Глава 4. Однажды в полночь видел вечность я.



Я беспокойно меряю шагами класс для практических занятий – дела с разминкой обстоят не очень хорошо. Мой голос трепещет в горле, как пойманная в силки птица, а сердце затеяло гонку на выживание. И стоит мне подумать о том, чтобы пробраться в концертный зал, как в моём животе кто-то начинает репетировать дикие пляски, а бабочки в панике разлетаются кто куда.

Через некоторое время я решаю, что будет более подозрительно, если не пойду. Плюс ко всему, я действительно люблю наблюдать, как Эдвард играет. Мне будет труднее привыкать к нашему общению, если начну избегать его, а не оставлю все как обычно, так что я решила пойти еще в прошлое воскресенье.

Вся моя застенчивость по отношению к Эдварду тает, когда я, двигаясь как можно тише, захожу в концертный зал, где он играет одну из моих любимых пьес для фортепиано Дебюсси Arabesque #1. Еще с того времени, когда я была маленькой девочкой, мне хотелось жить внутри этой музыки. Я не могу удержаться – с дьявольской усмешкой вытаскиваю Джейн Эйр из своего рюкзака и забираюсь под фортепиано. Вытягиваюсь на спине и позволяю изящным нотам, подобно фонтану, ниспадать на меня, струиться по моему телу, в то время как ступни Эдварда слегка нажимают на педали около моей головы.

Божественно.

Мы проводим в таком положении около часа: он, играя всевозможные пьесы, и я, читая, находясь в восторженно-возбужденном состоянии из-за окружающих меня звуков, создаваемых им. Со своей выгодной позиции я могу воспользоваться книгой, чтобы прикрыть лицо, и украдкой поглядывать на Эдварда. Я могу видеть его ступни, ноги и руки, и время от времени мельком ловлю взглядом его лицо и кисти, когда он поднимает их с клавиатуры. Кажется, один или два раза замечаю, как он улыбается сквозь свой творческий транс.

И я чувствую себя… включенной. Включенной в этот туманный занавес невероятной глубины чувств, который всегда вижу, когда исполнитель погружен в процесс. Иногда, во время выступления, я даже сама это чувствую. Не могу объяснить это должным образом, кроме как процитировать поэму Генри Вогана .

Однажды в полночь вечность видел я,
Она кольцом сверкала, блеск лия,
Бескрайний свет струя.
Под ней кружилось время, словно тень:
Час, год и день...

Время, казалось, каким-то образом ускоряет свой ход, с каждым мгновением струясь по моим венам быстрее крови, и тем не менее, каждый такой момент идеально фиксируется, словно отдельная фотография. Я видела это в других бесчисленное количество раз – в музыкантах, танцорах и спортсменах, иногда, в меньшей степени, в живописи, когда художник отсутствует, но работа остается. Иногда я чувствую вневременные отголоски этого, читая какие-то детальные описания, достаточно конкретизированные для того, чтобы весь мир вокруг меня исчезал, а мир книги становился моей реальностью.

Я начинаю думать, что Эдвард живет в этом измерении. Это может быть частью ответа на вопрос, почему я нахожу его столь красивым. Это, возможно, также объясняет, почему он кажется таким стесненным и невыносимым, когда не играет. Это, наверное, пытка – жить в кольце чистого и бескрайнего света, а затем быть вынужденным общаться с людьми на тусклой внешней стороне. Издалека с балкона я только наблюдала за Эдвардом в этом свете. Но он продолжал манить к себе, и теперь, находясь вблизи от него, я почувствовала, как теплый свет отразился на моем лице. Здесь, под пианино, я гость в его круге. Я вступила в эту колонну из звука и света, и вот я здесь.

Руки Эдварда все еще держат финальный аккорд того, в чем я смутно узнаю сонату Бетховена, но время выхода из транса пришло.

