то малолетним отморозком, на которого уже все махнули рукой. – Хотя где тебе... Ты же маленький эгоист. Только о себе думаешь. А я... Я в первый раз за столько лет почувствовала себя любимой, счастливой... – она отвернулась, смахивая слезы.

По моей руке побежало что-то теплое. Глянул вниз – я костяшки совсем расковырял. Но боли не чувствовал – в груди было гораздо больнее. Так, что не вздохнуть.

- Мам, я... – встал и сделал шаг к ней, - я ведь тоже тебя люблю! Всегда любил и всегда буду!

- Знаю, Жень, - всхлипнула она. – Я тебя тоже люблю. Только мне ведь мужчина нужен. Как бабе без мужика? А Себастиан, он... Такого, как он, я больше никогда не встречу. И ты... – она вдруг повернулась ко мне, наставила на меня мокрый от слез палец, - ты не смеешь счастье мое рушить! Не пытайся нас разлучить! – И тут же рассмеялась, кривясь лицом. - Это же все глупая детская ревность, я знаю! Ты же на самом деле не плохой. Ты только хочешь казаться таким, чтобы Севу от меня оттолкнуть. Верно, глупенький? – она протянула ко мне руки, чтобы обнять, но я отшатнулся. Сделал шаг назад. Развернулся и выскочил в коридор. Подхватил рюкзак и в дверь.

С ненастоящей своей любовью. С несостоявшимся мужеством.

Я крутил педали и молился о том, чтобы мопеда у дверей белой виллы не было. Кто-то наверху, по ходу, не спал, потому что Марка дома не оказалось. Лэрке, впрочем, тоже, но я не огорчился. Понимал, что этот мой визит - последний, и хотел сделать кое-что, а девчонка бы мне только помешала. Вы спросите: с какого перепугу я решил больше сюда не приходить? Дело в том, что уже тогда я знал, что собираюсь сделать вечером. И знал, что, когда это сделаю, то потеряю право и на дружбу с Лэрке, и на этот дом.

Ключ под крышей гаража нашелся сразу. Я вошел в прихожую, аккуратно снял кеды. Кухня у семейства Кьер была отдельно от гостиной, зато оказалась преогромной, с длиннющим столом из грубо обработанного дерева. Я слазил в холодильник и выудил запотевшую банку энергетика. Явно из Марковых запасов. Откупорил и с наслаждением глотнул. Так, идем дальше. В гостиной обнаружились семейные фотографии. Вот Лэрке в младенчестве. Смешная такая, лежит перед камерой враскорячку, большой палец ноги во рту. Просто няшка. А это София в примерно том же возрасте – ее легко узнать по кудряшкам. Мелкий Марк выглядит таким же тупицей, как, наверное, и сейчас. А, ну да! Вот и его фотка поновей. Бугай без шеи, взгляд исподлобья, причем низкого. Только надписи не хватает «И во сне, и на яву, за стероид всех порву!»

Так, это свадебные, это неинтересно. А вот папочка-пузатик с кошечкой. А вот с собачкой. Странно, в доме вроде животных нету. А вот и с лошадью, причем это не Луна. Фотка в красивой серебристой рамке с завитушками и подпись: «С благодарностью за спасение чемпиона». А под ней, тоже серебряная, подкова, и выбито: AmаzingStar. Это что, кличка коня? А папа-то у принцессы, по ходу, ветеринар! Доктор Дулитл, мля. Ладно, чешем дальше.

На втором этаже обнаружились спальни. Родительских – две. В обоих по двуспальной кровати, но одна явно в женском вкусе – подушечки, розанчики, трюмо со всякими побрякушками. А другая в строгих черно-белых тонах, с рабочим местом у окна и повешенным на стойке отглаженным костюмом. Выходит, что, предки Лэрке отдельно спят? Далеко же у них все зашло, однако.

Потом я нашел комнату Софии. Там я чуть ребро не сломал – наступил на какую-то хрень на колесиках, потерял равновесие и грохнулся на гору плюшевых медведей и кукол, прикрывающих здоровенный замок со шпилем. Шпиль-то и впился мне в бок. Если это была такая ловушка на чужаков, то она прекрасно сработала. Я встал, потирая ушиб, и наткнулся на галерею рисунков, прикнопленных на стену. Вот эти два палочных человечка – явно сама София и Лэрке. Держатся за руки и висят в воздухе. А полоска под ногами – это, наверное, батут. А вот и вариация на тему папа, мама, я – дружная семья. Странно, что на картинке только четверо. Марка нету. Нет его нигде и на других рисунках. Погодите-ка! А это что?

Елка. На елке человечек в штанах и бейсболке. Рядом что-то вроде башни, а из окошка свисает принцесса. На ней розовый колпак и вуалька. Мило! Пусть ребенок не смог дуб нарисовать, но в остальном все очень-очень. Интересно, а Лэрке это творчество видела?

Я почувствовал, как к щекам приливает жар, и попытался потушить его энергетиком. Ладно, пойдем искать комнату братишки.

Сказать, что в логове Марка был срач – ничего не сказать. Обычно я думал, что срач – это у меня. Но тут я вошел в мир постапа. Пол скрывался под многоуровневым слоем пакетов от чипсов, пустых кокакольных и пивных банок, грязных носков, драных журналов и хрен знает еще чего. На столе творилось примерно то же самое. Наиболее чистым местом оказалась кровать, представлявшая собой гнездо из нескольких одеял и подушек, из которого торчал кончик ноутбука со свисающими наушниками. Хоть гандоны использованные на люстре не висели, и то ладно.

Найти в этом хаосе чистый листок бумаги – миссия повышенной сложности. Я вернулся в комнату Софии, вырвал страничку из альбома по рисованию. Взял черный карандаш и написал крупными буквами: «Тронешь еще раз хоть пальцем сестру, ушлепок, и узнаешь, что такое боль!» Конверта обнаружить не смог, поэтому просто сложил листок вчетверо, надписал: «Марку» и пошел обратно в его дыру. Кое-как догреб до койки, воткнул записку под крышку ноутбука. Ничего, сунет нос в комп, сволочь, - найдет!

Потом зашел в комнату Лэрке. Сел за пианино, открыл крышку и беззвучно заскользил пальцами по клавишам, которых так часто касалась она. Отворил дверцы шкафа и трогал ее одежду – блузки, юбки, платья. Джинсы она носила не так часто, хотя тут лежали и они. Прижимал к лицу тонкие маечки, но запах был не тот – просто ароматизированный кондиционер для белья. Тогда я подошел к кровати: на спинке висела кофточка Лэрке. Такая с вывязанными цветами по вороту и рукавам. Уткнулся в нее лицом – точно! Осенняя сирень. И там, под мышками, сладкий такой девичий запах.
Наполненный ее ароматом повалился на постель. Под одеяло на этот раз залезть не посмел, просто прилег сверху. Лежал и не думал ни о чем. Мне просто хотелось остаться здесь навсегда. Вот так, в этой сирени, тишине и покое. Нет, не совсем. Пусть еще звучит музыка. Пусть Лэрке сидит на своем крутящемся стульчике – спина прямая, в вырезе майки видны худенькие ключицы, руки порхают по клавиатуре, как мотыльки. Пусть она играет. Пожалуйста, для меня.

Я закрыл глаза, представляя ее там, перед пианино.

Дверь открылась. Легкие шаги по ковру. Плюхается на пол школьная сумка. Шаги останавливаются около кровати. Она смотрит на меня? Господи, сон это или реальность? Реальность не может быть, потому что еще рано. Лэрке должна быть в школе. Я не решаюсь открыть глаза. Я дышу ровно. Я не двигаюсь.

Рядом со мной подается матрас. Я чувствую бедром ее бедро. От него идет тепло. Я очень стараюсь дышать спокойно. Я слышу ее дыхание. Оно слишком быстрое. Будто она только что бежала по лестнице. Будто она боялась опоздать. Идут минуты. Она дышит реже, легче. А потом вдруг звуки прерываются. В этот момент ее пальцы касаются моей щеки. Там, где когда-то была ссадина от падения с велика. Я не выдерживаю. Глаза распахиваются сами. Она испуганно втягивает воздух ртом.
Некоторое время мы молчим. Просто смотрим друг на друга и не говорим ни слова. Я не хочу прерывать это молчание. Нет, я не буду первым.

- Джек.

В ее губах это имя превращается в заклинание. В красивейшее волшебство. Я скован. Я порабощен.

- Я думала, ты спишь.

- Сплю, - наконец я могу говорить. – И вижу чудесный сон. В нем ты сидишь здесь, разговариваешь со мной. А потом садишься за пианино и играешь.

Ресницы Лэрке дрогнули, в глазах сгустился темный янтарь:

- Что играю, Джек?

- «Примаверу», - говорю я, не задумываясь. – «Примаверу» Эйнауди.

Она встает и идет к инструменту. Откидывает тяжелую крышку. Ее пальцы касаются тех клавиш, которых только что касался я. Наши пальцы сплетаются в музыке. И время останавливается.

__________________

* Flødesovs – сливочный соус. Слово «flodesovs» (буквально: речной соус) не существует, т.к.«flod» по-датски – река.

Предыдущая глава || Следующая глава