«Позор! Едва ли любят хоть кого-то, кто губит сам себя во цвете лет!» - чудесное высказывание. Чудесное, красивое, безвременное, а главное точное, прицельное – прямо по мишени. И никто, никто не решится поспорить с великом драматургом Уильямом – разделят его мнение, примут его философию, восхитятся четверостишиями и с непередаваемым удовольствием вернутся к своей «праведной» жизни: галлонам спиртного и полупрозрачным шприцам с тоненькими иголочками.

Невероятно просто судить о ком-то, не представляя на его месте себя.

Невероятно просто, закинув за плечи отголоски уважения к кому-то и сомнений «а верно ли?», творить одному себе известное правосудие, заставляя даже камни подниматься в воздух.

Конечно, это неправильная позиция. И, конечно, никто добровольно не подставится под твою руку, если не желает порвать с жизнью, которую так ценит.

Да и не на каждом ли углу в современном мире нам твердят, что человек сам вершит свою судьбу? Он решает, он делает, он думает… от его денег, успеха, связей зависит судьба мира. А от особо выделяющихся персон – и судьба планеты.

Однако я, что к первым, что ко вторым, никогда на свете бы себя не причислила. У меня не было благородной цели спасти землю, защитить униженных, расквитаться с обидчиками невиновных и накормить, напоить всю несчастную, страдающую от засухи Африку…

Я не желала стать вторым Колумбом и открыть Новый Свет. Я не желала усовершенствовать свои знания настолько, чтобы сделать то, что никому не удавалось, превратив плоские цифры в объемный, потрясающий по структуре аппарат: компьютер.

Не было даже более прозаичных, более реальных желаний: новой «BMW» X7, квартиры на Манхэттене, собственной кофейни с замысловатым названием «Раздробленные зерна» и уж тем более чего-то вроде нескончаемых зеленых бумажек, сыплющихся с неба по щелчку пальца.

Нет. Ни в коем случае.

Я хотела всего-навсего не спать в большой и пустой кровати с хрустящими простынями и ворохом никому не нужных подушек, всего-навсего забыть про молнии… про молнии, про гром… и чтобы было кому на завтрак пожарить яичницу, а апельсиновый сок не стоял комом в горле. Не быть в одиночестве хотела. Этого было слишком много, да? Из мелочей порой, как говорят, складываются куда более крупные выигрыши, чем изначально дозволено.

Впрочем, рассуждения и фантазии – это пустое. Философия еще никому в жизни не помогала, тем более праздная. Мне впору (если и дальше пойдет такими темпами) подавать документы в университет сей направленности. Быть может, там мои мозги промоют и сделают с ними то, что так и не удалось Рональду… что он хотел с ними сделать, но пожалел времени. И денег.

Не имею ни малейшего представления о будущем, да и, собственно, не хочу ничего знать. У меня были сутки, чтобы смириться с текущим положением вещей, и те же сутки, слава богу, чтобы выплакаться. К тому моменту, как подушки высохнут, я уже стану другим человеком. У меня получится.

Сейчас на часах половина седьмого вечера – час до того момента, когда нам следует прибыть в ресторан, и двадцать минут с начала сборов. У меня есть еще ровно столько же, чтобы закончить с макияжем и, каким-то образом извратившись, застегнуть молнию платья, как всегда оказавшуюся сзади, между лопатками.

Я стою, опустив руки по швам и глядя в зеркало ванной. Большое-большое, как в сказках, в половину стены – только верхней ее части. С прозрачной, ровной поверхностью. С невероятно правдивым отражением внутри – меня самой как есть: с наполовину накрашенным левым глазом, отпечатком помады выше контура губ и еще не расчесанными, спутанными после долгих ванных процедур волосами. Положение не спасает ни пудра, призванная скрыть бледность лица, ни платье, как бы хорошо оно ни сидело.

Розмари говорила, что сегодня мне лучше выбрать что-то светлое, что-то по-настоящему весеннее, возможно, даже тоньше запланированного… из какой-нибудь воздушной ткани.

Но в ответ получила лишь молчаливо протянутое черное бархатное платье. Без просвета, без глубоких вырезов, с длинными рукавами и маленькими стяжками по всему переду – мой самый неприемлемый фасон.

Зато с туфлями она настояла, и мне пришлось согласиться – без каблуков меня и вовсе никто не увидит. Так что выбор был сделан в пользу полусапожек на шпильках – исключительно изящного вида, даже миловидного – привет женственности.

В этом арсенале мне предстоит провести три часа, втихомолку съесть предложенное меню и, приветливо улыбнувшись, гордо удалиться обратно в резиденцию под руку с отцом. Я ведь дала свое согласие, верно? Я безумно, безумно счастлива…

Медленно, опасаясь того, что пальцы не удержат кисточку, раскручиваю упаковку туши, наблюдая сама за собой в зеркало. Движения выглядят естественно — и то хорошо.

Один мазок, второй… ну вот, уже лучше. По крайней мере, нет той страшной симметрии, какую я уже двадцать минут наблюдаю по ту сторону стекла. Дело за малым: тени цвета маренго, темно-серый карандаш для контура и, разумеется, помада. Моя чудесная темно-красная помада: Джаспер называл ее «цветом соблазнительницы».

Черт!

Рука некстати вздрагивает, оставляя на коже возле скул некрасивую грубую полосу насыщенного черного цвета. Она, как факт самого собой разумеющегося, наплевательски глядит на меня, буквально принуждая зажмуриться.