Мы разучиваем мои пьесы, и свет медленно угасает. Через несколько минут я осознаю, что мой лоб нахмурен, и расслабляю его. Тут же отдаю себе отчет в том, что мои плечи напряжены - и как могу, пытаюсь расслабить и их. Теперь же я понимаю, что слишком долго удерживаю ноту и чувствую себя выбитой из колеи. Я виновато смотрю на Эдварда, и мы начинаем снова. Подбираем подходящий ритм. В последние несколько минут репетиции я чувствую, что свет начинает возвращаться - на этот раз, благодаря моим личным усилиям. Когда заканчивается песня, лёгкая усмешка, играющая в уголках губ мужчины, растягивается в лукавую, кривоватую улыбку, а его руки всё ещё остаются на клавиатуре.

Мы продолжаем смотреть друг на друга, и мне кажется, что он хочет что-то сказать, но тут «оживает» его телефон, и я стараюсь как можно быстрее исчезнуть перед таким ненавистным "je t'aime".



Как только я выхожу с особенно хорошей репетиции хора, мой телефон вибрирует в кармане. Увидев, кто мне звонит, - улыбаюсь.

- Джейк! Разве ты сейчас не в школе?

- Беллз, мне просто необходимо было услышать твой голос. Я в классе, а учитель вышел на перекур. Так как ты сегодня? – Он звучит так, словно только что услышал сигнал фургончика с мороженым в жаркий летний день.

- Занята, но у меня есть несколько минут. Только что закончилась репетиция хора.

- Мне кажется, тебе нужен перерыв, - ухмыляется он саркастично.

Я игнорирую это.

- Не-а, я в порядке. Мы работаем над великолепным "Магнификатом" Баха , о котором я тебе говорила. Ты просмотрел ту ссылку на видео, которую я тебе посылала?

- Да. Я сейчас в своем компьютере. - Джейк был лишь в незначительной степени открыт для того, чтобы поддерживать мои попытки расширить его музыкальные вкусы.

- У тебя всё ещё есть та ссылка? Я, наверное, путано объясняю, так что давай просто посмотрим на это как на эксперимент, ладно? – говорю я, пытаясь как можно меньше давить на него.

Знаю, что он пытается понять, чем я занимаюсь, даже если это совершенно не по его линии, поэтому очень хочу объяснить всё правильно. Джейк мне как младший брат. Обычно так оно и есть. Когда он не пытается произвести на меня впечатление, а я достаточно осторожна, чтобы не вводить его в заблуждение.

- Она будет у меня через секунду. Я отправил её в закладки на этом медленном компьютере. - Слышится жужжание его древнего ноутбука на заднем фоне.

- Все, сейчас ссылка у меня. Я искал среди чатов, но потом вспомнил, что ты прислала мне её на почту. Я готов. Учи меня вашим бледнолицым музыкальным премудростям.

Я слышу ухмылку в его голосе, хотя он попросил меня объяснить это ему. Думаю, это мило, что Джейк хочет знать, почему мне нравится классическая музыка, даже если он на самом деле не разбирается в ней.

- Хорошо, так вот, здесь есть упражнения для разминки. Первая половина – соло сопрано с инструментальным сопровождением. Это виолончель и гобои. Слушай, но старайся сфокусироваться на композиции, а не на певце. Сконцентрироваться на певце на самом деле легко, а вот сосредоточить внимание на инструментальном сопровождении будет немного труднее. Ты по-прежнему будешь слышать пение, но сосредоточившись на композиции.

Я слышу запись на заднем фоне и замолкаю, чтобы дать ему возможность прослушать её, перед тем как продолжаю.

- Может быть полезным попытаться запомнить мелодию инструментальной партии. Ты должен прослушать несколько раз. Ты ведь не играешь на музыкальных инструментах, так ведь?

- Кастрюли и сковородки, когда был ребенком, но это всё.

- Не страшно. Не расстраивайся, если не сможешь сделать это с первого раза. Это другой способ услышать.

Мне слышно, как он вздыхает с раздражением.

- Я теряю мотив, как только вступает хор, - нетерпеливо признается он.

- Это нормально. Просто сфокусируйся на первой части. Можешь описать, что ты слышишь?

- Это трудно описать, - сперва медленно говорит он. Потом, кажется, улавливает мысль. – Похоже на то, что всё подходит к одной точке - будто два гангстера, которые решили накинуться на кого-то, а потом их дружки (хор) видят, что происходит, и спешат принять участие в действии.

- Мне это нравится, и это недалеко от истины. - Я смеюсь, наслаждаясь его воображением.

- Я не музыкант, - жалуется он.

- Я всегда мыслю метафорами и образами. Многие музыканты так делают, - убеждаю я. – Мы могли бы чего-нибудь добиться. Ну так что, я расскажу тебе, что на самом деле происходит в песне?

- Да, пожалуйста. Я прослушал её пару раз частями и дважды целиком прошлой ночью.

- Ладно, значит, это религиозная тема, - начинаю я осторожно. Ни я, ни Джейк не выросли верующими. – Но просто сосредоточься на этом, как на истории, и временно откинь неверие ради оргазма мозга, который полностью оправдывает себя в конце.

- Я тоже думал о возвращение Иисуса, и о том, как плотина рушится, но ушел всё равно с гангстерами.

Я смеюсь.

- Значит я буду рассказывать тебе историю так, как будто бы ты ещё не знаешь о ней. – В любом случае, я не хочу обидеть или смутить его демонстрацией своего высокомерия.

- Звучит хорошо. - Похоже, Джейк улыбается. Обычно это он тот, кто рассказывает мне старые квиллетские легенды.

- Это история о молодой девушке, возможно, тринадцати или четырнадцати лет, которая, согласно легенде, является непорочной душой. Ну и вот, большой и страшный ангел приходит к ней и говорит, что вся её жизнь может перевернуться с ног на голову, ведь она может дать жизнь Избранному, Мессии, если сможет принять это. Представь, что соло сопрано и есть эта молодая девушка, которая говорит, что она просто ребенок и что в ней нет ничего особенного. Но если это то, чего хочет Господь, он это получит. Она и напугана, и купается в прекрасном свете, но на самом деле хочет угодить своему Богу. Девушка в ужасе, но пытается быть хорошей. То, что она поет и есть то, что она на самом деле говорит ангелу. Ты можешь представлять себе, что гобой играет то, что девушка чувствует, а виолончель – то, что думает.

- Мило, - говорит он, и я опять слышу соло на заднем фоне. – А когда вступает хор?

- Вот что я представляю, когда вступает хор. - Теперь я вхожу в азарт, придумав эту идею только что на репетиции. – Представь, что ангел на самом деле хочет показать девушке, как её мужество и её дар безоговорочной любви изменят историю. Так что он касается рукой её лба, и она сразу же становится охваченной видением, комната вокруг неё смещается, и девушка в буквальном смысле может видеть и слышать ход истории.

- Вау, – выдыхает Джейк. Я слышу прекрасную хоровую песню на заднем фоне, которая звучит каскадами.

А также Эмбри, бормочущего чего-то там на том конце. Затем он замолкает. Я закатываю глаза, представляя, как Джейк слушает классическую музыку в учебном классе и показывает средний палец всем, кто пытается остановить его. Когда-нибудь этот несносный, сладкий ребенок будет шерифом, это я точно могу сказать. Они всегда делают всё, что он говорит. Это поистине удивительно…

- Веками люди пели ей, - продолжаю я, не обращая внимания на заминку. - Текст, который поет хор – на латыни, omnes generationes, что означает «все поколения». Представь, две, даже три тысячи лет люди, которые молились Марии – бесчисленное количество матерей; люди с разбитыми или, наоборот, наполненными радостью от рождения их первенца сердцами.

- Это сильно и прекрасно. - Голос Джейка звучит хрипло. Могу сказать, что он действительно растроган.

- Я представляю, как она получает небывалые силы от этого, – счастливо улыбаюсь я, получив, наконец, возможность поделиться своим энтузиазмом с лучшим другом, – в комплекте с образами людей во все времена, каждого, кто когда-нибудь называл её матерью, любил её и молился ей.

- Эй, подожди… инструменты играют ту же музыку, которую поет хор? Пытаясь проследить за инструментами, можно на самом деле потеряться в музыке. Это как преследовать кого-то в густой толпе. – Голос Джейка приобретает ту же интонацию, с которой он обычно говорит о моторах.

- ДА! – плачу я от счастья. – Хороший мальчик.

- Гав! – Он дышит словно пес, подразнивая меня. – О дерьмо, я должен идти. Учитель возвращается.

Телефон умирает, прежде чем я получаю шанс сказать до свидания, и делаю себе мысленную заметку послать ему посылку. Я скучаю по этому ребенку.

Всё еще пребывая в эйфорическом состояние от хоровой репетиции и разговора с Джейком, несусь в библиотеку. Моя улыбка становится ещё шире, когда на нашем обычном месте я вижу Элис, накручивающую на палец длинную черную прядь волос и уставившуюся в пространство. Она всё ещё не заметила меня, так что я подхожу к ней сзади и останавливаюсь, чтобы выудить кое-что из своей сумки. Элис как-то выразила свою ностальгическую любовь к более классической, недостаточно пропечённой версии торта из чудо-печки. У неё есть кое-что для презентации, а у меня – то, что нужно для поддержания её неиссякаемого энтузиазма, так что я завернула торт в фиолетовую оберточную бумагу, написала сверху имя Элис золотой ручкой и перевязала сверток блестящей кручёной лентой.

Я, держа за ленту, осторожно опускаю безделушку перед несфокусированным взглядом подруги, стараясь не позволить ничему, кроме подарка, попасть в зону её видимости. Выглядит так, словно он просто плавает перед её лицом, при этом не видно никого, кто бы удерживал его на весу.

- Что это за магия? – визжит она немного громко для библиотеки, и мы обе хихикаем, как восьмилетние. Библиотекарей вокруг нет, но головы нескольких людей поворачиваются в нашем направлении, и я отвечаю ей тихим шепотом.

- Это офигенный минутный тортик, по старинному рецепту, о котором продолжаешь мечтать, даже если тебе дают вкуснющее печенье, - разглагольствую я, в то время как она разворачивает обертку.

- Ммм… - восторгается она и ныряет под стол, чтобы отведать тортик.

Она пытается остаться незамеченной?

Я качаю головой и перекидываю лямку рюкзака через голову. Расправляю плечи и сажусь, стараясь сделать бесстрастное лицо. Элис продолжает стонать и издавать звуки, как будто маленьких лесных существ подвергают пыткам, и я вынуждена опустить голову на стол, пряча лицо в скрещенных руках, чтобы заглушить смех. Чувствуя руку на своих сотрясающихся плечах, я поднимаю взгляд, и вижу Джаспера, стоящего около меня и смотрящего на меня большими, насмешливо прищуренными глазами, с дьявольской усмешкой на губах.

- Ну привет, Белла, - он смотрит наигранно злобно, - я думал, что мне придется убить того, кто заставляет мою жену издавать звуки, слышать которые есть право только у меня. Вместо этого я ловлю себя на желании держать в руках камеру. Ты хоть представляешь, как это выглядит со стороны?

Он церемонно целует мне руку и садится рядом, вытягивая шею, чтобы посмотреть на Элис.

- Эй, цыганенок, - нарочно медлительно произносит он, - ты что, проглотила язык?

Она пробирается обратно на своё место и покрывается румянцем. Вытирает шоколад в уголках рта и провокационно облизывает пальцы. Улыбка Джаспера становится ещё шире.

- Джаспер, глупенький, ты даже не догадываешься, - бормочет она, и я слышу слабый южный акцент, который обычно появляется только после третьего пива. – Белла только что доставила мне удовольствие, которое я не испытывала с четвёртого класса.

- Ладно, это… слишком извращённо для того, чтобы над этим шутить, - мягко смеётся он, поёживаясь.

Я опять копаюсь в своей сумке, достаю его любимое карамельно-ореховое печенье, завернутое в простую вощёную бумагу, и протягиваю его Джасперу с ангельской улыбкой. Глаза парня загораются, и он с жадностью хватает сверток.

- Ты выйдешь за нас замуж? – шутит он, подмигивая Элис.

- Серьезно, Белла, выходи за нас и приноси с собой свою игрушечную духовку, - соглашается она, кивая и хлопая в ладоши, похожая на обезьянку с тарелками. За исключением того, что выглядит она не жутковато, а мило и безобидно.

- Конечно, почему бы и нет? Вас, ребята, на удивление легко удовлетворить, и я обязана вам своим итоговым баллом, - всё ещё качая головой, я достаю свой лэптоп. – Кстати, говоря об этом, Джаспер, ты можешь помочь мне сегодня с теорией? У меня есть несколько вопросов о квинтете Шуберта «Форель». Мы должны обозначить ключевые связующие партии, но там всё очень запутано.

- Хорошо, ребенок, - говорит он, щёлкая суставами пальцев. – Это может подождать до вечера? Я должен закончить сортировать документы. Хотя, не беспокойся, «Форель» известна своими девиантными модуляциями. Кстати говоря, спасибо тебе большое за печенье и крайне занимательное отвлечение.

Мне больше не нужно много помощи, так что в последнее время репетиторские занятия стали менее частыми. В любом случае, мы обычно заканчиваем, зависая и ужиная в их квартире. Я больше люблю готовить, чем Элис и Джаспер, а у них потрясающая кухня. Когда я смотрю на них, то вижу, каким именно должен быть брак, но это никогда не заставляет меня ревновать. Отчасти потому, что они относятся ко мне, как к младшей сестрёнке. Также, если быть честной, это придаёт мне надежду.

После жизни с Чарли, который так и не смог забыть мою маму, и Рене, чьи отношения всегда казались такими же переменчивыми, как погода, удивительно видеть двух людей, которые на самом деле принадлежат друг другу. Моё лицо просто горит, и Элис замечает это.

- Секси-письмо от Эдварда? – с озорством предполагает она, и я быстро поднимаю голову.

- Что? – Проклятье. Откуда она знает такие вещи?

- Посмотри на свой румянец, девочка! А ведь я права, - она изумленно ахает и стремительно срывается с места, оббегая меня, чтобы посмотреть в компьютер.

Я пытаюсь прикрыть монитор, но она слишком быстра. Брови девушки взлетают вверх, и она открывает потрясённо рот, указывая на экран.

- Хм, Белла?

- Да, Элис? - Все, теперь от неё не отвяжешься.

- Кто такая Рене Дуайер, и почему она присылает тебе советы о словах безопасности и правилах бондажа?

Моя мать. Которая, как и ты, Элис, предполагает, что я в состоянии завлечь свою безнадёжную любовь в извращённые отношения. Я пытаюсь представить её реакцию на это – о, это громко, даже в моей голове.

- Я не могу придумать ответ на этот вопрос, чтобы не сделать его гораздо, гораздо хуже, чем он уже есть, - честно признаюсь я. – Но вкратце: Рене – моя мама. Она думает, что очень полезна. И нет, ничего из этого не имеет отношение к Эдварду или к кому бы то ни было. Я лишь только желаю, чтобы моя жизнь была бы хоть наполовину столь интересна в реальности, как в твоих сложных фантазиях.

- Ты должна нажать на эту ссылку, - говорит она с озорным огоньком в глазах. – Ой, ну ладно, Белла, разве тебе не интересно? Это должно быть горячо.

Я качаю головой, но открываю ссылку, как она просит. Мы смотрим, как загружаются картинки, обмениваемся взглядами и завороженные склоняемся над ноутом для прочтения текста.



Одно из многих правил студии доктора Джорджа включает в себя определенную форму одежды для наших еженедельных занятий, а также для мастер-класса. Это означает, что каждый понедельник и четверг я отказываюсь от джинсов и нахожу утешение в костюмах, каблуках, платьях или юбках, плюс макияж. Сначала я действительно ненавидела это правило - до тех пор, пока в прошлый четверг во время мастер-класса не заметила, как Эдвард несколько раз посмотрел на меня.

Это стало моим ритуалом: разогреться перед занятием и подправить макияж в классе для практических занятий. Сегодня я думаю намного больше об Эдварде, чем о правилах, когда привожу в порядок свою юбку и тренируюсь ходить в ней, смотря в зеркало. В четверг что-то в том, как двигается моя юбка, привлекло его внимание. Я хватаю любимый оттенок помады и начинаю накладывать её, улыбаясь, в то время как воспоминание о том происшествии проигрывается в моих мыслях в миллионный раз.

Я была одета в мягкое платье-пелерину, из так называемого винтажного шёлка, которое я в один прекрасный день нашла с Элис в её любимом магазине эконом-класса. Оно было чудесного синего цвета, настолько глубокого, что приобретало фиолетовый оттенок. Элис настояла, что оно будет выглядеть замечательно на сцене, особенно красиво это будет проявляться в колыхании подола при ходьбе и в том, как моя кожа из-за контраста будет светиться под огнями сцены.

Эдвард в это время играл для другого студента, а я пыталась размять шею и плечевой пояс, не привлекая к себе слишком пристального внимания. Я была напряжена, потому что следующая очередь петь перед целой студией была моей. Очевидно, я не была столь незаметна, как планировала, потому что баритон Робби - большой любитель пофлиртовать - взял на себя обязанность растереть мне плечи. Не привыкшая к тому, что незнакомые люди касаются меня, я застыла на месте.
В этот же момент Эдвард сделал ошибку. Эдвард. Ошибка. Тенор, который пел, казалось, даже не заметил, так как песня продолжалась без дальнейшей заминки, но доктор Джордж в удивлении вскинул голову. Потом он посмотрел на меня и усмехнулся.

Мои глаза переметнулись к глазам Эдварда, которые прикипели к моей шее и руке Робби. Он нахмурился и на мгновение посмотрел на свои собственные руки. Я задалась вопросом, не орёт ли его внутренняя бабушка на них. Моя бы орала.

- Извини, - слишком близко прошептал Робби мне на ухо. - Я должен был сначала спросить.

- Не беспокойся об этом, – уверила я его, чувствуя себя виноватой. Он просто пытался быть милым.

- Хочешь, я разотру тебе шею, Белла? - Или, может, он все-таки флиртовал. Не могу точно сказать, знает ли он разницу.

- Нет, спасибо. Я – следующая, – пробормотала я, собирая свои ноты.

Песня закончилась, и я попыталась унять свою дрожь.

- La Bella Cigna, sei pronta? (Прекрасная Белла, вы готовы?) – позвал меня доктор Джордж. Вздрогнув, я посмотрела вверх, но поняла достаточно итальянского, чтобы знать, о чем он спрашивает меня. Было нетрудно понять, чего он хочет, но выражение на лице у него было странное.

- Да, я готова, - тихо ответила я на английском.

- Ты на самом деле должна взять итальянский в следующем семестре, - проинформировал он меня, когда я проходила мимо. Я знаю, что должна пройти курс перед выпуском, но не планировала заняться этим так быстро. Языковые курсы включают в себя лабораторные работы, а это довольно серьезно загрузит мой график.

Пока я уже волновалась об организации в связи с добавлением пяти часов к моей курсовой нагрузке, голова Эдварда резко повернулась назад, и он посмотрел на профессора. Если я нуждалась в напоминании, что Эдвард находится в здравом рассудке только тогда, когда творит музыку, то мастер-класс обеспечил меня несколькими примерами. Могу поклясться, что слышала, как он шептал: «Проклятая стрела», когда я поднялась по ступенькам на лестницу. Он сейчас снова думает об охоте? Было легче представить его с луком и стрелой наготове, чем с ружьём, но какая от этого польза? На его лице было такое выражение, словно он хотел убить Робби и доктора Джорджа. И, возможно, меня.

Эта последняя мысль была настолько нелепой, что заставила бы меня рассмеяться, если бы я не волновалась так сильно из-за выступления перед другими студентами. По крайней мере, я чувствовала себя довольно уверено по поводу песни, которую собиралась исполнить. Она была красивой, немного грустной, хорошо подходила к моему голосу, так что мне не нужно было прилагать усилия, как я делала это с другими произведениями.

Когда я вышла на середину сцены, то уже успокоилась и посмотрела на Эдварда, чтобы убедиться, готов ли он. Эдвард смотрел на мои ноги. Потом внезапно его глаза переметнулись к моим, и я поняла, что он не знает песню, которую я собираюсь исполнять. Я подошла к нему и наклонилась близко к его уху, чтобы прошептать название. Парень выглядел немного встревоженным, и моя уверенность дрогнула.

- Se tu m'ami. Если ты любишь меня, – прошептала я, не приближаясь к его уху так близко, как бы мне хотелось.

Он закрыл глаза, как будто бы ему было больно.

Я исполнила эту песню только для Эдварда, тогда как мои глаза скользили по лицам всех, кроме его.

Но хватит воспоминаний, пора приниматься за дело.

Задумавшись, я вытряхнула из своей памяти две вещи: первая – перебор с помадой, и второе – за всё то время, что мы с Эдвардом пересекались, я никогда не прикасалась к нему, также, как и он не дотронулся до меня. Учитывая занятие в четверг, инцидент в пиано-баре в пятницу и небесный свет в субботу, я чувствую, что готова внести несколько изменений. Он может быть сумасшедшим охотником со славной французской подружкой, но в отличие от слов песни, которую я пела в четверг, я не замечаю, чтобы мои чувства менялись.
"Эдвард смотрел на тебя, словно ты была чем-то, что можно съесть", - я все еще слышу, как Джаспер говорит это.

Я вытягиваю бумажный платок из своей сумки и промокаю губы до тех пор, пока всё, что на них остается – это только намёк на цвет, как будто бы я пила вино, и оно окрасило мой рот. Это красивее, чем я планировала, так что я всё оставляю как есть. Эта проблема решена, остаётся решить ещё одну.



1.Генри Воган (1621-1695) - валлийский врач и метафизический поэт, который в своих работах затрагивал темы, касающиеся фундаментальных основ бытия и мира. Он часто переезжал из места на место, побывал в разных незнакомых и труднодоступных местах, что и отобразилось в его творчестве. Верный англиканской церкви и её постулатам, он, тем не менее, в своих работах был более отдан теме вечности, сообщенной со смертью и природой. В главе цитируются строчки из его поздней поэмы «Мир».
Образ света был важнейшим в поэтической системе Воэна. Свет, белизна были прежде всего связаны для него с трансцендентным миром, а вечность он изображал в виде "огромного круга чистого и бесконечного света, тихого и блестящего".
"Белым" и "светлым" поэт называл все самое близкое для себя. Важную роль тут сыграли ассоциации с родным для Воэна валлийским языком, где рай дословно переводится как "белый мир".

2. «Магни́фикат» (по первому слову первого стиха «Magnificat anima mea Dominum») — славословие Девы Марии из Евангелия от Луки в латинском переводе. В богослужении Католической церкви магнификат входит в состав вечерни. В Англиканской церкви магнификат является одной из двух неизменных песен вечерни. В современных католической и протестантских церквах хоровые магнификаты эпохи Ренессанса и эпохи барокко также используются для сопровождения богослужения в большие праздники.
В православном богослужении тот же текст (в переводе с греческого на церковнославянский: «Величит душа моя Господа»), называемый «Песнью Богородицы», поётся на утрене.
«Магнификат» Баха был написан для рождественских праздников в Лейпциге. У Баха «Магнификат» - род духовной кантаты. В основе текста - хвалебная песнь Марии из Евангелия от Луки. Музыка произведения полна радостных, светлых тонов, сочетающихся с тонким психологизмом.
В 18 в. «авторский» магнификат постепенно утрачивает богослужебную функцию, превратившись в пышное концертное произведение с инструментальными интермедиями, «оперными» ариями и вокальными ансамблями. В эпоху романтизма интерес к магнификату угас, а в XX веке возродился с новой силой.

3.Перевод песни Se tu m'ami, которую исполняла Белла.

Коль ты любишь, коли вздыхаешь
Обо мне, мой пастушок!
На свирели ты играешь,
Мне из роз плетешь венок, -

Все ж не думай, что улыбка есть уже любви залог -
Как ты прост и как наивен, бедный, милый пастушок!

Пышной розы пурпур нежный
Нынче Сильвия сорвет -
Надоест - и безмятежно
Лепестки ее сомнет.

Если милы мне лилеи,
Отчего к другим цветам
Прикоснуться я не смею,
Поднести цветок к губам?

Композитор - Джованни Баттиста Перголези

Огромная благодарность LoraGrey за редакцию текста.