Глава 13. Птицы в полете

~oЖo~

Одной особенностью, касающейся моего пребывания в магической зоне, являлось то, что время делает его по-настоящему странным. Независимо о того пою я, целую Эдварда или читаю одну из тех книг, в которых каждое слово сходит со страниц в режиме «цветного кино», я воспринимаю время как чистое противоречие. Я не могу сказать, что оно летит быстро, даже если иногда и не замечаю, куда деваются целые часы. С другой стороны, утверждать, что оно медленно ползет, даже если каждый момент тянется подобно тягучей липкой капле сладкого золотистого меда, тоже не берусь. Вся правда в том, что время способно к расширению, чтобы вместить в него информацию с наших пяти органов чувств и каждую йоту нашего внимания. Валяние в своей узкой кровати в общежитии, поцелуи, касания и болтовня с Эдвардом в субботу утром определенно подпадают под эту категорию.

Когда я нахожусь в своей зоне, каждая доля секунды пребывания там намертво врезается в мою память, меняет мое естество на клеточном уровне, и может быть, даже внедряется в мою ДНК. Не знаю, возможно ли это вообще, но я чувствую себя настолько в корне измененной под влиянием таких моментов, что поневоле начинаю задаваться вопросом о происходящем. В последнее время я так много и всецело погружаюсь в свою магическую реальность, что порой задумываюсь, к чему же это приведет в будущем.

Когда Эдвард смотрит на меня с желанием, надеждой и доверием, я чувствую, что эти перемены будут долговременны и прекрасны. Когда он смотрит с беспокойством и сожалением, я боюсь, что мне никогда не будет достаточно этого счастливого времени, и когда оно закончится, я окажусь в ловушке под тяжестью прошедших сладостных моментов, как какой-нибудь древний жук, заключенный в янтарь.

Чем больше Эдвард толкует о своих страхах, тем увереннее и смелее я становлюсь. Он так долго томился от одиночества, что оно, подобно плотному туману, просочилось в его личность. Одиночество омрачило его суждения. По-своему я понимаю его: хоть мне и не приходилось жить в одиночестве на протяжении целого столетия, я знаю, что такое изоляция. Пока он зачитывает свой список осложнений и причин, по которым я должна бежать от него прочь, мне приходится искать способ втолковать ему, что безоговорочно принимаю и понимаю его. Понимаю всю серьезность этой ситуации и все равно никуда не уйду. Даже когда Эдвард предпринимает попытки напугать меня.

- Так ты говоришь, что это вроде как нежничать с сочным стейком? – спрашиваю я, смеясь и съеживаясь одновременно.

- Нет! Это отвратительно, - возражает Эдвард, приходя в ужас.

- Гм? - Я чуточку сдвигаюсь, чтобы лучше видеть его глаза.

Взгляд Эдварда чрезвычайно напряжен, отчего я начинаю нервно теребить пуговицы на его рубашке, пока он не отвечает.

- Ну, трудно найти подходящую аналогию, но стейк на самом деле для меня омерзителен. – Он слегка меняет позицию на узкой кровати, нежно пробегая пальцами по моим взъерошенным волосам. – Стейк – это гадостный, обугленный, отталкивающий, мертвый ошметок. Ты же полный жизни, искрящийся, пульсирующий, пленительный сгусток амброзии.

- А это неплохо звучит, - бормочу я, наклоняясь к Эдварду, чтобы слиться с ним в медленном сладком поцелуе. – Итак, помимо избегания острых зубов и «никаких резких движений», есть еще какие-нибудь правила?

- Я не хочу больше говорить о правилах, - заявляет он, легонько очерчивая пальцем мой нос.

- А о чем ты хочешь поговорить? – любопытствую я.

- Нам просто жизненно необходимо обсудить твою надутую нижнюю губу, - шепчет он, прежде чем захватывает ее между своих собственных.

- Вообще-то, у меня есть вопрос, - говорит он через некоторое время, разрывая наш головокружительный поцелуй.

- Я думала, мы усердно работаем над обсуждением надутых губ, – я прочищаю горло, указывая на свое преувеличенно жалостное выражение лица.

- Не отвлекай меня, – предупреждает он, нежными движениями разглаживая мой наморщенный лоб. – Это серьезный вопрос.

- Выкладывай, - вздыхаю я.

- Как ты узнала? Я понимаю, что вел себя несколько неосторожно, но сказать, что я соответствовал каким-то стереотипам в своих действиях, тоже будет не совсем верно, - удивляется он.

