В буре деяний, в волнах бытия
Я подымаюсь,
Я опускаюсь…
Смерть и рожденье –
Вечное море;
Жизнь и движенье
В вечном просторе…
Так на станке проходящих веков
Тку я живую одежду богов.
Иоганн Вольфганг фон Гёте: «Фауст».
– Браво! – оглушительные аплодисменты обрушивались на сцену. – Бис! – неоднократно врывалось за плотные бордовые кулисы. – Браво!
Мэрлин Ришар, небрежно скинув с плеч ситцевый платок и отдав его на ходу костюмерше, лёгкой походкой проследовала в гримерную комнату.
«Абсолютный успех! Громкая слава! Наконец-то признание, стоящее всех мучений! Да… тот старик на блошином рынке был прав. Чёрт возьми, он был прав! Прав! Теперь у меня есть все шансы быть в этом театре негасимой звездой, которой никто не посмеет пикнуть поперёк и полслова. Более того, ни один не то что местный, но и залётный мэтр-постановщик не возразит моему видению полёта и падения чувств исполняемых героинь! Ай, что я так мелко… Сейчас для меня даже реально стать новой примой любого ведущего мирового театра. Неповторимой. Яркой. Вечной!» – алые губы Мэрлин осветила улыбка, невероятно зажигающая, точно солнце, внезапно взошедшее в густую ночь. Её душа ликовала, сердце захлёбывалось в счастье.
– Сегодня вы были неповторимы! Я никогда не видела, чтобы вы так танцевали! – с неподдельным восхищением произнесла Эви. Это была сорокадвухлетняя женщина азиатской внешности, служившая у Мэрлин личной помощницей. Обычно она не проявляла словоохотливости, похвалу от неё можно было дождаться так же часто, как увидеть солнечное затмение. Но сегодня она словно стремилась наверстать упущенное. – Видимо, вы очень славно отдохнули в свадебном путешествии. Правду говорят, что любовь творит чудеса. Из утёнка она вас… – Эви запнулась, поймав грозный вопросительный взгляд Мэрлин. Робко улыбнулась. – Вы лебёдушка, вставшая на крыло!
– Приятно слышать, что не взлетевшая утка, – Мэрлин холодно и звонко посмеялась. – Займись расшнуровкой платья, – снисходительно добавила она. – У меня ещё будет океан дифирамбов, а вот свободно дышать я хочу сейчас!
«Ты, Эви, ещё не раз увидишь, как я заставлю публику плакать от восторга. Стоя аплодировать, не жалея ладоней. Задыхаясь, кричать: «Браво!» – Мэрлин была чрезвычайно довольна собой, чтобы омрачать вечер мелкими ссорами с прислугой. Она продолжила про себя диалог с Эви. – Любовь? – хмыкнула. – Если бы… Ах, если бы, Эви. Но ты недалёкая. Будь любовь причиной, я ещё год назад получила бы главную роль. Но что мне давали? Танцевать прислуг Короля Лира! Меня бросали корчиться в массовке. Не замечали в упор. А теперь у меня ведущая роль. Я Джульетта! Любовь… она привела меня к развилке: быть или не быть».
На миг она окунулась в воспоминания: свадебное путешествие по Франции, горячие объятия мужа, Оливер с радостью исполнял любые её капризы и с энтузиазмом отправился погулять по блошиному рынку в Париже. Она желала подыскать винтажные вещи, которые заняли бы места изюминок в интерьере их загородного дома, обставляемого в стиле ретро. Несколько часов придирчивых оценок среди гор залежей исторического хлама будут пыткой хуже калёного железа для любого мужчины, но Оливер стойко сносил испытание. Старался не хмуриться и принимать деятельное участие в выборе и ни разу не напомнил, не укорил, что с утра у них был план проводить закат и встретить рассвет, целуясь у Эйфелевой башни. Теперь же светило опускалось за горизонт… Вдруг взгляд Мэрлин зацепился за блик луча в зеркале в серебряном окладе. Оно моментально притянуло Мэрлин, словно позвало: «Будь моей хозяйкой!»
Когда продавец озвучил цену, Оливер несдержанно фыркнул, что это бесцеремонно дорого. Шепнул Мэрлин: «Поощрять хамство грабителей – себя не уважать», – и потянул её от прилавка, но она ласково его задержала.
«Почему цена столь высока? – с флёром кокетства спросила она у продавца. Тот задумчиво потёр седую бороду, будто решая, отвечать на тяжёлый вопрос или отстранённо пожать плечами. Мэрлин умоляюще заглянула в его бледно-зелёные, выцветшие от старости глаза. Обольстительно с налётом невинности чуть закусила край нижней губы. – Пожалуйста…»
Продавец, поддавшись, вздохнул и нехотя шёпотом поведал тайну. Оказывается, это зеркало некогда принадлежало известной балерине, жившей в Российской Империи. Её имени он не назвал, сославшись на то, что это дело тонкое и распространяться о деталях является моветоном. Но намекнул, что зеркало дарует удачу его обладательнице. Приносит мировую известность.
Мэрлин загорелась во чтобы то ни стало заполучить эту обласканную легендой вещь. Особо её привлекло совпадение, что она тоже является балериной. Оливер ответил, что всё это глупости, посредственные россказни из разряда цыганских баек, призванных выудить звонкую монету у простака. Однако устоять перед нежностью Мэрлин не смог. С натужным вздохом, ворча, что теперь вернуться в штаты придётся на неделю раньше, отсчитал очень круглую сумму. Спустя тридцать дней, день в день, Мэрлин позвали попробовать свои силы в новой постановке «Ромео и Джульетта». Предложили просмотр по причине форс-мажора с ведущей балериной, но когда увидели её танец на балконе, моментально утвердили на роль.
– Какой триумф! Ах, как это прекрасно, теперь вам непременно дадут долгосрочный контракт! – сияя, словно ей объявили о двукратном повышении жалованья, Эви сняла с Мэрлин платье.
***
Ночной ветер задорно играл со шторами распахнутого окна спальни. Вдалеке слышались раскаты грома и виднелись отблески молний. Гроза приближалась к пригороду Филадельфии. Резко пахло сиренью.
Мэрлин смотрела на огни города, как на вспышки фотоаппаратов по бокам красной дорожки. Ей ещё слышались овации. Отпустив воздушный поцелуй очередной вспышке молнии, она сходила в подвал за бутылкой вина. Налила рубиновый напиток богов в хрустальный бокал. Смакуя, вдохнула его ароматный французский шарм. Расслабившись в глубоком кресле, взглянула в старинное зеркало, принёсшее ей удачу. Оно стояло сбоку от окна параллельно кровати. Мэрлин желала чаще глядеться в него, не делиться с посторонними, поэтому оно было именно тут, а не в гостиной, для которой изначально приобреталось. Мэрлин широко улыбнулась. Бледность лица выдавала усталость, но лихорадочный блеск синих глаз затмевал её, неся задор юности, возвращая не меньше лет пяти от минувшего в лету времени. В венах бурлил восторг. Мэрлин стянула с волос заколку, украшенную искусственными драгоценными камнями, и локоны цвета шоколада водопадом рассыпались по её тонким плечам.
– За успех! – она отсалютовала своему отражению. Сделала несколько глотков сладкого вина. Звонко рассмеялась. – Правда или ложь твоя чудо-сила, но я талант, – она встала, подошла к зеркалу и поцеловала его, оставляя алый отпечаток губ.
Новый удар грома был столь оглушительным, что Мэрлин на миг показалось, будто он расколол небеса пополам. Свет погас.
– Антракт? Занавес? – недовольно произнесла она и, вытащив из тумбочки свечу, зажгла ту. Набрала номер мобильного телефона Оливера. – Милый, дома электричество пропало. Если не авария, то, может, пробки выбило. Не хочу спускаться проверять их. Когда ты уже вернёшься? – после пары гудков спросила она. – Да-да, помню, ты говорил, что будет важное совещание, но на дворе уже ночь! К тому же у меня сегодня была премьера! Ты обещал… – пауза. Мэрлин нервно постучала кончиками ногтей по столику, на котором была разбросана косметика.
– Солнышко, прости. Виноват, но эта треклятая разница во времени с Азией. Рассчитывал, торги откроются вяло, и пройдёт совещание на тихой волне. Час унылых отсчётов, и сразу к тебе. Ничто не предвещало, и тут торговые индексы резко пошли вниз, – угрюмо произнёс Оливер. – На репетициях ты божественно танцевала. Уверен, сегодня ты покорила зал. Ты у меня умничка! Я тебя очень сильно люблю! Прости, что не смог быть с тобой в такой важный для нас момент, – его голос был полон огорченья.
– Обменяю прощение на твои жадные поцелуи и много жарких ночей, – примирительно отозвалась Мэрлин. Безусловно, ей было печально, что Оливер не был с ней в минуты её триумфа, но она понимала, что он старается зарабатывать деньги, не жалея себя. Он её любит. Ею восхищается. Старается обеспечить семью. Для него есть только она, Мэрлин Ришар. А для неё есть лишь он, Оливер Ришар.
– Обещаю ещё и дней, – многозначительно и бархатным тоном ответил Оливер. – Через час, полтора приеду!
