Сначала я почувствовала толчок, лёгкий, как будто меня коснулось крыло бабочки, а потом уже услышала удивлённый мужской голос:
- Твою мать, что это?
Я недовольно обернулась: чёрт, как же я его не заметила!
Мужчина выглядел настолько опешившим, что я невольно рассмеялась: секунду назад, вероятно, он почувствовал, что врезался в бетонный столб, а сейчас таращился в темноту, тщетно пытаясь его разглядеть. Перед ним был пустой проулок, ведущий к одной из оживлённых улиц Порт-Анджелеса – никаких столбов и даже привычных для большого города огромных вонючих мусорных баков. Ничего не было! Однако на что-то же он налетел.
Услышав мой смех, он попятился, его глаза расширились от ужаса. Я чувствовала запах алкоголя, исходящий от него и его одежды: похоже, он завсегдатай баров, которых на этой улице великое множество.
- Кто здесь?
Я видела как напряглось его тело и, видимо, по старой привычке, наработанной годами в пьяных драках, он начал сжимать кулаки, принимая оборонительную позу. «Выпить и вмазать». Могут проходить годы, десятилетия, века, но всегда будут находиться любители проводить вечера подобным образом. И сейчас передо мной стоял один из них.
Не знаю, зачем я это сделала, может, мне захотелось просто развлечься, может, сделать совершенно ненужную попытку отсрочить его смерть от цирроза печени лет так через пять, но не удержалась, неслышно приблизилась к его уху и выдохнула:
- Яяяяя…. Смерть твояяяяяя….
Я знала, что он почувствует моё холодное дыхание - на это и был расчёт.
На секунду мне показалось, что я перестаралась, и в желании спасти его от преждевременной смерти неосторожно её приблизила: мужчина мгновенно побелел и в ужасе отшатнулся, хватаясь за сердце. Он не дышал, а только неслышно хватал ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу. Он начал потихоньку пятиться от того места, где стояла я, невидимая для него, а затем из его горла вырвался совершенно девчоночий визг и, развернувшись, он задал такого стрекача, что я снова не удержалась и засмеялась. Визг перешел на другой уровень, и он так и бежал по проулку, держась за сердце и визжа, как поросёнок. А я смеялась ему в спину и знала, что всё это время слышал мой смех. Да, дружок, белая горячка таки тебя настигла.
Чёрт, это было весело. Всю мою тоску и грусть, что накатывали на меня всякий раз, когда я появлялась в родных местах, как рукой сняло. Я ещё раз посмотрела в след убегавшему от меня мужчине, а затем развернулась и спокойно направилась в сторону освещённой улицы, не забыв напомнить себе, что надо быть осторожной – почти столетие практики пользования даром невидимости, а я всё так же позволяю себе быть неосторожной.

Что заставляло меня каждый раз возвращаться сюда?
Почему по прошествии стольких лет я не перестаю называть эти места домом? Что за глупый мазохизм стремиться туда, где уже давно ничего не осталось из того, что было мне дорого? Ничего и никого. Но всякий раз это желание возникает внезапно, крупица сознания цепляется за что-то знакомое – образ, звук, что угодно - и я, бросив всё, что в настоящий момент составляет мою жизнь, лечу сюда. Сколько раз я уже обещала себе не делать этого? Сколько раз я повторяла про себя, что вот сейчас – это был последний раз, что хватит, что всё это глупость и бездумное транжирство эмоций.
Можно подумать, у меня ещё остались эмоции.
Но каждый раз, когда я думаю об этом, каждый мой нерв натягивается до состояния струны на правильно настроенной гитаре.
Можно подумать, у меня ещё остались нервы.
Я появляюсь в этом всегда хмуром краю, и сердце начинает предательски биться в ожидании того, что ещё немного, и я увижу…
Можно подумать, у меня ещё осталось сердце.
Вот и сейчас, я иду по освещённым улицам хорошо знакомого города, иду чётко по направлению к западной окраине, чтобы потом, при первом же появлении деревьев, покинуть гладкую асфальтовую дорогу и, зайдя в лес, отбросив привычную для человека размеренность, побежать.
Только здесь, в этих лесах, вековых, заросших мхом по самые макушки деревьев, горных хребтах с соснами, цепляющимися своими артритными корнями за скалы, холодных, не тронутых тиной и ряской озёрах, я снова чувствовала себя юной. Восемнадцатилетней. Я и была ею для всех тех, кто встречался на моём пути – красивой девушкой, с хрупкой фигурой и гривой каштановых волос.
Но вряд ли кто-либо из моих знакомых узнал бы во мне ту, кем я была: грациозность сменила привычную для меня нескладность, изящность - неуклюжесть, а мои тёмно-карие глаза как бы выцвели на солнце, и теперь многие удивлялись, когда вглядываясь, замечали их необычный янтарный блеск. И не было никого из этих многих, кто знал меня прежде. Те, кто знал меня прежде, давно забыты, похороненные в земле и памяти людской.
Человеческая память довольно странная штука. Она избирательна, она неправдива, она изворотлива словно уж. Заползая в самые дальние, покрытые паутиной уголки сознания, она сворачивается колёсиком и долго дремлет, чтобы потом, в какой-то совершенно неожиданный момент, вылезти и предъявить себя всему свету со словами: «А помните…». Но, вряд ли, кто-либо из живущих сейчас здесь, мог бы вспомнить давнюю историю о таинственном исчезновении дочери шерифа одного из маленьких городков на северо-западной оконечности Олимпийского полуострова. О ней перестали говорить всего год спустя, а когда умер последний из тех, кто когда-то лично знал эту девушку, упоминания о ней остались разве что на страницах пожелтевших от времени газет, хранящихся в какой-нибудь местной библиотеке, ну, или в интернете. Хотя, вряд ли, кому-либо сейчас придёт в голову набрать в поисковике её имя: вряд ли кому-нибудь станет интересна история почти вековой давности.
Но, несмотря на всё это, я была почти уверена в том, что кое-кто из живущих на этой земле всё ещё помнит о ней. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что помнят. Вернее, мне бы хотелось надеяться, что они всё ещё есть, что есть те, кто помнит. Потому что всё это время, исчезнувшая дочь шерифа Свона помнила о них.

~*~*~*~*~*~*~*~

- Со мной больно не будет. Всё пройдёт быстро.

Ох, Лоран, Лоран. Что же заставило тебя передумать и не закончить начатое? Почему ты не убил меня? Почему оставил умирать там, на той самой поляне? Я помню твоё лицо сквозь красную пелену уже начинающей раздирать меня боли.
- Это всё, что я могу сделать для тебя, девочка.
В твоих налитых моей кровью глазах промелькнуло сожаление. Ты исчез, а я осталась лежать, отравленная твоим ядом. Ты оставил во мне столько крови, сколько было нужно, чтобы не умереть. Зачем ты остановился? Как ты смог остановиться? Теперь я убедилась, что это сделать практически невозможно, что настолько это редкое качество – умение остановиться, обуздать свою жажду, свою природу. Кто я была для тебя, как ни лакомый кусочек пирога, не доставшийся никому из твоих друзей. Что ты сказал Виктории? Как много вопросов и ни одного ответа.
Позже, мне захотелось найти тебя и спросить об этом. И я уже, было, подошла к тебе, протянула руку, чтобы дотронуться, но в последний момент передумала. Ты чувствовал моё присутствие рядом, очень беспокоился от этого, все мы беспокоимся, когда кто-то, так похожий на нас самих находится поблизости, но твои глаза, различающие малейшие колебания в воздухе, не могли заметить меня. Я стояла в шаге от тебя, видела каждую черточку твоего идеального лица, испуганного, с ощеренными клыками, и улыбалась. Я могла бы в ту же секунду убить тебя, ты был беспомощен, как бывали беспомощны все твои жертвы в тот момент, когда ты находил их. Как была беспомощна я. Воспоминание о последней мысли, посетившей меня перед тем, как твои острые когти разорвали моё горло, щемящим чувством сожаления всплыли в моей памяти. А что бы подумал ты, какая бы была твоя последняя мысль? Уж, наверняка, не обо мне: ты, ведь, даже не знал, выжила ли я. Никто из вас не знал. Никто и никогда не видел меня больше, и никогда бы не смог увидеть, если бы самой не захотелось ему показаться.

