Глава 30. Скорпиус. Без понятия

В моей жизни было не так уж много радостей.
У Малфоев вообще их нет. По крайней мере, больше нет. Я думаю, юность отца сильно отличалась от моей. Наверное, он был популярным и беззаботным, и его не волновало ничего особенного, кроме придумывания очередного способа досадить Гарри Поттеру. Ему, наверное, никогда не приходилось сталкиваться с тем, что тебя вечно стараются оттолкнуть к стене, или посмеяться, или оставить сидеть в одиночестве.
Я не знаю на самом деле, каково это – о таком не волноваться.
Люди не любят меня из-за того, кто мой дед (ну и в меньшей степени из-за того, кто мой отец). Они не любят меня, потому что моя фамилия Малфой, и для всех остальных «Малфой» имеет одно из двух значений – Пожиратель Смерти или предатель. Меня не слишком радует, когда меня определяют в любую из этих категорий. Не говоря уже о том, что я даже не знаю всей правды об этой истории. Никто на самом деле не озаботился тем, чтобы все мне объяснить, и не прикинулся заинтересованным в том, чтобы я все понял. Они просто умалчивают это.
И, думаю, я никогда не замечал или не обращал внимания на то, что я вообще-то понятия ни о чем не имею.
До сих пор, по крайней мере.
Теперь есть Роуз.

Это звучит странно, даже когда об этом думаешь. Я никогда на самом деле даже и не ожидал, что такое может случиться, и теперь, когда это произошло, я действительно понятия не имею, что делать. Конечно, все это не так, как я себе воображал в фантазиях об идеальном мире. Например, я не предполагал, что она будет настаивать на секретности.
Она никому не расскажет, и она заставила меня поклясться, что и я никому не расскажу. Я подготовился к худшему, когда спросил почему. Ну конечно, ей стыдно, так и должно быть. Может быть, сейчас она и изгой, но вообще-то некоторое время была популярной. Я же, с другой стороны, всегда был настолько далек от популярности, насколько это было возможно. Так что не думаю, что ее можно винить, но меня все равно это беспокоило, когда я заставил себя спросить, почему это должно быть тайной.
– Потому что мои родители не должны узнать! – она посмотрела на меня, будто я полусумасшеший и полностью тупой.
– Я думал, ты хотела, чтобы родители узнали.
– Я была пьяна! – она закатила глаза. – Ну а на самом деле, мне хочется дожить до своего шестнадцатилетия.
Неужели это так ужасно? Так ужасно, что она боится за свою жизнь? Ну… Никто еще не обвинял ее в недодраматизировании.
– И как они могут узнать?
Она снова посмотрела на меня как на полностью тупого.
– Ой, ну не знаю! – сарказм, ее любимый тон. – Мой брат. Мои кузены. Невилл. Лисандер и Лоркан Скамандеры! У них намного больше одного способа узнать, уж поверь мне.
Я не знал, что сказать. Так что я сказал просто:
– О.
– Ой, да ладно. Ты ведь тоже не можешь хотеть, чтобы твои родители узнали.
Я лишь пожал плечами.
– Твой папа тебя убьет.
Даже убьет? Неужели это так серьезно?
– Может, ему плевать.
Роуз фыркнула и снова закатила глаза:
– Пожалуйста. Твой отец ненавидит моих родителей так же сильно, как они его. И это о многом говорит.
Но правда ли это? Очевидно, мой отец не самый больший фанат ее родителей, но мне тяжело поверить, что он действительно их ненавидит. Я помню летом после моего первого курса, - то лето, когда похитили Роуз - ее родители приходили к нам домой. Ее отец пожимал руку моему отцу, и они благодарили его. Или это был просто спектакль, потому что там был двенадацатилетний свидетель? Возможно. Откуда мне знать? Интересно, знает ли Роуз об этом? Она никогда, никогда не упоминает то лето, и я решил, что это не в моих же интересах – поднимать эту тему.
Это был конец разговора, и я оставил это. Теперь прошло полторы недели, и никто еще ни о чем даже не подозревает, уверен. На поверхности ничего не изменилось. Мы не сидим вместе на уроках или за обедом и видимся по вечерам, когда нам надо бы учиться.

Но, как это не удивительно было обнаружить, Роуз, как оказалось, очень легко отвлекается от учебы, если у нее есть другие варианты. И сама она отвлекать не стесняется. Не то чтобы я жаловался, конечно, но у меня появилось предчувствие, что она может не по всем предметам получить «П», за что меня и обвинят. И мне вообще-то не хочется даже думать о том, как она злится, потому что, я уверен, если ей захочется меня проклясть, трудностей это не доставит.
Но я не могу заставить ее сосредоточиться, чтобы я ей не говорил.
– Я могу сдать эти экзамены даже с закрытыми глазами! – объявила она и перебросила волосы через плечо. – Лучше побеспокойся о себе.
Это точно. Конечно, у нее больше шансов сдать все экзамены с закрытыми глазами, чем у меня с открытой передо мной книгой. Но это как раз и есть причина, по которой нам надо учиться, ну, или мне надо учиться, а ей – меня учить.
Но она не согласна.
Ей не интересно учиться, ей интересно целоваться.
Знаю, ага. Она Роуз Уизли. Я не думал, что во всей вселенной есть хоть одна вещь интереснее для нее, чем учеба, но, как оказалось, я был очень, очень неправ.
Я отвлекся от попыток заставить ее сконцентрироваться, тем не менее, потому что она просунула язык мне чуть ли не в глотку и вцепилась в волосы обеими руками так крепко, что я не уверен, что они останутся на моей голове, когда она закончит. Хотя, каким-то образом, это не больно.
Я люблю ее целовать, люблю. Конечно, мне не с чем сравнивать, но я не представляю, что было бы лучше целовать кого-нибудь еще. Она такая другая, когда такая - настолько менее напряженная и настороженная. Она на самом деле совершенно противоположна этому. Я не знаю, где она всему научилась и, думаю, не хочу знать. Но я знаю, что, если она никогда не будет останавливаться, я, наверное, действительно буду счастлив.
Я не знаю, кто мы сейчас. Не знаю, моя ли она девушка, или ее ли я парень, или мы просто друзья, или мы даже не друзья. С ней это нелегко понять, а я слишком боюсь, чтобы спрашивать. У меня предчувствие, что ей, наверное, не очень понравится такой разговор. Роуз немного взрывная, так что иногда лучше не провоцировать ее и позволить отвечать на вопросы, когда она почувствует в этом необходимость.
Сейчас один из таких моментов.
– Ну, теперь тебе все еще хочется говорить о Зельях? – спросила она, когда, наконец, немного от меня отодвинулась (хотя волосы так и не отпустила).
Я покачал головой:
– Не очень.
Она улыбается так, словно в чем-то виновата. Совершенно прямые, совершенно белые зубы. И слегка опухшие губы. Если бы она улыбалась так всегда, я, наверное, сделал бы все, что угодно, чтобы она не попросила.
Я бы сделал это даже так.
– Вот и хорошо, - отвечает она, явно довольная. – Потому что я ненавижу Зелья.
И тут она поцеловала меня снова, и я забыл о предстоящих СОВах.
Мы в одном маленьком учебном кабинете рядом с бибилиотекой. Никто не пользуется этими кабинетами для занятий, конечно, во всяком случае, я в этом сомневаюсь. Как бы то ни было, если бы кто и захотел использовать этот кабинет по прямому назначению, то это была бы Роуз. Поэтому никто не подозревает нас ни в чем из-за того, что мы сидим здесь. Даже мадам Лоуренс, библиотекарь, как оказалось, верит в это, потому что она никогда не приходит сюда разнюхивать, как это делает с другими, когда они занимают отдельный кабинет для «учебы».
Я решаю не испытывать судьбу и плыть по течению, когда Роуз придвигается ко мне еще ближе. Мы оба сидели на полу, и она все придвигалась, пока не оказалась практически на мне. Паника захлестнула меня, и я быстро отодвинулся от нее, как раз вовремя, чтобы успеть спасти себя от огромного позора.
Роуз, конечно же, разозлилась.
– Что ты делаешь?
У меня проблемы с мышлением, наверное, потому, что вся кровь в моем теле покинула мозг и сосредоточилась в другом месте, поэтому я просто покачал головой немного (очень) нервно.
– Мне нужно было перевести дыхание, – соврал я.
Роуз, конечно, не купилась.
– Ты испугался.
Мои глаза, наверное, стали в два раза большего обычного, и я уставился на нее. Во рту пересохло, поэтому мне не повезло, когда я попытался сглотнуть. Она просто смотрит на меня суженными карими глазами, не давая мне и надежды пытаться ей противоречить.
– Я подумал, мы можем поболтать, – тихо мямлю я, и мне приходится отвернуться, потому что она знает, что я вру, и намерена это доказать.
Не похоже, что она снисходительно отнеслась к истории, что я соорудил.
– О чем поговорить?
Я не знаю. О чем можно погорить и что со мной не так? Какой пятнадцатилетний парень отодвигается, когда девушка пытается сесть ему на колени?
А, да. Тот, который на хрен понятия не имеет, что он делает.
– Я не знаю, - снова мямлю я. – Слышала что-нибудь от своих дяди и тети?
Роуз расстреливает меня взглядом и, наконец, отпускает волосы. К моему удивлению, они все еще держатся на голове. Она садится у стены и скрещивает ноги. Определенно, поднимать любимую тему всех таблоидов не было хорошей идеей. Последняя статья обвиняла Гарри Поттера в том, что у него есть незаконнорожденный ребенок от южноафриканской маглянки. Каждый день находится что-то еще и что-то новое, о чем тут же сообщается, хотя очевидно, что 99 процентов всего написанного - или сфабриковано, или преувеличено. Не уверен, что от этого Роуз и ее семье легче.
– Да, – ехидно сказал она. – Я слышала, что у меня есть южноафриканская малолетняя кузина. Хотя и не в прямом смысле, думаю. Не по крови.
Она язвит, конечно. Может быть, она в трех секундах от того, чтобы начать на меня орать, или проклясть, или и то, и другое. Ее глаза сверкают, и очень серьезное проклятье готово сорваться у нее с языка.
Я должен был позволить ей продолжать держать его у меня во рту.
– Значит, они все еще не рассказали о настоящей причине? – быстро говорю я, стараясь ее отвлечь, но понимаю, что, может быть, только ее провоцирую – она очень изощренная.
– Нет, – ровно отвечает она. – Потому что так все происходит в моей семье. Они требуют, чтобы мы вели себя как взрослые, но только пока это устраивает их. Когда не устраивает, они тут же начинают обращаться с нами как с детьми и скрывают все.
– Это должно быть хреново, – я опустил голову и подтянул колени. Может, она меня не убьет.
Вместо этого она фыркает:
– Хреново. Да, это точно. Конечно, нам не часто приходится беспокоиться о том, как мы должны себя вести, потому что они не часто бывают рядом, – я краем глаза смотрю, как она убирает волосы за уши. – Вот и вся история моей жизни. Радуешься, что так удачно заглянул в дела самой известной семьи в волшебном мире?
Ее тон ни в малейшей степени не звучит неприязненно. Нотки сарказма, но в остальном, вообще-то, она очень серьезна.
Я с секунду кусаю нижнюю губу, а потом смотрю на нее.
– Ты действительно ненавидишь своих родителей, да?
Она поднимает голову, и ее глаза снова загораются, но на этот раз по-другому. Они не сердитые, скорее, несколько нервые, мне кажется
– Я не ненавижу своих родителей, – наконец говорит она, но ее голос стал немного тише. – По крайней мере, я не думаю, что ненавижу.
– Ты совсем с ними не ладишь, верно?
Она пожимает плечами:
– Я хорошо общаюсь с отцом. Во всяком случае, иногда. Он не так назойлив, как мама.
Я не знаю, почему я продолжаю все это, может быть, потому что она такая другая, когда говорит без язвительности и стервозности.
– Значит, дело в твоей маме, - я не знаю, к чему я веду.
Но она смотрит на меня. Наконец она говорит:
– Она меня не понимает. А я не понимаю ее.
Я только киваю.
– О.
– Она хочет, чтобы я была, как она, думаю, – продолжает Роуз, почти не останавливаясь, - но она этого не скажет. И я не знаю, как мне быть, как она. Мы просто разные.
– А люди думают, что ты такая, как она.
Роуз приподнимает брови.
– Люди думают, что я такой, как мой отец, – продолжаю я. Она так смотрит на меня, что меня это нервирует. – Я имею в виду, мы похожи внешне, но это все.
– Ты с ним ладишь?
Я пожимаю плечами, не очень желая менять направление разговора.
– Наверное. Я не знаю, он старается, думаю. Все есть, как есть.
– А твоя мама?
Я снова пожимаю плечами:
– Она нормальная.
– Ты скучаешь по ним, когда ты в школе?
Ненавижу говорить о себе, но я все же честно отвечаю:
– Не очень, – сказав это, я тут же перевожу стрелки. – А ты скучаешь по своей семье?
Роуз вздыхает и скрещивает ноги перед собой.
– Я скучаю по брату, – я смотрю на нее, и, похоже, она читает мои мысли. – Не Хьюго. Лэндон. Мой маленький брат, - я все время забываю, что у нее есть еще один брат. Роуз хмурится. – В воскресенье ему исполнится три.
– Он не раздражает тебя?
Она качает головой:
– Он единственное, что делает мое пребывание дома терпимым. Но я все упускаю.
– Что ты имеешь в виду?
– Каждый раз, когда я его вижу, он уже на фут выше и выучил сотню новых вещей. Я не видела, как он пошел в первый раз, или как он сказал свое первое слово, или когда он первый раз перечислил все буквы алфавита и все остальное. И теперь ему исполнится три, и меня там снова не будет.
Я уже даже не уверен, что она говорит со мной. Выглядит так, будто она говорит сама с собой, хотя я уверен, она помнит, что я еще здесь.
Удивительно слышать, что она вот так говорит вообще-то, учитывая, что она самый твердый человек, которого я когда-либо видел. Трудно представить, что она так привязана к своему малышу-брату, но она действительно кажется серьезной и не похоже, чтобы она преувеличивала.
Она вдруг погрустнела, и, так как я ни черта не знаю, что сказать, я протягиваю руку и обнимаю ее за плечи. Мне ведь можно это делать, так? Имею в виду, если мне можно ее целовать, то я ведь могу до нее дотронуться? Ну, если нет, уверен, я узнаю это через долю секунду.
Она ничего не говорит.
И моя голова, яйца, другие конечности все еще не оторваны.
Неловкая и странная тишина наполняет комнату, и мы сидим и ничего друг другу не говорим. Я задаюсь вопросом, разозлится ли она, если я поцелую ее снова, чтобы разрядить обстановку. Наверное, не стоит.
Вместо этого я пользуюсь случаем и говорю:
– Я испугался.
Роуз не поворачивает голову. Я рад этому и продолжаю смотреть прямо перед собой.
– Тогда, – я понижаю голос, чтобы он не сломался и меня не опозорил, – когда ты спросила, почему я отодвинулся, ты была права. Я испугался.
Вокруг нас снова повисает ужасная тишина, но, когда я бросаю на нее быстрый взгляд, Роуз улыбается самой себе, уставившись на какую-то точку на полу перед ней. Прекрасно. Теперь она будет надо мной смеяться.
Но она не смеется.
Секунду или около того спустя, она спрашиваает:
– Я заставляю тебя нервничать?
Лгать напрасно, поэтому я отвечаю:
– Да.
Ее улыбка становится еще более зловещей, и, если глаза могут сверкать, то ее как раз сверкают. Когда я сдаюсь и поворачиваюсь к ней, чтобы взглянуть прямо в глаза, она поджимает губы на секунду, а потом просто говорит:
– Хорошо.
И когда она на этот раз придвигается ближе, я не отстраняюсь.