– Возьми свечи, вдруг не пробки выбило. И сперва в спальню иди, потом вместе спустимся в наш жуткий подвал их проверить, – она поёжилась, невольно вспомнив детский страх перед темнотой подвала, которой её наказывал отец за плохое поведение.
– Хорошо, котёнок, – Оливер тепло засмеялся. – Всё же нужно на днях электрика вызвать, перенести распределительный щит прямо к кровати. Станешь повелительницей мрака, свет тебе уже рукоплещет! Люблю! Мне пора… Прости…
Мэрлин положила телефон на журнальный стол. Подмигнула своему отражению и допила содержимое бокала. Порхающей походкой прошла к патефону и поставила любимую пластинку. Спальня погрузилась в симфонию скрипок и фортепьяно. Мэрлин принялась танцевать. Шаг, поворот, наклон, прыжок, шаг, ещё один, поворот, прыжок!.. и смех. Не её, не Мэрлин. Он донёсся будто от двери. Чужой голос был словно звон серебра и хрусталя. Разбитого, острого стекла… Мэрлин, нахмурившись, приглушила патефон. Сердце пропустило удар. Чуть помедлив, она подошла к двери и резко ту отворила. Там не оказалось никого. Разве что её собственная тень, качнувшаяся от дрогнувшего огонька свечи. Мэрлин хмыкнула, решив, что ей померещилось. Затворила дверь. Вернувшись к зеркалу, наполнила бокал вином. Тронула подаренные супругой мэра розы, стоящие в фарфоровой вазе. Губы украсила улыбка.
– За моё оглушительное светлое будущее! – вновь отсалютовав своему отражению, сделала глоток. Ветер раздул ажурную занавеску, пронзив спальню бодрящей свежестью грозы. Росшая у дома ива поклонилась к окну. Оркестр капель выдал крещендо по подоконнику. На первом этаже хлопнула входная дверь. Послышались шаги на лестнице.
– Оливер, – громко произнесла Мэрлин и, скинув с себя тонкий халат, в одной сорочке покинула комнату, желая страстно встретить мужа. За дверью его не оказалось. Она, услышав внизу пару щелчков выключателя, нахмурилась и спустилась на первый этаж. Входная дверь оказалась запертой, перед ней имелись мокрые следы. За порогом бушевал ливень. Мэрлин посмотрела в сторону кухни. Оттуда доносились едва уловимые шорохи. – Оливер? – в ответ лишь прозвучали капли, ударяющиеся об карнизы окон и крышу. – Любимый, ты же знаешь, я не терплю таких игр! Это ты? Что-то случилось?.. – Мэрлин медленно с опаской прошла на кухню, готовая в секунду сорваться бежать в спальню. В раковине капала вода, тихо-тихо урчал холодильник. Мэрлин зябко вздрогнула, по телу пробежали мурашки. Вдруг она почувствовала жаркое дыхание за ухом, а в следующий миг крепкие объятья за бёдра. – Ммм… Ты меня напугал, негодник. Я злюсь! Тебе придётся очень постараться, чтобы… – прикрыв глаза, с придыханием отозвалась Мэрлин, забывая слова, чувствуя его пальцы, скользящие к низу её живота. Хотела было коснуться ладоней Оливера, но вместо этого тронула себя. Ощущение крепких объятий растаяло. – Оливер?! – широко распахнув глаза, резко повернулась. За окнами сверкнула молния. Дыхание Мэрлин сбилось. Она панически огляделась. – Что такое?.. – одними губами произнесла она. Качнула головой. Перед глазами на миг всё поплыло.
«Неужели так изрядно захмелела? Видимо, так. Но слышала дверь… – посмотрела в её сторону. – Наверное, на эмоциях не замечаю, как сильно переутомилась. Да-да, точно, потому и мерещится всякое. Ведь, правда, один раз такое уже было, как раз когда мне предложили роль Джульетты и пошли первые изматывающие репетиции. Оливер тогда переживал, что я сама не своя, то душ не выключу, то дверь не запру, то чай запью кофе, забыв, что пила только минуту назад».
Умывшись ледяной водой, Мэрлин промокнула лицо полотенцем. Вдруг заметила порез возле запястья, с которого тонкой струйкой сочилась кровь.
«Когда это я успела? Чем? – стала быстро смывать кровь. В воронку раковины исчезала бурая вода, но кожа на руке уже была чистая. Атласная. Порез пропал без следа. – Оливер…» – бурно дыша, Мэрлин побежала в спальню за мобильным телефоном. Когда она поднималась по лестнице, дом в очередной раз осветила вспышка молнии. Мэрлин едва удержалась на ногах и чуть не выронила свечу, заметив новый пугающий знак. На стене, у картины, на которой была изображена она с Оливером в церкви во время бракосочетания, широкими мазками туши была нарисована балерина. Ниже располагалась надпись, исполненная корявым почерком: «Ты ничто. Ты никто. Я всё!» Мэрлин чуть не закричала. Прикрыв ладонью рот, дрожащими и ледяными пальцами коснулась изображения танцовщицы. Тушь приобрела ржавый оттенок.
– Кровь?.. – чёрные круги закружились перед взором. – Кто тут? – прокричала она. Хрустальный смех был ответом. На сей раз он звучал за порогом спальни. Гас в шуме ливня.
«Чертовщина какая-то! Такого не бывает! Только в ужастиках! Когда семья переезжает в дом, не зная, что в нём было совершенно жуткое убийство, или же покупает проклятую ве… – дыхание Мэрлин спёрло. Она явственно ощутила, как некто сжал её шею. – Зеркало!»
– Пусти!
Хватка ослабла. Кашляя, Мэрлин вбежала в спальню. Порыв ветра едва не задул свечу.
«Абсурд. Но вдруг это правда? Не могу же я не верить своим глазам? Ощущениям? – глубоко задышав, Мэрлин сжала прикрывавшую пламя ладонь в кулак, смотря на своё отражение. – Это мой дом. Мой очаг. Я должна его защитить, но… в фильмах зачастую это приводит к погибели. Бежать? Нет. Оливер подумает, я заболела. Кинется заботливо лечить. Ещё угожу в клинику, когда у меня взлёт карьеры. Молчать?.. – душу сковал страх. Ноги залились точно свинцом. На глаза навернулись слёзы. – А может быть это всё просто дурной сон? Пожалуйста…»
Закусив край нижней губы, Мэрлин неспешно протянула руку к зеркалу.
«Выпила лишнего и заснула? Просто кошмар», – с надеждой подумала она. Дотронулась гладкой поверхности. Стекло было чуть тёплым. За спиной послышалось тихое пение. Без слов. Одна лиричная мелодия, исполняемая журчащим серебром голосом. Оцепенев, Мэрлин посмотрела в отражение своих широко распахнутых глаз. Она не решалась обернуться и оторвать пальцы от зеркала. Спину облизал ледяной страх. Раскат грома не заглушил бешеные удары сердца. Кровь болезненно застучала в висках.
– Согласись, – горячий шёпот опалил Мэрлин ухо. – Скажи «да», милая моя куколка.
«Сон… Сон! Это должен быть сон!».
Громкий смех прозвучал за спиной Мэрлин. Он был до жути похож на её собственный, но приперченный безумием и едкостью. В дрожащем свете свечи в зеркале мелькнул размытый силуэт. Её отражение пошевелилось, хотя она оставалась недвижима. Чьи-то незримые руки легли ей на плечи.
– Загляни в бездну и узри, что ты без меня!
На ватных ногах Мэрлин вплотную подошла к зеркалу.
– Смелей, – сладостно протянул тонкий хрустальный голос.
Мэрлин смотрела на своё мягко улыбающееся отражение и видела за ним лишь черноту. Неожиданно она получила пощёчину. Вскрикнула, отдёрнув руку от зеркала к груди, к рвущемуся из плена рёбер сердцу.
– Разве ты имела сегодня успех?! Ты?! Нет! Ты ничто без меня! Лишь чёрный занавес! Пустышка, горделиво и пафосно тараторившая: «Я», «Я», «Я»! Сколько бы ты не репетировала, без меня ты годна только на передний план массовки! Мы! Мы – это успех! А ты – это кудахчущая курица, помпезно танцующая лебедя! – звонкий смех.
Ноги Мэрлин пронзила адская боль. Взглянув на них, она увидела, что они стали покрываться трещинами. Огромными волдырями, из которых тут же потёк гной. В поражённой гнилью плоти закопошились белые червяки. Из мяса выступили кости. Мэрлин истошно закричала и упала.
– Прекрати! Прекрати! Оливер! – в душе поселилась паника. Огонёк свечи предательски погас.
– Да, не забывай о нём. Прими меня и почитай, как себя! Сама же стань моей тенью. Не то он узнает твою суть… Принимаешь меня? – бесчувственно спросило отражение и исчезло из зеркала.
Мэрлин, трясясь, как в сильнейшей лихорадке, гладила ноги, абсолютно здоровые, тёплые, гладкие. Она взирала в темноту стекла, окружённого серебряным окладом и постепенно начала различать там силуэт пожилой женщины. Костлявая, с дрожащей беззубой челюстью, дряблой кожей, усеянной старческими пятнами, она протягивала руку для подаяния.
– Оливер, прости, – Мэрлин заплакала. – Он не должен узнать, что я… я… – она кивнула и прошептала: – Да.
В доме вспыхнул свет, и внизу хлопнула входная дверь.