ПАРАД ПЛАНЕТ

Планета тринадцатая: противостояние Марса (осколок 1)


Белла сверлила Джаспера горящим неподдельным интересом взглядом и наверняка даже не заметила небольшой паузы, возникшей между ее вопросом и его ответом. За это краткое мгновение Джаспер мысленно повторил за ней: "Что же со мной случилось…", и тут же ответил сам себе с горечью: "Много чего…"
А вслух спокойно сказал: - То же самое, что и с твоей рукой. И повторилось тысячу раз.
Увидев, как от его слов округлились глаза моей девушки, он поспешил смягчить серьезность момента и засмеялся внешне легко, но не без грусти, которую ему не удалось скрыть. Продолжая улыбаться, брат пальцами прочертил по слабо мерцающим в приглушенном свете лампы изогнутым линиям на своем предплечье, не глядя на Беллу и вообще ни на кого из нас. Оказавшись объектом столь пристального внимания - не только Беллы, но и всех Калленов, несмотря на то, что они уже слышали его историю, - Джас явно чувствовал себя очень неуютно и старался не встречаться ни с кем взглядом.
- Только от нашего яда остаются шрамы, - пояснил он тихо, обращаясь к завороженно следящей за ним Белле.
- Но как?.. – прошептала она на выдохе, и так и замерла с приоткрытым ртом.
- Я был… - медлит Джаспер, подбирая слова и в то же время пытаясь побороть свое смущение, - воспитан не так, как мои названые братья и сестры. Для меня все начиналось иначе.
В конце фразы тон его голоса заметно меняется, и теперь в нем звенит сталь. Но брат быстро справился с нахлынувшими на него эмоциями, и когда продолжил свое повествование, его голос вновь стал тихим и тягучим.
- Белла, прежде чем я расскажу тебе свою историю, ты должна понять, что в нашем мире есть такие места, где бессмертные живут не века, а недели. Чтобы понять почему, ты должна взглянуть на мир с другой точки зрения. Должна представить себе…

Наблюдая за Беллой и внимательно следя за ее реакцией на рассказ брата, я перестаю слушать его, впрочем, не только я - один за другим все семейство возвращается к прерванным делам. Отец с Эмметтом вновь обратили свое внимание на уже заученные новости о кровавых событиях в Сиэтле. Эсме, не желая и дальше смотреть "эти ужасы", взяла в руки учебник русского языка, изучением которого занялась совсем недавно, и принялась упражняться в спряжении глаголов несовершенного вида. Элис молча села у ее ног и устремила свой внутренний взор в сторону все того же Сиэтла, силясь увидеть хоть какой-то знак, узреть хоть какую-то подсказку, которую мы могли бы раскрутить и понять наконец, чего нам ждать дальше. А Розали спустилась в гараж - менять старые кожаные сиденья своего БМВ на новенькие, с карбоновыми вставками, которые лишь сегодня доставили из Мюнхена.

Джаспер начал рассказывать Белле о южных вампирских войнах, об армиях новорожденных, об учиненных ими бесчинствах, а я подумал о том, что это наверняка будет весьма долгий разговор, и моя любимая устанет стоять, хоть она, похоже, и не замечала этого, всецело поглощенная повествованием Джаса. Метнувшись на кухню, я подтащил для нее барный стул и бережно усадил на него. Она не сопротивлялась и никак не отреагировала на мои действия, и я усомнился, что она вообще обратила внимание на то, что теперь сидит. Она увлеченно слушала моего брата, а я сам, под его монотонный голос, шагнул в своих воспоминаниях в то время, когда впервые услышал эту жуткую историю. Не от него самого, а благодаря своему дару. И не услышал, а подслушал. Но я тогда еще совсем не умел отключать голоса, постоянно звучащие у меня в голове, не умел закрываться от потока чужих - столь раздражающих меня - мыслей, не умел переключаться на что-то другое, чтобы не слышать то, что не хотел или не должен был знать. Именно появление бывшего майора армии Конфедерации подтолкнуло меня к ужесточению работы над собой и подавлению данных мне при обращении способностей.
Будучи по натуре очень замкнутым и получив от отца весьма строгое воспитание, не допускающее излишней общительности и откровенности, после перерождения он стал еще более закрытым. А первые же годы его вампирской жизни научили Джаспера Уитлока, что новая сущность катализирует и многократно усиливает все человеческие пороки. И что предательство – самый распространенный из них. В междувампирских войнах он очень быстро усвоил, что чем ближе подпускаешь к себе кого-то, тем проще ему нанести тебе удар. И он решил, что не допустит этого. Долгие годы он жил, ничему не веря, никому не доверяя, ни с кем не делясь своими мыслями и чувствами, и полагаясь только на себя. Открывшийся у него дар физически испытывать на себе эмоции других отрицательно сказался на его собственных – неспособный различить, где его чувства, а где чужие, он вообще запретил себе что-либо чувствовать. Тем более что в его ситуации это было наилучшим выходом – возможностью не сойти с ума от творящихся вокруг ужасов.
А придя к нам и узнав о том, что я читаю мысли, он запаниковал. Ужас от услышанного был написан у него на лице, он весь как будто съежился, а мысли лихорадочно заметались. И пусть у меня не было его дара на себе испытывать чьи-то эмоции, но в тот момент я и без него ощущал, что он чувствует. Не готовый к тому, чтобы открыться кому-то больше, чем он позволял себе все эти годы, и не желая делиться своими мыслями с совершенно чужим ему вампиром, он сбежал. В буквальном смысле. Просто сорвался с места и исчез в чаще заповедника Рок Сити . Мы все были ошеломлены его реакцией. Конечно, мало приятного, когда кто-то копается в твоем сознании, когда ему доступно все, что ты желал бы оставить неузнанным, и особенно неуютно – знать, что это происходит. Никто из семьи не был в восторге от этого, но никто никогда не убегал.
Правда, Элис с бросившимся за ней следом Эмметтом догнали его и уговорили вернуться. Брат заверил впервые столкнувшегося с подобным феноменом Джаспера, что я совершенно безвреден, и что доверить свои тайны мне надежнее, чем любому исповеднику или юристу, а Элис поведала ему, что очень скоро я стану ему другом, какого у него никогда не было. Не думаю, что он безоговорочно поверил им и удовлетворился их обещаниями, однако больше не удирал от меня. Хоть и старался избегать.
Впрочем, он не стремился к обществу ни одного из членов его новой семьи, которых он считал, по меньшей мере, странными, если не сказать ненормальными. Но подобной формулировки Джас себе не позволял даже мысленно - южное воспитание диктовало ему уважать обычаи и образ жизни тех, кто впустил его в свой дом. Сомневаюсь, что он особо нуждался в нашем - или чьем бы то ни было - гостеприимстве, но Элис хотела быть с нами, а он хотел быть с Элис. Она сказала ему, что мы должны стать для них настоящей семьей, а он верил всему, что она говорила. Как поверил ей с первой встречи, как влюбился в нее с первой минуты, как пошел за ней по первому ее слову, как с первого взгляда понял, что она - его судьба.
После того, как ушел от Питера и Шарлотты, года два он жил обособленно от всех, в полном одиночестве кочуя из одного города в другой, нигде подолгу не останавливаясь и даже ни с кем не разговаривая, поэтому неудивительно, что ему было некомфортно находиться в компании сразу пятерых совершенно незнакомых ему вампиров. Шестерых, если быть совсем точным, но в Элис он сразу почувствовал родную душу и уже не мог представить свою жизнь без нее. Для нас всех было очевидно, что этот молчаливый и уравновешенный блондин предпочел бы сократить свою будущую семью до одной Элис, но она хотела остаться у нас, а он не мог ей отказать. И ему пришлось мириться с нами и даже изображать радость, хоть для него это было непросто. Он был совсем другим, он был независимым, замкнутым, недоверчивым и… диким, и ему пришлось приложить массу усилий, чтобы принять наши правила игры. И еще больше – чтобы научиться понимать и принимать нас.
Его удивляло и даже немного возмущало панибратство "Атланта"¹, как он окрестил Эмметта при первой встрече, правда, тут же устыдился своих мыслей - ему и в голову не могло прийти, что большому брату даже льстят сравнения с титанами, - и он уклонялся от общения с ним. Ему были чужды его раскованность и легкость, с которой Эм воспринимал действительность. Неприветливая Розали тоже не пришлась ему по душе, но он легко перенес ее явную неприязнь, потому что, недовольная нахальным вторжением "странной парочки" в свой дом и в свою семью, она полностью игнорировала новоприбывших, а значит не докучала Джасперу ни вопросами, ни излишним вниманием. Они сосуществовали в параллельных плоскостях, и такое положение вещей устраивало их обоих. Чуткая Эсме, напротив, достаточно быстро заслужила его признательность за заботу и ненавязчивое внимание. Около ста лет не испытывавший ничего подобного вампир был искренне благодарен ей за проявленную человечность, за оказанную поддержку и понимание, и вел себя с ней подчеркнуто учтиво и максимально раскрепощенно. Но все равно не понимал, как можно быть столь доброй по отношению к чужаку. Так же скоро он проникся и к Карлайлу, восхищаясь его сдержанностью, поражаясь его самоконтролю, уважая его убеждения и то, как тот подчинил этим убеждениям свою жизнь. Его тянуло к Карлайлу - глядя на безупречного во всех отношениях главу необычной семьи, бывший командир армии вампиров начинал верить, что тоже сможет пойти наперекор своей сущности и посадить на цепь то животное, которым он стал по велению Марии.
А вот мое присутствие в непосредственной близости от него неизменно вызывало у него раздражение, и он старался держаться от меня на расстоянии. Чем дальше – тем лучше. Правда, он не знал точно, каков радиус действия моего дара, поэтому иногда уходил недостаточно далеко, чтобы я не мог слышать его, но я старался не злоупотреблять своими возможностями и не преследовал его. Насколько это было возможно. Но это было не так-то просто.
Еще до появления Джаспера на пороге нашего дома я неоднократно предпринимал попытки научиться управлять своим даром, пробовал контролировать процесс чтения чужих мыслей. Как из уважения к своим родным, так и от нежелания слушать банальную, зачастую бессмысленную, а порой и откровенно непристойную мысленную болтовню людей и нелюдей, или просто от желания побыть наедине со своими мыслями. Но не преуспел в этом. Иногда - очень редко - у меня получалось создать вокруг себя что-то вроде вакуумного пространства, не пропускающего в мое сознание никакой посторонней информации, но эти результативные попытки были всегда внезапны и столь непродолжительны, что я не успевал даже понять, как это произошло. И, к сожалению, не мог повторить. Как только столь желанная и возникшая сама по себе, без усилий с моей стороны, защита от внешнего вторжения рушилась, и спасительная тишина в голове отступала под натиском чужих жужжащих мыслей, я стремился ее вернуть. И с маниакальным упорством пробовал вновь выстроить эту невидимую преграду, хотя понятия не имел, как она действует. А когда у меня ничего не получалось, выходил из себя и надолго забрасывал эти самотренировки. Пока вспышка просветления вновь не возвращала мне надежду, что рано или поздно я найду способ отключать голоса в своей голове. И я с удвоенной энергией принимался за дело.
Старший брат не одобрял моих попыток, он считал, что я не ценю талант, которым мне посчастливилось обладать, что большинство людей заплатили бы любую цену и пожертвовали многим, чтобы оказаться в моей шкуре. Он твердил с присущей ему горячностью: "Знать все и про всех – это же так круто, брат!". И бóльшую часть времени я был с ним согласен. Но бывали моменты, когда я ненавидел свой дар. И с течением лет это случалось все чаще. Общество взрослело, ценности менялись, морали смещались, и быть невольным свидетелем – и будто соучастником – становилось все невыносимее. Но главной причиной было все же не стремительное отступление современного мира от всего того, что было знакомо и дорого мне, а увеличение числа тех, кто был мне небезразличен - их мысли были куда более тяжким испытанием. Потому что от людей и их раздумий всегда можно убежать, что я обычно и делал, когда чужие проблемы особенно меня доставали, а вот из дома особо не побегаешь. Конечно, я мог уйти и не возвращаться день, два, неделю… Но я не был одиночкой и никогда не хотел, да и не мог жить один. Я нуждался в поддержке Карлайла, нуждался в заботе и бескорыстной любви Эсме, нуждался в ком-то, кто был для меня и опорой, и тем якорем, что удерживал меня в рамках условной человечности, в которой я надеялся остаться. А жизнь в полном одиночестве, без семьи и друзей, без возможности даже поговорить с кем-нибудь или помолчать, делала свое гнусное дело и неуклонно сталкивала на неправильную дорожку. Одиночество могло превратить меня в того монстра, которым я никогда не хотел становиться, но который вопреки моим желаниям время от времени рвался наружу. А яркий пример стойкости, выдержки и самоконтроля в лице Карлайла удерживал меня от того, чтобы не сорваться в пропасть. Чтобы не сдаться под натиском того демона, что сидел глубоко внутри меня, и бороться с которым один на один у меня не было сил. Поэтому я как никто другой понимал Джаспера, который с первой встречи почувствовал в отце тот стержень, ту силу, что способна если и не сделать из нас людей физически, то делать все возможное, чтобы мы оставались людьми.
Впервые я задумался о том, что не хочу - не должен - читать мысли членов семьи, когда в нашей семье появилась Розали. Ее мысли истошно вопили об испытываемой ею боли. Они взывали к высшим силам и посылали проклятия. Они жаждали мщения и искали защиты. Они требовали правосудия и молили о смерти.
На нее было страшно смотреть, но слышать ее было еще хуже. Нестерпимо было видеть, насколько потерянной и одинокой она была. И еще невыносимее - знать, как она, внешне тихая и безучастная ко всему, мысленно уничтожает сама себя. Знать, насколько трагичными и отчаянными были ее мысли. Знать о том, как она презирала и ненавидела саму себя, как отторгала свою новую сущность, как все ее существо восставало против того, чтобы жить в состоянии, в котором она находилась после той мерзости, что сотворили с ней бывший жених и его подельники из высшего Рочестерского общества, всю оставшуюся жизнь. Жить так… вечность.
Я видел, как она… боится. Ее страх парализовывал ее, и меня заодно, потому что ее мысли проникали в меня и заставляли испытывать то же, что и Роуз. Каждым волоском на коже я ощущал, насколько сильно она боится. И своего отвратительного прошлого, и нежеланного настоящего и особенно туманного будущего.
Мне очень хотелось ей помочь, избавить эту восхитительно красивую, но глубоко несчастную девушку от чудовищной боли, от губительной панихиды по самой себе, но она не подпускала к себе никого. И тем более меня, потому что знала: мне известно все, что она пережила, все, что она испытала тогда и чувствовала сейчас - все, что сама она никогда бы и никому не открыла. Когда я входил в ее комнату, она еще глубже забивалась в кресло, в котором проводила все дни, и исступленно бормотала про себя: "Уходи, уходи, уходи"…
И я уходил. Я не был уверен, что поступаю правильно, но и не чувствовал себя правым вмешиваться, а потому лишь наблюдал за ней со стороны. И малодушно желал перестать слышать ее мысли, перестать испытывать ее боль, раз все равно ничего не мог с этим сделать.
В первые недели после обращения Эсме тоже испытывала сильную душевную боль, но в то время я был нечастым гостем в нашем доме в Ашленде², бегая по окрестностям и познавая себя и свои новые возможности. А после спасения Карлайлом Эсме стал наведываться домой еще реже, не желая быть третьим лишним. Достаточно было лишь один раз увидеть этих двоих вместе, чтобы понять, что между ними зарождается нечто большее, чем можно было предположить в тот день, когда отец принес ее разбитую, раздробленную, расколотую и собирал буквально по кусочкам – как ее тело, так и душу. Карлайл был лучшей в мире сиделкой и врачевателем, так что Эсме было кому утешить, было кому утихомирить и облегчить ее боль. А Роуз… Это была посмертная агония человека, потерявшего все, лишившегося всего, к чему стремился, во что верил, о чем мечтал, чем жил. Который больше всего на свете желал умереть и вдруг понял, что как раз это для него это и недоступно.
