Глава 83

Я смотрю на кусок мяса. Так я теперь думаю о кабане. Мертвый кабан – это только мясо и ничего больше. Впрочем, в моих же интересах думать, что живой кабан – это тоже кусок мяса, только немного более подвижный. Если я хоть на минуту допущу, что у зверя была душа, мне придется задавать себе слишком много лишних вопросов. Поэтому только мясо. Ничего больше. Жесткие волокна, прочные кости, гибкие сухожилия, эластичные хрящи. Все вместе упаковано в толстую кожу с жесткой шерстью. Кабан может бегать, нападать, может испытывать боль, но он неразумное существо. Я не хочу считать себя убийцей. Удивительное желание, учитывая то, что было в ангаре. Но я ведь не знаю наверняка, убила я кого-нибудь или ранила. Знаю лишь, что стреляла и пули заставляли холодный воздух звенеть, как огромную стальную струну. Тонкая стена из отговорок и оговорок удерживает мой разум в пределах безопасной территории. Все, что за стеной, грозит ему гибелью. Один шаг до безумия – это гораздо проще, чем можно себе вообразить. И гораздо ближе. Я просто стою и жду, когда произойдет катастрофа. Отшатываюсь, сгребаю из сухого песка защитные барьеры, а потом смотрю, как песчинки неумолимо расползаются обратно. Но рано или поздно я сделаю свой последний шаг. А пока я все-таки неумело сгребаю песок.

- Когда убийство войдет в привычку? - спрашиваю у Эдварда.

- Если, - он интонацией выделяет это слово, - убийство войдет в привычку, значит, тебя саму нужно будет убить. У нормальных людей убийство не входит в привычку. Тем более у женщин. Их предназначение давать жизнь, а не отнимать.

- Почему же ты не убил себя? Или я должна поверить в то, что убийство тебя все еще шокирует?
- Я говорил тебе, что не люблю убивать.

- Вот только ты говорил, что любишь доводить людей до самоубийства. Не вижу особой разницы.
- Не люблю, но иного средства от безумия я не нашел.

Я не спрашиваю, как можно исцелить разум, совершив убийство, кажется, я все еще не готова этого понять.

Покончив с заматыванием ног и подобрав оружие, мы трогаемся в путь. Не могу даже вспомнить, когда в последний раз мне пришлось столько ходить. Да еще по дикому лесу, где легко сломать шею и трудно найти дорогу. Я просто не слишком люблю природу, а природа не любит меня. Но если от моей нелюбви ничего не меняется, то от пакостей, подстраиваемых мне флорой, есть реальный вред. Мало того что каждая ветка норовит дать по морде, а каждый корень подвернуться под ногу, так еще этот тревожный шум, вызывающий нервную дрожь, как будто за густой стеной зелени засела целая армия врагов. Впрочем, где-то она, эта армия, засела, и я не думаю, что так уж далеко.

И что будет, когда она, бросив наблюдательные позиции, выйдет из оцепенения и настигнет нас? Я не очень хочу это знать. То есть на практике не хочу абсолютно, но в теории мне любопытно. Все это часть мира, в который я попала, и мне теперь в нем жить. Его мелкие хищники и их повадки.

Эдвард выглядит спокойным, он шагает так четко и уверенно, будто идет не по лесу, а по коридорам Букингемского дворца. Подумав, решаю, что я сама иду, словно через нескончаемую череду дворцовых покоев. Но в отличие от Эдварда, я ни фига в них не ориентируюсь. Я все время то забираю вправо, то спотыкаюсь. Автомат оттягивает руки, второй бьет по спине, и мне кажется, что синяки на заднице неизбежны. Хочется выкинуть оружие, мне кажется, от него не будет толку. С другой стороны, еще неизвестно, как все обернется и как я буду чувствовать себя, выходя с голыми руками против толпы мафиози. Тяжело дыша и заставляя себя не падать, я упрямо тащу автоматы дальше. Возможно, все мои мучения оправдаются и спасут мне жизнь. Однако не уверена, что хочу этого. В смысле, не уверена в том, хочу ли снова стрелять. Вопроса, хочу ли я жить, у меня с недавних пор не возникает. Я вспоминаю взгляд Эдварда, припоминаю, как билось под кончиками пальцев его сердце. Повторяю его слова и верю в то, что он меня не бросит. Я тоже его не брошу. Что бы ни притаилось в будущем, только цепляясь друг за друга, мы сможем устоять. Смогли бы. У нас есть крохотный шанс. Не такой, как выиграть в лотерею или выжить после попадания под грузовик. Нечто более призрачное. Нечеткое, как мысли, застрявшие в голове на границе сна и яви. Наш шанс – это капли тумана, и солнечные лучи легко могут его уничтожить.

- Эдвард, - после пяти или шести часов быстрой ходьбы я чувствую, как пересохло горло, и даже самые обычные слова обдирают его, причиняя боль. - Ты знаешь, куда идти?

- Нет, я же раньше здесь не был. Главное, придерживаться выбранного направления.
Не очень меня такой подход радует. Есть шанс, что направление в итоге окажется неверным. Собственно, оно с одинаковой долей вероятности или станет нашим спасением, или нашей погибелью. И нет причин идти в эту сторону, мы можем двигаться в другую. В любую сторону.

Еще через полчаса жажда становится нестерпимой. У меня во рту почти что пустыня, не хватает песка и караванов. Хотя есть ощущение, что пара верблюдов там-таки ночевала. Остановившись и сбросив второй автомат на землю, я кое-как довожу до сведения Эдварда, что устала и хочу пить. Получается далеко не с первого раза. Порой и говорить бывает тяжело. Эдвард на мои возмущенные хрипы и стоны никак не реагирует. Обернувшись на ходу, он говорит, что нужно пройти до темноты возможно большее расстояние. Стоя на месте, я лишь повышаю свои шансы на смерть. Не будь у меня этой ужасной жажды, я бы сказала ему, что у любого человека шансы умереть равны ста процентам из ста. Вопрос лишь в том, как быстро все произойдет.

- Я верю в тебя, Белла.
Его простые слова наполняют меня силой. Внутри словно прорывает плотину, и неизвестные мне резервы, копившиеся где-то в глубине тела, вырываются наружу, заставляя каждую клетку наполниться энергией. Я быстро переставляю ноги и даже перестаю замечать тяжесть автоматов и запасных рожков с патронами. До самого наступления темноты, когда мир вокруг постепенно окрашивается в траурный цвет, я не ощущаю усталости и молча следую за Эдвардом. Мне кажется, я даже стала двигаться более ловко и меньше задевать кусты и наступать на сухие ветки.
Лес больше не выглядит, как воплощение ада, деревья перестали быть моими врагами, объявившими кровавую войну. Как ни удивительно, попав в переплет и оказавшись в незнакомых дебрях, можно испытывать счастье, если рядом есть тот, кто в тебя верит, и тот, в кого веришь ты.

Когда, разведя небольшой костер в земляном углублении и соорудив сверху навес так, чтобы издалека огня не было заметно, мы садимся рядом и греем потерявшие от холода чувствительность пальцы, я представляю, что мы с Эдвардом – последние живые люди на сотню миль вокруг. Что, возможно, во всем мире не осталось больше никого. К сожалению, мир не собирается вымирать и за границами леса нас ждут десятки, а может быть, сотни врагов и просто тех, кто готов убить ради минутной выгоды. То, к чему мы так стремимся и что кажется спасением, напротив, станет нашим персональным адом. С другой стороны, невозможно прожить жизнь в лесу, построив хижину и добывая пропитание охотой в чаще. Это очередная ступень на лестнице испытаний и я должна ее преодолеть. Несмотря даже на то, что не знаю, куда эта хренова лестница ведет. Вверх или вниз.

- У тебя вид задумчивого палача, - говорит Эдвард. Он придвигается так близко, что его губы почти касаются моей щеки, а теплое дыхание обжигает кожу, контрастируя с ночной прохладой. И хоть в словах Эдварда нет ничего романтического, все мои внутренние органы скручивается в тугие узлы, а по телу пробегают мурашки.

- Думаю, что буду делать, когда эта хренота закончится, - я намерено добавляю в ответ грубость, стараясь скрыть за примитивными низкими словами охватившие меня трепет и возбуждение. Голос звучит ровно и даже равнодушно. Я как актриса на сцене – всего лишь играю роль и не позволяю единственному зрителю увидеть то, что спрятано за маской посредственности. Однако Эдвард не собирается останавливаться на полпути и довольствоваться только тем, что выставлено на поверхности и я хочу ему показать. Его взгляд, как острый скальпель, взрезает тонкий покров наигранности и лжи, обнажая кровоточащую изнанку сущности.

- У Беллы наконец появились конкретные планы? - он ненадолго отстраняется, позволяя мне перевести дыхание и в самом деле подумать о будущем.

- Виктория хочет получить тот кокаин, что Чарли украл у нее или у тех людей, на которых она работала.

- О Виктории не думай. Я больше не собираюсь с ней играть в догонялки, - тон Эдварда меняется, становится более холодным и злым. Каждое его слово как будто застывает в чистом лесном воздухе, вплавляется в черный гранит ночи. - Держать при себе змею иногда полезно, это позволяет избавиться от скуки. Но змея остается змеей, и когда она укусит, ее нужно убить.

- Почему было не убить ее до того? Ты чуть не опоздал, и Виктория едва не одержала победу.
- Ненависть к Виктории и желание превзойти Элис – все, что позволяло мне удерживать свой разум на плаву, не давать ему погрузиться в темные воды безумия. Теперь мне в любом случае есть ради чего жить.

Оранжевые и золотые блики костра, черные тени причудливым узором ложатся на бледное лицо Эдварда. За то время, что Виктория держала его в ангаре, оно стало более жестким, черты заострились, приобретая скульптурную четкость, характерную, скорее, для мертвецов, чем для живых людей. Если бы не свежие раны, покрытые тонкой корочкой застывшей крови, можно было подумать, что передо мной мраморная статуя. А так Эдвард больше похож на зомби. Всклокоченные грязные волосы и огромные глаза, которые в равной степени отражают пламя небольшого мирного костра, дающего скудное тепло, и всполохи бушующего внутри огненного смерча, не несущего ничего, кроме смерти.

Если мы выберемся, Виктории придется нелегко. Она получит то, что давно заслужила. Но понимая это, я тем не менее испытываю странный дискомфорт и отвожу взгляд. Меня и восхищает, и пугает решимость Эдварда, его безумие без определения «почти». Я хочу, чтобы Виктория страдала так же, как страдала каждая из тысяч ее жертв. Но мне противно представлять, как все это проделывает с ней мистер Садист. Его идеальные руки по локоть в ее напитанной ядом крови.

- Но я не собираюсь возвращаться к наркоторговле. Это грязное занятие.
- Ты позволишь разбираться со всем этим мне? Ты считаешь, я справлюсь?

- Ты способна справиться с большими трудностями, чем думаешь. За годы своего бездействия ты накопила достаточно энергии, пора дать ей выход.

Неожиданная похвала отзывается жгучим румянцем на щеках и волнами счастья омывает уставшее сердце. Я с трудом могу принять безграничную веру мистера Садиста в меня. Поверить, что он видит наконец во мне личность, а не личинку насекомого.

- Белла, - он ласково берет меня за руку. Как-то слишком. Мой разум говорит, что за этим не может последовать ничего хорошего. В лучшем случае меня ждет нечто, сбивающее с ног, в худшем – смертельный удар.

Эдвард долго молчит. Так долго, что вселенная успевает состариться на целую вечность, а звезды у нас над головами умереть, хотя их свет еще сотни лет будет метаться в безжизненном мраке космосе и сиять сотням тысяч влюбленных пар. И как жаль, что мы не такая же парочка, пришедшая в городской парк на свидание. Наши сплетенные пальцы выражают гораздо больше, чем просто привязанность и увлеченность. Без слов, через тонкую энергию, мы обмениваемся нашими мыслями. Такими хрупкими, что если заключить их в броню из слов, они задохнутся или растают. Только вплетая нити боли, сомнений, вожделения и любви между струн холодного воздуха, мы можем попытаться дать себе волю, можем наконец не скрывать правды.

Мгновения исчезают. Их горько-сладкий привкус тает на языке. Тело наполняет тяжесть. Совершенно неправильная. Не тянущая вниз, а поднимающая надо рваной линией древесных крон. Вырывающая душу из тела. С надрывом. Со скрипом. С треском стягивавших кровавые лоскуты ниток. Все выше. К обещающему воплотить мечты свету, быть может, давно умерших звезд. Которые мертвы, но продолжают жить и давать надежду. Таким, как мы – живым, но опустошенным.

Эдвард не говорит, что мы навеки будем вместе. Он обещает только то, что в силах выполнить: убить Викторию, не лезть в торговлю порошком. Он не говорит «я тебя люблю». Честно признается, «я не хотел тебя любить» и добавляет «жаль, что уже поздно». Так я понимаю странную вещь – отрицая, тоже можно признаваться.

Огромное напряжение выматывает Эдварда, лишает последних сил. У него снова открывается одна из ран, и в тусклом свете костра красная кровь кажется черной и густой. Словно Эдвард шутки ради намазался дегтем. Тяжелые капли стекают между моих пальцев, когда я пытаюсь осмотреть глубокий порез – края воспалились и похожи на выпуклую линию гор. От каждого моего прикосновения Эдвард раздраженно шипит.

- Не нужно, я сам могу с этим справиться.
- Я знаю. Но разреши помочь.

Его глаза прикрыты, дыхание становится прерывистым, теряет четкий ритм, как будто Эдвард больше не в состоянии управлять собственным организмом.

- Хорошо, - на секунду он поднимает веки и смотрит мне в глаза. Не скрывает боли. Не просто позволяет помочь, а признает, что ему нужна моя помощь.

