Я буду скучать. Это были те три слова, которые крутились у меня в голове недолгие пять минут, что меня везли с палаты в операционную.
Я буду скучать по многим вещам. По тому, что больше не смогу в любое время дня и ночи прикоснуться к уже неотделимой части меня. По тому, что больше не буду видеть каждый раз в зеркале так нравившееся мне отражение. По тому, что больше не смогу проводить каждую секунду дня не одна. По тому, что больше не буду чувствовать ее защиты.
Но раз уж я лишаюсь стольких вещей, значит должна получить что-то намного более значимое?
И у меня нет ни единого сомнения по поводу ответа на этот вопрос. Потому что он может быть только один. И этот ответ да. Короткое, простое, но безоговорочное да.
Джейн была рядом. Все это время. Она пришла рано, даже не знаю, сколько это было времени. Тогда я еще спала. Девушка смеялась надо мной, говоря, что она на моем месте не за что не смогла бы спать в ночь перед этим событием. Ей казалось странным то, что я не волновалась, что я не боялась.
Но почему-то мне не было страшно. Почему-то я не беспокоилась. Почему-то я не хотела оттянуть время хотя бы еще на один жалкий час. Я просто неподвижно лежала, пока странно большая группа людей, находящаяся в операционной, что-то делали на столах, со мной или приборами.
Уже несколько минут я не могла чувствовать почти все свое тело. Уже прошло несколько минут с тех пор, как врач закрыл от моего взгляда живот, пообещав, что когда настанет тот самый момент, он обязательно позволит мне смотреть. Уже прошло несколько минут с того момента, как, кажется, я перестала чувствовать не только половину своего тела, но и вообще какие-либо эмоции.
Попыталась вспомнить мечтала ли я об этом моменте, но все мои попытки были тщетны. Я даже не могла сконцентрироваться. Я знала, что сейчас происходит что-то важное, но мои мысли были рассеяны.
Меня пугало то, что я не знала чего ожидать. Заплачет ли она? Или может, будет молчать?
Меня пугало то, что я не знала, как все будет дальше. Справлюсь ли я? Или может, придется просить помощи?
Меня пугало то, что я, увидев ее, сломаюсь. Будет ли мне больно смотреть на нее? Или может, приятно?
- Белла, - меня позвал голос. Так быстро?
Я попыталась остановить взгляд на одном месте. Но у меня не получалось сфокусироваться. Глаза закрывались, но я не хотела спать. Просто веки были тяжелыми. И у меня не было сил бороться.
Но я боролась и, борясь сама с собой, я все пропустила, а может оно даже и к лучшему.
Потом я видела, как доктор приложил к моей груди маленький, сморщенный комочек, от которого исходили странные звуки. Это не был плачь, они были похожи на тихие, еле слышимые всхлипы.
Мне так хотелось протянуть руку и коснуться ее впервые. Но наверно я была слишком медленной, потому что в следующий раз, когда я приоткрыла глаза, мое чудо было в руках медсестры, а доктор вернулся на прежнее место.
Взгляд сам по себе, не отрываясь, наблюдал за движениями, может молодой девушки, может женщины, а может уже взрослого человека.
Перед глазами все плыло, и они болели. Смотреть было неудобно. Но я боялась оторваться.
А когда через пару минут я услышала тоненький плачь младенца, незамеченно закрытые мной глаза снова распахнулись, а сердце бешено забилось в груди. Глаза снова жгло.
Я попыталась что-то сказать, но почему-то не получалось. Потом ребенка снова не было слышно. Кажется, сама я успокоилась, но сердце продолжало свой учащенный темп.
- Успокойся, - я не видела лица, но голос принадлежал молодому человеку, - все в порядке, так надо.
Я не могла поверить тому, что слова, произнесенные незнакомым человеком, так повлияли на меня. По телу прошлась волна спокойствия, работа сердца замедлилась, и предательски тяжелые веки закрылись сами по своей воле. Помню, подумала, что у меня ничего не получится.
В следующий раз, когда я открыла глаза, то была одна в какой-то палате. Сколько было или прошло времени, я не знала. Мне только очень сильно хотелось пить, и было невыносимо больно всему телу.
Где? Не знаю. Мне было невозможно определить или узнать место своего нахождения.
Снова закрыла глаза. Хотелось обратно. Туда, где никого не было.