- Собственно, мне никто не рассказывал. Я видела, что в тебе есть что-то очень странное, и понимала, что это «что-то» - чем бы оно ни было – также касалось и того парня в клубе. Но я ни за что просто так бы не догадалась - не тогда, когда думала, что ты охотишься на оленей, - я замолкаю, понимая свою ошибку и то, к чему она меня приведет.

- Что же тогда? Квилеты? – По его голосу было слышно, что он намеренно делает акцент на втором вопросе, склоняясь к этой версии. Это заставило меня пожалеть о том, что я собственноручно выдала ему Билли и Джейкоба.

- Ничего такого, что могло бы разорвать ваш договор, – поспешно отвечаю я, а затем вздрагиваю – ну вот, выложила ему все и сразу. – Во всяком случае, не намеренно.

- Отец Джейкоба услышал, как я упомянула твою фамилию, и спросил, состоишь ли ты в родственных связях с Карлайлом. Он отнесся к этому очень серьезно, но не стал вдаваться в подробности, так что я выудила информацию из Джейкоба позже, когда Билли не было рядом. Никто из нас не воспринял эту легенду всерьез. Мы даже шутили о ней, - признаюсь я, улыбаясь над этими воспоминаниями.

- Значит, когда я упомянул имя Карлайла, - бормочет он, слегка хмурясь, – в Порт-Анжелесе… ты знала той ночью или тебе понадобилось еще некоторое время, чтобы разобраться в этом?

- Я догадалась именно в тот момент. И мне понадобилось все потраченное на дорогу домой время, чтобы заставить себя поверить в это.

- Но в ту ночь ты уже знала, - говорит он, и его глаза неожиданно загораются.

- Что тебя так обрадовало? – спрашиваю я в замешательстве.

- О, я просто очень мучился мыслью, что ты никогда не позволишь мне приближаться к себе, когда узнаешь правду, - шепчет он, отвлекая меня тем, что прослеживает пальцем невидимую линию от моего виска к шее, а затем очерчивая V-образный вырез на моей футболке.

Его касания напоминают мне о том, как я наблюдала за ним во время репетиций, и каждый раз завидовала клавишам рояля. На лице Эдварда застыло то уникальное, присущее ему лишь во время игры выражение, и я, подобно инструменту, которому неподвластно отказать музыканту в звуках, не могу удержать рвущиеся из меня наружу приглушенные стоны под натиском его умелых пальцев.

- Ты на самом деле должна хотеть убежать от меня, - продолжает он, чертя на моей коже точно такую же дорожку, только теперь легонько выстукивая пальцами быстрые каскады. – Я волновался о том, что могу навредить тебе. Это не так легко – контролировать свою… жажду.

- Я верю тебе, Эдвард, и вовсе не хочу давить на тебя, чтобы заставить делать то, чего ты боишься или не хочешь, - отвечаю я, задаваясь вопросом о том, насколько его интерес ко мне состоит из жажды.

- Белла, ну сейчас ты просто не имеешь права сомневаться в моем влечении к тебе, - смеется он.

- Мне нравится, когда ты это произносишь вслух, - говорю я, и во мне начинает прорастать крохотное зернышко идеи. - Я тут подумала… Есть пару вещей, которые мы могли бы попробовать, безопасных… вещей, чтобы поэкспериментировать, так сказать.

Я медленно разматываю стеганое одеяло, в которое Эдвард завернул меня, устанавливая подобие барьера между нами, в то время как его прохладные губы прослеживают путь следом за его пальцами. Сначала он колеблется, но затем сам помогает мне избавиться от одеяла. Я наблюдаю, как оно скользит на пол, и устремляюсь к губам Эдварда, который в это время уже поднимается на обратном пути, прокладывая себе дорожку из поцелуев.

Сначала наши движения едва уловимы, его губы находятся вблизи моих, и я время от времени могу чувствовать вкус его сладкого дыхания. Всего на секунду у меня начинает кружиться голова, но я хочу придать ясность своим мыслям и, поворачивая голову в сторону, делаю глубокий вдох, как пловец во время кроля.

- Извини, - шепчет он и издает тихий стон, когда я подтягиваюсь и легонько вжимаюсь в него.

Двигаясь медленно, я чувствую, как наши тела соединяются через тонкие слои одежды. Я прижимаюсь к его груди, руки скользят вверх, а пальцы заплетаются в его волосах. Как же давно я хотела это сделать. Руки Эдварда нежно пробегаются по моим бокам, а сам он тихонько мурлычет, когда я продолжаю свои исследующие скольжения. Внезапно у меня перехватывает дыхание, а руки застывают на месте от ощущения того, как в мое правое бедро вжимаются пуговицы от ширинки его джинсов.

Я никогда раньше не чувствовала его вот так, поэтому немного смещаюсь в сторону, чтобы попытаться получить еще больше. Эдвард, двигаясь в унисон со мной, неожиданно издает громкий стон, оказываясь прямо между моих ног. Его твердость вжимается в меня, и мои бедра интуитивно подаются в такт нарастающему там пульсирующему напряжению.

- Не двигайся, - шепчет Эдвард, и мне, несмотря на внутренние роптания, все-таки удается остановиться. Чтобы отвлечь себя, я поднимаю на него взгляд. Его лицо напоминает мне однажды виденную статую человека, натягивающего цепи. Я должна чувствовать себя плохо из-за его борьбы, но все, о чем я могу думать, это то, насколько он красив, увидев его крепко зажмуренные глаза и сжатую челюсть. Это все, что я могу сделать, чтобы не позволить словам «Я люблю тебя» вырваться из своего рта. Несомненная истинность этих слов пугает меня, и они нервно трепещут в моей голове, словно пойманная птица, ищущая выход.

- Белла, – шепчет он упорно, открывая глаза. В них читается вопрос, который испытываю и я, бессловесный и древний, на каком-то языке, он возвращается ко мне, словно старая позабытая мечта. Затем я чувствую, что меня затягивает в Эдварда, словно мы могли бы каким-то образом соединиться и раствориться друг в друге. Я бы хотела, чтобы был какой-то способ расстегнуть его кожу и забраться внутрь него – вот тогда бы мы были достаточно близки.

Пытаюсь сдержаться, чтобы не произнести слова о любви вслух, но и от того, как Эдвард смотрит на меня, он может видеть любовь в моих глазах, ощущать, как она порхает на кончиках моих пальцев, чувствовать, как ее крылья исступленно бьются в моей грудной клетке. Сейчас я его целую почти в панике, понимая, что сдержаться не в силах, но мои губы – это азбука Брайля для слепых, и мы оба стонем, когда Эдвард вжимается в меня, как будто его мысли идеально отображают мои собственные.

- Мягче, - прошу я нежно, потому как пообещала, что скажу ему, когда он начнет причинять мне боль. В его глазах мелькает вина, и я сразу же прерываю его мрачные мысли: - Нет, не волнуйся; да, так… Прекрасно, спасибо тебе; ты совершенен, ох, Эдвард…

Он медленно обрывает меня поцелуем, на этот раз жадно двигаясь напротив моих губ. Я поворачиваю голову и хватаю ртом воздух – как раз вовремя, чтобы не потерять сознание, и Эдвард разочарованно рычит.

Я люблю тебя. Отпускаю слова, заглушенные во время таинства поцелуя, и подобно мягкому дождю, покрываю тело Эдварда легкими касаниями, чтобы проникнуть сквозь его отстраненность. Дождь становится ливнем, и я больше не могу отличить свои собственные прикосновения от Эдвардовых, так как одно превращается в десять, сто, тысячу. Я люблю тебя, возвращается в ответ эхо, и подобно касаниям, я больше не знаю, кто из нас не произносит их. Они летают между нами: невысказанные и свободные.

~oЖo~

Практические занятия по оперному пению проходят гораздо терпимее с тех пор, как мы с Эдвардом стали настоящей парой. В классе мы все еще работаем над индивидуальными ариями, выправляя ошибки, неточности, а также готовимся к постановке. Главным образом я следую совету доктора Джорджа. Прислушиваюсь к другим с молчаливым вежливым вниманием. Сосредотачиваюсь на критике доктора Адана по отношению к другим вокалистам и делаю тщательные заметки для того, чтобы ему никогда не пришлось применять ее ко мне. Не заговариваю, пока кто-то не обратится ко мне. Я прихожу на занятия подготовленной, разучивая свою музыку прежде установленного срока. Когда подходит моя очередь петь, мне не нужно видеть Эдварда за инструментом, чтобы почувствовать нашу связь – между нами как будто проходит крепко натянутый электрический провод, включенный в сеть и под слишком большим напряжением, чтобы можно было его проигнорировать. Больше нет необходимости направлять свой гнев для того, чтобы попасть в свою зону. Лишь только пальцы Эдварда касаются клавиш, я уже там.

Вскоре мне даже начинает казаться, что Эдвард может читать мои мысли, настолько синхронизировано мы действуем в том, что касается малейших деталей моего выступления: каждое совместное изменение ритма, даже каждая совместная ошибка в очередной раз доказывают, что мы двигаемся в автоматическом тандеме, словно дельфины или птицы во время миграции. Эта связь усиливается с очередной репетицией, прикосновением и поцелуем. Затравленный взгляд в его глазах рассеивается, как туман в теплый солнечный день. Часто наши взгляды встречаются, и мне становится невероятно трудно сконцентрироваться на чем-то еще, кроме постоянного притяжения, которое я чувствую рядом с ним, и того, как стремительно несется кровь по моим венам, когда он смотрит на меня.

На моем занятии, за полчаса до прихода Эдварда, мне аккомпанирует доктор Джордж, а это отнюдь не то же самое.

- Изабелла, – предупреждает он, – ты очень хорошо справляешься, но ты не можешь всегда полагаться на наличие пианиста с мастерством Эдварда, который сумеет поддержать тебя. Ты практикуешь с метрономом?

- Почему? Я выбиваюсь из ритма? - спрашиваю я, встревоженная этой мыслью.

- Не совсем так, но ты не настолько уверенно чувствуешь себя в нем, как бы мне того хотелось, - говорит он, смотря на меня внимательно поверх оправы своих бифокальных очков. – Я слышу нерешительность, которой нет, когда для тебя играет Эдвард. Он достаточно хорош для тебя во всех отношениях, но я волнуюсь о том, что произойдет, когда Эдварда больше не будет рядом с тобой.

Я закрываю глаза, чувствуя, как меня пронзает острая боль от одного лишь этого предположения.

- Ах, я понимаю, - восклицает он в догадке, направляясь ко мне и, смотря мне в глаза, осторожно удерживает рукой мой подбородок. Его голос – понимающий, его взгляд – пристальный. – Моя скромница уже более не столь стеснительна, не так ли?

Я качаю головой.

- Это впервые, когда ты чувствуешь что-либо подобное, не правда ли? – спрашивает он, и в его карих глазах мелькают озорные огоньки, в то время как я утвердительно киваю. – Прости меня за такое очевидное удовольствие, но мне говорили, что я потерял свое призвание свахи. Я очень счастлив видеть, что мой маленький эксперимент прошел так удачно.

Я не могу удержаться от смеха, в то время как по щеке неожиданно скатывается слеза. Он ласково проводит подушечкой большого пальца по влажному следу.

- Послушай, Изабелла, - говорит он, слегка понизив голос. – Для певицы очень хорошо влюбиться в своего пианиста, просто прекрасно. Не забывай, у тебя есть над ним власть, а не только наоборот.

Я застываю в напряжении, но продолжаю молчать. У меня такое чувство, что я обязана доктору Джорджу за назначение Эдварда моим аккомпаниатором, независимо от того, какие у него были изначальные намерения.

- Не сердись на меня, – говорит он со смешком. – Я просто стараюсь быть честным с тобой. Слишком много талантливых вокалистов упускают возможность любить - ты ведь постоянно видишь такие примеры в жизни. Тебе нужен кто-то, кто будет думать о практических вопросах, когда твоя голова будет занята другими вещами. Эдвард подходит тебе. Он поймет тебя, когда ты уедешь в следующем году за границу. Он именно тот, кто будет ждать тебя, запомни мои слова.

- В следующем году? – потрясенно выдыхаю я, спеша с выводами. – Значит, вы получили ответ от них? Они приняли меня?

- Я еще ничего не получал, - признается он. – Но мы отправили документы всего неделю назад, а я знаю, как Вольтури работают. Твой возраст заинтригует их, и они более внимательно отнесутся к твоей студийной записи и фотографии.

- Неделю? Я полагала, что мы подали заявку в конце последнего семестра, - спрашиваю я в растерянности.

- Я немного придержал ее, чтобы дописать о том, что ты прошла кастинг на роль Моники, - объясняет он с мечтательным видом. - Они наверняка обратят внимание на то, что первокурсница получила роль такого плана. Ах! А вот и твой молодой человек. Входи, Эдвард. Мы здесь обсуждали кое-какие вопросы, которые могут касаться и тебя. На данный момент это только возможность, но Изабелла сможет все тебе рассказать попозже.

Доктор Джордж улыбается мне благожелательно, и я не могу отделаться от чувства, что все складывается уж слишком удачно. Чересчур много везения одновременно заставляет меня очень-очень нервничать. Один взгляд на тщательно сдержанное выражение лица Эдварда держит мой энтузиазм и волнение под контролем. Он, конечно, больше не хмурится так, как раньше, но могу сказать, что он обеспокоен.

Всевидящая и бдительная - хоть и совершенно лишена деликатности – сваха доктор Джордж поручает мне наиболее чувственные из всех возможных песни, чтобы увеличить мой репертуар. Он некоторое время играет на фортепиано Рейнальдо Ана L'Heure exquise, напевая особо изысканные фразы, после чего переводит целый стих. Далее профессор исполняет песню австрийского композитора Йозефа Маркса «Благословенная ночь». Так как она короткая, то она незамедлительно приводит меня в восторг. Мы с Эдвардом разделяем скрытую улыбку, когда великолепный тенор доктора Джорджа вибрирует в воздухе, смакуя слово «sehnsucht». Когда он объясняет нам, что оно означает «страстное желание», меня поражает то, как композитору удалось сложить немецкий язык в мягкий, волнообразный опыт, по крайней мере, в пределах песни.

- О чем ты там думал? – интересуюсь я во время того, как мы направляемся в библиотеку, чтобы встретиться с Элис и Джаспером.

- Он довольно-таки убежден в твоих шансах на получение стипендии, - объясняет он приглушенным голосом. Я вынуждена склониться к Эдварду, чтобы расслышать его, и он оборачивает руку вокруг моих плеч с хитрой улыбкой, наклоняя голову и вдыхая запах моих волос, перед тем как продолжить. – Ты слишком взрослая, чтобы быть гениальным ребенком, но он полагает, что тебя можно превратить в своего рода феномен. Молодая девочка с крошечного захолустного городка, практически неграмотна в музыке – это его мысли, не мои – объявляется в университете, чтобы научится правильно петь. Некий Известный Тенор разглядывает что-то в ней, и она расцветает под его мудрым руководством. Он прав, это хорошая история. Люди проглотят ее с удовольствием.

- Это так он видит меня? Полагаю, это многое объясняет. Я думаю, что мой голос неплохой, возможно, со временем он станет действительно хорошим, но моя техника еще не так выработана, как у выпускников.

- Белла, так и должно быть. Тебе только девятнадцать, а тебя уже сравнивают со старшекурсниками. У тебя довольно хороший инструмент, нет проблем с высокими тональностями, ты не боишься работать, и у тебя один из лучших учителей страны. Это само по себе выгодно отличает тебя от других, а вдобавок ко всему, ты, по твоим словам, еще и входишь в «колонну».

- Многие люди способны на такое. Ты, Элис. Иногда так делают и другие певцы. И у меня не всегда получается, лишь с тобой, - признаюсь я, почти шепча последнюю часть предложения.

Его лицо светится от радости после этих слов, и я еле сдерживаю смех. Он на самом деле собственник, самодовольный тип.

- Только со мной? О, мне это очень нравится.

- Да, лишь с тобой, или когда я наедине, - уточняю я. – Когда мне аккомпанируют другие, это больше похоже на поединок. Доктор Джордж это заметил.

- Я знаю. Представляешь, он пытался убедить меня поехать в Вольтерру. Он, может быть, и хитрец, но за всем этим скрывается довольно-таки романтичная натура.

- А ты смог бы? - спрашиваю я в восторге. – Это было бы прекрасно!

- Белла, я же говорил тебе, - вздыхает он. – Риск слишком велик. Хотя, в любом случае, я не думаю, что смогу отпустить тебя туда одну.

- Мы ведь не нарушали правил, - отрицаю я, хмурясь. – Не совсем.

- Да, технически на данный момент, - хмурится он. – Но плюсом является то, что они любят формальности. Они могут спорить над этим часами. Ты на самом деле хочешь поехать, да?

- Эта мысль с каждым днем становится все навязчивее, - сознаюсь я. – Особенно, если со мной будешь ты.

- Я должно быть сумасшедший, что даже думаю об этом. Позволь мне обсудить все с Карлайлом, - спокойно предлагает он, придерживая для меня дверь в библиотеку. – Я слышал лишь рассказы об этих личностях, а он жил с ними. Карлайл утверждает, что несмотря на суровость, они рассудительны. Возможно, он сможет предложить более-менее приемлемый вариант.