~*~*~*~*~*~*~*~

Самый прекрасный в мире луг, куда я пришла за воспоминаниями, подгоняемая своими демонами, стал для меня жертвенным алтарём, моей усыпальницей под открытым небом, когда тело ломалось от огня, раздирающего внутренности. Я корчилась от боли, перекатываясь со спины на живот, помечая своей болью весь луг. Я не раз возвращалась туда, но, как бы мне не хотелось обратного, теперь я не видела здесь ничего другого, как свою могилу.
Я не знала, как всё должно было закончиться, не знала, как долго продолжалась моя агония, но в тот момент, когда я окончательно смирилась с болью, она начала отступать. Она покидала меня постепенно, по клеточке высвобождая от себя моё тело. А потом случилось то, что я меньше всего ожидала – мир обрушился на меня. Я испугалась того, как резко обострились мои чувства: я слышала малейший шорох, видела крупинки пыли, дрожащие в воздухе, чувствовала запах земли и травы, смешанный ещё с чем-то, с чем-то сладким, происхождение чего я не могла объяснить. Это был не растительный запах. Позже я поняла, что это была моя собственная кровь. Но тогда этот запах начал пробуждать во мне неизведанное ранее чувство невыносимой жажды, буквально, такое же болезненное, как огонь, раздирающий ранее мою грудь. Услышав недалеко мелодичный перезвон ручья, я быстро поднялась с земли и через мгновение была у него, не успев испугать того, с какой скоростью я это сделала.
Зачерпнув перепачканными ладонями воду, я сделала большой глоток…. и меня тут же им вырвало. Было ощущение, что мне в рот попало что-то гнилое, разлагающееся. Я ужасно перепугалась. Сделав ещё несколько попыток напиться, я обессилено упала на землю и затряслась в рыданиях. Но слёз не было. Как не было и того, что могло бы унять эту боль. Осознание того, во что я превратилась, постепенно начало заполнять мой разум. Я внутренне содрогнулась: теперь я понимала, что утолит мою жажду. Всё во мне восставало против этого. Я лежала там долго, раздираемая изнутри и ей, и своей совестью. Наконец, инстинкт самосохранения взял верх, погнав меня вглубь леса, где я и нашла свою первую жертву.

~*~*~*~*~*~*~*~

Кровь смывала во мне всё то, что делало меня человеком. Я превратилась в хищника, заботящегося только о том, как бы выжить.
Последним усилием своего ещё человеческого разума, я загнала себя высоко в горы, где оставалась до тех пор, пока не обуздала свою жажду. О! Это сделать было очень трудно. Я убивала бездумно, как только чуяла запах приближающегося в мою сторону живого существа. Потом, спустя какое-то время, у меня наметились приоритеты, и кровь, которая попадала в моё горло сначала только как лекарство от жажды, стала иметь привкус. Я начала смаковать каждую жертву, и. в конце концов, у меня наметились вкусовые приоритеты: я полюбила пум. Мягкий, грациозный хищник, осторожный, впадающий в беспокойство, как и всё живое, чувствующее моё приближение, возбуждал мой аппетит не только из-за насыщенного, терпкого и немного горьковатого вкуса крови, но и из-за того, какое удовольствие, сравнимое только с далёкими воспоминаниями из прежней жизни, доставляла мне охота на него. Это как игра с подросшим котёнком, или огромной плюшевой игрушкой, когда он своими мягкими для моего каменного тела лапами обнимал меня, пытаясь сломать и скинуть с себя, а я на несколько мгновений позволяла ему взять надо мной верх. Адреналин, вырабатывающийся тут же, насыщал кровь кислородом и она, как под воздействием аспирина разжижалась и начинала бурлить в венах животного. Именно в этот момент я и убивала его. Сначала я была очень неаккуратна, буквально растерзывая животное, а затем научилась делать всё так, чтобы не потерять ни одной драгоценной капли крови. Я начала закапывать трупы, прятать их в дальних концах тёмных ущелий, куда никогда не доходит солнечный свет и никто и никогда не натолкнулся бы на них.
Я начала получать удовольствие от этой жизни. Я полюбила ту стремительность, с которой я сейчас могла передвигаться; я ощущала себя живой, когда ветер обдувал меня со всех сторон, когда я на немыслимой для человека скорости проносилась сквозь лес. Ощущение свободы от того, что ты можешь перепрыгнуть реку, от того, что ты можешь спрыгнуть с обрыва вниз и не разбиться пьянило похлеще алкоголя. Я изучала свои возможности, часами вслушиваясь и вглядываясь в окружающий меня мир. Я слышала, как перебирает лапками паук, плетя свою паутину, я видела каждую рыбку, даже самую маленькую, когда стрелой разрезала водную гладь. Всё стало резче, громче, яснее и содержательнее
Но всё это пришло не сразу. Всё это пришло потом, когда я обуздала жажду. Когда я поняла, что могу справиться с собой и убивать только по мере необходимости, чтобы не умереть самой. Через год я обходилась одним крупным зверем в неделю. Через полгода я увеличила этот срок до месяца.
А ещё через некоторое время я нашла в себе силы для того, чтобы сделать попытку искусить себя.
Я собиралась встретиться с человеком.

