Название: Два часа пополуночи. Время горячего шоколада
Название фан-дома: Однажды в сказке

Автор: -
Переводчик: -
Бета: +
Жанр: Романтика
Рейтинг: T
Персонажи: Эмма/Киллиан
Саммари: — Мы похожи, ты и я.
— Я даже не знаю твоего имени.


Перевод

---

На часах два утра, когда он приходит сюда впервые, но закусочная полна народу, потому что бары только закрылись, и все желают кофе и порцию картошки фри. Она едва ли обращает на него, сидящего в одиночку в кабинке, внимание и, быстро записав заказ — кофе с ржаным тостом, — не взглянув на него и пары раз, тут же уходит.

Если откровенно, она раздражена. Парень занимает целый стол, а его чек не дотягивает даже до пяти долларов. Если ей повезет, он оставит доллар на чай.

Людей много, и она бегает от одного столика к другому, разливая кофе и подавая картошку так профессионально, будто бы родилась с этим умением (иногда ей именно так и кажется). По крайней мере, Руби сегодня тоже здесь, и они вдвоем правят этой закусочной, словно своим королевством.

Королевством безумцев.

Она проходит мимо него с кофейником в руке, заглядывая в его кружку, чтобы понять, нужна ли ему добавка. Не нужна. У нее не хватает времени думать об этом, хотя голубизна его глаз — словно электрический удар, когда она переводит взгляд с него на других посетителей.

Он не ест тост. Не пьет кофе. Но когда он уходит, рядом с его чеком лежит двадцать долларов. Эмма клянется, что это ошибка, но все равно забирает деньги со слабой улыбкой. Может быть, он бармен: люди подобных профессий часто оставляют огромные чаевые, чтобы сделать другим приятно. Какие бы ни были у него причины, она мысленно благодарит его и продолжает работу.

В следующий раз она тоже видит его в два утра, но это уже утро вторника, и в закусочной нет безумного количества пьяных студентов. Он проскальзывает в ту же кабинку, заказывает кофе с тостом и безотрывно смотрит в окно. В этот раз она замечает, как рукав его кофты свободно висит на уровне запястья, там, где должна быть кисть руки, и изо всех сил пытается не пялиться.

Его потрясающие голубые глаза полны печали, и на секунду ей хочется присесть рядом с ним, возможно, поговорить несколько минут, но Руби просит присмотреть за ее столиками, пока она выйдет покурить, и Эмма, вздохнув, отворачивается от него.

Когда она возвращается, на столе стоят холодные кофе и тост, и поверх чека лежит другая двадцатка, в то время как счет гласит: четыре доллара пятьдесят восемь центов.

В этот раз она хмурится, берет деньги и изучает бумагу. Это подкат? Он пытается ее склеить? Она поджимает губы, но на бумаге нет ничего: ни оскорбительной и глупой фразочки, ни номера телефона.

Руби смотрит на нее, как на сумасшедшую, когда она рассказывает об этом, о мужчине с голубыми глазами и грустью, которой от него так и веет.

— Он оставляет чрезмерно хорошие чаевые и вообще не требует никакого обслуживания. Это просто подарок судьбы, Эмма. Если тебе это не нравится, я обслужу его в следующий раз.

— Ни за что.

Она убеждает саму себя, что отказывается, потому что не хочет отдавать Руби столь хорошие чаевые, но это неправда. Ее тянет к нему, к этому мужчине, который смотрит на парковку через окно, который обхватывает чашку кофе, но так и не пьет из нее, который приходит в закусочную в середине ночи, выглядя так, будто не спал недели.

Проходит несколько дней, прежде чем она снова работает ночную смену, и когда стрелка часов приближается к двум, она понимает, что ждет его прихода. Это нелепо — ждать клиента, который едва ли говорит, едва ли заказывает и совсем не ест. Руби замечает, как она смотрит на часы, и закатывает глаза, и Эмма чувствует себя немного глупо.

Время восемь минут третьего, когда он садится за тот же столик. В этот раз, подходя к нему, она действительно смотрит на него: на линию челюсти и щетину, покрывающую ее, на черную толстовку, которая обтягивает его плечи. Его кожа бледная, словно он давно не видел солнечного света, и на его указательном пальце виден толстый серебряный ободок. Сегодня он выглядит беспокойным, он постукивает пальцами по столу.

— Ты… — она мешкает, не желая оскорбить его, потому что сегодня вместо печали, к которой она уже привыкла, от него веет яростью. Но когда она говорит, он слегка успокаивается и вежливо ждет, когда она закончит. — Хочешь что-то, что действительно съешь в этот раз?

Он слегка смеется, и этот плавный рокот напоминает ей довольно мурлычущего кота, который греется на солнце морозным зимним днем, хотя холод разгоняет всего лишь небольшой проблеск света.

— Что посоветуешь?

— Кексы из пекарни, которая уже закрыта, — отвечает она раньше, чем успевает остановить себя, ее щеки горят. — Прости. Я слишком люблю сахар в середине ночи. У нас нет кексов, а пончики уже не первой свежести. Хочешь… горячий шоколад?

— Да, пусть будет горячий шоколад, — он снова улыбается, прежде чем она уходит, и, вопреки неуместно прозвучавшему комментарию, внутри у нее разливается тепло. Но когда она оглядывается через плечо, он снова смотрит в окно, и пламя ненависти в его глазах спокойно может сжечь это место дотла.

Он пьет горячий шоколад. Она не приносит ему тост. На столе лежат очередные двадцать долларов.

На часах три минуты третьего, когда она выходит следующей ночью из кухни и видит его за тем же столом. Он снова спокоен, голубизна его глаз напоминает о теплом летнем дне, когда она улыбается ему, проходя мимо с напитками для других посетителей. Он улыбается в ответ, уголки его губ изгибаются, словно при ухмылке, но, даже если это ухмылка, то очень дружелюбная.

Он благодарит ее, когда она приносит горячий шоколад, и Эмма задается вопросом: может быть, сегодня ему захочется поговорить? Но он опять смотрит в окно, и ей кажется, будто она навязывается, поэтому она уходит.

— Думаю, он точно пытается подкатить к тебе, — говорит ей Руби, когда они отчищают остатки еды с грязных тарелок, складывая посуду, чтобы позже ее помыть. — Он заходил, когда мы не работали ночью. Я спрашивала. Он осмотрелся, но не остался. Он приходит, чтобы увидеть тебя.

— Правда? — она хмурится, потому что это немного странно. Хотя он не похож на преследователя. Он просто оставляет ей нелепо огромные чаевые.

Сегодня рядом с чеком и двадцатью долларами ее ждет двойной шоколадный кекс из пекарни, про которую она говорила. Она просто пялится на это, на нежно-розовую надпись на коробочке, на идеальный узор глазури. Она всего лишь раз упомянула о той пекарне, а сейчас ее уже ждет кекс.

Чего она не сказала ему, так это своего любимого вкуса, но каким-то образом он сумел догадаться.

Она не рассказывает Руби о кексе.

Наступают выходные, она работает дневные смены, и обычно ее это радует. Субботние и воскресные утренние смены обычно сулят хорошие деньги, но она вроде как скучает по тишине ночи и его грустной улыбке.

Она просыпается, когда на часах три минуты третьего утра, и думает, снова ли он в закусочной, снова ли ищет ее. Она почти одевается, чтобы увидеть, там ли он, но нет ни единого шанса, что она успеет добраться туда вовремя. Да даже если и успеет, то это нелепо. Так?

Так.

— Спасибо за кекс, — тихо благодарит она, когда видит его в следующий раз, принося ему горячий шоколад. Она больше не спрашивает. Лишь видит его, когда идет к другим посетителям, и потом готовит напиток для него. — Как ты узнал, что это мой любимый вкус?

Он пожимает плечами, глазами уже устремившись в окно. Сегодня идет дождь, и капли стекают вниз по стеклу, когда она тоже смотрит на пелену дождя, заливающую парковку. Землю затапливает, и она вовсе не предвкушает, как будет пробираться к машине, когда закончится ее смена.

— Я… тебе еще что-нибудь нужно?

Он оборачивается к ней, и на краткий миг его лицо озаряется нуждой и желанием и, возможно, слегка отчаянием, но все происходит так быстро, что она думает, будто ей привиделось.

— Я хочу много чего. Но горячего шоколада будет достаточно.

Он пристально смотрит на нее своими насыщенно-голубыми — словно летние сумерки — глазами, а затем снова переводит взгляд на дождь.

— Почему ты сидишь здесь, только когда я работаю? — в конце концов спрашивает она спустя несколько недель, на столе между ними стоит очередная кружка горячего шоколада. Легкий румянец окрашивает его щеки, он смотрит в стол, и она должна замолчать прямо сейчас, но теперь, когда задала вопрос, она не может остановиться. Плотину прорвало. — И почему ты оставляешь мне такие нелепые чаевые? Это было очень мило поначалу, но я тебе не объект для благотворительности.

Это привлекает его внимание, и она видит, что обидела его: глаза сужаются и в них промелькивает злость.

— Я сижу здесь, когда ты работаешь, потому что ты единственная из всех людей, кто обращается со мной как с нормальным человеком, с тех пор как я потерял руку. Я сижу здесь, потому что когда провожу час с тобой, я не чувствую нужду пойти домой и напиться рома до отключки. А хорошие чаевые я оставляю, потому что верю, что так и надо, и пока могу — я буду их оставлять. Но если честно, я, вероятно, всегда буду перед тобой в долгу, сколько бы двадцаток ни оставил.

Это самое длинное, что он сказал с тех пор, как начал приходить в закусочную в середине ночи, и он произнес это тихо, его голос словно рокот грома вдалеке, и он отдается у нее в груди, и ей кажется, будто бы ее просто пнули. В его глазах бушует ярость, и он смотрит на нее еще мгновение, прежде чем отворачивается обратно к окну.

Она не знает, что сказать, поэтому разворачивается и сбегает на кухню, чтобы собраться с мыслями. Когда она выходит обратно в зал, его уже нет, а на столе стоит нетронутый горячий шоколад и лежат двадцать долларов. Она бросается к выходу и почти мгновенно промокает, пока ищет его на парковке, но его нигде не видно.

Проходит неделя, за ней вторая. Он больше не приходит, и Эмме кажется, будто бы она задерживает дыхание каждый раз, когда стрелка часов движется от двух к трем. Руби молчит, но Эмма чувствует, как подруга наблюдает за ней, видит, как она вздрагивает, когда кто-то еще садится за его столик в предрассветные часы.

Его слова преследуют ее. Я сижу здесь, потому что когда я провожу час с тобой, я не чувствую нужду пойти домой и напиться рома до отключки. Этим он сейчас занимается? Напивается так сильно, чтобы справиться с болью, которую так отчаянно пытается притупить? Дело не только в руке, Эмма не глупая. Боль настолько сильная… ну, она знает, каково это.

Уже рассветает, когда ее смена заканчивается, и она устало улыбается повару, бредя к двери. Подавлять зевки оказывается почти невозможным, пока она приближается к машине, щурясь от утреннего солнца.

О ее машину опирается какой-то человек, одетый в черную толстовку и джинсы, и пусть она не видит темные волосы, она знает, что это он.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, прижимая сумку ближе к телу. Она не боится его, но она не знает его и не видела несколько недель.

— Сам не знаю, — он наконец-то смотрит на нее, и она видит необузданные боль и истощение в каждой черточке его лица, а голубизна его глаз затмевается красным цветом. На его лице всегда была щетина, но сейчас из категории «сексуально» она перешла в «неприятно неряшливую».

— Прости, — произносит она, когда тишина становится слишком затянутой. Она устала, но не может заставить себя уйти от него, не может оставить его на этой парковке, когда он больше напоминает бесформенную массу, скомканную из некогда целого предмета, от которой весьма уловимо отдает ромом, нежели живого человека.

— Не стоит. Тебе не за что извиняться. Это мне не стоило… — он замолкает, делает глубокий вдох и вновь опирается о ее машину, прикрыв глаза. — Мне следовало знать, что нельзя просто…

— Я работаю по ночам, потому что не могу спать, — вдруг говорит она, и это признание удивляет даже ее. — Порой это кажется более нормальным, если ты не спишь в два дня, а не в два ночи.

Он приоткрывает глаза, и на его губах играет грустная улыбка.

— Мы похожи, ты и я.

— Я даже не знаю твоего имени. — Это и в лучшем случае весьма слабое возражение, потому что, пусть не знает его имени, но она успела узнать частичку его самого, пока приносила ему по кружке горячего шоколада. Она знает, как он выглядит, когда пытается держаться изо всех сил, потому что два утра — не самое уместное время для тайн. Рассвет тоже для этого не подходит.

— Киллиан Джонс, — он протягивает руку, и она пожимает ее после секундного колебания. Его кожа теплая, несмотря на утреннюю прохладу, а ладонь — шершавая, пока он держит ее за руку чуть дольше, чем стоит.

— Эмма… Свон, — представляется она, когда он разрывает рукопожатие. По ее спине бежит дрожь, и ее вызывает настойчивый взгляд его глаз. — Как ты… как ты добрался сюда?

— Пришел.

— Ты далеко живешь?

Он пожимает плечами, засовывая руки в карманы.

— Ну, километра полтора — плюс-минус.

— Позволь отвезти тебя домой. — Солнце поднимается все выше и выше, освещая их нежно-оранжевым сиянием, которое более прекрасно, чем должно быть на парковке рядом с закусочной.

Он хочет поспорить, но все же садится в машину, когда она легонько подталкивает его в сторону пассажирского сидения. Она чувствует на себе его взгляд, пока ведет машину, и когда она украдкой смотрит в его сторону, он выглядит смущенным и потрясенным.

— Почему тебе было не все равно? — спрашивает он, когда она останавливается около небольшого дома. Ее удивляет эта картинка: аккуратная лужайка и хороший внешний вид здания. На подъездной дорожке припаркована машина, но нигде не горят огни.
— Казалось, тебе нужен был кто-то, кому не было бы все равно.

Он не разрывает зрительный контакт, пристально всматривается в нее и, вероятно, находит то, что ищет, потому что тут же прикрывает свои глаза словно от облегчения.

— Да, — в итоге шепчет он, и в одном маленьком слове столько эмоций, что ее сердце почти разрывается надвое.

Она тянется через приборную панель и берет его за руку, переплетая их пальцы.

— Мне не все равно, — уверенно говорит она, желая, чтобы он снова посмотрел на нее и понял, что это чистая правда. Она мало что может предложить — она всего лишь официантка в закусочной, у нее ужасная квартира, и она тоже сломлена, — но ей не все равно, и для кого-то вроде них этого может быть достаточно.

Ее удивляет его поцелуй. Его пальцы скользят сквозь пряди ее растрепанной косички, когда он придвигается ближе к ней в этом маленьком пространстве. Его поцелуй нежный, глубокий. Его поцелуй — приглашение. Он на вкус как ром, и она чувствует его нужду, чувствует тот вопрос, который он задаст, как только отстранится.

— Ты… хочешь… задержаться ненадолго?

Она кивает, робко улыбаясь, когда он берет ее за руку и ведет к своему дому.

Время два утра (три года спустя), когда он находит ее на их кухне, пока она медленно помешивает горячий шоколад в кастрюльке на плите. На ней надеты шорты и одна из его футболок, но ткань едва ли скрывает постепенно растущий живот. Она напевает что-то себе под нос, когда он подходит ближе, все еще полусонный, но волнующийся, ведь ее не было в их постели.

— Что ты делаешь, любимая? — шепчет он ей на ухо, скользя руками под футболку, чтобы расположить их на животе. Он оставляет поцелуй на ее плече, вдыхает ее запах и в тысячный раз благодарит за нее вселенную.

Он больше не горюет. Он смотрит на нее, словно она бесценна, словно она подарок, и когда он такой же сонный, как сейчас, когда обнимает ее и их ребенка, как сейчас, тогда все, что она видит в его взгляде, — это любовь и удовлетворение.

Она позволяет себе откинуться на него, помешивая напиток, и нежно улыбается.

— Судя по всему, твой сын предпочитает сну горячий шоколад в два часа ночи. Интересно, откуда это у него…

— Смышленый парень, — бормочет он ей в шею, нежно выводя круги на ее животе. — Хочешь, я принесу тебе его в постель?

— Нет, все в порядке. Мне вроде как нравится это между нами. Ведь благодаря этому мы вместе. — Она чуть изгибает шею и ложится головой ему на плечо, надеясь на поцелуй и получая его.

Он не знает, что заставило его прийти в ту закусочную и что заставило его заказать очередную чашку кофе, который он не собирался пить, лишь быть провести лишний час рядом с ней. Но он знает, что горячий шоколад сыграл свою роль, соединил их, и кто бы мог подумать, что одна маленькая чашка может изменить столь многое?

Она на вкус как шоколад, любовь и семья. Когда они разрывают поцелуй, он прикрывает глаза, а она продолжает опираться о него, помешивая шоколадную жидкость почти бессознательно.

Время два утра семнадцать минут, и он находится там, где ему и положено быть.