На моих губах улыбка. На его губах слова обиды и осуждения. В моих глазах счастье. В его глазах слезы.
- Глупая, - больше он ничего не произнес.
- Да, я знаю, - смеясь, отвечаю я.
- Глупая, - снова повторяет он. Сколько раз он говорит мне это за последние несколько дней?
- Знаешь, если ты так и будешь повторять это слово, я могу и поверить. Что-то типа самовнушения.
Папа рассмеялся.
- Я рад, что ты уже шутишь, Белла, - искренне говорит он.
- Да, я знаю, - виновато отвечаю я.
Отец вздохнул, протянул мне руку и помог подняться. Через секунду я была в его нерешительных объятиях.
- Ты же теперь всегда будешь такой? – Шепчет он мне в волосы.
- Да, - обещаю я, зная, что вру.
- Ну, тогда иди, тебя ждет первое пеленание, - смеется он и отпускает со своих объятий.
- Ждет, - почему-то стесняясь, говорю я, - а ты не хочешь с нами?
Так страшно услышать его ответ…
- Очень хочу, - взволнованно отвечает он и начинает искать что-то в сумке, - я камеру купил, забыл раньше сказать, - он улыбается, - вот хотел тогда заснять тебя последний раз беременной.
Почему-то становится так жалко и так обидно, и мне не удается скрыть выступившие слезы.
- Папа, прости, - казалось, сейчас на меня нахлынет волна рыданий, - я сожалею, что солгала тебе.
- Ничего, - он гладит меня по волосам и целует в лоб, - ты слишком хорошо знаешь своего старика, ты беспокоилась обо мне, - он улыбается, - ты заботилась обо мне.
- Да. Точнее эти цели были у меня на уме, когда я врала тебе, - я улыбаюсь сквозь слезы и больше ничего не говоря, беру его за руку и веду в свою палату.
Возле стола, с крохотным человечком в руках, уже стоит улыбающаяся женщина. Она радостно здоровается с нами и шутливо подгоняет. Папа принимает всерьез ее угрозы и быстро берется за свое дело, как он назвал это - запечатление каждого мгновения жизни его маленькой внучки. Его маленькой Нилы.
Я с улыбкой на губах подхожу к столу и внимательно наблюдаю за тем, как женщина аккуратно кладет моего человечка на стол, потом ловко разворачивает пеленку и дает волю ребенку.
Можно сказать, что это первый раз, когда я вижу свою дочь, до этого я всегда была в слишком плохом состоянии, чтобы действительно увидеть ее.
И почему-то вместо ожидаемого счастья, нежности, заботы, любви я чувствую только испуг. Дикий испуг. Невероятно сильный испуг за лежащего передо мной ребенка.
Я не знаю, почему чувствую испуг. Это пойму позже. Но я знаю, почему не чувствую ожидаемых эмоций. Да все просто. Потому что они для меня уже настолько привычны, что, кажется, я с ними не разделима. Они стали моими постоянными спутниками еще с того самого момента, когда я поняла, что стану мамой.
Раньше я думала, что и испуг мне знаком. И даже решила, что знала, почему испытывала его. Но нет. Тот испуг, настоящий, который я чувствовала сейчас, был намного сильнее того, другого.
И мне действительно стало страшно. Сегодня, сейчас, именно в эту секунду.
С широко открытыми глазами, приоткрытым ротиком и расставленными в стороны руками и ногами лежало что-то такое маленькое, хрупкое и беззащитное.
Не знаю, что кроха делала, но, кажется, она пыталась двигаться. Ее тоненькие ручки, казалось, никак не были присоединены к телу. Она все шевелилась, шевелилась и шевелилась. А я стояла, смотрела с испугом и со страхом ждала того момента, когда что-то произойдет. Но я знала, что сперва случится что-то со мной, прежде чем я позволю чему-то произойти с дочерью.
Я наклонилась и все еще побаиваясь, взяла ее в руки, аккуратно и так осторожно. Она замерла. Я развернулась и встретилась глазами с взглядом отца, кто держал в руке включенную камеру.
Он улыбнулся такой широкой и ободряющей улыбкой.
Я чувствовала как мои руки стали крепче держать Нилу, как я прижала ее еще ближе к себе.
И тогда я произнесла то, что боялась сказать больше всего.
- Я так напугана, папа, - мой голос дрожал, - так напугана.