ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки

Блейз вернулся наутро – в первый день нового столетия. Поттер мрачно пошутил насчет приметы – надо же, какие разносторонние познания, усмехнулся себе Забини, – о первом госте в новом году: согласно поверью, Блейз – как мужчина, притом черноволосый – должен был принести в дом счастье.
Прошлой ночью ему хватило тонкости понять: он лишний, для Поттера и Лавгуд; для Грейнджер уже не так – хотела она того или нет... но она не была готова знакомить с ним дочь. Это был первый Новый год в жизни малышки, и под этой нарядной елкой праздничной ночью не было места чужим. Блейз никогда не думал, что окажется чужим в Малфой-мэноре, однако в свете последних событий этот факт его уже не удивлял.

Не удивлялся Забини и тому, что Поттер до сих пор сидит в Мэноре цепным псом при Грейнджер и малышке – не хуже этой клокастой зверюги, ей-мерлин. Блейзу он, естественно, не доверял – не доверял, очевидно, и охранным заклятиям, надежным кольцом окружающим поместье. Драко рассказал ему, как восстановил защитный барьер, как только снова обрел способность колдовать. Что ж, Забини мог его понять: на месте Поттера он бы тоже не доверял – ни Малфою, ни его друзьям, – так что мотивы очкарика были ему совершенно безразличны. Его волновало совсем другое: дочь Малфоя.

* * *
Драко помнил, что время словно застыло – в предрассветной точке, точке невозврата, когда Гермиона сказала о сне. В этом странном зыбком безвременье он рассказал ей о неожиданно сработавшем Кольце... о последней воле отца... о детской дружбе с Доминик. Его сон – его правила, он помнил; не в его силах было заставить действовать по своим правилам людей, зато он мог позволить себе оставаться в полумраке... Впрочем, все время, пока говорил, Малфой не отрывался от глаз Гермионы – таких темных, таких глубоких, и она – от его. Это было как Приори Инкантатем – и их окружали призраки, живых и мертвых, толпясь за плечами, касаясь холодными пальцами; но Драко и Гермиона цеплялись друг за друга, как утопающие, боясь отпустить руки и пойти ко дну, захлебнуться стылой водой...

– Боже, Драко, – прошептала она, когда он умолк, – ты так мне нужен... ты не знаешь, как...
– Мне не выжить без тебя, – отозвался он еле слышно. – Я дышу только здесь, рядом с тобой.
Он не сказал: «Прости», потому что сам – не простил бы; не спросил, жалеет ли она, потому что знал – не жалеет.
– Что с нами будет, Драко?
– Что бы ни было – я не смогу без тебя.
– Через полтора года ты сможешь вернуться домой... что будет тогда?
– Что бы ни было – я без тебя не смогу...
– А я не смогу остаться твоей содержанкой, Драко.
Слово резануло Малфоя, но он не подал вида, ибо она была права.
– Ты не сможешь уважать себя, если разведешься, а меня – если я останусь... – Гермиона не договорила, но было и не нужно. В таком тупике они не оказывались никогда, и даже говорить было трудно... а думать – невыносимо. О чем, о чем они говорят, боги!.. Почему она говорит – а он слушает – об уважении? А есть еще гордость, да... За минувшие месяцы – долгие, страшные месяцы – сгорело и растворилось все... кроме этой болезненной тяги, о которой не говорили слова – о ней кричали глаза, шептали пальцы, плакали сердца. Он загнал и себя, и ее в глухую ловушку, выхода из которой не было видно никому; а она – она дала себя загнать. Она уже тогда, в то безумное лето болела Малфоем – неизлечимо, мучительно, теряя себя и покорно позволяя затянуть на собственной шее петлю... а другой конец веревки скользил на шее Драко, и любое движение приближало их к концу.

Эту веревку можно было лишь разрубить... неизбежно став палачом – и никто не хотел им становиться. В череде призраков, кружащих вокруг, были и они сами: Малфой и Грейнджер, аристократ и маглорожденная, Пожиратель и героиня, мужчина и женщина... А Драко и Гермиона – в последнюю рождественскую ночь уходящего столетия – были лишь парой мотыльков, когда-то круживших над розами, с которых все началось; оказавшихся перед незавидным выбором: насмерть увязнуть в паутине или сгореть в огне...

