Я ворочаюсь в течение нескольких часов. Красные огоньки на моих старых радио-часах светятся и дразнят меня. Уже третий час ночи. Я не знаю, что не дает мне заснуть – знание того, что я должна встретиться с Рене через несколько часов, или волнение о Сете, отчего хочется вырыть когтями путь через ладони рук. Или одно или другое. Или и то, и то. «Просто спи, уже, а? – пытаюсь я приказать себе. - Ты не можешь помочь ему отсюда. Не сможешь помочь, пока ты до сих пор не спишь».

В тот момент, как мне кажется, я покидаю реальность, думаю: «Ага! Я засыпаю!». Однако сразу же возвращаюсь обратно. Моё сердце чуть ли не вырывается из груди, пока я думаю о Сете. Бедный Сет. Это все моя вина. Если с ним что-нибудь случится, это будет на моей совести. Если бы я только помнила его имя. Что хорошего в том, что я помню все детали о каждой встрече с Эдвардом Калленом, но не могу вспомнить имя волка, которого создала?

Ну, есть некоторое различие в том, что Эдвард Каллен является реальным человеком, а Сет – плодом моего воображения. Но, тем не менее, присутствует чувство некого предательства. Я могу чувствовать его боль. Его боль – моя боль. И его страх разъедает меня на части. Я знаю, что он боится. И что должна вернуться к нему. Так почему я не могу просто… заснуть, черт подери?

Я так расстроена, что со злостью бью по одеялу на моей кровати. Встав, я начинаю на ощупь искать в темноте мой рюкзак с альбомом. Я включаю лампу – свет режет глаза и причиняет почти физическую боль, - и кручу кнопку, чтобы уменьшить давление. Когда, наконец, становится легче, я пролистываю альбом, осматривая Сета. Практически на каждой странице он такой милый, доверчивый и полный жизни. Он кажется совсем ребенком по сравнению с другими волками своим невинным духом. Он был слишком молод, чтобы понять правила и контролировать свои импульсы. И я провоцировала его. Я называла его Шоном снова и снова.

Он просто хотел существовать. Хотел, чтобы я знала его имя, имела достаточно желания, чтобы вспомнить его.

Я думаю, что знаю, что он чувствует.

Хватит бездельничать. Я отключаю свет и закрываю альбом, располагая его на своей груди. Ощущение его веса в некоторой степени утешает меня. Я лежу на спине и кладу руки ладонями вверх немного подальше от моих боков, как прототип-версия той позиции, которую я обычно принимаю, чтобы создавать и восстанавливать. Я пытаюсь позволить своему разуму успокоиться. «Помоги мне быть там, где я нужна. Помоги мне добраться туда. Пожалуйста, не позволяй мне опоздать».

Я не уверена, физическая ли это близость эскизов Сета к моему сердцу, или положение в позиции, когда я призываю Голоса, или истощение от долго бодрствования, но через пару минут я уже крепко сплю.

- Сет? Сет? – кричу я, прежде чем могу увидеть что-либо, пока перемещаюсь между мирами.

Хорошо. Ты наконец-то здесь. Я ждал тебя.

Нет. О нет. Это песчаный и замогильный голос Того-Самого-Камня. До того, как я решаю открыть глаза, я понимаю, что безоружна. Я не чувствую веса колчана на себе.

Тебе не нужно беспокоиться о том, что ты без оружия, Отрекшаяся. Я здесь не для тебя.

Мы оба находимся на вершине холма за пределами Цитадели. Я среди волков и в позе защитника стою перед Сетом; бедным, милым, невинным Сетом.

Я думаю, что уже знаю ответ, но все равно спрашиваю:

- Почему же ты вернулся сегодня, Камень?

Правила были нарушены. Я пришел требовать правосудия.

- Я не могу сказать, что знаю, о чем ты, - говорю я, пытаясь притормозить его, пока не придумаю какой-нибудь план.

Ты знаешь, что волк нарушил правила. Он не может говорить своё имя, если ты не помнишь его.

- Но я помню! Я вспомнила его! – Просто не в нужное время, виновато думаю я.

Ты не вспомнила его имени.

- Не делай ему больно! Он не виновен. - Что может разрушить каменного монстра? Как я могу бороться?

Принцесса, говорит он тем же насмешливым тоном, у тебя есть немного власти здесь, но эти правила сильнее, чем ты. Ты должна отойти в сторону и позволить мне взять волка. Он является моей наградой по законам этой земли.

- Я буду бороться с тобой. Я не боюсь этого, - говорю я, хотя мои ноги начинают дрожать от ужаса.

Ты можешь бороться со мной, если пожелаешь, но результат останется прежним. Нет никакой возможности избежать этого правила. Его жизнь конфискована. Он принадлежит мне. Если ты попытаешь остановить естественный порядок, за это поплатятся твои волки. Ты хочешь этого, принцесса? Ты позволишь другим страдать за грехи одного? Ты накажешь остальных за грех, который ты спровоцировала своими недостатками?

- Тогда накажи меня вместо него, - говорю я. – Делай то, что должен. Я предлагаю себя в обмен на него. – Что я говорю? Я… я не готова… Я не хочу…

Камень смеется, и этот звук похож на выкапывание из земли сухих костей острыми лопатами и превращение земли в давно забытую «землю горшечника»¹. Боюсь, что не могу забрать твою жизнь вместо его. Время, когда ты могла помочь ему, прошло. Его подвела твоя неисправная память.

Мне стыдно, так стыдно; облегчение, заполнившее меня, после моего предложения принести себя в жертву, отклоняется. Я такая трусиха.

Если ты не отступишь, другие будут страдать, и я в любом случае заберу его, говорит он.

Что мне делать? Что я могу сделать? Я кусаю губы, сосредоточившись и надеясь на любого рода сумасшедшую счастливую развязку, которая спасет нас, когда ощущаю подталкивание моей руки теплым носом.

Все… хорошо. Я пойду с ним. Я не хочу, чтобы Джейкобу или Лее причинили боль. И чтобы тебе тоже. Не бойся, принцесса.

- Нет-нет, Сет, ты не можешь сделать этого, - начинаю я плакать и, упав на колени, оборачиваю руки вокруг его шеи. - Это полностью моя вина. Я должна была вспомнить твое имя. Это моя ошибка, мой недостаток. Ты идеален и прекрасен.

Я думаю, все будет хорошо, с храбростью говорит он, пытаясь вырваться из моих объятий.

- Нет! – кричу я. – Ты не можешь пойти! Не можешь пойти к нему!

Разве есть другой выбор? Тихо спрашивает он. Я не могу причинить боль другим за то, что сделал. Я знал правила и теперь должен жить с последствиями своих действий. Он говорит так, будто бы его уже бросили, будто бы правила – это лишь жуткий волчий допрос, который они должны были запомнить, будучи щенками.

- Но это не твоя вина, любимый, - рыдаю я, увлажняя его мех слезами.

Пожалуйста, не плачь, моя принцесса. Это только затрудняет положение для меня. Я могу чувствовать твою боль. Просто отпусти меня. Все будет в порядке. Я буду… как-нибудь всё будет хорошо. Я… я не боюсь.

Однако я знаю, что он попросту надел храбрую маску ради меня.

Пора, говорит Камень.

А я готов, отвечает Сет. Сет, чье имя я никогда не забуду, хотя теперь уже слишком поздно. Сет, о котором я буду не в состоянии думать, зная, что являюсь его уничтожением. Сет, который не дал мне ничего кроме тепла и все время подталкивал меня к игре в прятки, и ему пришлось поплатиться своей любовь ко мне жизнью.

Он идет с непробиваемой решительностью прямо к Камню, который весь сгорбился в ожидании своей жертвы. Как только Сет приближается, Он начинает открывать его чудовищных размеров рот. Я смотрю в его широко раскрытую пасть, но заставляю себя отвести взгляд, когда Сет встает перед ним, свесив уши и опустив хвост. Я слышу дробление на части и измельчение. Сет не издает ни звука, и я считаю, что никогда не смогла бы быть такой храброй, как он в тот момент.

Когда я могу вновь поднять взгляд, Тот-Самый-Камень возвращается на ноги, и нет ни единого следа от Сета. Но я знаю, что его больше нет, потому что моё сердце ощущает пустоту, образованную его отсутствием.

Он не страдал, говорит Камень. Он попросту перестал существовать. Я не могу сказать, утешал он меня или подразнивал.

- Почему ты делаешь это? – кричу я. – Почему ты не можешь оставить этих невиновных в покое?

Это мой долг. Вот почему я был создан. Я действую только в рамках моей природы.

Прежде чем я могу начать спорить дальше, он поворачивается и покидает нас. Я опускаюсь на колени и рыдаю. О, мой Сет, что я сделала с тобой?

Я даже не имею возможностей смотреть Джейкобу или Лее в глаза. – Мне жаль, мне так жаль, - бормочу я вновь и вновь, пока смотрю на то, как мои слезы падают на землю.

Джейкоб хранит молчание, но Лея тихо заговаривает:

Ты обещала ему. Ты обещала ему помнить.

- Я знаю.

Джейкоб отходит от нас на некоторую дистанцию, и Лея присоединяется к нему. Она кладет голову поверх его. А теперь мы единственные, кто остался, говорит она. Джейкоб продолжает молчать.

- Что… что произойдет, если я попытаюсь оживить его?

Их головы одновременно поворачиваются ко мне. Подобные вещи нельзя совершать. Ты не можешь использовать власть таким образом, наконец-то Джейкоб нарушает молчание.

- Но что тогда произойдет?

Этого никогда не делали.

Он не даёт ответа на мой вопрос. Я стою в позе, закрыв глаза, подняв ладони и раскрыв рот. Что-то похожее на Голос выходит из меня, в то время как я думаю: «Вернись ко мне, мой милый Сет. Вернись. Существуй вновь. Я позову тебя по имени так же, как позвала, когда ты родился».

Я чувствую его формирование во мне, но что-то идет не так. Нет! Я ощущаю его плачь. Пожалуйста. Просто подари мне покой. Не нарушай порядок ради меня. Твоя боль – моя боль. Твое горе связывает меня здесь и тянет меня, пока я не сломаюсь надвое. Отпусти меня. Пожалуйста. Ты только поможешь мне этим. Если ты любишь меня, то отпустишь.

Что я могу сказать на это? Я перестаю петь и раскрываю глаза. Джейкоб и Лея с ужасом смотрят на меня.

Это было глупо и эгоистично. Ты должна отпустить Сета. И не изменишь установленного порядка.

- Это была моя вина, - говорю я, проведя руками по лицу. – Я должна была попробовать. Я подвела его.

Не остается даже никакого тела, чтобы оплакать или похоронить, нет надгробия по случаю его место упокоения. – Как вы оплакиваете умерших? – спрашиваю я.

Они живут в наших воспоминаниях, с уважением, отвечает Джейкоб.

Недостаточно лишь воспоминаний. Я закрываю глаза и думаю о Сете, о его дорогой и бесхитростной ухмылке; о теле, которое он был не в силах изменить, его доверии, теплых глазах, влажном носе; о том, как его язык высовывается изо рта, когда мы гонялись друг за другом, пока я была ребенком. Я стараюсь кристаллизовать каждое воспоминание в песню, сделать их идеальным объектом в моем разуме, таким же идеальным, каким был он.

Ох, я слышу, как Лея вздыхает.

Открыв глаза, я вижу красивое плачущее вишневое дерево передо мной. Я делаю шаг вперед и позволяю цветениям касаться моего лица легким ветерком. – Тебя всегда будут помнить и любить, - говорю я, поглаживая ствол дерева, - мой прекрасный и идеальный Сет. – Ветер слегка набирает силу, разбрасывая розовые лепестки вокруг нас, будто внезапный мягкий снегопад. Я поднимаю взгляд, а лепестки медленно плывут, целуя мое лицо.

- Теперь, - говорю я, поворачиваясь к остальным; мои глаза горят от ярости, – расскажите мне, как я могу убить монстра.

Я ощущаю пустоту, пока сижу на кровати. Моя подушка влажная, и я понимаю, что плакала. «О, мой дорогой Сет», - думаю я. И теперь воспоминания о моих детских мечтах с ним прячутся в дальнем уголке: вспышки его зубастой ухмылки, танцы, изображения, мерцающие все больше и больше, как смонтированный фильм, пока они не сливаются в единую дымку горя и потерь, калейдоскоп боли. Вылезая из постели, я слышу грохот и нахожу свой альбом на полу, открытый на новом рисунке, который я, должно быть, сделала ночью. Благородно плачущее вишневое дерево, дерево Сета.

Мне не удалось спасти его.

Мои руки почернели от графита, но это также может быть его кровь. Он был одним из самых дорогих для меня людей; как я могла забыть его имя?

Когда я иду в ванную, чтобы подготовиться к встрече с Рене, я вижу, что моё лицо испачкано графитом настолько же хорошо. Я выгляжу так, будто бы покрыта синяками. Я поворачиваю кран, позволяя ванной комнате заполниться паром и чувствуя себя слишком подавленной и онемелой для того, чтобы раздеться для душа. «Он просто очередная выдуманная вещь моего мозга», - пытаюсь я убедить саму себя, но не могу остановить наворачивающиеся на глаза слёзы.

Я слышу его слова, возвращающиеся ко мне, если ты любишь меня, то отпустишь. Интересно, имел ли он в виду мои переживания о нём, переносящиеся в реальность. Сету бы хотелось, чтобы я стала сильной, жила своей жизнью, как будто ничего не случилось. «Я буду почитать тебя, любимый Сет», - говорю я, наконец, найдя в себе силы скинуть пижаму и шагнуть под поток быстро охлаждающейся воды. К тому времени, как я смыла шампунь с волос, вода остыла. Мои зубы неудержимо стучат друг о друга, пока я вытираюсь полотенцем.

Что бы вы надели на поздний завтрак с матерью, которая бросила вас в возрасте пяти лет? Одеться жалко, чтобы она почувствовала себя плохо, показать, насколько вы эмоционально недоразвиты, потому что не хватало сильной фигуры матери? Или одеться так, чтобы убить наповал и источать полную уверенность в себе, чтобы показать, что вам гораздо лучше, потому что её не было рядом, чтобы манипулировать вами? И, возможно, наиболее важно, есть ли какие-то вещи в поспешно набитом чемодане, отвечающие любым спектрам?

Я не знаю, что делать. Я сижу на кровати, замотанная в полотенце, а зубы продолжают стучать. Смотрю на рукоятку чемодана и понимаю, что он мой, я злюсь и решаю изменить это, поэтому набираю телефон Розали. Я не помню её графика в четверг.

Два гудка. – Хей, Беллачита. Как ты там?

- Ужасно. Я струсила.

- Смешно. Ты не в состоянии струсить.

- Я все разрушила.

- О чем ты говоришь? – я понимаю, что не могу рассказать ей о том, как случайно убила друга-волка из моего воображаемого мира, поэтому пытаюсь сменить тему.

- Рози, я собираюсь встретиться с мамой.

Я слышу, как Розали издает странный булькающий звук.

- Роуз! Ты в порядке? Ты проглотила свою жвачку?

Она несколько раз откашливается, с трудом. – Черт возьми, ты серьезно? Твоя мама? Как это произошло?

Я рассказываю ей об остановке полицией автомобиля, клочке бумаги и позднем завтраке в течение нескольких часов. Я не упоминаю таинственную фамилию или ее намеки о том, что Чарли не говорил мне правду о чем-то. Я говорю ей, что понятия не имею, что лучше надеть.
- Ну, Беллатрикс, какого рода впечатление ты хочешь произвести? Какой реакции добиться от нее?

- Если бы я знала что, Розали, я бы уже оделась, - и добавила, - я просто хочу знать, чего она хочет.

- Броня, детка. Ты нуждаешься в броне. Не позволяй ей проникнуть внутрь. Она – дурное наваждение. Будь, я не знаю, как чертов броненосец. Или мечехвост. Или как сумасшедшее иглокожее с острыми концами.

- И что из моего безобразного ассортимента футболок и джинсов источает иглокожие флюиды, на твой взгляд?

- Черт, если бы я знала. Не надевай ничего милого. Будь серьезной. Безжалостной. Иглокожая власть!

- У меня есть коричневая водолазка.

- Прекрасно, - я почти слышу, как Розали закатывает глаза. – Ты прихватила что-нибудь из своих огромных хиппи-юбок?

- Есть парочка.

- Я верю в тебя! Ты собираешься стать сильной, - она молчит пару минут до той точки, когда мне становится интересно, сбросила ли звонок моя дерьмовая телефонная сеть. Я собираюсь повесить трубку, когда слышу её:

- Белла?

- Да, Роуз?

- Ты в порядке?

В порядке ли я? Я думаю о последних проведенных днях в Форксе, о моём перелёте, о пустоте в сердце, которую я познала после смерти Эдварда Каллена. И о моём предстоящем воссоединении с Рене. – Я не знаю, - отвечаю я; мой голос немного запинается.

- Ты можешь рассказать мне обо всем, ты же знаешь. – Я знаю, что Розали именно это и подразумевает, но почему-то мне страшно, если бы я рассказала ей обо всей темноте в моей голове, всей скорби и печали, что я ношу каждой клеткой моего тела, не будет ли она смотреть на меня иначе. Может быть, в её глазах я стану бременем. Она бы шаг за шагом отдаляла себя по кусочку, пока в один день я не столкнусь к ней и не смогу даже признать её фамилию. Нет.

- Я знаю, - говорю я. – Иногда мне просто достаточно услышать твой голос. Скажи мне о чем-нибудь отвлекающем.

- Теперь мне приходится изучать гражданские нарушения, и всякий раз, как я иду на лекцию и профессор начинает говорить, я чувствую себя разочарованной из-за того, что курс не о пирогах. Это как Чарли Браун и футбол, парень. Я каждый раз попадаюсь на удочку.

Я хорошенько смеюсь над этим и говорю:

- Спасибо, Роуз.

- В любое время, куколка.

- Наверное, мне стоит отпустить тебя.

- Да, несмотря на время «отвлекай и хватай» пирогов\гражданских правонарушений, позвони мне позже, Белласорес, окей? Расскажешь мне как все прошло? Я буду думать о тебе, когда смогу отвлечься от гнева пирогов.

- Окей, люблю тебя.

- И я тебя, Белла-Лугоши.

После частички света Розали, подарок который она неосознанно мне дарит, я чувствую себя значительно сильнее. Её энергия, её мужество, её отсутствие страха дают мне силу, чтобы надеть защитные доспехи и ринуться в бой с Рене. Я не позволю ей уничтожить меня.

Когда я приезжаю в закусочную ровно в одиннадцать, я сканирую взглядом стоянку передо мной, понимаю, что не знаю, какого рода машина может быть у Рене. Мне становится интересно, узнает ли она меня. Смогу ли я сама признать её? Я открываю дверь, пытаясь представить себе чувства Розали, введенной в заблуждение в классе правонарушений и её желание пирога. Это помогает мне не сбежать обратно в грузовик и не отправиться домой так быстро, как моя «старая девочка» позволит мне.

Официантка, держащая кофейник, спрашивает меня, буду ли я есть тут или возьму еду в дорогу, и я говорю, что «собираюсь встретиться здесь кое с кем». Она пожимает плечами и продолжает наворачивать круги по закусочной, переходя от чашки к чашке. Она напоминает мне пчелу на лугу, которая прыгает с цветка на цветок.

Я сканирую комнату, а мое сердце колотится в поисках кого-то напоминающего туманное изображение Рене в моем мозгу. Даже те немногие фотографии, которые у меня есть, тускнеют и обесцвечиваются. Но никто не сидит в закусочной один. Её еще нет. Я приседаю на одну из скамеек у двери и жду. Может быть, она не покажется при всех.

Я жду там, как мне кажется, часы, но на самом деле, вероятно, всего лишь несколько минут. Трудно сказать. Я чувствую себя как на приеме у стоматолога, боясь инъекции Новокаина, запаха опаленных зубов и громкого жужжания дрели. Мои уши настроены на каждый хлопок двери автомобиля, и с каждым моя голова поворачивается, чтобы увидеть, здесь ли Рене.

Оказывается, не нужно мне было так усердно искать, потому что как только её машина прибывает, я чувствую это, нашу разорванную пуповинную связь, мою фантомную боль. Медленно повернувшись, я вижу, как Рене делает последний затяг сигареты, прежде чем кинуть её на землю и потушить ногами. Она старше, намного старше: её лицо слишком коричневое для жизни в этом штате, её кожа достигла жуткого плотного качества. Её волосы выцвели и повредились. Я не могу видеть её глаз за темными очками – сегодня даже нет солнца.

Я бросаю взгляд на настенные часы закусочной. Рене опаздывает на сорок пять минут. Я не удивлена, но чувствую себя немного глупо за то, что появилась до согласованного времени. Я уже на ногах, когда она открывает дверь.

Она осматривает меня сверху донизу, приподнимет очки к её волосам. – Изабелла? – её голос еще более скрипучий вживую.

- Привет, Рене, - я делаю сознательный выбор, что сегодня определенно точно не буду называть её Мамой.

Она и не вздрагивает. – Так, ребенок, давай пройдём за столик. Я проголодалась.

Мы сидим в той же самой кабине, где я и Анжела обедали вчера. Я помню, как она, разговаривая со мной, всегда была настроена на своих детей, готовая в любое время поменять подгузники, или подать рыбок-крекеров, или успокаивающе погладить, а затем я смотрю через стол и вижу Рене, рассеянно вертящую локон поврежденных волос вокруг её пальца, пока она украдкой читает меню.

Официантка подходит к нам для принятия заказа, и Рене быстро говорит, не спрашивая меня, готова ли я к заказу. – Кофе и особенного «дровосека»². Сделайте яичницу-болтунью. – Она отдает меню официантке, которая даже не закончила писать.

- А что бы хотела ты, дорогуша? – любезно спрашивает официантка меня.

Я возвращаю ей маленькую улыбку. – Просто оладьи, наверное. И апельсиновый сок.

- Хорошо, - говорит он, забирая у меня меню и уходя.

- Дай-ка посмотреть на тебя, - говорит Рене. Я сижу все еще неуверенная в том, чего она хочет. – Университет Лонгфелло, девочка. В самом деле! Должно быть, ты теперь делаешь большие деньги, обладая мощной властью или что-то еще. У тебя, наверное, есть уютный офисный уголок и потрясающий вид.

- Я на временной работе, - говорю я.

- Оу.

- И я бросила художественную школу.

- Художественная школа? Какого черта ты собиралась делать с этими знаниями?

Официантка возвращается с кофе для Рене и моим соком. – Это твое, дорогая, - говорит она мне. Может ли она ощутить полностью испорченное настроение за нашим столом?

- Спасибо, - говорю я, улыбаясь вновь.

Рене высыпает пакетик заменителя сахара в кофе, помешивает его пару раз ложкой и начинает барабанить пальцами по столу, ожидая достаточного охлаждения напитка, чтобы начать пить. Её ногти длинные и создают пустой грохочущий звук. Это напоминает мне мёртвые осенние листья, медленно перемещающиеся по асфальту на ветру.

- Почему ты ушла? – спрашиваю я; мой голос громче, чем я предполагала его сделать.

- Вопрос прямиком в лоб, как вижу, - говорит она, скучающе хихикая.

Я пожимаю плечами. – Я в городе только на несколько дней, и это может быть мой единственный шанс, чтобы узнать. Отчасти это важно.

- Желаешь укороченную или полную версию? – я не могу поверить, что она собирается рассказать мне.

- Я никуда не тороплюсь.

- Ну, тогда, - говорит она, потянувшись за сигаретами в сумку.

- Здесь не курят, - говорю я.

- Чертов город, - отвечает она с незажжённой сигаретой во рту, которая движется во время того, как она говорит.

Официантка снова приходит, но теперь с нашей едой. – Мне жаль, вы не можете курить…

- Да-да, я знаю, - выплевывая сигарету, говорит Рене. Она приземляется прямо на тарелку. – Дурацкая ерунда, - бормочет она, доставая сигарету из её яичницы.

- Спасибо – оладьи выглядят вкусно, - говорю я официантке, стараясь установить баланс между жестким поведением Рене и высокопарной вежливостью. Она сочувственно улыбается мне, прежде чем исчезнуть на кухне.

- Итак, ребенок, - начинает Рене, разливая кетчуп по всей тарелке. – Ты же знаешь, что я и Чарли ходили в одну школу?

Я киваю. – Влюбленные со старшей школы.

Рене фыркает. – Это то, что он сказал тебе?

Я ничего не отвечаю: не хочу делить что-либо о Чарли с ней.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ!