Одно из ранних воспоминаний Драко было о том, как он едва не утонул. Тогда ему было четыре года. В тот день он пытался догнать снитч. Драко все еще несся за ним, когда тот уже пролетал над поверхностью озера в Малфой-парке. Драко споткнулся и полетел в холодную воду. Мама сразу бросилась за ним, даже не сбросив расшитой жемчугом алой мантии. Она плакала и крепко сжимала его в объятьях, так, словно от этого зависела ее жизнь. Их обоих из мелководья вытащил Люциус. На миг был потрясен и, лишь убедившись, что с Драко все в порядке, отругал его.
Сейчас Драко вспомнилось то пребывание под водой: губы онемели, перед глазами стояла плотная пелена, неприятное осознание того, что он не знает, в какую сторону двигаться, не оставляло его. Поверхность, выход, источник света казались так далеко, что он не знал, как отсюда выбраться.
Постепенно он начал вслушиваться в происходящее вокруг.
Похоже, в комнате находилась мама, но ее голос был непривычно резким и нервным. Другой голос звучал тихо и утомленно, отчасти даже уныло – Люпин? И еще слышался ненавистный голос Поттера. Разве никто больше не должен здесь находиться? Нет, не Люциус… отец мертв.

Гермиона. Она была здесь?

И вдруг он все вспомнил. Легиллименцию. Разум Гермионы. Огонь, Уизли, Поттера. Волан-де-Морта. Почти осязаемую ненависть, которую этот ублюдок вдохнул в разум Гермионы, заставив ее желать смерти лучшего друга.

Драко с силой ударило о поверхность.

Он громко и замысловато выругался, заставив Нарциссу, Люпина и Поттера вздрогнуть от неожиданности. Они обменялись между собой озабоченными взглядами, удивленные от того, что он так внезапно пришел в себя.
- Драко? – неуверенно позвала сидящая на стуле рядом с кроватью Нарцисса. Она потянулась вперед и накрыла его ладонь своей. – Дорогой мой.
- Поттер, - позвал Драко и утомленно прикрыл глаза. Сейчас голос звучал так, словно он только что проглотил пригоршню камней. «Ч-черт!» – Принеси хоть какую-то пользу – достань мне стакан воды или чего ты там сможешь найти.
Гарри несколько раз открыл и закрыл рот, словно рыба, выброшенная на берег, но все-таки подчинившись, вышел из комнаты.
- Профессор, не могли бы вы дать матери носовой платок или что-нибудь, что могло бы его заменить?
Нарцисса усмехнулась с явным облегчением:
- Видимо, с тобой все в порядке, раз ты по-прежнему ведешь себя словно избалованный ребенок.
- Да, я истинный сын своей матери, - парировал Драко. – Так что случилось? Сколько я был без сознания?
- Три дня, - откликнулся Люпин, а когда Драко удивленно распахнул глаза, то понял вдруг, что бывший учитель выглядит на редкость вымотанным и виноватым. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Драко всегда поражался его добросердечности и совестливости. В конце концов, именно Люпин подтолкнул Драко к тому, чтобы проникнуть в разум Гермионы и найти воспоминание о нападении Волан-де-Морта, и Нарцисса разодрала бы его на клочки живьем, если бы ее единственный сын не пришел в сознание. Уж в этом-то Драко не сомневался. И хотя сейчас Поттер, казалось, хорошо относился к Нарциссе, - что Драко, впрочем, находил очень странным, - он имел в виду именно это качество матери, говоря, что является истинным ее сыном: у Нарциссы был ужасный характер, который проявлялся особенно ярко тогда, когда Драко был в опасности.
- Что касается случившегося, - продолжил Римус, - мы точно не можем знать, что же все-таки случилось. Ты нашел воспоминание Гермионы об этом… событии, я прав?
- Да, - отозвался Драко охрипшим голосом и на миг прикрыл глаза.

Интересно, эти кошмары теперь так и будут появляться перед его глазами каждый раз, стоит ему только закрыть глаза? Где, черт возьми, шляется Поттер с водой?
- И ты не ошибся насчет?..
Гарри зашел в комнату, неся в руках поднос, заставленный едой. Впрочем, Драко сразу же разглядел на нем бокал с водой. «Ну, наконец-то!» Он схватил его и мгновенно опустошил и только потом насмешливо уставился на поднос.
- Мистер и миссис Уизли приехали, - пожал плечами Поттер.
Что ж, это объясняло, почему меню не отличалось изысканностью. Однако это напомнило Драко о том, что он уже долгое время ничего не ел, и он с жадностью набросился на еду.
- Так ты был прав, Драко? – спросил Римус. – Тот-Кого-Нельзя-Называть действительно наложил на Гермиону какое-то проклятье?
- Да. Я не слышал, как он произносил заклинание, но в том, что он это сделал, я не сомневаюсь. Если Гермиона очнется, ее разум будет направлен на то, чтобы причинить вред Поттеру, - он выдержал короткую паузу, чтобы увидеть потрясенное выражение на лице гриффиндорца, и проглотил ложку картофельного пюре. – Лично я думаю, что она вполне способна очнуться без чьей-либо помощи, но пока она твердо уверена в том, что представляет собой опасность для Чудо-Мальчика, она этого не сделает.
- Он… - пробормотал Поттер, неспособный найти нужных слов, чтобы описать существо, которое так поступило с его лучшим другом. Он судорожно стиснул зубы, а его глаза засверкали, обещая расплату.
- А ее эмоциональная травма? – продолжил Римус.
Драко немедленно перестал есть. Воспоминание о сожженной плоти и изуродованных телах могло испортить аппетит кому угодно. Лишь благодаря урокам Люциуса в течение многих лет его голос не задрожал, когда он заговорил снова:
- Он показал ей кое-что. Очень, очень… страшные вещи. Вероятно, до конца жизни ей будут сниться кошмары. Но сейчас наша главная проблема - это проклятие.
Он отставил поднос в сторону и встал с кровати.
- Драко, ты не думаешь, что тебе нужно немного отдохнуть после всего, что с тобой произошло? – обеспокоенно спросила Нарцисса.
- Я уже достаточно отдохнул. Мне нужно прогуляться.
Гарри проводил взглядом слизеринца, выходившего из комнаты. Он сказал «наша». Проклятие - наша главная проблема. Не «ваша». Всего одно слово говорило о многом. Если бы Малфой не был таким ослабевшим, он ни за что не допустил бы такого промаха. Но Гарри повезло - он, наконец, дождался знака, который помог бы ему лучше понять Малфоя.

***

Три долгих дня спустя у Гарри с Роном состоялся разговор:

- Ты так странно смотрел на Малфоя, - заметил Рон.

Гарри не стал отрицать этого.

- Разве… разве он не выглядел… - он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, но это ему не удалось. – Ты помнишь, когда мы в первый раз попросили его помочь нам? Как только он оправился от шока, он был таким упорным – он приводил верные, последовательные аргументы и вовсе не был похож на того подлого вечно стонущего ублюдка, каким был раньше. И когда он все-таки решился помочь Гермионе, он имел очень смутное представление о том, что делал… но, несмотря на это, был очень спокойным и беспристрастным…

Рон помрачнел:

- Думаешь, он что-то с ней сделал? То, что не смог сделать Люпин?

- Нет, - перебил Гарри, порядком уставший от нелепых предположений Рона. – Я думаю, он… Ладно, как ты и сказал, несколько раз он был взволнованнее, чем обычно, после того, как применял легиллименцию к Гермионе. Но имея дела с Малфоями, никогда нельзя забывать, как они относятся к происхождению окружающих, а недавно мне показалось… я не знаю, как именно это объяснить… все немного изменилось…

- И?..

«Черт!» - Гарри с трудом сдержался от того, чтобы сказать это вслух.

- Я думаю… думаю, он действительно заботится о Гермионе.
Как и следовало догадаться, Рон возмутился уже от одного только предположения.

- Заботится? Малфой? О Гермионе? Послушай, дружище, я понимаю, что ты чувствуешь себя перед ним виноватым, но мы сейчас говорим о Малфое! Который всегда ненавидел нас троих и всех грязнокровок вместе взятых. То, что он предусмотрительно вовремя переметнулся на нашу сторону, не значит, что он изменил своим убеждениям.

- Он изменился за последнее время, - продолжал настаивать Гарри. – И сейчас он ведет себя немного по-другому. Конечно, он не святой, но все же… Он не провоцирует драки и не создает проблемы.

- Потому что знает, теперь так легко он не отделается.

- Может быть. Но, тем не менее, он перестал высказывать свое мнение при каждом удобном случае и ни разу не заговорил о чистоте крови, хотя при желании смог бы найти для этого достаточно поводов. Все это говорит о многом.

Рон не стал возражать, помня, что иногда Гарри мог быть очень проницательным, и задумался о его словах. Но если бы Рон был честен с самим собой, - что, надо сказать, было чертовски неприятно в такие минуты, - то ему пришлось бы признать, что, хотя Малфой по-прежнему был мерзким типом, в нем все-таки произошли небольшие изменения.

Хотя сейчас Малфой был чуть менее враждебно настроен по отношению к нему и Гарри, чем в школе, у них все-таки было несколько стычек после того, как он поселился на Гриммаулд-Плейс. И к тому моменту он уже не раз применял легиллименцию на Гермионе. Что было странно по нескольким причинам. Во-первых, Малфой прежде никогда не упускал возможности оскорбить ее, потому что Гермиона была в числе людей, которых он ненавидел больше всего. Но более важным было то, что Малфой понял: нападки на нее были равносильны применению инсендио к Рону и Гарри – назвать их характеры взрывными было бы явным преуменьшением. И хотя упускать возможность лишний раз спровоцировать их было совершенно не в духе Хорька, он, тем не менее, перестал применять на них один из своих самых эффективных методов.

И все же Рон не был согласен с теорией Гарри. Он вырос в волшебном мире, привыкнув к ярлыку «предателя крови»; он знал, насколько глубоким и сильным могло быть предубеждение против магглов. И Малфои входили в число их самых злейших врагов. Рон неохотно признавал, что Малфой был не настолько плохой, как его отец, но это едва ли делало его поборником равноправия. Если отношение этого заносчивого мерзавца к Гермионе и стало чуть более нейтральным, то поводом этому была лишь расчетливость вкупе с побочным эффектом пребывания в ее разуме. И Малфой вовсе не изменился так сильно, как казалось Гарри.

- Ты приписываешь ему слишком много, - единственное, что Рон мог сказать в ответ.
- Возможно, - признал Гарри. – Я просто… Я буду присматривать за ним. И только.

Малфою не всегда удавалось полностью скрывать, как омерзительно он иногда ощущал себя, и это было для него совершенно несвойственно. Теперь, понаблюдав за слизеринцем, Гарри мог объяснить и его привычку поспешно выходить в замерзший сад – так тот пытался ускользнуть ото всех, чтобы в тишине упорядочить свои мысли.

Гарри интересовало, был ли Рон прав насчет того, что он приписывал Малфою слишком много, ведь он уже проходил через это. Ему сразу вспоминался второй курс, но, с другой стороны, он всегда был склонен верить в лучшее. Гарри неизменно старался быть объективным и благожелательным одновременно. Он никогда не сказал бы, что эти черты присущи Малфою, но его мнение оставалось таким до того, как он стал свидетелем раскаяния и страха, которые испытывал Малфой, стоя на вершине Астрономической башни в ту роковую ночь. И было что-то нелепое в том, что Гарри начал сочувствовать слизеринцу именно после самого тяжелого преступления, которое тот совершил. А ведь когда они только встретились, Гарри хватило всего лишь несколько бесцеремонных комментариев Малфоя, чтобы начать испытывать к слизеринцу глубокую неприязнь.

Сейчас Гарри понимал, что склонен разделять все на черное и белое. Он судил о людях, основываясь на первом впечатлении, и у него уходило много времени на то, чтобы изменить свое мнение. Мерлин, да его первоначальная неприязнь к Гермионе испарилась лишь после того, как он спас ее от тролля, а она, в свою очередь, спасла их от гнева учителей. Что до Малфоя, то Гарри он показался крайне неприятным почти с первого же момента их встречи. Надменные манеры слизеринца почти сразу же начали вызывать у Гарри неприязнь, а когда тот, оскорбив Хагрида и магглов, напомнил ему своей испорченностью Дадли, отвращение Гарри достигло предела. Сейчас Гарри склонен был думать, что не был так уж неправ в отношении Малфоя. Тот всегда был ублюдком и остался таковым и сейчас. Но в нем уже не было прежней испорченности.

Поговорив несколько раз с Нарциссой, Гарри еще больше уверился в своей правоте. Другим удивительным открытием стало для него осознание того, что он посчитал жену одного из самых злых людей, которых когда-либо видел, такой приятной и располагающей к себе. Он понимал, впрочем, что далеко не последнюю роль в этом играло то, что Нарцисса сводила их разговоры к темам, приятным для Гарри, беседуя то о Сириусе, то рассказывая ему все известное ей о семье Поттеров.

Мистер Уизли, видя, что их взаимное расположение возрастает, предупредил Гарри, которого считал своим седьмым сыном, о том, что Нарциссе не следует доверять. Да, она никогда не обвинялась в пособничестве преступлениям своего мужа, но еще недавно она поддерживала его действия, и, возможно, его убеждения.

Мистер Уизли полагал также, что со стороны Мальчика-Который-Выжил было бы крайне безрассудно общаться с женой и сестрой двух самых известных слуг Волан-де-Морта. Он зачем-то напомнил Гарри о стычке с сыном Нарциссы в поезде в Хогвартс на первом курсе. В ответ на что Гарри вежливо, но решительно сообщил отцу своего друга, что может сам выбирать, с кем ему общаться, не забыв, впрочем, поблагодарить мистера Уизли за проявленную заботу.
Гарри все еще верил, что каждый имеет право на второй шанс.

***

Драко всегда любил зиму. Правда, сейчас, сидя на скамье в замерзшем саду на Гриммаулд - Плейс, он не испытывал особой радости: весна с ее отвратительной сыростью, раздражающим чириканьем птиц и целующимися парочками грозила наступить уже совсем скоро.

Прошлой зимой про Драко вряд ли можно было сказать, что он когда-либо чувствовал себя виноватым. Сейчас же все было как раз наоборот: он не мог больше избегать всепоглощающего чувства вины. Именно он, всегда насмехающийся над этим чувством и расценивающий его как слабость, чувствовал себя сейчас безмерно виноватым, и в этом было что-то одновременно извращенное и забавное. Но Драко сейчас было не до смеха.

Однажды он уже хотел прислуживать Волан-де-Морту. Сейчас это желание казалось ему омерзительным. Но, когда он был младше, он надеялся, последовав примеру отца, служить могущественному магу, которого превозносил и обожал Люциус. Отец всегда описывал деятельность Пожирателей Смерти как «борьба за наш род» или «избавление нашего мира от магглов» или прочую чушь, звучащую не менее напыщенно. И никогда не произносились такие фразы, как «пытки и убийства невинных людей». А Люциусу была известна правда. Он прекрасно знал, на что способен Волан-де-Морт, но, несмотря на это, продолжал внушать сыну идею служения этому чудовищу. И сам продолжал верно служить ему.

И, возможно, Драко поступал бы также, если бы все не сложилось по-другому. Если бы Люциусу не было поручено напасть на отдел тайн, если бы он избежал плена, или если бы Драко заставил себя произнести те два страшных слова.

И он себя за это ненавидел. За то, что однажды захотел стать слугой ублюдка, который показал Гермионе такие омерзительные вещи – и, если бы смог, вполне успешно осуществил бы их и, возможно, еще нечто более ужасное. И это чудовище проделывало подобное с бесчисленным количеством людей.

Поступал ли отец также? Накладывал ли он, отлучаясь из дома «по делу», заклятия, ужасные настолько, что слово «пытка» было ничего не значащим?

Пока Драко рос, Люциуса часто не было дома. И это было вполне естественно: он был занятым и успешным человеком. Но были и дни, когда он отлучался по совершенно иным делам. Драко впервые понял это, когда заметил реакцию матери. Она всегда бледнела и проводила остаток вечера, хлопоча над сыном, словно наседка.

В конечном счете, Драко тоже начал различать признаки, свидетельствующие о том, что отцу предстоял не визит в Министерство финансов, не подкуп кого-либо и не чей-то шантаж. Из серых глаз, похожих одновременно на лед и на сталь, исчезало холодное пренебрежение, в них появлялось хищное возбуждение. Вместо привычной жестокой ухмылки на его губах мелькала еле заметная садистская усмешка. Позже Драко научился распознавать это как сигнал о том, что отец собирается на встречу с Пожирателями Смерти.

Но что именно это означало? Пытал ли он людей до сумасшествия? Насиловал ли он их? И их детей? Накладывал ли он империо на простых прохожих, заставляя их совершать немыслимые, жесточайшие вещи со своими возлюбленными? Сколько безвинных людей заставил он молиться и умолять о желанной смерти, соглашаясь даровать ее лишь после того, как его извращенные желания были выполнены – спустя часы, дни, недели?

Что еще унаследовал он от отца, кроме хитрости и изворотливости? Почему бОльшая часть его жизни прошла в бесконечных и, как выяснилось, бесполезных попытках во всем угодить Люциусу и не разочаровать его?

Драко неожиданно ощутил, как плотный ком стремительно подошел к горлу, он резко подался вперед, и его вырвало зельями, которыми его поили, пока он был без сознания. Его желудок был уже пуст, а он все содрогался от рвоты, отчаянно пытаясь вырвать из себя отвращение, смущение, ярость, вину, страх, которые переполняли его; он отчаянно пытался извергнуть слепую привязанность и ненависть, которые заставляли людей творить страшные в своей жестокости вещи, слепое поклонение отца Волан-де-Морту, ненависть к гриффиндорцам, интерес к Темным искусствам, злобу, которую он обращал на каждого, кто осмеливался вывести его из себя, гордость за род Малфоев, последние семнадцать гребаных лет.

Драко резко поднялся на ноги, все еще ощущая вкус желчи во рту. И машинально отметил, что обувь почти полностью запачкана.

Он полагал, что в какой-то степени ему даже повезло, что пришлось пройти через все это дерьмо на шестом курсе, потому что если бы всего этого не произошло, он, вероятно, занимался бы сейчас тем же, чем и отец. Святой Салазар, возможно, в этот самый момент его друзей принуждали пытать и насиловать магглов! Эта мысль заставила Драко содрогнуться. Гойл, Забини или Флинт могли сотворить подобное с Гермионой…

И теперь он осознавал с поразительной ясностью, что заключив обязательство перед Орденом, он не просто пытался спасти себя. Осознание того, что многие его друзья уже, вероятно, пытали невинных людей, вызывало в нем не отвращение, а ярость. И от того он был готов рисковать своей жизнью, чтобы предотвратить это насилие. Он хотел помешать тем, кто творил такие вещи.

Казалось, он, наконец, нашел то, за что стоило сражаться.