Я чувствую, как начинают дрожать губы и, дабы не дай бог не испортить макияж окончательно, поспешно бросаю косметику на тумбочку. Выпрямляюсь, расправив плечи. Вздергиваю голову, запрокидывая ее назад, и часто, часто и спокойно дышу. Компенсирую недостаток кислорода, который обещает в скором времени перерасти всхлипы, если вовремя не принять меры.

А сознание издевается. У сознания нет принципа, что лежачих не бьют. Оно беспощадно.

«Ты предлагаешь мне жениться? – подскочившим на целую октаву голосом спрашивает Джаспер. Его брови изгибаются, глаза округляются, а музыкальные пальцы сжимаются. Сжимаются в два крепких кулака.

Я не знаю, как следует реагировать. Я боюсь сделать что-нибудь не так. Панически боюсь.

- Джаспер, я не доставлю хлопот…

Мужчина усмехается. Изумленно усмехается с лицом в крайней степени ошеломленным.

- Так ты серьезно?

Я прислоняюсь к стене, рядом с которой стою. Я хочу чувствовать, что при необходимости за спиной найдется опора.

- Это всего-навсего бумажка… я не стану ни к чему тебя обязывать.

Хейл улыбается. Широко-широко, так, что даже страшно. И делает шаг навстречу мне.

- Ты, видно, умом тронулась от своих докторов, Беллз, - нагнувшись прямо к уху, сообщает он, - другого объяснения здесь быть не может.

В груди щемит. В груди так больно щемит… я была уверена, я убеждала себя, что никогда больше не испытаю этого чувства. А теперь оно вернулось и снова здесь. Теперь оно в боевой готовности. С ним!

- Если бы у меня был другой выход, я бы не посмела, - тихо отвечаю ему, проглотив комок в горле. - Джаспер, пожалуйста, послушай меня…

- То время, что ты тратишь на просьбу выслушать, уже давно можно было пустить в оборот этих самых разговоров.

Я низко опускаю голову, прикрыв глаза. Всеми силами стараюсь сделать так, чтобы не заметил дрожи тела.

- Мне нужна помощь.

- Моя, разумеется, - он устало закатывает глаза.

- Твоя… мне не к кому больше идти, ты же знаешь, - я киваю. Я киваю, подтверждая его слова. Болит уже просто невыносимо. Болит уже везде.

- Эта фраза должна убедить меня решать твои проблемы?

- Джаспер…

- Изабелла, я не подписывал договоров и соглашений, по которым обязан взять тебя в жены, - фыркает мужчина, особо выделяя последнее слово. Едва ли не затаптывая его в грязь, от которой очисть, отмыть уже не выйдет.

- Я знаю…

- Если знаешь, так зачем говоришь ерунду?

Я стискиваю зубы, тщетно стараясь придумать, с какого еще фланга подойти. Сомнения и ужас от услышанного оставим на потом, сейчас имеются дела поважнее. Тем более, если они не решатся в мою пользу, вряд ли жизнь станет проще.

Представляю себе того невысокого, подтянутого не одной операцией старика с седой щетиной и косматыми бровями. В сером костюме и белой рубашке. В идеально, просто идеально вычищенных туфлях. С само собой разумеющимся платочком в левом кармане пиджака – как дань моде.

И этот образ очень четкий. Этот образ впервые, как никогда, меня пугает. Особенно если учесть, в каком виде и при каких обстоятельствах приходится обсуждать такую щекотливую тему. Пожалуйста, ну пожалуйста, только не замуж…

- Джаспер, - зову я, отчаявшись найти те самые правильные слова, способные хотя бы настроить его на диалог, - я тебя люблю… очень сильно люблю… и мне так…

- Противно, - перебивает он, дополняя, - мне. Сейчас. О господи, Изабелла, неужели у тебя хватило ума только на такую сентиментальность? Если это какая-то извращенная сексуальная прелюдия, мне не нравится игра. Давай лучше как раньше…

- Он хочет меня отдать! – не выдерживаю, вскрикнув и сморгнув слезы, - отдать замуж за старца, Джаспер!»

На этом нить нашего повествования прерывается. Совершенно обыденным, совершенно естественным образом, потому что я, глупо поддавшись эмоциям, начинаю реветь. И просить. И умолять.

А он предупреждал, что слабых не выносит…

В скором конце нашего разговора, подводящий итог всему и с трудом расслышанный из-за моей истерики, прозвучал ответ:

«Не делай меня крайним».

И синие глаза, в которых синева стала черной. В которой не осталось ни капли того, ради чего я бы пошла и в огонь, и в воду, и туда, куда еще ему заблагорассудится.

В ту секунду Джаспер окончательно меня бросил.

Я делаю последний, необычайно глубокий вдох и снова, как обычно поступают дети, упрямо забираю в руки кисточку туши. Поправляю немного испорченную линию, ватным тампоном стираю оставшееся напоминание о слабости. Немного румян, и ситуация стабилизирована. Никто следа и не заметит.

Затем тени – выверенными, точными движениями, без лишних мыслей (чтобы не разгребать последствий) на веки. Ровным слоем – они гелевые. Красиво, стоит признать, блестят.

После – помада. Часы ускоряются, сменяя цифры, и мне приходится пожертвовать еще тремя минутами дополнительного времени, дабы очертить контур губ.

В итоге, когда смотрюсь в зеркало, проверяя, все ли в порядке, как прямое напоминание моей нерасторопности в дверях появляется Розмари.

Ее короткое волнистое каре приглажено и выпрямлено, глаза подкрашены, а щеки так же тронули румяна. Наверное, за всю мою жизнь это самый сложный макияж, какой удавалось увидеть на ее лице. Видимо, Рональд велел. Видимо, для него сегодняшний день и вправду праздник.

- Иззи…

- Хорошо, - я без споров и возражений соглашаюсь, кое-как пригладив волосы – пусть думают, что это легкий эффект неопрятности, для особого шарма. Мне, в конце концов, не особо важно, что вообразит инвестор об этом вечере. Он сам решил жениться, так пусть мирится. От меня требовалось «да», и оно уже прозвучало.

- Ну конечно хорошо, - Розмари улыбается, когда прохожу мимо нее обратно в спальню, и легонько, чтобы ничего не испортить, похлопывает меня по плечу, - только одеваться нужно до конца.

И, тихонько усмехнувшись, застегивает мой многострадальный замок на спине.



Салон отцовского «Ролс ройса» светло-серый – именно тот оттенок, который я предполагала под пиджак старика-инвестора. Вдохновляющего в таких сравнениях, конечно, мало, но кого вообще волнует, что я думаю? Даже меня не волнует!

В любом случае, если бы я выбирала машину – а Ронни никогда бы не позволил это сделать, – предпочла бы что-нибудь черное. И внутри, и снаружи. Чтобы потемнее.

А у него наоборот, любовь к светлым оттенкам. Он, наивный, не понимает, что на светлом кровь видна куда лучше…

Мы добираемся до пункта назначения – роскошной «Эйфелевой башни», установленной на макете своего одноименного известного подлинника – сорок минут. В конце концов, дом за городом, туристов много, а пробки никто не отменял. И привилегированность машины вовсе не влияет на время, которое приходится провести в окружении «простых смертных». Хотя, я слышала, некоторые предпочитают передвигаться по паркингам, зачастую выходящим в две разные стороны улицы.

Впрочем, все это неважно. Все это так, мелкие неприятности. А когда Рональд в хорошем расположении духа, когда он доволен ситуацией и происходящим, кто станет заострять на них внимание?

Отец дважды за время пути оглядывается на заднее сиденье, отданное в мое полное распоряжение, и даже не хмурится, когда видит туфли, безбожно закинутые на дорогую кожу. Уверена, если шпилькой я порву ее, он даже не заметит.

- Достойно выглядишь, - хвалит, удовлетворенно улыбнувшись, - я рад, что ты так серьезно к этому относишься.

Я ему не отвечаю. Я, глядя в окно на проплывающие мимо небоскребы и горящие табло магазинов, думаю лишь о том, когда этот вечер будет закончен.

Больше всего хочу вернуться в свою постель, накрыться с головой одеялом и не отвечать на стук Роз в дверь, призывающий умыться, одеться, позавтракать – неважно, в сущности, что именно сделать.

Я опять хочу поплакать. Лечь, обвиться вокруг подушки и спокойно, с совершенно законным правом поплакать. И плевать, что только этим весь вчерашний день и занималась.

Я слишком хорошо помню лицо Джаспера – ошарашенно-разозленное, его беспрецедентное отвержение, все, что он сказал в то утро – до последнего слова. И пусть кто-то сетует на недолговечность человеческой памяти, пусть я не отличаюсь парадоксальной склонностью к запоминаниям, не забуду. Никогда не забуду. Вчера, в пять часов и тридцать шесть минут утра, у меня внутри стало пусто. Причем так, что никоим образом дыру уже не залатаешь…

Но «Ролс ройс», упрямый, как Рональд, едет дальше. Едет вперед, поворачивает, снова прямо, снова вверх по улице… у меня уже рябит в глазах от света рекламы.

Я прикрываю веки, устало откидываясь на подголовник сиденья. Сложив руки на коленях, то и дело переплетаю и обратно расплетаю пальцы – я выкрасила ногти в черный.

Начинаю жалеть о том, что не догадалась взять с собой таблеток от головной боли…



Бытует мнение, что чувство крайней ошеломленности может наступить лишь в результате нескольких судьбоносных событий – неважно, плохих или хороших, – но уж точно не составить цепь из череды невероятных случайностей.

Однако я, то, что я чувствую, – прямое опровержение этой неумелой теории. К тому же, как я наивно полагала, удивлять меня уже точно больше нечему…

Рональд выходит и открывает мою дверь. Сам, не дожидаясь ни просьбы, ни каких бы то ни было иных обстоятельств, встает и открывает. Выпускает меня из «Ролс ройса» и следит за тем, чтобы на своих шпильках я не рухнула посреди мокрого после дождя тротуара. Выражение на его лице в тот момент, когда, усмехнувшись, протягиваю руку на встречу, больше всего похоже на улыбку. Только маловато в ней искренности.

- Три часа? – будто бы невзначай интересуюсь, поправив задравшийся воротник пальто, который этим утром так тщательно утюжила Роз.

- У тебя что, планы на вечер? – спрашивает отец с отпечатком усмешки – не покажет мне, конечно же, но уж очень хочет.

- Я хочу знать, сколько часов это будет длиться.

- Максимум – четыре. Вряд ли он захочет растянуть встречу.

- Вряд ли я захочу, - бормочу, исподлобья взглянув на Ронни. На его чертов самодовольный вид, безупречный черный костюм и потрясающей белизны рубашку. По-моему, такое сочетание – мода офисных клерков. Рональду пора бы изучить рынок и просмотреть, во что одеваются нынче толстосумы…

Мы проходим по плитке, эхом отдающейся в закрытый прозрачной крышей потолок, и направляемся к большим янтарным дверям с большой и достаточно симпатичной вывеской. Место милое и дорогое. Из ресторана – шикарный вид на фонтаны Беланджио и половину Лас-Вегаса (ту, что надо видеть) в частности. Проект достойный – уверена, мистер Свон бы одобрил.

- Я слышала, у них лучшая в городе винная карта… - говорю будто бы сама с собой, но на самом деле желаю проверить Рональда, его реакцию. Спиртное, надеюсь, позволено? Иначе мой вечер пройдет зря.

- Я слышал, вип-столики работают сегодня без спиртного, - как бы невзначай отвечает отец. Он выше меня максимум на голову, а кажется – на все три. И это при условии, что на шпильках я равна с ним ростом.

- Откуда поручение?

- Сверху.

- Индюк не пьет? – меня пробирает на смех, и Гоул, идущий рядом с нами, удивленно на меня поглядывает. Похоже, он, как и все вокруг, считает, что я уже безнадежна. В конце концов, «обкуренной» я ввалилась в нашу резиденцию во время его дежурства.

Впрочем, ни ему, ни Ронни не до смеха. Отец со всей силы, не жалея ее, притягивает меня к себе, дернув за рукав пальто. Вынуждает прислушаться к тому, что говорит, и проявить уважение. Держит крепко, а под ребрами у меня все еще побаливает.

- Изабелла, - тихонько-тихонько, как шелест ветерка, говорит на ухо, - если у тебя это же слово проскочит при нем, я за себя не ручаюсь. Прекрати.

Ценный совет и своевременное предупреждение. Спасибо вам, мистер Свон.

- Только ради тебя, - растягиваю губы в притворной улыбке, дернувшись от него в сторону.

Улыбается в ответ. Еще более неестественно и угрожающе:

- Прекрасно, Изза.

И отпускает как раз тогда, когда Гоул открывает двери внутрь.

Просторный холл с уютными диванчиками возле фонтана, какие-то картины по стенам, магазины известных брендов, а впереди – фудкорт с поражающим воображение количеством закусок. Я всерьез начинаю думать, что идем мы туда, и среди красных стульчиков с ярко-зелеными, почти кислотными столами, представляю себе многострадального инвестора, обложившегося коробочками с куриными ножками, как Рональд поворачивает меня к лифту. За талию, как свою женщину. Плеч будто бы не замечает.

Пятый, шестой… одиннадцатый. Одиннадцатый этаж, последний. И по переходу через специальную пристройку, по красивому-красивому багряному паркету. А какой ковер… на загляденье любым восточным странам.

Канитель с переходами, заходами и разглядыванием обстановки уже начинает мне надоедать. Устают глаза, голова болит сильнее, к тому же яркие лампы начинают неприятно рябить, создавая в зоне видимости черные пятна – на мгновенье, но все же…

Поэтому остаток пути, опустив голову и устроив руки в карманах, бреду перед отцом и следом за телохранителем, покусывая собственные и без того искусанные за последние две ночи губы. Удивительно, что они еще не потрескались.

…Не верю, что мы пришли. Очередная дверь, очередной коридор и очередная, богато обставленная, но совершенно холодная, совершенно не вдохновляющая атмосфера. И это притом, что согласно «Путеводителю в мир дизайна», коричневые цвета являются теплыми, а хрустальные люстры придают заведению шик.

Всего в ресторане двадцать два столика, рассредоточенных по всему его небольшому пространству. Наверняка за ними очередь. Наверняка их бронируют на несколько недель вперед – особенно что касается мест прямо возле огромных панорамных окон, за которыми так и пылает ночной Лас-Вегас.

Каково же им, когда сверкает гроза?..

Услужливый администратор в классической форме и с бейджом-именем приветствует нас. У него молочно-шоколадная кожа и красивые глаза в обрамлении черных ресниц. Глаза, насколько могу судить, карие. Но куда темнее моих.

Заслышав имя отца, мужчина с самым серьезным видом кивает и просит нас следовать за ним. Ведет вглубь зала, к своеобразной загородке из блестящих позолоченных нитей, спускающихся с самого потолка густым рядом. Эта завеса и скрывает вип-столики – а их, если подсчитать количество полукруглых конструкций из нитей, трое – от чужих глаз. Достаточно удобно, хотя провести деловую встречу проблематично. Особенно если на ней друг другу передаются деньги – заметят. Но для свидания, для общения, для посиделок с друзьями или родными – в самый раз. Удивительно хорошо.

Правда, заходя внутрь, обнаруживаю, что недостаток-таки есть: то самое окно. Только куда шире, куда больше, чем в основном зале. На всю стену — в прямом смысле этой фразы. Ни одного жалкого кусочка бетона.

- Каролина, зайка, я перезвоню, - неожиданно звучит в, казалось бы, молчаливом и пустом пространстве зала мужской голос. Я не вздрагиваю, но пугаюсь. Больно защемляю маленькой молнией кармашка кожу на ладони. Едва не до крови.

Администратор, терпеливо ждущий возможности выполнить свои обязанности, забирает нашу верхнюю одежду, желает приятного вечера и удаляется. Удаляется, поправляя завесу и отрезая последний путь к отступлению.

Теперь мы остаемся вчетвером. Втроем – Гоул не считается, он не проронит ни слова и в беседе участвовать не будет. Его дело — молчаливо потягивать воду из своего стакана, наблюдая, нет ли рядом опасности и есть ли возможность ее избежать. В первую очередь для Ронни. И только потом – для меня.

Обладатель напугавшего меня голоса и носитель неизвестного, не способного приравняться ни к какому из тех, что я прежде слышала, языка, оборачивается. Оставляет в покое окно, убирает в карман телефон… и больше собственным глазам я не верю.