В темноте нахожу сумку и достаю автомобильную аптечку. К счастью, это аптечка из автомобиля бандитов. И пусть эти парни до последнего верят в крутизну и бессмертие, но при этом возят с собой больший набор препаратов, чем обычные автолюбители. А еще шовный материал и иглу. Они явно были готовы получить ранение.

Дав Эдварду анальгетик, я поливаю салфетку обеззараживающим раствором и старательно вытираю руки. Еще одной чистой салфеткой обрабатываю рану. Все это время пытаюсь найти в глубине своего разума детские воспоминания. Оставленная Рене под наблюдение одной из подруг – медсестры – я смогла побывать на ее рабочем месте и понаблюдать за работой больницы с нового для себя ракурса. Поскольку тогда я еще не боялась дать волю мечтам, то стоило мне увидеть собранных, уверенных в себе врачей и санитаров, как я сама захотела стать одной из них. Захотела спасать людей, облегчать страдания тем, кого нельзя спасти, и помогать родственникам принять потерю. Чтобы я не мешала и не попала в неприятности, один из дежуривших хирургов, молодой ординатор, показал мне, как накладывать простейшие швы, и, к моему неуемному восторгу, разрешил отрабатывать навыки на манекене. Полдня я увлеченно делала стежки, так что забыла про жажду и голод, и в итоге у меня неплохо получилось.

Говорят же, память тела крепче памяти мозга. Я очень на это надеюсь. Все мои надежды на то, что руки не будут дрожать и правильно воспроизведут нужные для спасения Эдварда действия. Чтобы меньше нервничать, пытаюсь представить, что передо мной манекен. Резиновая кукла, которая не чувствует боли. Но передо мной живая страдающая плоть. Рана Эдварда не похожа на ровный разрез, на котором легко отрабатывать хирургические навыки. Каждый раз, когда жало иглы, преодолев сопротивление тканей, погружается в кожу, я ощущаю, как напрягаются мои мышцы, а тело замирает в ужасе от того, что я делаю. Как замирает сердце от понимания, что я причиняю Эдварду боль. На то, чтобы сделать шесть неровных стежков, у меня уходит минут десять. Возможно, больше. Я пытаюсь вести отсчет, но все, о чем могу думать, это о своей роли гуманного палача.

Убрав иглу, прикладываю к ране салфетку и заклеиваю пластырем. Скрытая плотным белым волокном, она не выглядит ни страшной, ни опасной. Однако стоит закрыть глаза, и я вновь вижу рассеченную кожу, неровные воспаленные края, сочащуюся из глубины темную кровь. Используя остатки бинтов, салфеток и мази, обрабатываю остальные, менее значительные порезы.

Почувствовав, что я закончила, Эдвард открывает глаза и полубезумным, затуманенным болью и лекарством взглядом, осматривается по сторонам. Подумав, отдаю ему часть оставшейся воды, лишая себя возможности хотя бы на пару секунд приглушить жажду. Но Эдварду эти несколько глотков ледяной, чуть мутноватой жижи, нужны больше. Таким образом, сделав все, что было возможно, я занимаюсь костром. Подбрасываю сухих, не дающих дыма веток, и молча смотрю, как пламя жадно набрасывается на новое жертвоприношение.

- Не переживай.
Из-за того, что Эдвард плавает на границе между реальностью и забытьем, его слова звучат как-то странно. Плавные, растянутые, никак не связанные с тем напряжением, что мешает мне дышать и крепко держит в своих оковах.

- Я не собираюсь умирать раньше, чем увижу, - он замолкает. Превратившись в неподвижную скульптуру и боясь за случайным шорохом не расслышать его слов, я жду. И в голове звенит та же пустота, что окружает нас со всех сторон. - Я не собираюсь умирать раньше, чем увижу, как ты просыпаешься.

Сначала я думаю, что он бредит. Ведь мы только этим утром проснулись вместе. До меня не сразу доходит смысл, скрытый в ужасно простой фразе. Огромный смысл, спрятанный в гигантских паузах между словами. Ясно, что Эдвард имел в виду нечто большее, чем попытку не замерзнуть в лесу ночью. Сообразив наконец, что у него не хватит сил сказать больше, я закрываю глаза и, отключив разум, позволяю поработать воображению. Представляю светлую комнату, принизанную теплом и запахом кофе. Падающие сквозь оконное стекло лучи утреннего света. И на лице Эдварда – не безразличие или уродливая гримаса боли, а нежная улыбка. Золотые искры, вспыхивающие в его глазах. И... мысль обрывается, оставаясь на берегу реальности в тот момент, когда мой разум уносит в бурлящее море сновидений.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr