Вера парадоксальней лжи,
Сферы, где мне хотелось бы жить,
Не указаны в картах...
Лора Бочарова «Шоколад»

Было ли это правдой?
Слова, сорвавшиеся с горячечных губ, золотые искры костра, сама эта ночь — дурманная, колдовская, похожая на ритуал — было ли?.. Ее рассудок сомневался, а сердце кричало: да, было!.. Было — все.
Только душа почему-то не озарилась светом — там царила ночь: глубокая, раскаленная и кроющая опасность.
А по силам ли ей этот трудный дар — любовь Малфоя, — такой желанный, такой недостижимый, вырванный у самой судьбы? Судьба дорого берет за свои щедрые дары. Гермиона вслушалась в себя и ответила: да. Она хотела, верила и ждала — она обрела вожделенное. И если ей по плечу оказалась любовь к нему — его любовь она примет достойно. Эта непостижимая ночь изменила нечто важное: Гермиона больше не чувствовала одиночества — впервые по-настоящему ощутив, что их двое.

Ей очень нравилось смотреть, как он спит: может, потому, что это случалось крайне редко, а сегодня просто мучительно захотелось проснуться с ним рядом — однажды утром. Гермиона скользила взглядом по острому профилю, длинной шее, бледной груди: дышит беззвучно, ресницы роняют тень на впалые щеки в причудливых отсветах догорающего костра. Почему она рядом с ним? Что так болезненно притягивает ее к Малфою, так неудержимо манит, что больно от одной мысли воспротивиться этому? В последнее время, размышляя над происходящим, Гермиона часто вспоминала школьные годы и пришла к выводу, что никогда не была равнодушна к Малфою: он бесил, беспокоил, вызывал презрение и заставлял ненавидеть — не позволяя забывать о себе. Говорят, от ненависти до любви — один шаг: тогда почему для нее он оказался таким длинным? А для него?.. Он говорил правду этой ночью: она не терпела лжи и лицемерия, ночь сорванных масок, ночь откровения и огня... Но огонь — не всегда значит свет, с горечью признавалась себе Гермиона.
Солнечные лучи и Адское пламя освещают мир совершенно по-разному.
Драко, будто услышав ее мысли, беспокойно вздохнул и открыл глаза, уставившись на нее с непонятным выражением.

— Привет... — прошептала она нерешительно, вглядываясь в серые зрачки: будто на радужках были выписаны ответы на все ее вопросы.

— Привет, — ответил он так же тихо чуть охрипшим голосом — по-прежнему без улыбки. Глаза в глаза — душой к душе...
Гермиона боялась отвести взгляд: словно надломится хрупкий мостик, наведенный мороком этой ночи, осыпав гаснущие обломки в пропасть — звездопадом. Только желаний эти звезды не исполнят. Приори Инкантатем... нет — беспалочковая магия — древняя, как мир.
Маленький плеер продолжал источать музыку: печальный вокал вдруг вонзился под ребро, так что перехватило дыхание.

No second chance...

Слова для тех, кто стоит, балансируя, на самом краю: только не упасть, удержаться — второго шанса не будет. Малфой вздрогнул, будто поймав волну боли, пронизавшую ее, и разорвал наконец эту дуэль взглядов, от которой жгло глаза: решительно притянул Гермиону и крепко прижал к груди, ожесточенно прошептав ей в макушку:

— Моя!..

Сердце захолонуло от его голоса: он будто яростно спорил с кем-то — может, с самим собой, — и это отчаянное «Моя!..» было последним аргументом. Неожиданно для себя она всхлипнула и прижалась лицом к теплой коже, вдыхая ее запах, мешающийся с дымом костра и прелыми ароматами травы и земли.

— Ну что ты? — он погладил ее по волосам, прижимая еще крепче. Его нежность стала иной: раньше он ласкал ее, словно дух его парил рядом — вне тела, — как при клинической смерти... теперь Драко вернулся к себе, обретая новые черты: так проступают краски под слоем пыли на старом драгоценном портрете. — Маленькая моя...

Гермиона сморгнула набежавшие слезы и подняла на него глаза.

— Я боюсь, Драко.

Он молча закусил губу. Гермиона тихо повторила:

— Я боюсь... Там, впереди... я не вижу: темно. Я боюсь, что когда ты отпустишь меня, я упаду.

— Помнишь, я говорил тебе, что ты — дикая кошка? — он легонько сжал в ладонях ее лицо и, заглянув в глаза, удовлетворенно протянул: — По-омнишь.

Еще бы ей не помнить — это была их первая прогулка, там — на лугу. Когда они ловили олениху... Ее губы тронула улыбка, а кожа покрылась мурашками.

— Но ты не помнишь — потому что я не говорил, — продолжил Драко, не отводя глаз, — что внутри этой храброй кошки живет маленький встрепанный котенок... — она подняла брови, снова улыбнувшись. — Маленький и очень глупый, — Гермиона нахмурилась и прикусила задрожавшую губу, — потому что боится, что не нужен и одинок, — голос Драко хрипловато срывался в тягучий шепот. — И котенок совершенно не представляет, скольким он нужен... — Драко потянулся к ней и прошептал, почти касаясь ее губ: — ...и как он нужен мне.

Гермиона думала, что может лежать вот так вечность: свернувшись клубком в его руках, прижимаясь к его горячей коже и, ощущая на шее его дыхание, смотреть в догорающий огонь. Поразительно: лишь с Драко Малфоем — противоречивым, ненадежным, недоверчивым и не вызывающим доверия — она чувствовала себя маленькой, хрупкой и... защищенной.
Однако реальный мир требовательно напоминал о себе — тлеющими углями, горьким дымком и кромешной тьмой: Гермионе пора было домой. Этой ночью Малфой в который раз ощутил свою магическую ущербность, но его самолюбие впервые отошло на задний план, уступив пониманию: он не позволит ей аппарировать одной, а отправившись с ней, вернуться домой не сможет. Гермиона стояла у погасшего костра: одетая, с собранной сумкой — поляна разом осиротела, и ночная прохлада пробралась к самому сердцу. Драко покачал головой, отвечая на ее беспомощный взгляд, и решительно взял за руку.

— Идём, — он потянул ее за собой, на ходу объясняя: — Отправишься камином. Мне так будет спокойнее, и тебе удобнее.

Гермиона тихонько фыркнула, и он крепче сжал ее пальцы.

— Послышалось что-то смешное, Грейнджер? — от суровости его голоса она фыркнула громче и рассмеялась.

— Раньше ты не волновался на этот счет.

— Я многого раньше не делал, — буркнул он, придержав ее: впереди оказалась кочка.

— Ты сам кошка: видишь в темноте! — восхитилась Гермиона и крепче вцепилась в его руку, вглядываясь во мрак. Малфой резко остановился и, сжав ее в коротком сильном объятии, крепко поцеловал: словно поставил печать. Гермиона изо всех сил таращила глаза, силясь разглядеть его лицо, и ей казалось, будто его глаза чуть светятся.

— Какая же я дура! — хлопнула она себя по лбу, едва Драко разжал руки. — Зачем брести на ощупь?.. — и вытащила палочку: — Люмос!

Малфой сощурился от маленькой вспышки и протянул:

— М-да... я тоже в некотором роде... Хотя — мне-то зачем: я же кошка, — ухмыльнувшись, он опять взял ее за руку и вывел из леса.

У ворот мэнора Гермиона замедлила шаг и нерешительно ответила вопросительно поднятым бровям Малфоя:

— А... миссис Малфой?

— Что — миссис Малфой?

— Ну... Она не будет мне рада. Ты знаешь, — выговорила она, нервно пожав плечами.

Малфой прищурился.

— Хм, рада — не рада: какая разница? Я не предлагаю тебе завтракать с ней — я хочу, чтобы ты воспользовалась моим камином и без приключений попала домой, — и добавил, вздохнув: — Если миссис Малфой вздумается среди ночи бродить по дому — что крайне сомнительно, — я придумаю, как нам избежать пыток, — увидев наконец ее улыбку, Малфой заговорщицки подмигнул и, понизив голос, сообщил: — А вообще слухи о том, что по ночам миссис Малфой превращается в огнедышащего дракона, сильно преувеличены.

— О, Драко, прекрати! — Гермиона закусила губу, но не смогла сдержать улыбки.

Малфой склонил голову к плечу, улыбаясь в ответ, и уже серьезно произнес:

— Кто бы что тебе ни говорил, Гермиона, просто будь собой — и не забывай, кто ты. Пойдем, ты замерзла, — он обнял ее за талию и подтолкнул вперед.

«Вот и она мне говорила о том, кто я есть, — думала она, идя по знакомой разбитой дорожке. Дом, высившийся над ними чернее самой ночи почему-то больше не давил и не пугал ее. — Говорила... только совсем иначе...» Насчет того, дракон ли миссис Малфой и только ли по ночам, у Гермионы были свои соображения — но она оставила их при себе.

Мэнор встретил их прохладной тишиной и мраком: Гермиона не решалась зажечь свет, но это и не понадобилось — на стене бесшумно вспыхнула разом дюжина свечей в ажурном кованом канделябре, наполнив холл мягким свечением. Малфой жестом пригласил Гермиону следовать за собой, и они оказались в гостиной, где тоже зажглись свечи, стоило им войти: дом чутко реагировал на хозяина. Пройдя к камину, Драко развернулся, порывисто подхватил ее на руки и опустился в кресло.
Неистово целуя ее лицо, шею, руки, он снова одержимо шептал: «Моя...», и она отвечала ему той же страстью, не в силах — и не желая — противиться.

«...Не оставляй меня, не останавливайся, я никогда не умру, пока ты со мной...»

Он остановился так же резко, как начал, и, тяжело дыша, уткнулся лицом ей в шею. Гермиона коснулась губами его волос: они пахли костром и его холодным парфюмом — они горчили. Так пахнет осень... а вовсе не июнь.

— Тебе пора, — его голос был до странного бесцветным, но глаза, когда он поднял наконец голову, говорили, нет — кричали: «Не уходи!..»

Гермиона судорожно вздохнула и согласилась: не с глазами — со словами. Она отчетливо запомнила его таким — взъерошенным, с тоской в глазах, — обернувшись, прежде чем шагнуть в камин.

Гермиона не помнила другой такой недели, чтобы тянулась неимоверно долго, будучи так наполнена заботами. Эта — предсвадебная — сводила ее с ума: приходя домой, она падала в кровать, засыпая прежде, чем голова касалась подушки. А ночами ей снилось одно и то же: костер в ночи, до черноты потемневшие серые зрачки и щемящий сердце чистый голос сквозь флейту.

«Baby, no second chance...»

Но и дни — расписанные по минутам — не мешали сердцу быть там, где хотелось больше жизни: в руках Малфоя. Гермиона в полной мере оценила горечь мудрых слов: бойтесь своих желаний — они сбываются... Она получила долгожданное, желанное, заветное — признание Драко, — и у нее выросли крылья... только она не умела с ними обращаться: никто не научил ее летать.

В среду Малфоя ни свет ни заря разбудила сердечная боль — без патетики: физически ощутимый резкий укол, заставивший содрогнуться всем телом. Драко распахнул глаза и схватился за грудь, ловя отголоски утихшей боли: сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Он посмотрел на Оскара: щенок испуганно таращился в ответ. Сна как не бывало, хотя за окном только занимался рассвет. Малфой трясущейся рукой отер со лба холодную испарину и вылез из-под одеяла, пытаясь справиться с дыханием. «Что за черт!..» — не успев додумать, он обернулся на шорох у окна: на подоконнике невозмутимо сидела незнакомая бурая сова с тонким конвертом на лапе. Оскар зарычал: ко всем птицам, кроме Горация, он относился крайне настороженно. Цыкнув на него, Малфой на ватных ногах подошел к окну и негнущимися пальцами отвязал конверт: сова сейчас же сорвалась с подоконника — будто зная, как поступают с гонцами, приносящими дурные вести. Малфой с отсутствующим видом сломал красную министерскую печать и вытащил испещренный паучьими строчками пергамент, уронив под ноги ненужный конверт. Спустя минуту, за конвертом последовало письмо — прочтенное, оно жгло ему пальцы.

«Мне не пережить и этого года — что говорить о трех...»

«Да, папа: говорить уже не о чем... уже — не с кем, — прошептал Драко онемевшими губами, невидяще глядя в окно. — Да, папа...» Глаза остались сухими: они пролили слишком много никчемных слез по ничего не стоящим причинам. Этим утром плакало его сердце — сочась кровью. Щенок тихо скулил у ног, а где-то в мэноре тихо спала Нарцисса в блаженном неведении — и Драко предстояло известить ее о том, что он остался единственным мужчиной в ее жизни.

Это оказалось совсем иначе, чем на репетиции неделю назад: вот теперь все происходило по-настоящему. Не потому, что в саду собралась толпа нарядных гостей; не потому, что Джинни была так грациозна в восхитительном бледно-розовом платье, а Гарри — непривычно элегантен в черном костюме; и не потому, что на их пальцах красовались золотые ободки (с гравировкой на внутренней стороне). Каждый, кто слышал, как эти двое произносили друг другу брачные клятвы, поверил — всей душой — что Война закончилась: лишь теперь. Ибо ничто не вправе разрушить этот союз.
Присев наконец за свободный столик в стороне от площадки для танцев, Гермиона украдкой сняла туфли и с наслаждением пошевелила затекшими пальцами.

— Ну как ты? Устала? — этот голос просто нельзя было спутать ни с чьим другим. Гермиона невольно улыбнулась и подняла глаза на Луну: та протягивала ей затейливо украшенный бокал. — Угощайся. Что-то фруктовое...

— Есть немножко. Каблуки высокие... — Гермиона благодарно кивнула и взяла коктейль.

— Очень красивые туфли, — похвалила Луна, присаживаясь на стул и рассеянно озирая танцующих: в центре кружились Рон и Габриэль — словно соревнуясь с новобрачными по части лучезарных улыбок. — Ты вообще самая красивая подружка невесты из всех, кого я видела, — она серьезно оглядела Гермиону и кивнула собственным мыслям: — Прямо как слизеринка...

«Ты будешь самой красивой подружкой невесты, Грейнджер...»

Чуть покраснев, Гермиона ошарашенно осмотрела свой наряд и вынуждена была согласиться: шикарное темно-зеленое платье с открытым плечом. Джинни зашлась в восторге, когда они его нашли: себя в нежно-розовом она увидела цветком, а Гермиону в зеленом — стеблем. По мнению Джинни, на дорожке, ведущей к беседке, они смотрелись потрясающе. Гермиона потрогала серебряный кулон на шее: сегодня она впервые решилась надеть подарок Малфоя. И ее мерцающие туфли — она никому не сказала, что в них напоминает себе Золушку на балу, — все равно никто здесь не знает этой сказки... «А вот Драко, может, и понял бы, — подумала она неожиданно, — надо спросить его...» Зеленое с серебром: действительно — в лучших традициях Слизерина... а она даже не заметила, если бы не Луна.

— С-спасибо, — пробормотала она, отпив коктейля, и поинтересовалась: - А много ты видела подружек?

— О, только на свадьбе тети — я правда была еще маленькой, и у Билла и Флер… — не смутилась Луна, рассмешив Гермиону. — Хорошо, что сегодня можно не бояться атаки Пожирателей, правда? — в меланхоличный голос вплелась нотка горечи.

— О да... — Гермиона вспомнила ужас, обуявший ее на свадьбе Билла и Флер: с того дня и начались долгие скитания в поисках крестражей... и были егеря и Малфой-мэнор. Нет, она не будет сегодня об этом вспоминать — и Луне не даст. Но та опередила ее неожиданным вопросом:

— А он не предлагает тебе выйти замуж?

Гермиона поперхнулась коктейлем.

— Кто?..

— Хозяин черного филина, — легко ответила Луна, по-птичьи склонив голову к плечу.

— Э-э... нет. Пока нет, — растерянно ответила Гермиона, снова бессознательно вцепившись в маленький серебряный фиал на груди.

— Ничего страшного, — ласково сказала Луна, наблюдая за ее нервными пальцами. — Это он тебе подарил?

Гермиона беспомощно кивнула, молча глядя на подругу, чьи удивительные лучистые глаза, казалось, видели ее насквозь.

— У тебя все будет хорошо, — убежденно заверила Луна, — точно будет: я чувствую.