Когда она загорелась жаждой мести, я даже вздохнул с облегчением. Казалось, она перестала страдать. Но это только казалось…
Ее размышления о том, как она будет преследовать своих врагов, ее четкое, бесстрастное, детальное планирование, ее холодный расчет были страшнее прежнего отчаяния и скорби. Наблюдать за тем, с каким садистским наслаждением она разрабатывала свой смертельный план и обдумывала, как будет воплощать его, было еще тяжелее. Не потому что я осуждал ее. Вовсе нет. Я был готов сделать это за нее, хоть мне никогда не было дела до Розали Лиллиан Хейл. Просто я верил – никто не должен так страдать. Но со временем понял, что ошибался - в навязчивом желании отомстить, в одержимости тем, чтобы умерщвлять себе подобных, было еще больше безысходности, еще больше безумия, еще больше страха, еще больше ненависти к себе. Ведь потом с этим нужно как-то жить…
Но она справилась с этим, и вскоре после последнего убийства нашла Эмметта. Его откровенное обожание и очевидная любовь покорили Розали, она стала менее несчастной, и ее мысли больше не угнетали меня.
А с Эмметтом все было просто. Выяснилось, что он умеет не думать, а если же здоровяк и начинал размышлять о чем-нибудь, то это было что-то незамысловатое и почти всегда забавное, так что мне даже нравилось подслушивать за ним, а ему нравилось мысленно меня дразнить. И я почти позабыл о намерении контролировать чужие мысли.
Забыл до тех пор, пока не появился Джаспер.
И вот тогда я снова почувствовал, как это неловко, как это стыдно - подслушивать за близкими тебе людьми. Как некомфортно жить с осознанием, что тебе известно то, чего ты знать не должен. Что ты посвящен в тайны, которые не являются твоими. Что кто-то против воли доверил тебе секрет, о котором ты, несомненно, никогда не упомянешь и, конечно же, никому не расскажешь, но теперь твоя осведомленность стоит между вами и ломает прежние – или только зарождающиеся - доверительные взаимоотношения. Особенно, если этот кто-то так тяготится тем, что ты в курсе всех его самых потаенных мыслей и желаний, и всеми возможными способами избегает тебя.
И после достаточно продолжительного перерыва я вновь вернулся к тренировкам над собой, к попыткам взять в свои руки управление своим даром. Когда я отчаивался добиться успеха, я психовал и срывался. А Эмметт потешался надо мной, с напускной серьезностью говоря о том, что мне нужно заказать себе – или сделать самому, раз я "такой неприлично умный" – большую красную кнопку. Ту самую, пресловутую и всемогущую красную кнопку, которая, если верить сомнительной и не очень литературе, и космические ракеты запускает на орбиту, и активирует машину судного дня, и способна развязать войну между странами, и даже вызвать Апокалипсис. В моем же случае, по задумке остряка Эма, она должна была отключать мою способность.
Ехидно посмеиваясь, он советовал мне установить ее прямо на лбу.
- А что? По-моему, очень удобно. Я тоже смогу ее нажимать в любое время… Ну а чтобы никто не удивлялся, на людях будешь все время ходить в шапке, придумаем для тебя какую-нибудь правдоподобную историю: ранняя лысина или что-нибудь в этом роде.
Он с большим интересом наблюдал за моими "потугами" и не скрывал того, что они очень его развлекают, а я огрызался, что счастлив доставить ему удовольствие.
И вот, спустя еще полвека, так и не освоив толком технику управления инородным мысленным потоком, я столкнулся с противоположным явлением – нашелся человек, чьи мысли были мне недоступны, и мои приоритеты поменялись. Мне уже не было так важно не слышать других, сколько хотелось услышать.
Ее одну.
Хотя бы раз.

Пока я предавался воспоминаниям, Джаспер как раз закончил знакомить Беллу с историей появления у него так заинтересовавших ее боевых шрамов и подошел к рассказу о том, как он стал вампиром. Хотя, наверное, именно с этого ему и стоило бы начинать.
Брат, глядя на завороженную его бурным прошлым Беллу, начал излагать о своей славной, хоть и недолгой службе в армии, что было мечтой всех мальчишек, и моей в том числе. Я всегда знал, что буду военным и жил ожиданием того, когда мне представится такая возможность. И я хотел не просто служить в Армии, я жаждал участвовать в боевых действиях, неважно где. Бывало, я даже жалел о том, что не могу перенестись на несколько десятков лет назад и сразиться в гражданской войне. Хотя тогда бы мы с Джасом оказались по разные стороны баррикады – мой родной штат Иллинойс входил в состав Соединенных Штатов, а не Конфедеративных. Мы ратовали за свободу и равенство, а Джас защищал интересы сторонников рабства. Однажды я завел с ним разговор о том, не было ли у него внутреннего противоречия с той идеей, за которую он бился и за которую был готов отдать жизнь.
- Зачем ты ввязался в ту войну, Джас? – спросил я на одном из совместных уроков истории в его первый год обучения в школе. – Разве ты не понимал тогда, что рабство уже изжило себя, что оно являлось якорем, сдерживающим дальнейшее развитие и страны, и общества? Как ты мог воевать за сохранение права владения человеком человека?
Он надолго замолчал, но не потому что задумался над ответом. Его мысли были однозначны и, услышав их, я пожалел, что задал свой вопрос. Теперь, зная ответ, я понял, насколько он был очевиден.
- Я сражался не за рабство, я сражался за свою страну, - подняв на меня спокойный и уверенный взгляд, сказал он тихо, хоть и не сомневался, что ответ мне уже известен.
Он тут же отвернулся, сосредоточившись на экране, на котором миссис Мид демонстрировала нам кадры хроники времен гражданской войны, сопровождая их своими комментариями и данными статистики.
Больше мы с Джаспером никогда не возвращались к этой теме.

Я перевел взгляд на него и увидел, что лицо его заметно посуровело и даже будто бы потемнело. Открыв сознание для его голоса, услышал привычно бесстрастные интонации, противоречащие испытываемым им в данную минуту эмоциям.
- …я заметил трех женщин, идущих пешком. Я решил, что они отстали от своей группы, и спешился, чтобы предложить им свою помощь. Но когда в тусклом свете луны разглядел их лица, безмолвно замер. Они были, безусловно, красивейшими из женщин, которых я когда-либо видел. Помнится, я удивился, заметив, какая белая у них кожа.
Белла машинально закивала в ответ на его слова, и Джас неуловимо улыбнулся ей, после чего бросил быстрый взгляд на меня. Я ждал, что он скажет мне что-то мысленно, но он не прервал своего рассказа и вновь сосредоточился на моей девушке, буквально впитывающей каждое сказанное им слово.
Его идеальная память воспроизвела в голове образы трех юных вампирш, что с большой охотой стали его проводницами в иной мир. И я вновь засмотрелся на них.
Две блондинки с европейскими - или даже славянскими - чертами лица, прозрачной кожей и нежностью во взоре. Если бы не глаза гранатового цвета, сходство с ангелами, какими их обычно представляют нам художники, было бы абсолютным. И Мария… Южноамериканка с фарфоровой кожей, миндалевидным разрезом глаз и длинными густыми ресницами, сквозь которые она с любопытством наблюдала за Джасом. Роскошная копна иссиня-черных вьющихся волос, грузно ниспадающая на плечи, резко очерченные брови, дерзкий взгляд, чуть широкий нос и пухлые алые губы. Все трое были одеты в простые светлые платья с неизменными в те времена корсетами на шнуровках и без обуви. Они выглядели, скорее, не как леди – жены или дочери владельцев плантаций, - а как служанки. Не сводя пристальных взглядов с Джаспера – и с меня, раз я смотрел на происходящее его глазами, - они негромко, но быстро переговаривались между собой.
Одна из блондинок подалась вперед и, глубоко втянув в себя воздух, с наслаждением прикрыла глаза. Но Мария резко одернула ее и заговорила с задумчивым выражением на прекрасном лице. В голове у меня звучал ее мелодичный и чарующий голос, когда-то подслушанный в воспоминаниях брата, а сам он в это же время повторял ее слова для Беллы.
- Он – то, что нужно: молодой, сильный, офицер… И есть в нем кое-что еще… Чувствуете? Он… притягательный.
Последняя сцена из его прошлой жизни настолько глубоко впечаталась в память Джаспера, что и спустя полтора века он мог с точностью воспроизвести ее в своем сознании. В мельчайших подробностях: каждую, даже самую несущественную деталь, каждый, даже самый незначительный жест, каждое, даже едва слышное слово, каждое едва заметное изменение в интонации или настроении, или во взгляде. И я, пользуясь своим даром, тоже мог переживать все это вместе с ним. Мы оба могли видеть все, о чем он рассказывал, словно это было записано на пленку. У Беллы такой возможности не было, и, зная, чем закончится для моего сводного брата эта случайная встреча, я был невероятно рад этому. Потому что каким бы буйным ни было ее воображение, она все равно не сможет представить себе всех ужасов, что испытал Джас и в тот момент, когда понял, что эта триада ангелов замышляют в отношении него нечто дьявольское, и во время инициации.
- Хоть я и не понимал, о чем толкуют эти прелестные создания, волосы у меня на затылке встали дыбом, - низкий голос Джаса надломился, и в нем зазвучала хрипотца. Он тут же сглотнул и продолжил: - Интуиция кричала мне, что я в опасности, что этот ангел не шутила, говоря об убийстве, но разум одержал верх: меня учили не бояться женщин, а защищать их.
Почувствовав волнение мужа, Элис отбросила безуспешные попытки разглядеть за часто сменяющимися картинками событий в Сиэтле хоть что-нибудь, что могло бы заинтересовать нас, и перевела на него обеспокоенный взгляд. Он тоже заметил перемены в ее эмоциях и, чуть повернувшись к ней, послал ей волну спокойствия, тем самым давая понять, что не из-за чего переживать. Она не поверила, и, чтобы убедить ее, что он в порядке, Джас напустил в голос невозмутимости и спросил за Марию:
- Как твое имя, солдат?
И тут же ответил с заученной интонацией и подобающим случаю кивком:
- Майор Джаспер Уитлок, мэм.
Сейчас это не прозвучало так же испуганно, как в ту октябрьскую ночь, ставшую венцом его военной карьеры.
Погребальным венцом…
Я повернулся к брату. Он по-прежнему контролировал свои эмоции, по крайней мере, их внешнее проявление, и от этого его рассказ не казался таким же жутким, каким был на самом деле, за что я был ему безмерно благодарен. И без дополнительной эмоциональной окраски моя девушка слушала Джаса, от изумления раскрыв рот.
История приближалась к своему апофеозу – к подлому убийству, и я внутренне напрягся, на миг пожалев, что никак не дал понять Джасперу, чтобы он опустил все ужасы обращения и не стал описывать их Белле. Сейчас уже было поздно…
И я точно так же, как моя Белла, смотрел на него во все глаза и ждал следующих его слов.
- Она шагнула ближе и склонила голову, словно собиралась поцеловать меня. Я застыл на месте, хотя все во мне вопило, что надо бежать, - брат замолчал, но лишь для того, чтобы обратиться ко мне: "Расслабься. Я не стану ее пугать. Мне и самому не очень-то хочется пережить это еще раз. Так что боишься ты зря".
Я вздохнул с облегчением, а он едва заметно покачал головой. Наблюдая за нами и, конечно же, заметив этот обмен взглядами, Элис пожала плечами, а Эм театрально закатил глаза.
- Через несколько дней мне открылась моя новая жизнь, - подытожил Джас первую часть своего повествования – человеческий этап его многогранной жизни - и перешел к той ее части, что и сделала его таким полезным игроком в любых военных действиях.
Сделала его тем, кто мог научить нас противостоять группе новорожденных, оккупировавших столь близкий к нам Сиэтл.
Но впоследствии именно этот кусок его жизни и отвратил его от основной составляющей вампирской философии – убийства ради пищи. Без этого он не смог бы стать частью нашей семьи. Карлайл не принял бы Джаса, не разделяй тот его убеждения, как не принял бы никого другого. Ни ради Элис. Ни за что.

Я огляделся.
Карлайл по-прежнему пялился в почти беззвучный экран телевизора, хоть выпуски местных новостей не сообщали ничего нового, раз за разом прокручивая уже виденные нами сюжеты. Но терпения отцу было не занимать, и он ждал появления свежей информации, одновременно и страшась, что это будут сообщения о новых жертвах зверских убийств.
Эсме передвинулась к нему поближе и, забравшись на диван с ногами – предварительно скинув мягкие балетки, - прислонилась щекой к его плечу и монотонно бубнила про себя: "Полощу, полощешь, полощет, полощут. Стреляю, стреляем, стреляешь, стреляете…" На глаголе "спрягаю" я не сдержал улыбку. Она заметила ее и с нежностью улыбнулась мне в ответ.
Эмметт откровенно скучал, давно потеряв интерес и к сводкам из Сиэтла, и к рассказу Джаспера, откинулся на спинку дивана и, заложив руки за голову, с тоской разглядывал потолок, на котором, кстати сказать, не было ни единой трещинки. За этим тщательно следили Эсме и Элис и едва ли не раз в неделю заново покрывали его краской. Так что это занятие вряд ли сильно развлекало большого брата, как это бывало в классах старого здания школы.
Вернувшаяся из гаража Розали заняла свое обычное место у окна, выходящего на террасу второго этажа, и по обыкновению устремила свой взор на линию горизонта. Но отсюда нельзя было увидеть, как небо встречается с землей, а лишь как оно нависает над верхушками вековых деревьев.
Белла все так же сидела на стуле, не замечая никого и ничего, кроме Джаспера и его истории.
А брат со свойственной ему педантичностью последовательно и подробно посвящал ее в события первых лет его существования в ипостаси вампира. О своем участии в так поразивших ее войнах за территорию.
Да, его мальчишечья мечта сбылась – дослужившись до серьезного чина в одной войне, он тут же попал на другую. И на этот раз был уже не офицером на чьей-то службе, а стал едва ли не главнокомандующим немногочисленной, но внушительной и разрушительной армии почти идеальных бойцов. Они не знали усталости, не ведали страха, не гибли от холода, голода или заражения. Все, что было им нужно – много крови, а ее в те годы лилось очень и очень много. Война – благодатное время для вампиров. Люди перестают удивляться трупам, их считают уже не единицами, а десятками и даже сотнями – в дни масштабных сражений. А это нам только на руку.
Прошлый армейский опыт помог Джасу проявить себя и закрепиться в новой дружине Марии на первых ролях. Это произошло не сразу. Поначалу он наравне с остальными новорожденными учился контролировать свою жажду, управлять своими новыми возможностями, развивать свои способности – для тех, у кого они имелись, а дальновидная Мария делала ставку именно на тех, кто обладал каким-нибудь полезным талантом. Уделяла им особое внимание и держала поближе к себе. Как держалась она и за Джаса, хотя не сразу узнала о его даре управлять чувствами других и навязывать им те эмоции, которые были выгодны ему. Но когда ей стало известно об этом, она поняла, насколько правильный выбор сделала ночью пятого октября 1862 года неподалеку от Хьюстона.
Он же из уроков Марии узнал много нового о технико-тактических премудростях ведения боя, о том, как нужно действовать против вампира и даже против целой группы, о том, как двигаться так, чтобы оставаться незамеченным и при этом контролировать ситуацию. Мария не баловала своих солдат человеческой кровью, используя ее в качестве приза за прилежность и успехи в тренировочных упражнениях. И став лучшим из ее учеников, Джаспер вознаграждался чаще других, а это давало ему дополнительные силы. В его жилах еще бурлила своя кровь, и та, что он получал извне, делала его сильнее, быстрее, безжалостнее. Потому что как любой другой вампир, он жаждал крови больше всего, он был одержим ею, и всегда стремился выиграть соревнование, в чем бы оно ни заключалось, чтобы снова стать первым, снова стать лучшим, снова получить столь желанный приз. Он с легкостью одолевал любого противника, даже если тот был обращен гораздо позднее его, то есть по определению должен был быть сильнее. Но у новичков не было той дисциплины и той мотивации, которой сверх меры обладал бывший майор Джаспер Уитлок. Война была его стихией, его страстью. Армия была его домом, его убежищем. А Мария была для него богиней. Он поклонялся ей, словно Персей Афине³. И не представлял для себя иной жизни.
Я же не представлял, как он там выжил. А главное – как после столько долгого нахождения в состоянии войны со всеми и с самим собой, он умудрился не потерять себя окончательно и в итоге вырвался из той чудовищной воронки и смело шагнул в другую, напрочь позабытую жизнь.

О южных междоусобных войнах и роли в них Вольтури я узнал еще от Карлайла, в первые годы жизни с ним. Это было чем-то вроде экскурса в вампирскую историю. Он поведал мне о своем существовании с момента обращения: и то, как он скитался по миру, как встретился в Италии с семейством Вольтури, как на некоторое время присоединился к их клану, но не захотел становиться таким, как они, а те, в свою очередь, не понимали его борьбы с самим собой и своими инстинктами. В конце концов, их пути разошлись, и Карлайл вернулся в Штаты.
В предвоенные годы он как раз жил на Юге, практикуя свои знания в медицине в госпитале одного из городов на севере Мексики, и оказался в гуще событий. Конечно, сам он не был участником ни одной из битв, но и просто сторонним наблюдателем оставаться не мог. Это шло вразрез с его убеждениями, противоречило его принципам. Отец не мог просто смотреть на то, как вампиры создают все больше себе подобных только ради того, чтобы убивать друг друга, отнимают человеческие жизни ради своей собственной выгоды, а потом ставших ненужными солдат безжалостно уничтожают, как отработанное сырье. Он не мог оставить все как есть, но и не имел возможности что-то изменить своими силами. И, поддавшись зову совести, он призвал своих старых знакомых разобраться с творившимся беспределом.
Легион Смерти Вольтури не заставил просить себя дважды. Они явились в традиционных черных плащах с капюшонами. Число их значительно уступало количеству воюющих, но способности их были гораздо более мощными, более разрушительными, и они без труда справились со всеми: и зачинщиками, и остальными вовлеченными в эту бойню. Аро тоже был там. В зачистке он, разумеется, участия не принимал, но после того, как дело было сделано, он явился к Карлайлу и лично поблагодарил его за содействие правосудию.
Это была их последняя встреча. Боги вампирского мира не любили покидать свои владения, а отец не стремился бывать в Вольтерре.
И когда он рассказывал мне об этой главе своей жизни, он отнюдь не гордился своим вмешательством в чужие разборки, но не видел другого выхода для себя. Побоища нужно было прекратить во что бы то ни стало, а остановить враждующих под силу было только Вольтури.
Повествуя о тех событиях, Карлайл подробно описал о том, что творилось в городах, оккупированных вампирскими организованными бандами, и действиях воинов Вольтури, но не поведал мне ничего о том, чего попросту не мог знать – что происходило внутри этих бандформирований. Об этом я узнал только от Джаспера.
Об их зверском отношении друг к другу, об их дикости и неуправляемости, о нежелании и невозможности подчиняться законам, о несостоятельности находиться в команде. Я чувствовал что-то подобное в себе, но когда я очнулся, рядом со мной был Карлайл, и он успешно подавлял и во мне, и в остальных членах своей разраставшейся семьи задатки хищников и прирожденных убийц. Эти же новорожденные были обращены именно для того, чтобы убивать. Их создатели как раз и делали из них совершенные машины для убийства. Учили их крушить, ломать, уничтожать. И они просто не знали, что бывает по-другому. Они не умели по-другому. Находясь во власти звериных инстинктов, они набрасывались друг на друга, не разбирая, кто враг, а кто друг. По словам Джаспера стычки между собой случались даже чаще, чем с противником. До настоящей схватки многие из них не доживали, становясь жертвами ярости или зависти своих же товарищей. А те, что приходили на смену погибшим, видели, как их собратья с остервенением рвут друг другу глотки. Ни за что. И первое, что они усваивали: ты должен наносить удар первым, иначе подохнешь сам. Инстинкт самосохранения – а он развит у вампиров так же остро, как и все остальные – диктовал им такое поведение. И оно одобрялось их творцами.
Новички исчезали еще быстрее, чем появлялись. Выживали только самые удачливые, самые беспощадные, самые быстрые, самые хитрые. И армии требовались все новые и новые солдаты.
И когда Джас встал во главе отряда Марии и обнаружил в себе дар управлять эмоциями, он стал влиять на них, стал внушать им спокойствие, повиновение, уважение к старшим и к товарищам по оружию. И очень скоро их войско стало самым многочисленным из всех существующих в те времена на юге. Они стали командой, стали работать четко и слаженно, в бою заботясь не только о себе, но и том, кто сражается рядом, что немаловажно для успеха военной кампании. Двадцать три вампира под предводительством Марии и Джаса были самой организованной группой - опытными бойцами, обученными и дисциплинированными. И это было беспрецедентно.

Джаспер ненадолго замолчал, и эта непривычная тишина вновь отвлекла меня от раздумий. Я посмотрел на него, гадая, что заставило его прерваться. Но он лишь подбирал слова и мысленно пропускал ненужные подробности.
- Успех сделал Марию жадной, - молвил он после паузы. - Вскоре она положила глаз на другие города. В тот первый год она завоевала бóльшую часть Техаса и Северной Мексики. И тогда с юга пришли другие вампиры, чтобы сместить ее, - Джаспер вновь прервал свою речь и провел пальцами по едва заметному узору из шрамов, подумав: "В той схватке количество шрамов на мне утроилось…"

Через секунду он вернулся к своему рассказу, а я продолжал смотреть на него. Тот Джас, которого я знал сейчас и тот, каким он пришел к нам – это были два совершенно разных человека. Но тот, которого я видел в его мыслях… он был еще хуже.
Годы с Марией в самой гуще событий, участие в каждой схватке, а их были сотни, ожесточили его, заставили его забыть обо всем том, что было дорого и свято для него в прошлой жизни. Отдалило его от того, кем он был. Чувство сострадания, жалости, к тем, с кем ты сражаешься бок о бок, привязанность к той, с кем провел столько лет, были начисто стерты. Словно вырезаны зазубренным скальпелем, оставившим глубокие шрамы на его коже. Те самые, которые так поразили Беллу.
Он объяснял мне, оправдываясь, что все эти чувства были лишними, они были обузой, в то время и в том месте ценились только сила, скорость, смелость. Жизнь его и его подопечных измерялась не днями и даже не годами – большинство из них не доживали и до первого, - а количеством трофеев, количеством жертв. И Джас действительно был идеальной машиной для убийств и идеальным командиром. Он беспрекословно повиновался Марии, выполняя все ее приказы, не задавая вопросов. Пополнял армию все новыми солдатами, обучал их искусству воевать, а потом сам же и убивал.
Так было до тех пор, пока он не познакомился с Питером, и пока не пришло время убить Шарлоту – новорожденную, чей срок полезной жизни истек. Питер оказался в нее влюблен… И тогда Джас позволил им уйти. Он и сам не знал, почему вдруг проявил мягкость, почему помиловал их обоих, когда долг призывал его догнать и уничтожить. И он знал, что ему это с легкостью удастся. Он одерживал верх в схватке и с бóльшим количеством вампиров, а эти двое уже не были новорожденными, с чьей силой ему пришлось бы считаться. Но он не захотел их догонять. Он отпустил их без колебаний, а потом часто возвращался к этому, обдумывая, что же сподвигло его на этот акт милосердия. Да, ему нравился Питер, но он не был единственным, к кому за восемьдесят лет, проведенных с Марией, Джас испытывал если не симпатию, то уважение. И это не мешало ему поступать с ними так же безжалостно, как и с остальными. И еще он, конечно, успел привыкнуть к Питеру, потому как ему единственному удалось задержаться в группе Марии втрое дольше обычного срока. Пусть на немного, но он превосходил своих собратьев во всем: чуть более быстр, чуть более силен, чуть более ловок, чуть более хитер, чуть более удачлив и чуть более предан - это и помогло ему выжить. Последнее из его качеств было самым важным.
В один из дней Джаспер поймал себя на мысли, что доверяет Питеру, доверяет ему больше, чем даже давней подруге Марии. И эта мысль грела его все то время, что они провели вместе. Он, конечно, никогда не признавался в этом никому, и прежде всего, самому Питеру, но тот, видимо, догадался и сам. Их нельзя было назвать друзьями, но и те отношения, что установились между ними, уже были большим прорывом для того общества, в котором они существовали. И Джаспер не смог это разрушить, не смог его убить.
Вернувшись к Марии, он не стал скрывать от нее, что упустил двоих из тех, кого должен был в тот вечер убрать. Зная, что она придет в ярость, он все равно сказал ей правду. И это окончательно испортило их отношения, которые и без того охладели в последнее время, но все же он не уходил от нее. Ему просто некуда было идти. Он не знал, что будет делать на воле. Он не знал ничего, кроме как быть солдатом и жить на острие атаки. Хотя с течением времени ему разонравилось убивать, он уже не получал того удовлетворения как в начале, когда думал, что в этом его предназначение, когда Марии удалось убедить его, что только так можно выжить. Ему давно опротивели постоянные склоки, бесконечная подлость и неизменные предательства, мстительность и кровожадность. Он больше не чувствовал в себе веры в то, что делал, его не радовали даже успехи. И потеряв вкус к войне, к тому, чтобы быть победителем, к тому, чтобы быть лучшим, он потерял и вкус к этой жизни. Стал все делать механически, по инерции, по привычке. И все чаще стал скатываться в депрессивное состояние. Чужие страхи, чужая боль стали преследовать его неотступно. Они проникали в него и задерживались в его теле подобно тому, как песок впитывает в себя воду. Он чувствовал, что был отравлен этими негативными эмоциями, ужасом своих жертв и жестокостью завоевателей. Он возненавидел эту бессмысленную войну и свою роль в ней. Он возненавидел себя, и возненавидел Марию. Которая, конечно же, заметила перемены в своем лучшем воине, и это раздражало ее. Она понимала, что Джаспер уже не тот, что раньше, что он уже не разделяет ее жажды единовластия, и перестала доверять ему. Более того - она стала его бояться. Он знал, что рано или поздно его многолетняя компаньонка попытается от него избавиться. И стал готовить себя к тому, что, возможно, ему придется опередить ее и самому нанести подлый удар в спину. Но оттягивал решающий момент. А потом Питер вернулся за ним.
И Джас позволил себе поверить ему, пойти за ним, отказавшись от того единственного, что было смыслом его существования почти столетие.

(осколок 2)

---

¹ могучий титан, по греч.мифологии поддерживал небо у сада Гесперид на крайнем западе земной тверди
² городок на севере штата Висконсин, на берегу озера Верхнее, куда Карлайл с Эдвардом перебрались из Чикаго, сразу после обращения последнего, и где умер ребенок Эсме, а она бросилась вниз с обрыва
³ по мифологии Афина предводила Персеем, дала ему кривой меч и зеркальный щит, и направляла его руку, обезглавившую Медузу