~*~*~*~*~*~*~*~

Когда я впервые задумалась над тем, чтобы вернутся? Наверное, когда смогла сдержаться и остановить себя, прекратив самую желанную на тот момент охоту.
Это был такая сладкая, такая манящая смесь из чего-то яркого, возбуждающего не только аппетит, но и вожделение, сродни плотскому желанию. Я поймала направление, откуда доносился этот запах и, не останавливаясь, полетела на него. Мои ноздри раздувались, я впитывала его в себя, наслаждаясь, удивляясь тому, как же раньше до моих чувствительных рецепторов не доносилось ничего похожего. Это было так неожиданно и так ошеломляюще в своём привычном для меня тогда уже ощущении новизны. Это было определённо что-то, чего я не знала. Что-то новенькое. Незнакомое.
Внезапно, я остановилась, и моё тело задрожало, когда до меня, наконец, дошло, кто может издавать такой запах. Я рухнула на землю, и воздух пронзил мой полный отчаянья крик! Этого не может быть! Так вот, как это происходит, так вот, что это значит! Это было в первый раз за всё время пребывания меня в этом мире в новом качестве, когда я почуяла человека.
И именно тогда я впервые остановила охоту, буквально сдёрнув себя с земли и унося своё рвущееся на этот запах тело назад высоко в горы.
И именно тогда я впервые призналась сама себе в том, кем я на самом деле являлась. Я уже была не просто хищником, как называла себя раньше, боясь этого слова, я была вампиром – существом, которое из всех яств на земле предпочитает одно – человеческую кровь.

Я не хотела быть монстром. Во мне самой ещё много оставалось от человека. И в первую очередь – память.
Какой страх был для меня тогда самым мучительным? Что заставляло мою сущность буквально склоняться под непрестанной мыслью о том, что когда-нибудь это произойдёт? Что могло заставить выть и дрожать от ужаса самого опасного хищника на земле?
Это был страх потерять себя. Чем больше я пила кровь, тем дальше и дальше для меня становились воспоминания о человеческой жизни, становясь более размывчатыми, более поверхностными. Я боялась, что когда-нибудь наступит тот день, когда мой мозг станет девственно чистым и все мои помыслы будут сосредоточены на том, чтобы убить, утолить жажду, а всё остальное просто перестанет существовать. Я сотрусь, как личность. Я цеплялась за себя, за ту уже почти незнакомую мне девочку, которой я когда-то была. Моя жажда контролировала её. Я начала забывать. Лица моих близких уже почти стёрлись из памяти, оставляя только щемящее чувство одиночества и безысходности.
Именно поэтому я начала учиться сдерживать свою жажду.
В попытке я обуздать её я бездумно и яростно валила вековые сосны, со злостью крошила в руках гранитные глыбы, превращая их в песок, струйкой вытекающий из моих пальцев. Я злобно визжала, кусая себя за руки, когда жажда становилась невыносимой, с каждым разом продвигаясь на несколько часов дальше в сдерживании себя. Потом я решила попытаться сосредотачивать её внутри, ощущая, как энергия жажды волнами исходит из моего тела. Чем более голодна я была, тем ощутимее казались колебания в воздухе: вокруг меня как будто раздавались щелчки, которые бывают от статического разряда, и плотность воздуха заметно увеличивалась, окутывая меня своеобразной оболочкой, пугающей и не подпускающей ко мне что-либо живое. Чтобы не остаться голодной, мне пришлось работать над тем, чтобы научиться стягивать её, превращая в свою вторую кожу. У добычи не было никакого шанса убежать от меня: инстинкт самосохранения, которых гнал её при моём приближении, теперь её подводил - она просто переставала чувствовать меня, ощущая только безудержно растущую тревогу. Забавно: в попытке обуздать в себе зверя я становилась ещё опаснее.

~*~*~*~*~*~*~*~

Могла ли я предположить, к чему приведут мои усилия? Что я смогу получить нечто большее, чем просто умение контролировать жажду. Что всё моё дальнейшее существование будет определяться тем, что я изо всех сил старалась сохранить себя. Нет, я не стала снова человеком. Я стала чёртовым суперменом.
Я очень быстро двигалась к своей цели. Моя память, вернее, моя новая память, которую я прежде бы назвала выборочной, безошибочно вела в том направлении, в котором я впервые почувствовала человеческий запах. Я неслась сквозь лес, отклоняясь от деревьев, стоящих на моём пути так, будто в моём теле был радар, который и не давал мне врезаться в них. Я чувствовала, как замирала жизнь, как только я приближалась: как замолкали птицы, как затихали в траве насекомые; я слышала вдалеке встревоженное стадо оленей, но сегодня им ничего не угрожало – я была сыта: огромный гризли вчера накормил меня досыта.
Как только я почувствовала слабые нотки того же знакомого сладковатого запаха, я остановилась, прислушиваясь к ощущениям, что он породил во мне. Огонь вспыхнул, на мгновение застлав глаза красным туманом, но я тут же загнала его внутрь себя. Можно было даже сказать, что это было легко. Я готовилась к тому, что мне снова нужно будет убегать, но…
Я засмеялась.
Это был первый раз, когда я услышала свой новый смех. Будто журчание чистейшего ручья, прохладного и звонкого, переливающегося на солнце. Смех был продолжением меня. Той стороной меня, что не пугала, что была приятна, что дарила надежду.

Теперь я передвигалась медленно, не желая рисковать ни собой, ни своей возможной жертвой. Запах становился всё сильнее, но кроме него я чувствовала ещё много запахов, смутно знакомых, почти забытых. Мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить их названия: резкий и горький запах бензина, щемящий и режущий запах горячих покрышек, тягучий запах асфальта и приятный, немного сковывающий меня запах железа, ржавчины – так раньше для меня пахла кровь. Все эти запахи смешались у меня в один, квинтэссенцией которого был парящий на самой верхней ноте запах человека.
Я вышла к шоссе.
Машины проносились мимо, а я стояла в тени деревьев и вдыхала, полной грудью вдыхала эту какофонию запахов, привыкая к ним, принюхиваясь, смакуя. День сменялся ночью, солнце дождём, а я всё стояла там, скрытая густыми зарослями папоротника и хвои. Я могла рассмотреть лицо каждого человека, сидящего в проносившихся мимо меня машинах: мужчины, женщины, дети, старики. Какие разные. И какие все одинаковые для меня в своей наполненности сладкой, вязкой жижей, бегущей внутри их тел. Я ловила каждую эмоцию, проскальзывающую на их лицах, каждую морщинку, убегающую из уголков глаз, я чувствовала запах их дыхания, скрытый от меня за стёклами. Для моего вампирского обоняния стекло не было такой уж преградой.
Я начала различать запахи людей. Самым сладким был аромат детей. Причём, чем младше ребёнок, тем тяжелее мне было отвлечь себя от маленьких синих жилок на его шейке. Я скрежетала зубами, но справлялась. Я начала различать запах молодости и старости, запах девственности и похоти, запах болезни и запах усталости. Сколько я там стояла? Неделю? Две? В конце концов мне пришлось уйти, чтобы хорошенечко поохотиться для осуществления следующего этапа моего плана.

Это был маленький городок, значительно меньше Форкса, в котором я жила будучи человеком. По сути, это было небольшое поселение, состоявшее из пары десятков домов на окраине какого-то большого города. Я вышла к нему ночью, боясь людских глаз, боясь сама себя. Стены и замки не были хорошей преградой для меня, но я обещала не корить себя за то, если эта моя попытка встретиться с человеком лицом к лицу будет провальной. Я передвигалась от дома к дому, чувствуя сквозь слои дерева, бетона и строительной смеси биение человеческих сердец: спокойное, безмятежное, безумно будоражащее. Я прекрасно видела в темноте; окружающие предметы были раскрашены в такие цвета спектра, о существовании которых я и не подозревала, будучи человеком. Но моё сердце возликовало от радости, когда в окне одного из домов я увидела слабый жёлтый свет, пробивающийся из-за плотных штор. Я подошла поближе и заглянула в окно.
Это была комната, освещенная одной только старенькой настольной лампой, накрытой бумажным абажуром с нарисованными на нём цветами. Свет был неровным, отражающийся на стенах комнаты тёмными пятнами. Я увидела старенький шкаф, с чуть приоткрытой дверцей, комод, заставленный фотографиями и всяческими побрякушками, несколько плакатов, похоже, вырванных из журналов и прикреплённых к стене булавками с сердечками на наконечниках. Но мой взгляд сосредоточился на кровати, застеленной грубым, домотканым покрывалом: юная девушка, лет пятнадцати лежала на животе и читала. По её щекам катились слёзы и падали на странички, моментально деформируя некачественную бумагу дешевой книжки в мягкой обложке. Мне было интересно, что она читает? Что вызывает у неё слёзы? Какие переживания она сейчас проецирует на себя? Я вспомнила, как я любила книги. Вспомнила свой старенький, зачитанный до дыр томик «Грозового перевала». Вспомнила, как лежала так же на кровати, читая до глубокой ночи, как ругала меня за это мама… мама…
- Мама.
Произнесённое вслух, это слово полоснуло по мне ножом. Конечно, я думала о своих родных: что стало с отцом, мамой, моими друзьями после моего исчезновения? Как они пережили его? Смогли ли? Я рвалась в родные места, и тут же сама себя останавливала, понимая, что нельзя. Сначала мне было туда рано, ну, а потом уже слишком поздно. Я могла растерзать отца, даже не задумавшись над тем, кто передо мной. Я могла убить всех моих друзей, выпить их кровь и ничто не остановило бы меня, пока я полностью не осушила бы их тела. Остатки моего разума говорили мне, что при любом исходе я никогда не смогу жить с этим. Ну, а после… если я и задумывалась, чтобы вернутся, как-то дать о себе знать хотя бы родителям, это было невозможно хотя бы по той причине, что я уже никак не была их дочерью. Было бы более гуманнее для них смириться с тем, что я пропала без вести, чем знать, во что я превратилась.
Их лица почти стёрлись у меня из памяти, хоть я и пыталась этого не допустить, но, казалось, яд, текущий сейчас по моим венам, буквально выжигал из моих сосудов и нейронов прежнюю меня, прежнюю Беллу Свон - всё то, что ей было дорого, всё то, что она любила… и всех тех.

~*~*~*~*~*~*~*~

Я подошла к своему дому, когда рассвет чуть забрезжился в сумрачном, низком небе. Лес надёжно скрывал меня, и я спокойно стояла в тени огромных деревьев, росших прямо за забором, отделяющим задний двор от подступающего зелёного марева.
Свет в доме горел во всех окнах. Кухня, гостиная, спальня отца наверху. Я прошла вдоль забора, и осторожно выглянула на освещенную подъездную дорожку. Перед домом стояло несколько автомобилей, в том числе и белый фургон с красными полосками на боках, от которого пахло чем-то резким, ужасно противным, неестественным, смешанным с запахом человеческих страхов и болезней. «Скорая», - вспомнила я.
Неужели, что-то с отцом?
Все воспоминания, загнанные вглубь души выплеснулись из меня, заставляя подкоситься ноги, сильные ноги вампира, не знающие ни боли, ни устали. Я упала под навалом тех образов, что пронеслись в мое голове: папа берёт меня на руки и целует, его усы щекочут мне щёки и я смеюсь; вот встречает в аэропорту, когда я приезжаю к нему на каникулы и мы неловко обнимаемся; вот мы вместе сидим за столом, ужинаем, молчим, и нет никакой неловкости в этом молчании. Папа, родной мой, как ты справился с этим? Ты всегда был сильным, смелым, закрытым для других и для себя, но я всегда знала, что больше всех на свете ты любил меня; и до конца своих дней ты не перестанешь меня искать.
Я поднялась с земли и двинулась к дому.
Внезапно, дверь отворилась, и на освещенное крыльцо вышла мужская фигура. Я тут же задержала дыхание, и втянула в себя свою готовую вырваться наружу жажду. Лицо человека показалось мне знакомым, и я судорожно рылась в памяти, вспоминая его. Это был молодой парень, высокий, смуглый, черноволосый. Его взгляд был суровым, он вглядывался в темноту, как будто зная, что кто-то сейчас стоит и наблюдает за ним.
Я стояла едва ли больше чем в десятке метров от него, но его глаза продолжали осматривать двор и близлежащую дорогу, скользя по мне, сквозь меня, мимо меня. Я замерла: он меня не видел!
- Я чувствую, что ты тут, - он внезапно заговорил. Его голос был хриплый и наполнен такой неприкрытой злобой, что я внутренне содрогнулась. – Я ощущаю смрад, идущий от тебя. – Его ноздри раздулись, и губы скривились в страшном оскале. Я чуть втянула воздух, не понимая, о чём он говорит. Как только его запах долетел до меня, я тоже чуть не задохнулась: это не был запах человека, это был запах… волка? – Что тебе здесь нужно? Ваше дьявольское племя и так принесло много горя в этот дом. Оставьте старика в покое!
Старика? Мой отец не был стариком!
- Что с ним? - прошелестела я из темноты.
- Какое тебе дело! – голос парня стал более резким.
Он начал медленно опускаться по лестнице, его тело мелко подрагивало, и я ощутила как от него исходят разряды энергии, почти такие же резкие, как и у меня. Воздух вокруг него начал вибрировать от исходившей от него ненависти, и парень буквально сдерживал себя чтобы не сорваться: его кулаки были сжаты, я видела, как побелели костяшки его пальцев, а запах псины стал практически невыносимым.
- Что с ним? – повторила я свой вопрос более громко.
- Сердечный приступ. Второй за последние полгода.
Голос его напоминал сейчас собачий лай, а глаза яростно сверкали.
- Уходи, - зашипел он. - Убирайся, и никогда больше не появляйся здесь, иначе я разорву тебя на части и сожгу. И передай это всем остальным. Соглашение теперь распространяется и на этот дом.
Я не понимала, о чём он говорит, все мои мысли были обращены к отцу. Моё исчезновение, вероятно, и послужило причиной этих приступов. Но я ничем не могла ему помочь: ни сейчас, ни в будущем.
Я развернулась, и медленно пошла в сторону от дома.
- Будьте вы все прокляты! – услышала я. – Будьте прокляты за то, что сделали с ним. Что сделали с ней.
Теперь его голос уже не был таким резким, в нём сквозило неприкрытое горе. Он говорил обо мне. Я обернулась, и увидела, что в глазах парня блестят слёзы, но челюсть так же решительно сжата, и он ни на йоту не расслабился, всё ещё в ожидании нападения. В эту же секунду я его узнала. Это был мой друг, мой товарищ и помощник. Моё личное солнышко, которое всегда было рядом. Мой Джейкоб.
Если бы я могла заплакать, я бы это сделала. Но слёзы были выжжены ядом, и в отличие от воспоминаний, в очередной раз потомком ворвавшихся в мою голову, у меня не было на них никакого права.
Джейкоб Блэк. Я вспомнила наши прогулки, наши разговоры, нашу авантюру с мотоциклами. Вспомнила, что Джейк всегда хотел быть нечто большим, чем другом. Он любил меня, я это знала, и, конечно, моё исчезновение было для него не меньшим ударом, чем для моих родителей. Мой добрый друг, оказавшийся рядом именно в тот момент, когда мне это было больше всего необходимо.
Когда ОН бросил меня.
Я пошатнулась: с моих глаз будто упала пелена, скрывающая за собой образ того, из-за кого я оказалась там, на той поляне, где и нашёл меня Лоран. Того, кого я любила больше жизни, того, кого искала там, вернее, иллюзию его присутствия, слабый голос, звучащий в моей голове. Я вспомнила последнюю мысль, что пронеслась в голове перед тем, как мой убийца занёс надо мной свою руку с острыми когтями.
«Эдвард, я люблю тебя!»
Это было такое откровение для меня, что, на секунду, мне показалось, что я теряю сознание. Я вспомнила любимые золотистые глаза, мягкую улыбку и непослушные пряди бронзовых волос. Вспомнила, как блестела на солнце его кожа, вспомнила его руки, холодные, но безумно нежные. Вспомнила его прикосновения, его поцелуи, его сладкое дыхание. Как билось моё сердце от одного только взгляда на него. Как я перестала его ощущать в тот момент, когда он ушел.

- Позаботься о Чарли, Джейк, - прошептала я.
Шатаясь от нахлынувших чувств, я уходила от своего дома, оставляя за спиной всё то, что было моей жизнью. Я услышала, как с губ Джейкоба сорвалось моё имя; сначала неуверенно, а потом более громко, в отчаянье он начал звать меня.
- Белла? Белла, это ты? Белла! Вернись, пожалуйста! Это же ты, правда, ты? Не уходи! Подожди!
Я слышала, как он из стороны в сторону мечется по двору, поглядывая в разные концы улицы, ища меня. Но я, в последний раз взглянув на свой дом и на Джейка, побежала туда, куда звало меня останки моего сердца.

~*~*~*~*~*~*~*~

Позже я много раз спрашивала себя, почему я забыла его? Как могла забыть того, кто был для меня всем в моей прошлой жизни? Что за страшную шутку в который раз сыграла со мной судьба, лишив меня воспоминаний о нём? Неужели, мне не было легче пережить все ужасы первых месяцев, если бы я не знала, что у меня всё получится? Если бы не помнила, что всё возможно, что есть, существуют такие, как я, обуздавшие свою жажду, наполнившие свою жизнь смыслом, вернувшись в неё пусть не людьми, но цивилизованными существами. Пример его семьи должен был помочь мне. Но я всё забыла! Я забыла теплоту и мудрость, льющиеся из глаз его родителей; дружеские объятья и заботу его братьев и сестёр; нежность и любовь которые дарил мне он, Эдвард, своими поцелуями, своими прикосновениями.
Да, он оставил меня, но разве это остановило меня? Я хранила память о нём в своём сердце. Я сжималась от боли в груди, когда что-то напоминало мне о нём, сама шла навстречу этим воспоминаниям, цепляясь за иллюзорный образ. Я слышала его голос, предупреждающий меня об опасности, и сама же стремилась к ней, искала, ставила свою жизнь под удар, чтобы в очередной раз услышать бархатный, нежный, любимый баритон.
Так почему же тогда, когда моя жизнь заканчивалась, когда я была уже не я, когда внутри бушевавший огонь пожирая меня, я не слышала его? Почему он не говорил со мной, не успокаивал меня, не обещал, что всё будет хорошо, что всё закончится, что я выдержу?
Он мог перестать любить меня, но я же не переставала! Именно эта любовь и являла его ко мне. Неужели, яд добрался и до неё?
Думая об этом, я пришла к выводу, что, скорее всего, это была защитная реакция. Что, кроме вечных проклятий, могла я тогда посылать на его голову? Ведь, я бы винила его во всём, что происходит со мной! Если бы не его существование, если бы не его сущность, если бы я не была для него самым желанным существом на земле, я бы никогда не оказалась бы под пристальным вниманием других вампиров. Сначала Джеймс принял как вызов реакцию Эдварда, когда он встал на мою защиту. Открыв на меня охоту, он подписал смертный приговор не только себе, но, как оказалось, и мне. Виктория пообещала отомстить за него, а Лоран, выполняя её поручение, просто не смог сдержаться. Неужели, всё это бы случилось, если бы Эдварда Каллена не было в моей жизни? Если бы он оказался более сильным, и не допустил нашего сближения? И неужели это случилось бы, если бы он не оставил меня тогда в лесу, пару месяцев назад? Оставил без защиты, зная, что на меня объявлена охота? Неужели ему не приходило в голову, что его уход только облегчит задачу для моих убийц! Ведь то, что он больше не любил меня, не хотел быть со мной, не желал, знали только мы двое!