Утром... утром они проснутся в разных странах, и будущее накроет их с головой, но сейчас – в инфернальном тумане не-сна – у них двоих было настоящее. Сон или нет, а вот они, горячие руки, неудержимо скользящие по коже; спутанные волосы; глаза – говорящие, кричащие... вот они – зовущие губы. В этом – жизнь, и только сейчас, здесь. И время, которое утекает сквозь пальцы.
– Я вернусь, – успел шепнуть Драко, прежде чем провалиться в сладкое безумие.
– Вернешься, – эхом отозвалась Гермиона, когда его волосы смешались с ее и закрыли сумрачный свет.
Он так и не сказал ей, что у него теперь есть сын.
Она так и не сказала ему, что у него есть дочь.

* * *
– Ты вернулся каким-то другим, Рон, – заметила Джинни, кутаясь в старую клетчатую шаль Молли.
– М-м... и в чем же? – отозвался он, задумчиво выпуская дым в заснеженный воздух. Здесь, на крыльце, было так тихо и спокойно.
– Ну... ты как будто нашел что-то, – Джинни замялась и неуверенно закончила: – Только не совсем то, что искал.

Рон молчал, зная, что Джинни не успокоится, и давая ей шанс озвучить то, чего он сам пока недопонимал – вдруг у нее получится?.. Удивительно красива была эта снежная, безветренная ночь на рубеже столетий: вполне созвучна странной меланхолии, поселившейся внутри Рона. Впрочем, это состояние он привез из Франции – видимо, в качестве сувенира.

– Ну же, Рон, – не унималась Джинни, нетерпеливо постукивая ногой по деревянному столбику крыльца, – скажи: что с тобой? – Внезапно она округлила глаза: – Ты кого-то встретил там, точно! Это же... это не Габриэль?
Рон проглотил смешок и мимолетно подивился себе: еще недавно крах его романа с младшей Делакур, сдохшего в зародыше, совсем его не веселил.
– Джин, я там массу народа встретил, не поверишь, – он улыбнулся и, щелчком отправив окурок вверх, испепелил его в воздухе.
Джинни покачала головой.
– И с каких пор ты такой скрытный?
– Я не скрытный, малышка, – он ласково приобнял сестру и чмокнул в макушку. – Просто говорить еще не о чем... Когда будет о чем рассказать, ты обязательно все узнаешь, обещаю.

«Еще, – отметила про себя Джинни и простила Рону «малышку». – Кто-то здесь такой до ужаса взрослый, с ума сойти можно...»
– Заметано, – она вывернулась из-под руки брата и легонько щелкнула его по носу. – Учти, я запомнила.
Рон усмехнулся.
– Учту. Пойдем за стол, пока мама не разворчалась.
Дверь скрипнула и закрылась за ними, оставив недосказанные слова таять в снежной ночной тишине.

* * *
Рождественским утром Гермиона очнулась совершенно больной. Все тело ломило истомой, но в голове царил хаос. Перекатившись на другой край пустой кровати, она склонилась над Кириной колыбелькой: девочка сладко спала, смешно уперев кулачок в щеку. У Гермионы защипало в глазах. Проклятая магия!.. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок широко раскрытыми глазами, заставляя слезы вернуться назад. Кровь дочери позвала, позволила Малфою вернуться домой – но, не зная о ее существовании, он ее даже не увидел: Киры просто не было в этом сне Драко... А Кира еще не знала, что ей нужен отец... зато он больше жизни нужен был ее матери. Подсознание малфоевских потомков – обоих – обыграло магию древнего предка. Так просто и так неожиданно. Хотя... кто сказал, что хитрый древний Малфой был так прост?

Голова шла кругом, губы еще помнили поцелуи, а тело – любимые прикосновения... синяки, оставленные жадными пальцами, надо свести, отстраненно подумалось Гермионе, и мучительно захотелось этого не делать. Однако она не собиралась делиться ни с кем сегодняшней ночью... а значит, ночь останется только в сердце.
Из кроватки донеслось кряхтение, и Гермиона встрепенулась. От мысли о том, что отец и дочь были совсем рядом в своем доме в канун Рождества, не зная друг о друге, ее бросало в дрожь. Они были здесь все втроем – вместе, как... семья. Кряхтение перешло в хныканье, грозя вырасти в требовательный рев. Гермиона резко провела ладонями по лицу, стряхивая морок, набросила халат и подошла к колыбели. При виде матери Кира заулыбалась и потянула к ней ручки. Гермиона улыбнулась в ответ – лицо осветилось нежностью – и взяла дочку на руки. Пусть у Драко другая семья... ее семья – здесь. Как бы то ни было.

– С Рождеством, любимая моя, – прошептала она в маленькое, розовое со сна ухо, и Кира захихикала от щекотки. – Пора взглянуть на подарки, а? Что скажешь? – Гермиона внимательно посмотрела на дочь.
– Аы-ымм, – ответила та, тараща на мать небесно-голубые глазенки.
– Вот и договорились.

* * *
Придя в себя, Малфой несколько секунд всматривался в потолок над головой, потом закрыл лицо руками и тяжело сел, глухо охнув. Просидев так в безмолвии пару минут, он медленно убрал руки и повернул голову к окну: профессор смотрел на него в упор, облокотившись на рамку. Малфой словно прирос взглядом к портрету, по-прежнему не произнося ни слова, будто Снейп приложил его Силенцио. Молчаливую дуэль прервал Драко.

– Что это было? – хрипло спросил он профессора, и тот с неподдельным изумлением поднял брови.
– Полагаю, это вы стали отцом, мистер Малфой, – Драко почти не задела издевка в голосе Снейпа: он не слышал его голоса больше года. – Позвольте вас поздравить. Не это ли лучший подарок к Рождеству?
– Лучший, да, – эхом отозвался он и снова с мучительным ожиданием прожег глазами портрет, добавив безо всякого перехода: – Профессор, ответьте: чего я не знаю об этом кольце?
Драко поднял руку, показывая Снейпу безмятежно поблескивающий – словно не горел этой ночью, как глаз василиска, – синий камень.

Снейп внимательно вгляделся в бывшего ученика, отчаянно и покорно ждущего от него если не спасения, то, как минимум, ответов...
– А что конкретно вас интересует, Драко? – насмешки в тихом голосе уже не было – только вкрадчивая осторожность. – Я, помнится, рассказал вам все еще в...
– Нет, не все! – Малфой скривился: в голосе причудливо смешались злость, обида и мольба. – Оно творит что хочет, невзирая на правила!
– Правила? – Снейп усмехнулся. – Не забывайте, Драко, кто его создал. Я ведь упоминал, что ваш предок был весьма... своеобразен, и большой затейник к тому же, – зельевар задумчиво почесал длинным пальцем бровь и чуть заметно улыбнулся. – Будьте уверены: в семейный артефакт он непременно вложил душу.

Малфоя передернуло от неожиданного воспоминания о крестражах Лорда. Он посмотрел на левую руку с опасливым отвращением. Кольцо безобидно переливалось, ломая гранями бледные рассветные лучи.
– Если я правильно понимаю, – медленно начал Драко, продолжая изучать игру света в синем камне, – оно способно работать не только для прямых наследников...
– С чего этот вывод? – резко прервал его профессор. – Разве я не ясно объяснил вам еще тогда, в мэноре? Кольцо работает для прямых наследников рода, но не между. – Снейп раздраженно отбросил волосы со лба. – Вы слушали вполуха, мистер Малфой, впрочем, как и всегда. Люциус, в последний раз воспользовавшись Кольцом, появился у меня, а я, как вам известно, Малфоям не родственник. К счастью, – буркнул он чуть тише и сердито покосился на Драко. Тот сидел в оцепенении, тупо прокручивая в голове диалог с отцом.

– Папа... В первый раз, когда ты оказался... здесь, ты встречался с мамой? Ну, с помощью Кольца.
– Нет.
– Нет? А с кем тогда?..
– С Северусом Снейпом.

Нет, Драко не чувствовал себя перед деканом описавшимся котенком, как бывало в школе. Гораздо хуже: он ощущал себя отморозком, цинично спустившим в карты фамильное состояние. Все эти долгие, долгие месяцы у него была возможность... хотя нет. Как же три года?..
– А почему?..
– Раньше? – перебил Снейп. – Почему вас выдернули в Британию прежде срока, вы хотели спросить?
– И сейчас хочу, – подтвердил Драко.
– Повторюсь – а с вами это неизбежно, мистер Малфой: вопрос не ко мне, а к путанику Сигфусу. – Он сделал паузу, взглянув на Драко: красные глаза, спутанные волосы, пальцы, бессознательно стиснувшие палочку. Видимо, она придавала уверенности, которой Малфою сейчас остро не хватало. – Малфои в любом имеющемся законе всегда искали лазейку для себя. И, как правило, находили, – фыркнул зельевар. – Как правило, м-да... Так неужели вы верите, мистер Малфой, что создавая столь сильную вещь для себя, ваш предок не предусмотрел исключений – для исключительных ситуаций?

Драко тоскливо смотрел мимо портрета: в окно, невидимое Снейпу из-за потрескавшейся рамки; туда, где так же невидимый Малфою встречал Рождество мэнор. Вместе с его обитателями.
– Не верю, – сказал он наконец. – Вы правы.
Снейп молча закатил глаза, но Драко не обратил внимания.
– Но отец... Разве мог он не знать? Он сказал, ему не протянуть трех лет...
– Он не протянул бы и года, – тихо, но твердо возразил профессор, прекрасно видя: Малфой знает это и сам, но нуждается в убеждении.
– Да... – еще тише согласился Драко, по-прежнему пребывая в какой-то прострации. – Но почему только половина срока? Почему не чаще?.. – в голосе вновь зазвучала горькая обида, и Снейп поморщился. Он давно отвык испытывать сострадание к кому-то, включая самого себя, но потрясенный Малфой против воли будил в нем образы из прошлого: белобрысый мальчишка – столь же заносчивый, сколь и ранимый; мечущийся подросток, не знающий – гордиться или проклинать выпавшую ему участь... растерянный молодой парень, потерявший опору под ногами, к которому неожиданно вернулся бывший учитель после своей смерти. Сейчас, наверное, ни к чему уже было носить глухую броню, которая позволила Северусу Снейпу пройти весь свой проклятый путь до последней битвы, но даже сам он, как оказалось, не понимал в полной мере, насколько приросла к его коже, к его несчастной черной душе эта броня.

– Ну, во-первых, – терпеливо начал он, – в сотый раз вспомним, что Сигфус все-таки Малфой, и Кольцо – не штучная шутиха из Зонко. Во-вторых... – Снейп тяжело вздохнул, подбирая слова. – Вам не достанет сил и мастерства заряжать его, как должно. Маги слабеют, Драко. За последние пару сотен лет места Силы заброшены; в следующие несколько десятилетий никто не станет отдавать предпочтение академическим знаниям перед боевыми искусствами. Древнее знание неотвратимо уходит, растворяется безвозвратно – как разбавляется магловской древняя чистая кровь... – Зельевар печально взглянул на свои руки, пытаясь прочесть в сплетении линий отрывки сакральных знаний. – Не спорю: смешанная кровь делает магов крепче, выносливее, но... чародеи превращаются в боевиков. Уходит красота – красота истинного знания: не ради службы человеку, но во имя Знания самого. Лишь горстка одержимых фанатиков будет искать – и находить! – древние места Силы; изучать старые заклинания, написанные – и оплаченные – кровью создателей; исступленно заучивать составы забытых зелий. – Профессор помолчал и добавил неожиданно сухо: – Следующего пришествия очередного Темного Лорда я бы ожидал именно из жалких рядов тех полоумных, мистер Малфой, если хотите знать.

Драко не хотел, он просто был поражен неожиданной многословностью бывшего декана – и страстной горечью, пронизавшей всю его маленькую речь. Сердце Малфоя снова сдавила тоска. За суетой летящих школьных дней – под завязку набитых дурацкими пустяками, как виделось ему теперь, – он так и не разглядел в профессоре Снейпе Учителя. Настоящего, редкого Учителя, способного раскрыть ученику тайны самого мироздания... вот только не умеющего – и не желавшего – раскрыть душу. Так, спустя годы после своей смерти, Северус Снейп по-настоящему стал еще одной потерей Драко Малфоя.

– Я понял, профессор, – невыразительно сказал он, не глядя на портрет. Ему захотелось просто лечь обратно на постель – пустую и холодную – и закрыть глаза. Последние сутки его опустошили. Малфою хотелось лишь закрыть глаза и сохранить свежие воспоминания. А потом собрать части себя в подобие целого и аппарировать к «Сен-Низье». Внутри что-то шевельнулось. Сын... Уже несколько часов на свете живет новый человечек, пока его отец мечется между континентами, ища утраченную суть. Впервые за многие месяцы Драко захотелось жить.