Я не верю, потому что уже устала удивляться, изумляться и пугаться. Потому что хочу поскорее поесть, выпить и уйти. Уйти подальше, уйти на дольше. А мне мешают. Мне мешают провести этот вечер так, как заблагорассудится, посмеиваясь про себя над самодовольным стариком, потому что этот «старик» - и не старик вовсе – уже знаком мне. Уже, к сожалению, знаком, по событиям недельной давности, когда, будь он проклят, синий «Пежо» Джаса со всей дури ударил по правому крылу серого «Ягуара».

Этот человек, этот мужчина – Серые Перчатки. И глаза у него, черт подери, аметистовые… на самом деле. А еще, дополняя образ, темно-коричневый костюм с подходящей по цвету рубашкой (никакой белизны и обыденности) и довольно приятный горьковатый парфюм. В целом, выглядит он свежо и не так уж плохо. Думаю, будь Роз на лет пять младше, она бы с радостью посваталась к нему.

- Мистер Каллен, - Рональд находится первым. Он всегда первый и всегда точно знает, чего хочет. Ждать в очереди, терпеть, надеяться – все это не для него. Уж слишком медленные явления.

Отец подходит к инвестору – или кто он там, я уже ничего не знаю – и пожимает протянутую руку. Куда крепче, насколько я вижу, чем положено. Но из мужчин никого это не волнует.

- Мистер Свон, - вежливо отвечает Серые Перчатки, кивнув ему, - добро пожаловать.

Его английский выше всяких похвал. Я уже слышала его, знаю, но в сравнении с недавно звучавшим языком поражаешься такой простой истине как чуду. Мне кажется, на том, своем – полунемецком, полунорвежском – у него так же нет ни акцента, ни неправильного произношения.

- Изабелла, - отец оглядывается на меня, глазами веля подойти. Сам не делает ни шагу назад, ждет. Но долго ждать не будет.

Задумчиво взглянув на мужчину, все же делаю то, что просят. Останавливаюсь рядом с Аметистовым, с прискорбием вынужденная заметить, что даже на каблуках не дотягиваю до его роста как минимум на половину головы. Никак. А что же без них?..

- Здравствуйте, - я сегодня сама учтивость. Даже Ронни это замечает, а он не славится внимательностью к чьему бы то ни было состоянию. Все дело, наверное, в деньгах, которые так и витают в воздухе, готовые к обсуждению.

- Здравствуйте, - эхом отзывается мне мистер… как его там? Мистер Серые Перчатки. Его глаза переливаются подобно тому, как недавно в резиденции. А мне так хотелось забыть этот взгляд. – Для вас я Эдвард, Изабелла.

Я пытаюсь неумело и надменно пожать плечами, но не выходит. От его честности или от его непонятного обаяния в лице, выражения которого я до сих пор не могу разгадать, но не выходит. Слишком самонадеянно было приходить сюда и считать, что игра будет идти по моим правилам.

Но съязвить, хоть и в доступной, позволительной форме-таки умудряюсь.

- Для вас я мисс Свон, Эдвард, - и, обходя его, иду к своему месту. Спиной чувствую взгляд, но не оборачиваюсь. С видом полной отстраненности занимаю свободный стул перед тремя тарелками и двумя большими пузатыми бокалами для вина. Для вина же, верно? Только ради всего святого, оставьте мне хоть алкоголь!..

Мужчины, последовав моему примеру, так же садятся. Стол рассчитан на четверых, но он круглый и стульев здесь трое, как по заказу. Поэтому Рональд, абсолютно не тая своих принципов, садится напротив обладателя аметистов, оставляя нас практически на одной стороне.

И это обстоятельство заставляет меня с недюжинной силой стиснуть под столом бежевую скатерть.

Появляется официант – приносит меню. Большое, в кожаном переплете и с желтыми лакированными страницами. Текст какой-то… странный. Каллиграфия на грани с каракулями.

Наскоро оглядев книжку, понимаю, что алкоголя здесь нет – только еда.

- Карта спиртного? – выжидающе взглянув на официанта, правда, на сей раз белокожего, спрашиваю я.

Рональд поджимает губы, а Эдвард – имя простое, хоть это радует – краем глаза следит за мной, выпуская наружу немного интереса. Не злится и не напрягается – этого, наверное, отец и боится – а всего лишь интересуется. И всего лишь незаметно кивает официанту.

- Прошу прощения, мисс, - вежливо отвечает тот, - но это не предусмотрено.

И, забрав свой тоненький блокнотик с красивой черной ручкой, удаляется. Тихонько потрескивают задетые нити.

Не предусмотрено, да? Чудесно. Ну, вот и все, можно идти домой.

- Мисс Свон, - наверняка уловив волну моего праведного негодования, Аметистовый мягко обращается ко мне, стараясь не задеть, - у них здесь чудесные коктейли и фреши, если вас это заинтересует.

- Безалкогольные, - мрачно докладываю я, откинувшись на спинку своего стула.

- Вы не заметите разницы, - он снисходителен к моей игре, как к шалостям ребенка. Интересно, а дети у него есть? Мои ровесники? Или старше?

Я язвительно улыбаюсь, с остервенением перелистнув ни в чем не повинную страничку меню.

- За едой пить вредно, - и закрываю тему напитков. По крайней мере, для себя.

Рональд смотрит в мою сторону с явным неодобрением, но пока это не особо волнует. Я начинаю злиться, и только это имеет значение. Пропускает окружающую атмосферу через фильтр: такой же темно-красный, почти бордовый, как стены в основном зале ресторана.

- Предлагаю обсудить предстоящее торжество, - вмешивается мистер Свон, разряжая атмосферу и переключая мою клокочущую ярость на себя, - в первую очередь Изабеллу интересует это.

Да, да, конечно же. Именно это. Главная тема – залог успеха всего ужина.

Я складываю руки на груди, совершенно некстати чувствуя на спине мурашки. На миг кажется, что лампа потухает, но потом я моргаю, и все возвращается на свои места. Наверное, все это – от раздражительности до неожиданных сбоев организма – долгоиграющий эффект «пыли». Просроченной, я так думаю – никогда прежде не приходилось отлеживаться в больнице.

- У меня нет условий, кроме сроков, - спокойным, размеренным тоном сообщает мужчина. На его лице не вздрагивает ни одна мышца, но я сижу справа и могу в который раз убедиться в том, что заметила еще в первую встречу: эта половина бледнее. И она, судя по всему, к эмоциям своего хозяина вовсе безучастна. Даже морщинок нет…

- Ближайшие? – уточняет Ронни.

- Да, самые ближайшие. В следующую пятницу.

Наверное, это правильно. Наверное, чем быстрее отодрать присохший к ране бинт, тем меньше останется мучений. Если тянуть, размачивать, ждать… будет больно. А так раз – и нет. Раз – и прошло. По крайней мере, есть на это надежда.

- Хорошо, - глухо отвечаю, придвинувшись ближе к столу. Не читая, не вникая в названия и состав блюд, лениво просматриваю меню.

В конце концов, сроки – формальность. Что-то изменится, если буду тянуть? Ну не решу же снова скрестись под дверью Джаса, правда же?.. Это будет уже слишком. Слишком для меня, пожертвовавшей ему безвозмездно за чудесное время двести тысяч долларов.

Так что сбежать не выйдет. Придется смириться.

- Вот один пункт и решен, - отец откровенно наслаждается процессом и тем, что здесь происходит. С интересом рассматривает наименования возможных угощений.

Эдвард кивает ему, но на меня смотрит с некоторым волнением. Озабоченностью, наверное.

Это добавляет очередной пункт к моему сегодняшнему списку невозможного: такой взгляд я вижу впервые в жизни, он пробирается под кожу… надеюсь, больше не придется сидеть с мужчиной так близко.

Возвращается официант, интересуется нашим выбором.

Не глядя, я указываю ему на первое попавшееся блюдо из меню и прошу воды. Со льдом. С лимоном. Побольше.

Отец и Каллен так же озвучивают свои заказы. Никто не ест много, но и салатами не ограничиваются. Этакий званый ужин без конкретной цели… снобы.

- А место проведения? – не унимается отец, - Лас-Вегас? Или подальше?

Каллен оглядывается на меня.

- Я не думаю, что стоит уезжать куда-то. У вас есть особые предпочтения, мисс Свон?

Напрямую, надо же… да он меня уважает!

- Конфеты с коньяком, - озвучиваю единственное пожелание, с отвращением вспоминая ответ на вопрос об алкоголе, - тридцать коробок.

- Съешь одна? – с усмешкой изгибает бровь Свон.

- Не подавлюсь, - так же с усмешкой ему отвечаю, шумно сглотнув, - спасибо за заботу.

А потом обращаюсь к Серым Перчаткам, наблюдающим за мной куда внимательнее, чем хотелось бы.

- Это исполнимое пожелание, мистер Каллен? – вот и фамилия вспомнилась.

Там, на трассе, я думала, что он, этот странный человек, каким-то образом хочет помочь мне, сочувствует, что ли… я не позволила Деметрию обсуждать его в Обители и фантазировать на тему, способен ли он еще кого-то взять по-настоящему… а теперь здесь, в этом тесном пространстве, он практически электризует воздух. Он присваивает меня себе, как приз, за который заплатил. Как собственность, которую не собирается продавать. Как, черт подери, игрушку. Дорогую игрушку… золотую. В черно-кокаиновой окантовке. И мне абсолютно все равно, делает он это вежливо, с уважением или грубо, с бранью сапожника – суть та же.

- Вполне, - а Эдвард все невозмутим, он все издевается. - Значит, все же Лас-Вегас.

Приносят закуски. Я даже не смотрю на них.

Наливаю себе воды, залпом осушаю один бокал, не заботясь о том, смажется ли помада. Затем – второй. И уже на третьем, любуясь колебанием жидкости на стеклянной поверхности, возвращаюсь в теперешнее время.

Рональд обсуждает свадьбу. Мою свадьбу обсуждает, со всеми подробностями. Изъявляет свое благородное желание оплатить ее, предлагает услуги, которые никому не интересны…

И Каллен слушает. Каллен дает согласие.

Я представляю себе это: арку, священника, белое платье – наверняка то, с кружевом, что берегла мыслями для церемонии с… неважно с кем – цветочный навес, медленную музыку и красивый танец жениха с невестой. Первый, свадебный. Самый дорогой.

И эта картинка слишком реальная, слишком, слишком острая для сознания. Она его нещадно режет на части. Она его кромсает.

- Составим брачный договор? – интересуется Рональд как раз в тот момент, когда я снова здраво воспринимаю происходящее.

Эдвард немного тушуется, но затем, выправив и тон, и голос, озвучивает свое решение. На удивление безапелляционное:

- Он уже составлен. Изабелла должна лишь ознакомиться с ним и подписать.

На этой фразе мое терпение лопается. Все раздражения, вся досада, вся обида, все разбитые на мелкие кусочки желания – все выползает наружу. Разрывает на части. Неожиданно, да. Но так же неожиданно больно.

- У рабства есть временной промежуток, мистер Каллен? Или оно вечное? – злобно шиплю я, резко отодвинув стул. Выхожу из-за стола.

Даю ему секунду – на ответ. И, ничего не услышав, быстрым шагом, не тратя лишнего времени и не оглядываясь на вытянувшиеся лица обоих собеседников, решивших переделать мою жизнь по-своему (да с таким рвением, будто я им это позволила!), выхожу из вип-зала.

На ходу спрашиваю у официанта, где уборная. Практически влетаю туда, не жалея туфель и дизайнерского платья. В груди болит. Кипит. Саднит.

Я не думала, что все будет так сложно!

Я запираюсь в кабинке мраморного туалета с черными стенами и темно-синими лампами, нещадно бьющими по уставшим глазам. Сдвигаю щеколду, блокируя кому угодно доступ внутрь.

Сажусь на крышку унитаза, закрываю лицо руками. И плачу.

Долго-долго… беззвучно… безнадежно.

У меня больше ничего – ни внутри, ни снаружи – не осталось.

Мое «да», прозвучавшее под ливнем из чувств, уже не кажется таким правильным, таким верным. Завораживает скорее своей глупостью, необдуманностью. И намекает – мягко, ласково, пинками по живому, - что обратно уже не повернуть. Что встреча состоялась, и я пришла на нее. Что сейчас в том чертовом зале речь идет о моей свадьбе. И обо мне в том числе.

Как бы сумбурно все ни выглядело.

…Правда, предаваться горю выпадает немного времени. Мои размышления о Джаспере, мои мысли о том, что случилось за эту долгую неделю и что я за нее потеряла, чего лишилась, прерывают. Хлопком двери.

Кто-то вошел – беззвучно сообщает она. Несмелые шаги внутрь (с каких это пор женщины в таких местах предпочитаю обувь без каблуков?) – остановка.

Вдох?

Мамочки…

- Изабелла? – как и в тот злополучный понедельник, меня зовет голос. Мужской голос. Обволакивает собой, не дает замолкнуть и не подать виду. Он знает, что я здесь. Откуда-то, но знает – уверена. И то, что вот уже как пятнадцать минут реву, так же не осталось тайной.

- Это женский туалет, - выплевываю нежеланному гостю, посильнее обвив плечи в мягкой ткани руками. Как никогда кажется, что развалюсь, распадусь на кусочки. Никто не соберет.

- Я знаю.

- Тогда догадайтесь, что нужно выйти.

У меня вырывается смешок. Но до такой степени пропитанный горечью, что сама пугаюсь. Насилу контролирую другие эмоции, боясь, что голос снова подведет.

Это незнакомый человек, Белла. Он никто. Он тебе никто. Ты его не знаешь, ты не хочешь его знать и тебе абсолютно все равно, какие у него планы. Твое согласие было Рональду, а не ему. А насолить ты вообще Джасперу хотела… какого же черта посреди дамской уборной ведешь диалог с посторонним?

Как же все это глупо и по-детски выглядит!

- Вас называют «Беллой», мисс Свон? Или предпочтительнее полное имя? – тем временем, будто не слыша меня, продолжает Эдвард. Судя по звукам, опирается плечом о стену как раз возле моей кабинки.

- Изза, - не знаю, зачем говорю это. Вырывается.

Но «Белла» для него – это уже слишком. Я Белла Джаспера и Белла мамы. Никто больше и никогда не станет называть меня так.

- Изза, - он, похоже, обрадован достигнутому успеху, почти улыбается, - я могу занять у вас пять минут?

Я хмыкаю. Хмыкаю или всхлипываю – бог его знает. Но все так же, с горечью.

- Если я скажу «нет», вы что, уйдете?

На какое-то мгновение воцаряется пауза. Он думает?

- Если уйду, - в конце концов, негромко вслух размышляет Серые Перчатки, - вы не узнаете самого главного. И не вернетесь в зал.

- Что, у вас есть предложения по фасону моего платья?

- Нет, ну что вы. Это полностью ваше право, Изза.

- Уже хорошо – у меня есть права, - зажмуриваюсь, проглатывая комок из рыданий. Как никогда хочется зарыдать в голос и прекратить сдерживать себя. Как никогда просятся наружу слезы. Вот чего не могла предположить, так это того, что стану с индюком-толстосумом обсуждать свои мысли и проблемы... возможно, все дело в том, что однажды он меня уже вытащил? Поэтому я могу... я пытаюсь ему верить? И отношусь не так, как предполагала. Не так, как бы общалась с любым другим.

- Изза, я за этим и пришел, - мистер Каллен тяжело вздыхает, и я слышу, что легонько постукивает пальцами по своей стене, наверное, немного волнуясь, - у меня есть, что сказать вам об этой свадьбе. И вовсе не о фасоне платья.

Я запрокидываю голову, поражаясь тому, какая лампа синяя. Это для дезинфекции, верно?

- Вы выбрали ресторан? Священника?

- Мы можем поговорить не через дверь? Всего минуту, - просит он. Игнорирует мою язвительность и прямое обвинение в голосе.

- Не думаю.

Ответа не следует. То ли мой собеседник решил, что я безнадежна, то ли зашли в тупик рассуждения, то ли аргументы кончились. Но он молчит, терпеливо чего-то ожидая, а я жду того, заговорит он снова или нет.

Почему-то сосет под ложечкой, высыхают слезы. От его вежливости? Или от того, что вообще не чтит никаких границ, раз вламывается в женские туалеты? А если кто-то зайдет, тогда что?..

- Изза, - наконец озвучивает свою мысль Эдвард, наверняка догадавшись, что ждать нечего, - самое главное, что вы должны знать: этот брак не для того, чтобы сделать вашу жизнь хуже.

Я стискиваю зубы. Смаргиваю слезы, шмыгнув носом. Но упрямо, упрямо молчу. Не даю ему шанса оставить мысль незаконченной.

- Ни я, ни мистер Свон не желаем отобрать вашу свободу. Это никому не под силу.

Наивный… наивный или до такой степени лживый, что на самом дорогом топчется, зная, что каждый шаг вгоняет иглы все глубже и глубже? Их потом будет не достать!

- А что же ваша цель из себя представляет? – я поражаюсь такому длинному предложению при условии, что не могу сделать и полноценного вдоха, - вы же зачем-то здесь…

Почему-то мне кажется, что он морщится. От моих слов, от упрямства, от глупости происходящего… от чего-то. Но предпочесть беседе молчание все равно не намерен:

- Изза, я обещаю вам, что не собираюсь издеваться. У вас не будет повода меня ненавидеть.

- Хорошо звучит…

- Так и будет.

В туалете становится совсем тихо. Я не слышу даже собственного дыхания, не то что каких-то звуков. Слова пропадают, разговор затихает, и мне кажется, Эдвард уйдет. Первый, понадеявшись, что произвел достаточное впечатление за столь короткое время. Тем более вынудил запомнить все сказанное, потому что дело было в уборной… но он не уходит. Даже не пытается.

Остается со мной, и это, наряду с удивлением и испугом, еще больше цепляет. В хорошем смысле. Я сама не верю, что признаю это, но признать – не значит озвучить. Просто наблюдение. Просто забудется – этой же ночью, когда во сне вспомнится Джаспер и его теплые руки, обвивающие меня со всех сторон.

- Изза, давайте встретимся завтра, - внезапно предлагает мистер Каллен. Так неожиданно, что я, дернувшись назад, ударяюсь локтем об унитаз. Кожа пульсирует, недовольная таким поворотом дел.

- Мы договаривались только на сегодня…

- Без посредников.

Необычно, да? Особенно от него – с брачным договором.

- Ну что вы… кто же меня отпустит, - говорю, одновременно смеясь и плача. Срывающимся, недостойным голосом. Тем, который нельзя слушать посторонним. Тем более – таким.

- Я заеду. Я заберу вас под свою ответственность, и ничего не случится, обещаю.

Он еще мне обещает! Господи, да что же это за человек такой? Неужели ему нечем заняться, некуда пойти? Ну почему, почему они все – эти странные, эти несчастные – стягиваются ко мне? Джаспер прав – я магнит для психов. Я сама ненормальная.

- Спасибо за приглашение, но не стоит, - я поджимаю губы, кое-как, опираясь на стенку, поднимаюсь. Ноги затекли и устали от каблуков. До боли велико желание снять их и вернуться домой босиком. Останавливает лишь холодная плитка и то, что на руки Рональд никогда меня не возьмет – я отморожу пальцы, пока доберусь до «Ролс ройса».

- Мы можем сходить в бар, - не унимается Серые Перчатки, вслушиваясь в то, что я делаю, - или паб.

- За безалкогольными коктейлями?

- При желании. А можно и за алкогольными.

Я не верю своим ушам, усмехнувшись его предложению. Не этот ли самый мужчина полчаса назад говорил мне о прелести жизни без спиртного?

Эти лампы точно для дезинфекции здесь? У них нет галлюциногенного эффекта?

- То есть, вы зовете меня выпить? – делаю вывод из всего нашего содержательного разговора, поправляя подскочившее до бедер платье.

- Я зову вас поговорить, - четко расставляет акценты Каллен, отходя от моей двери и давая раскрыть ее, - но поговорить там, где можно выпить. И где никого нет.

Я покидаю свое укрытие, надеясь, что готова к этому – и морально, и физически. Выхожу достаточно ровной, почти гордой походкой, не собираясь ни падать, ни спотыкаться. Намеренно иду очень осторожно и не слишком быстро. Не хватало еще, чтобы он поднимал меня с пола.

Сам Эдвард стоит возле стены, только на кабинку дальше, чем раньше. Стоит в своем прежнем костюме, но уже под лампами другого цвета, что придает его лицу синеватый оттенок, а глазам - блеск. Он стоит и смотрит на меня почти по-отечески, чуть ли не с заботой. Я едва не давлюсь слюной от такого взгляда и того, что в нем затаилось. Это уже слишком…

- Договорились? – с надеждой спрашивает мужчина, закрывая за мной распахнутую дверь. Намеренно делает вид, что потекшей туши и размазанной по лицу помады не видит. Не замечает попросту – заинтересован другим.

Я очень хочу сказать «нет». Я очень хочу, послав его к чертям, сделать верный шаг и хлопнуть дверью, удалившись к нашему столу. Я невероятно хочу оставить в прошлом и никогда не вспоминать то, что в течение этих десяти минут было в туалете – весь разговор…

Но это невозможно. Ничего из этого невозможно – я просто не посмею, глядя ему в глаза. Они слишком завораживающие, чтобы дать отпор, отбиться… они держат крепко-крепко – никакие руки не сравнятся.

И они заставляют меня насилу кивнуть, согласившись с Аметистовым:

- Я буду ждать вас в восемь, мистер Каллен.

А потом тихонько-тихонько добавить, немного (что нонсенс!) покраснев:

- Только без опозданий, пожалуйста.