И Гермионе так захотелось ей поверить, что заныло в груди.

«No second chancе...»

Драко сидел у камина, закутавшись с ног до головы в шерстяной плед; на столике рядом стояла бутылка коньяка и кофейник: к алкоголю он едва притронулся — добавил немного в кофе, чтобы согреться. Нарцисса спала под успокоительными наверху. Он только что вернулся из семейного склепа, проторчав там полдня: там ему было проще и спокойнее. Можно было водить пальцами по выбитым в плите буквам и молча продолжать бесконечный разговор с отцом: он не прекращал его ни на минуту, с тех пор как увидел Люциуса мертвым.
Поездка в Азкабан в сопровождении двух министерских крыс и аврорской шавки — как будто Драко, лишенный магии, мог что-то противопоставить им троим, — прошла как во сне. Нелепые вопросы, чужие голоса, какие-то истрепанные бумажки, требующие его подписи — все это он помнил смутно. Отчетливо врезался в память лишь профиль отца: заострившийся нос, тонкие синие губы, длинные сомкнутые ресницы — он что, больше никогда не увидит его глаз?..
Краем сознания Драко уловил фразу «разрешение на выдачу тела»: они хотели запретить ему похоронить отца там, где положено?! Ярость полыхнула и улеглась, издохнув, на дно души: никто не думал возражать, его успокоили и сопроводили до мэнора, держась с опаской, словно он буйнопомешанный.
Драко не разрешил закрывать гроб и всю дорогу держал холодную руку отца в своих ладонях, пытаясь согреть — хоть немного, — но безуспешно. Сохранить присутствие духа ему помогла Нарцисса: он боялся, что она снова впадет в полукоматозный ступор, и этот страх удерживал его на поверхности, не давая захлебнуться отчаянием.

Когда погребение было закончено, и давящиеся рыданиями эльфы закрыли могилу мраморной плитой, Нарцисса, опустившись на колени, положила на нее несколько багровых — почти черных — роз и беззвучно прошептала несколько слов. Из-под опущенных век, не переставая, струились слезы: она плакала с того дня, как министерская сова принесла в мэнор беду, и Драко всерьез беспокоился за ее рассудок. Но нет — она была в здравом уме, просто не могла остановить слезы: похоже, они будут литься, пока не иссушат ее до костей.

Все это было в четверг, а пятницу Малфой провел в склепе: Нарцисса, безропотно напившись снотворных зелий, спала в своей голубой комнате, а он был не в силах находиться в доме. Ему казалось: сидя у мраморной плиты с именем отца, он почти рядом с ним. Что, может быть, если он просидит здесь сутки, двое, трое — сколько нужно, — то отец войдет в дверь, шурша мантией: статный, стремительный, блестящие волосы лежат на плечах... Войдет и улыбнется ему — ласково, как прежде, — и положит на плечо теплую руку.
Снаружи почти стемнело, когда в дверь робко поскребся эльф, окликая хозяина дрожащим голоском. Драко с трудом поднял тяжелую голову и безразлично отозвался:

— Входи, Тоби.

Эльф осторожно просочился в склеп и замер у порога.

— Молодой хозяин будет ужинать?..

Драко смерил дрожащего Тоби тяжелым взглядом:

— Я теперь единственный хозяин, Тоби. Постарайся запомнить, — с этими словами он поднялся с колен, поморщившись, — ноги совершенно онемели, — погладил холодный мрамор и медленно покинул склеп, не глядя на сжавшегося эльфа. Отец не вошел, не улыбнулся и не похлопал по плечу. И этого не будет никогда.

Утро субботы наступило — как бы он ни желал иного. Солнце немилосердно резало глаза даже сквозь закрытые веки, и Малфой застонал сквозь зубы, накрывая лицо ладонями. Вокруг царила тишина: Оскар, очевидно, сторожил болезненный сон матери, а портрет Снейпа молчал с самого визита министерской совы. Драко попытался было вернуться в сон, но у окна раздался знакомый шорох, заставив его вздрогнуть от ощущения дежавю...
И правда: на подоконнике ерошила перья незнакомая пестрая сова — с конвертом, запечатанным красным сургучом.

* Blackmore's Night — «No Second Chance» (1997)

---