* * *
Поттер, похоже, смирился с присутствием в мэноре Блейза – по крайней мере перестал смотреть зверем и немного расслабился, а то у Забини уже не раз возникало неприятное ощущение, что его вот-вот арестуют: за праздничный визит в дом друга. Впрочем, самого друга в доме не было, и этот визит, наверное, мог показаться странным – тем более профессиональному аврору. Размышлениями о подобной ерунде Блейз пытался утишить волнение, охватившее его подобно занявшемуся пламени костра, едва он переступил порог. Лавгуд приветливо угостила его лимонным поссетом* – для глинтвейна было рановато, да и не хотелось алкоголя: хотелось ясности мышления. Как он должен поступить, покинув мэнор? Кому рассказать? К кому с этим идти? Оставить все как есть Забини просто не мог: эта история – он бы не ответил себе, в какой именно момент, – захватила его, заняла все его мысли, завладела душой. Он допил поссет, поставил чашку на столик, подумав, нервно трансфигурировал ее в погремушку, снова вернул первоначальный вид... и в этот момент в гостиную вошла Грейнджер – держа на руках самое очаровательное создание из всех, виденных Блейзом за его жизнь. Сглотнув, он завороженно уставился на девочку, не замечая выражения лица ее матери: смесь гордости, нежности и тревоги.

– Так это и есть маленькая принцесса?
Откуда в голосе всплыли эти умиленные интонации? Маленькая принцесса?.. Откуда это в нем, за всю жизнь имевшем дело с младенцами считанные минуты?
Малышка заулыбалась во весь рот, показывая торчащие кроличьи зубки, и у Блейза незнакомо защемило сердце.
– Это Кира. Ты ей понравился, – сообщила Грейнджер, довольно улыбаясь.
Забини хватило пары минут, чтобы подметить: эти двое здорово зависят друг от друга – эмоционально... Он подумал, как бы эта маленькая красотка держала в розовом кулачке Малфоя – о да, он был бы с потрохами её, от одной этой улыбки. Кира...
– Хочешь подержать?
– А можно? – слегка растерялся Блейз.
Гермиона улыбнулась.
– Вот... Держи вот так. Нам уже можно сидеть, хвала Мерлину, – она присела рядом, держа ручку дочери в ладони. – Не представляешь, как она воевала за это право раньше времени, – Гермиона закатила глаза и хихикнула. – Хочешь, покажу кое-что?

Блейз, очарованный теплой тяжестью на коленях, осторожно коснулся носом шелковистой макушки: пахло молоком и ромашкой. Оскар, внимательно следящий за ними, лежа у камина, глухо зарычал, и Грейнджер шикнула на него.
– Хочу, наверное. А что?..
– Увидишь. Пойдем, – Грейнджер легко поднялась с дивана, аккуратно забрала у него Киру, и Блейз ощутил легкое разочарование: ребенка не хотелось выпускать из рук.
– А Поттер не заавадит меня из-за угла за то, что я иду с вами без его надзора? – поинтересовался он, лишь наполовину шутя. Гермиона усмехнулась.
– Не бойся.
Ну, раз Грейнджер сказала «не бойся», тут уж волноваться нечего, подумал Блейз, сдержав нервный смешок.
– А куда мы идем?
– Уже пришли.

Перед ними в полумраке расстилался просторный холл третьего этажа: Забини помнил, тут была портретная галерея. Они с Драко изредка забирались сюда – в отсутствие Люциуса – и дразнили одну скандальную даму с огромного портрета: та начинала истерически вопить, а они корчились от смеха, прячась за выступом стены – за пределами ее обзора.

Грейнджер повела его в дальний конец – там висели более новые портреты, – и Блейз с изумлением увидел: длинные белые волосы, расшитый серебром воротник, застежка в виде переплетенных змей... Перед этим портретом они остановились. Люциус слегка шевельнул бровью, обозначив удивление, и удостоил Блейза чуть заметным кивком; Грейнджер он словно и не заметил; зато Кира прочно приковала его потеплевший – Забини, у которого что-то внутри по-детски знакомо сжалось, не поверил, – взгляд.

– Поздоровайся с дедушкой, Кира, – шепнула Грейнджер девочке, заговорщицки подмигнув Блейзу – так, чтобы не увидел нарисованный Люциус. Забини едва сдержался, чтобы не хихикнуть.
– Лю-юси, – радостно пролепетала та, пытаясь дотянуться до портрета растопыренной ладошкой.
Блейз не выдержал и до неприличия громко фыркнул, зажав рот. Гермиона довольно ухмыльнулась ему из-за Кириной головки, взаимно избегая смотреть на Люциуса.
– Помаши дедушке ручкой, – сдавленным голосом велела она Кире, и все трое едва не бегом покинули сумрачный коридор.

___________
[i]* Поссет – горячий напиток из молока, створоженного пивом и приправленного специя[/b]