Примечание: Эсме находится далеко, разлученная с Карлайлом, выплакавшая все слезы. Я могла бы не говорить этого в примечании – Я ЗНАЮ – но не смогла. Я подхалимка.

ВНИМАНИЕ, в этой главе будет действительно зверское насилие.



Снаружи орали пожарные машины. В доме зазвонил телефон, и я легко представила себе образ какого-нибудь комиссара Гордона на другом конце провода: «Сэр, вы имеете какое-нибудь представление, что понадобилось Эдварду Каллену в вашем доме?»

Над зданием летал вертолет. Я легко могла различить пульсацию лопастей вертолета над крышей, как будто биение огромного, запертого на чердаке сердца. На улице женщина кричала в громкоговоритель: «Va! Está peligroso! Пожалуйста, вы должны покинуть периметр…»

- Полицейские слоняются там на протяжении уже нескольких дней, - просто сказала Элис. – Я уверена, что сейчас вокруг дома их десятки.

Эдвард глянул в окна безумным взглядом и медленно придвинулся ближе к стене.
- Где папа?

- Он за твоим пианино. В подвале.

- Давайте к нему.

Не завязанные шнурки на тапочках Элис ударялись о паркет и издавали пустой странный звук. Грязная юбка из тюли в виде морской пены и атласа цвета шампанского висела на ее бедрах. Белые чулки обтягивали ее бесформенные, похожие на спички, ноги. Она была старше меня на двадцать или двадцать один год, кажется, но выглядела, как маленькая девочка, которая совершила набег на гардероб своей матери и вытащила один из самых худших ее костюмов к Хэллоуину. Я изменила свое первое впечатление о ней: выше шеи она была похожа на Трелони, но ниже – на потрепанную балерину. Исполнительницу какой-нибудь апокалептической лебединой песни, которая появилась после ядерного взрыва, чтобы станцевать последний танец.

Боже, я схожу с ума.

- У тебя нет слов, чтобы поприветствовать свою сестру? – через плечо бросила Элис. – Нет никаких «привет, как дела, не страдаешь ли ты от того, что я угроза номер один для общества?»
- Нет. Я верю всем сердцем, что антипсихотические препараты, которые ты принимаешь, достаточно надежны.

Она скривила лицо.

- Тьфу. Сейчас они заставляют меня пить Сероквель (п/п: лекарство для лечения шизофрении). От этого лекарства у меня глюки.

Мы втроем прошли в тесную комнатку. По центру была расположена стена из телевизоров, на которых рассуждал бывший преподаватель Эдварда по игре на фортепьяно. Теперь ученые мужи спорили, могла ли музыка и видеоигры оказать влияние на психоз Эдварда.

«Его брат, как предполагается, играл в «GTA», и хотя нет никаких доказательств, что Эдвард тоже увлекался этой игрой, без сомнения, обстановка насилия в доме могла сильно повлиять на него…»

Эдвард усмехнулся, тут до нас донесся шаркающий звук шагов и покашливание.

Мы начали спускаться по лестнице в подвал. Все стены были увешены семейными фотографиями. Двигаясь вниз, я рассматривала снимки, на которых Эдвард был моложе. Вот Эдвард хмуро смотрит на меня, сфотографированный, примерно, год назад, на его лице отражается презрение. Вот он неуклюжий и непропорциональный, лет тринадцати, его голова выглядит слишком большой на тонкой шее, кажется, что его голова должна бы качаться, и он по-прежнему хмурится.

Вот Эдварду лет семь, и не понятно, мальчик это или девочка, он вопрошающе смотрит в камеру большими оленьими глазами, сверху украшенными густыми ресницами.
На этой у Эдварда толстые пальчики и пухлые щечки, он счастливо смеется. Здесь ему года три, не больше.

- Где Эммет? – поинтересовался Эдвард. Он остановился перед фотографией со здоровым парнем, присевшим рядом с футбольным трофеем.

Я даже не заметила фотографии других членов семьи.

- Он в колледже. - Элис двумя пальцами нажала на глаза Эммета, а потом сжала губы для воздушного поцелуя. – Он пытается выяснить, поможет ли психический срыв брата обеспечить для него стипендию. Члены его братства на протяжении последних трех ночей беспрестанно соболезнуют ему.

Эдвард кивнул.

- У Эммета есть способность превращать в золото все, к чему он прикоснется. Может даже обратить чье-нибудь горе в прибыль.

Мы спустились вниз.

Эдвард постучал в дверь подвала: - Пап. Я здесь.

Какой-то момент мы ничего не слышали.

Вдруг слабый гул радио затих, и восстановилась абсолютная тишина.

- Хорошо, - донесся до нас голос мужчины. – Входи.

Мы прошли внутрь.

Комната была забетонирована и напоминала бункер. Трубы флуоресцентного освещения были равномерно распределены по потолку. Здесь было холодно, как в могиле, воздух спертый, и воняло плесневелым хлебом.

- Прошлые владельцы перестроили подвал в противорадиационное укрытие, - объяснила Элис. – Они сделали это в тысяча девятьсот семьдесят втором году. - Немного поздно для ядерной истерии, но кто я такая, чтобы осуждать их?

Подвал был просторным и в основном пустым. По центру стоял рояль. Несколько жалких диванов были придвинуты к стене, а в углу располагалась двуспальная спартанская кровать. На одной из стен висела репродукция. На ней были изображены «Двенадцать Остановок Креста» в виде комиксов. Двенадцать иллюстраций святых мук с обрамлением по краям, а в центре размещалась высокая фигура с поднятыми руками, под которой можно было прочитать текст «Иисус воскрес из мертвых!»

- Когда-то это была моя комната, - сказал Эдвард. Я посмотрела на него, потом снова на плакат, и он заметил, на чем было сосредоточено мое внимание. – Мне нравятся страдания, - пояснил он. – И я люблю воскрешение.

- Он всегда был очарован Иисусом.

Я перевела взгляд на говорящего человека у пианино. Седовласый мужчина сидел на скамейке, его плечи поникли, и он безучастно смотрел на нас. Его глаза были ярко-красными, словно последние несколько часов он провел в задымленном помещении.

- Белла, это наш отец, Карлайл, - объяснила Элис.

Я едва подавила желание помахать ему.

Мужчина наклонил голову.

- Ты – заложница моего сына, получается? Хорошо. Я говорил с твоей матерью. Она оставила мне много… сообщений. Она очень взволнована. – Он пристально осмотрел мое тело, задерживаясь на грязных коленках и грязных краях носков. Этот взгляд безошибочно можно было назвать похотливым, в любой другой ситуации, но я понимала, что он просто ищет на мне признаки пыток. От рук его сына. – Кажется… у тебя все хорошо.

Его одолел приступ кашля, когда он поднес крепко сжатый кулак с побелевшими костяшками ко рту.

Мужчина выглядел сломленным. Это заставило меня расстроиться, и внезапно захотелось обеспечить любой комфорт, на который я была способна. Стремление к комфорту, конечно, было смехотворным. Я была частью его проблемы – мы с Эдвардом терроризировали всех вокруг, вероятно, принося невыразимое количество внимания и горя его семье.
Я была частью его горя.

Это заставило меня испытывать неудобство. Мне не хотелось делать этого седовласого мужчину несчастным. Убийство людей – это одно. Они мертвы – их больше не было рядом, чтобы испытывать ужас от их убийства. Получалось, в некотором роде, преступление без жертв.
Но заставлять людей чувствовать себя несчастными – совершенно другое. Это садизм, а я не считаю, что я садистка.

Я чувствовала себя очень неуклюжей, корчась от его пристального взгляда, и одновременно испытывая необходимость утешить. Я размышляла, что сказать, и вдруг вспомнила, сказанные им слова: «Я говорил с твоей матерью».

Эта сука все испортила.

Поэтому то, что вырвалось из моего рта, звучало так: - Моя мать - дерьмо. Не волнуйтесь за нее.
Карлайл бросил на меня убийственный взгляд, словно чувствовал себя оскорбленным от имени всех родителей.

Вдруг, непонятно отчего, он рассмеялся.

- Теперь она? – спросил мужчина.

Эдвард неистово кивнул, как будто я только что подтвердила все, что он знал о жизни.

- Ее мы бы тоже убили, если бы у нас было время, - слова звучали легкомысленно.

Карлайл рассмеялся еще громче. Он так хохотал, что на миг задел лбом клавиши. Пианино зазвенело разными звуками, и Карлайл отдернул голову, удивленно моргая, как будто не понимал, каким образом этот предмет мог издать шум.

- И что она сделала, чтобы заслужить смерть? – поинтересовался Карлайл.

Эдвард смотрел на меня выжидающе. Он почти казался счастливым. А он никогда не был счастливым, если понимал, что он не в своем уме.

Мои кишки сжались от страха.

- Все девочки-подростки ненавидят свою мать, - заключила позади нас Элис. – Я ненавидела Эсме.

- Почему ты ненавидишь свою мать, Белла? – вмешался Эдвард. Он чуть склонился вперед, сжал руками свои бедра, нарушая личное пространство отца. – Скажу Карлайлу почему. Почему твоя мать должна умереть.

Я не понимала, что происходит в его голове. Эдвард вошел… в одно из своих сумасшедших настроений. Я не видела его таким с тех пор, когда на заднем дворе госпожи Коуп, он в спину назвал меня нарциссической сукой.

В брюках Карлайла зазвонил телефон, Фрэнк Синатра напевал: «Я держу мир на ниточке… я сижу на радуге…»

Карлайл вздохнул.

- Полиции интересно, собираемся ли мы сдать тебя.

- Белла, давай. Скажи ему. Почему твоя мать заслуживает смерти?

- Потому что… потому что она никогда не учила меня, как быть кем-то важным, - заикалась я. – Она… проводит время со своими ужасными друзьями, и я видела, что они бьют ее, и она плачет всю ночь, когда они уходят, как будто наступил чертов конец света. Она никогда не учила меня, как жить самостоятельно в этом мире. Она… бесполезна для меня… и я чувствую себя глупой от того, что жду, когда она изменится, - изливалась я.

- О, черт подери, и какой в этом смысл? – праздно выдала Элис, поворачиваясь к плакату и, казалось, что она задала вопрос Иисусу.

- Ну, это всего лишь мои причины, - ответила я извиняющимся тоном. Никто никогда не говорил, что желание убить должно быть рациональным.

Эдвард наклонился и поцеловал меня в лоб. Тепло, исходящее от его поцелуя, опустилось ниже, заставляя покраснеть щеки, а кожу на затылке начало покалывать.

- Глупый гребаный ягненок, - прошептал он и посмотрел на отца.

Карлайл склонил голову как усталый запряженный конь.

- Отец. Ты знаешь, что в новостях постоянно интересуются, где были родители Эдварда?

- Да, - ответил седой мужчина.

- Ты знаешь, они обсуждают, что могли бы сделать родители, чтобы помочь ему? Они обвиняют вас? Тебе нравится это?

- Это заставляет меня жалеть, что я не умер.

- Что если бы ты тоже стал жертвой? – спросил Эдвард.

Я не заметила, когда он снял пиджак, но сейчас Эдвард стоял с обнаженным торсом. На нем не было даже кобуры с ножом, его тощая грудь вздымалась, издавая болезненно скрипучие звуки от пневмонии, а соски стояли из-за сырого холода подвала. Все его тело было в красно-белых пятнах, и я не могла понять, то ли это следы лихорадки, то ли не смытые капли крови.

Его челюсть немного выдвинулась вперед, и нижний ряд зубов прикусил губу.

Он поднял пистолет.

- Если ты станешь жертвой, они не будут настроены против тебя. Он пожалеют, что бедный старик стал мишенью своего сына.

Карлайл, наконец, оживился, понимая нависшую над ним опасность. Он поднял руки и широко раздвинул пальцы в знак капитуляции.

- Эдвард, нет, сын, ты не должен делать этого.

- Отцеубийство, - вскрикнула Элис со своего места у стены. – Ради бога, Эдвард. Отцеубийство.
Я вспомнила, что на втором курсе изучала мифологию. Греки считали, что Зевс убил своего отца, Кроноса. И тогда его приняли небеса.

Энума Элиш поделился с богом Эа, что уничтожил своего отца Апсу для того, чтобы править миром. Отцеубийство – преступление богов. Это возвышает вас.

- Эдвард, сын… - пальцы Карлайла задрожали и скорчились, как будто он хотел за что-то схватиться.

В стенах застонали трубы.

Вдруг Эдвард улыбнулся. Губы изогнулись медленно, словно камышовый кот потягивался после пробуждения.

- Этот маленький поросенок ходил на рынок, - пробормотал Эдвард.

Он сжал пистолет, и один из пальцев Карлайла взорвался. Пуля, расщепив кость, полетела дальше, отскочив от бетонной стены за ним. Она полетела обратно к нам, рассекла ткань юбки Элис, и, наконец, закончила свое движение, оставив трещину на крышке пианино.

Элис завизжала, поднеся обмотанную шарфом руку ко рту, как будто хотела заткнуть себя. Ее крик достиг таких вершин, что мне показалось, будто ее очки треснут от звукового шока.

Голова Карлайла повернулась, и я увидела его бледное лицо. Он опустил глаза на руку, и они дико распахнулись. Громкий вопль наполнил комнату, и мне понадобилось время, чтобы понять, что именно Карлайл был его источником; он казался слишком неподвижным и ошеломленным, чтобы так орать.

- Теперь поросенок шел домой, - Эдвард снова нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела заполнил бетонное помещение, и мои руки рванулись к ушам, когда я почувствовала, что мышцы растянулись в моем наружном слуховом канале.

Карлайл закричал и наклонился, чтобы зажать руку – теперь с двумя укороченными пальцами – между грудью и коленями.

Пуля снова отлетела в стену позади него, отрекошетила к Элис, но в этот раз упала и откатилась к извилистой ножке кровати Эдварда.

Эдвард чуть опустил оружие.

- Этот поросенок стал жареной говядиной.

Он выстрелил в ногу Карлайлу. Небольшой фонтан крови вырвался вверх из его элегантного Оксфорда.

- Маленького поросенка не стало. - Парень снова выстрелил по обуви.

Теперь на месте, где когда-то были пальцы, появилось потемневшее от крови отверстие.

Карлайл опустился на пол и согнулся пополам. Он свернулся калачиком, втянув голову в плечи. Он был похож на черепаху, пытающуюся спрятаться в своем панцире.

- А сначала этот поросенок напевал «уи-уи-уи» всю дорогу домой.

Эдвард присел рядом с Карлайлом. Он свернул ладонь трубочкой у уха, подрагивающей головы своего отца и наклонился.

- Давай послушаем это, папа. - Он опустил оружие на седые волосы. – Я хочу услышать, как ты поешь «уи».

Я могла думать только о Чарли.

Чарли был в нашем списке тех, кто должен умереть. И он бы уже умер, если бы мы с Эдвардом не уехали из Форкса.

Я задавалась вопросом, будет ли петь Чарли, когда Эдвард приставит пистолет к его голове?
Я думала о папе, лениво переставляющем своих фарфоровых сов на подоконнике.

У моего папы была самая одинокая душа из всех кого я знала (кроме Эдварда). Мне было восемь, когда он встречался со своей последней подругой. Два раза в месяц он целый час проводил по дороге в Тахому, чтобы встретиться с ней. Когда она порвала с ним, он купил себе одну из этих чертовых сов на гаражной распродаже во время долгого возвращения домой. Именно тогда он начал собирать свою коллекцию. У него были фарфоровые совы вместо живых женщин.

Мой папа не будет петь для Эдварда. Уверена.

А вот папа Эдварда пел.

Звук начался с низкого гула, как едва разбираемый шорох в трубке, которую врач подносит к уху, слушая вас. Он медленно изменялся от высокого поскуливания собаки до свистящего низкого, неприятного стона умирающего.

- Уи, уи, уи… - Эдвард откинул прядь волос с лица Карлайла. Его глаза расширились – от хрен знает каких эмоций, – когда он наблюдал за движением ствола по серебристым волосам. - Всю дорогу домой...

Я знала, что он собирается убить Карлайла.

И просто не могла принять этого.

- Зачем, Эдвард? – закричала я. – Зачем?

Элис пискнула на другом конце комнаты.

Эдвард посмотрел на меня через плечо: - Что?

- Почему ты хочешь убить его? Что он сделал? – спрашивая это, я понимала, что Эдварду не нужен повод, чтобы стрелять неважно в кого, даже в отца. Он убил бесчисленное количество людей вдоль дороги, и они ничего плохого не сделали ему, ну, разве что мешали.

И, тем не менее, мне нравилось думать, что ему понадобится причина, чтобы стрелять в кого-то настолько важного, как отец. Его папа не был каким-то безымянным лицом. Если Карлайл заслужил это, то я должна знать, чем.

- Почему, Эдвард?

Эдвард зажмурился, словно я была самая глупая пизда на Земле.

- Он никогда не позволял мне быть собой, - сказал он.

Эта причина не казалась достойной смерти.

Я представила Элис, добавляющую: «О, черт подери, и какой в этом смысл?»

- … Я помню, когда мне было десять, - продолжил он, - я поднялся на водонапорную башню и сбросил кошку Элис сверху с зажженными петардами на ногах. Карлайл ударил меня и запер до конца лета.

- Но… Эдвард… большинство людей отреагировали бы точно так же. Любой бы расстроился, если бы ты убил животное.

Вдруг он открыл глаза. Возможно, из-за освещения его зеленные радужки смотрелись почти желтыми. Это был болезненный, похожий на желчь цвет, и его зрачки, казалось, покачивались под бледным мерцанием флуоресцентных ламп.

- И? Что? Что если так? – вздохнул он, его голос звучал настороженно. – Я такой, и ненавижу, если кто-то пытается изменить меня.

Устав сидеть на корточках, он опустился на пол и сел по-индийски, одно колено прижимая к плечу Карлайла. Словно приготовился к длинной беседе.

Он кивнул отцу, и его губы изогнулись в улыбке.

- Ты усыновил трех гребаных детей. Эммет, Элис и я родились уродами, а ты думал, что сможешь воспитать из нас что-нибудь другое. Мы всегда были монстрами, а ты дерзнул думать, что сможешь помочь нам.

Парень фыркнул, и улыбка на лице стала еще шире. На щеках проявились ямочки.

Неожиданно он ударил Карлайла по голове прикладом пистолета.

Тот рухнул. Он больше не сворачивался калачиком, как черепаха, он перевернулся на живот, распластавшись на полу, и раскинул все конечности в стороны. Совершенно разбитый.
Я подумала, что он потерял сознание, но вдруг мужчина повернул голову, и его голубые глаза глянули на меня.

Людям гораздо тяжелее отключиться, чем я думала.

- Я не смогу сделать этого, Эдвард, - сказала я. – Я… я не могу смотреть, как умирает отец.

Я была в ужасе. Знала, что потом, когда все закончится, я смогу обдумать этот момент и поплакать. Но сейчас я не могла показать своих эмоций; это был Эдвард, и мне необходимо подыгрывать ему, если я хочу остаться с ним. Если я начну реветь прямо сейчас, он отстранится и будет вести себя со мной пренебрежительно. Эдвард был не в состоянии оценить подобных эмоций.

- Я просто… может быть, немного травмирована, - сказала я и попыталась закатить глаза, отпетые негодяи всегда закатывают глаза, но думаю, со стороны моя попытка выглядела нервным подергиванием. – За последнее время я была свидетельницей огромного количества убийств, понимаешь? Я не могу прямо сейчас опять видеть это. Возможно, мне нужно немного притормозить… - я пожала плечами, - во всем этом.

Я покрутила рукой и снова пожала плечами.

Эдвард мгновение смотрел на меня, оценивая.

Я задумалась, вспоминал ли Эдвард прошлый раз, когда я вмешивалась в его убийства – мы ехали в «Вольво», и я витиевато умоляла его не причинять вреда детям. Он рассердился, но потом впервые поцеловал. – «Мучения, Белла, могу я помучить их?»

Я размышляла, как я смотрела на него тогда, всего несколько долгих дней назад. Что если сейчас я смотрю на него по-другому.

Наконец, он заговорил:
- Если я отпущу его, ты останешься со мной.

- Останусь, - кивнула я.

- Останешься со мной независимо от того, что я делаю.

- Да. - Я никогда не думала, что у меня есть выбор в этом вопросе. Но я ценю то, что он делал, он говорил, что это конец игры, и это мой последний шанс, отступить.

У меня никогда не было выбора в этом вопросе.

Парень посмотрел на своего старика.

- Черт… вставай. Уходи. Скажи полицейским наверху, что у меня заложница и я убью ее, если они попытаются войти сюда. Ты тоже, Элис. Просто, черт подери… уходи.

Было удивительно, как он смог остановиться, чувствуя отвращение и снисхождение, в то время как сам был самым мерзким существом на земле.

Элис поспешила помочь подняться отцу, и они вместе, хромая, двинулись к двери подвала.
Она вытащила телефон из кармана Карлайла и бросила его к ногам Эдварда.

- Можешь сам вести гребаные переговоры. Я уверена, они могут позвонить в любую минуту.
Эдвард поднял телефон и включил бесшумный режим.

Как только за ними закрылась дверь, Карлайл издал длинный вопль, который больше был похож на вопль счастья. Он торжествовал. Вопль спасения.

Теперь мы остались одни глубоко под землей, а полиция и весь мир были над нами.

Перевод - Miss_Flower - безумное ей за это спасибо!
Редактура - barsy - огромное ей спасибо!