Наверняка, в дни кошмара, захлестнувшего меня тогда, я пришла бы к такому выводу и возненавидела его. Всё было бы именно так. И, неизвестно, во что бы это вылилось? Что бы произошло, если бы я не нашла в себе силы и стала-таки зверем? Возможно, когда-нибудь я нашла Эдварда и без сожаления убила его.
Я содрогалась от этой мысли, и благодарила свою судьбу, что всё произошло именно так, как должно было. Что тогда я пришла к пустому дому Калленов и долго стояла под его окнами пока, наконец, не нашла в себе силы войти в него. Я проходила по знакомым комнатам, покрытым пылью, вспоминая, как была счастлива здесь. Я поднялась на третий этаж в комнату Эдварда и долго сидела на полу, обняв себя за колени, прислушиваясь к тому, что происходило внутри меня.
Я любила его. Как же я его любила! Сейчас до меня доходил смысл всех слов, сказанных им тогда. Он не хотел меня в свой мир, потому что знал - это мир монстров. Сейчас и я знаю это. Я понимала, почему он отрицал любую возможность превращения меня в вампира. Он не хотел, чтобы мне было больно! Что бы сделал я сейчас, окажись я на его месте? Да я бы всеми силами своей мёртвой души уговаривала его остаться человеком и позволить мне быть рядом, до последнего вздоха. Я бы смотрела, как он стареет. И была бы счастлива от того, что он позволили мне прожить его жизнь рядом с ним. Только тогда, в его доме, став такой, как Эдвард, я осознала, что он никогда не переставал любить меня. Что его уход – это не что иное, как способ защитить. Что он никак не ожидал, что для других потеря его расположения станет недостаточной причиной, чтобы оставить меня в покое. Он не хотел мне такой жизни. Я и сама сейчас её не хочу.
Обо всём этом я думала, сидя на полу в его комнате, где ни осталось ни намёка на его присутствие – такой пустой и одинокой она была, как, впрочем, и я сейчас.
Я думала о провидении. Думала о том, кем я была, кем стала, думала о своей силе. Я помнила наш разговор о том, что по теории Карлайла у человек, ставшего вампиром, преобладают те качества и способности, что были наиболее развиты в нём при жизни. Я была закрытым человеком, и теперь я могла закрываться от других, становясь невидимой. Я должна была строить своё дальнейшее существование с учётом этого. В моей власти сейчас было делать и получать всё, что угодно, мои возможности были неограниченны, но цели, на достижение которых я могла их направить, были неясны.
Когда я, наконец, определилась в них, я вышла из дома Калленов и покинула Форкс, как мне казалось тогда, навсегда.
Я должна была вернуть Эдварда. Должна была вернуть его любовь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