~oЖo~

В субботу мы предпринимаем попытку вернуться к нашей прежней рутине – практическим занятиям по выходным. Проведение всего дня в постели, целуясь и обжимаясь, становиться не только все более разочаровывающим, оно еще и никак не способствует изучению музыки. Игра Эдварда определенно проще, чем его постоянный репертуар, но по тому как соблазнительная мелодия окутывает меня подобно любовным объятиям, не думаю, что он выбрал эту пьесу для академических целей.

- Что ты играешь? Звучит знакомо.

- Просто что-то из фильма, который ты, возможно, когда-то смотрела, - ускользает он от ответа. - Что ты читаешь? Твое сердцебиение продолжает учащаться.

- Как называется эта песня? – настаиваю я, не желая говорить ему.

- Композиция Майкла Наймана из фильма «Пианино». Я забыл название.

- Лжец. Ты никогда ничего не забываешь.

- Что ты читаешь? – Он проявляет удивительное упорство.

- Ты бы такое не читал, - сомневаюсь я.

- Я должен знать, - смеется он. – Твое сердце стучит почти с такой же скоростью, как и тогда, когда я целую тебя в шею за ухом.

- Я забыла название, - говорю я, подавляя смех.

- Ну хорошо, - вздыхает он раздраженно. – Песня называется «Аромат любви».

Я задерживаю на мгновение дыхание.

- Белла?

- Хм, боюсь, мое чтиво не столь чисто духом, - сознаюсь я.

- Почему все всегда предполагают, что я столь чист? – жалуется он с раздражением и недоумением. – Если бы ты только знала, что делает со мной твой запах, ты бы никогда таким меня не назвала.

- О мой… - бормочу я себе под нос, прежде чем заговорить вслух. – Ну хорошо, если так, то, надеюсь, ты достаточно нечист, чтобы знать всю грязную правду. Это сборник эротических рассказов Анаис Нин.

Его пальцы с трудом двигаются по клавишам.

- Эдвард?

- Интересно, - протягивает он обманчиво спокойным голосом. Я же слышала те фальшивые ноты. – Который из них ты читаешь? «Дельта Венеры» или «Маленькие пташки»?

- «Маленькие пташки». Ты читал его?

- Я многое читал. В этом сборнике есть несколько поистине неприличных историй, Белла, - почти шокировано говорит он. Я же говорила, что меня не проведешь.

- Мм-хм, - я пытаюсь придать своему голосу ненавязчивость, уклоняясь от ответа.

- И какой рассказ заставил твое сердце так громко стучать?

- «Маха», - честно отвечаю я.

- Это тот, который о художнике, который хочет свою жену лишь тогда, когда она спит?

- И сколько раз ты читал эту «поистине неприличную» книгу, Эдвард? - дразнюсь я, понизив голос.

Он какое-то время ничего не отвечает, и я выглядываю из-под пианино. Эдвард бросает на меня робкий взгляд, тогда как я поднимаю брови в ожидании.

- Я, хм, мне достаточно прочитать один раз, чтобы запомнить, – говорит он.

- Мило, - ухмыляюсь я. – Но ты так и не ответил на мой вопрос.

- У тебя вырабатывается довольно хорошая память, как для человека, - уклончиво отмечает он. Ладно, на этот раз я все спущу на тормозах.

- Просто парочка художественных уловок для запоминания от Джаспера, - небрежно говорю я, в то время как у меня голове роится множество хаотичных мыслей.

- Эдвард, - говорю я, откладывая книгу в сторону.

- Да, Белла?

- Нет, продолжай играть, у меня есть идея, - признаюсь я, выбираясь из-под пианино и становясь позади него. – Сыграй что-нибудь более сложное. Что-нибудь изысканное.

Он начинает композицию «Игра воды» Мориса Равеля (прим. пер. - французский композитор-импрессионист, дирижёр, один из реформаторов музыки XX века).

- Идеально, - выдыхаю я, наклоняясь прямо к его уху. Он дрожит, но продолжает попадать в ноты.

- Ты переживаешь, что причинишь мне боль, когда страсть одержит над тобой верх, правильно? – спрашиваю я, целуя его в шею.

Я никогда до этого не замечала, какая она длинная. Прохладная на ощупь, она словно архитектурное творение. Я чувствую, как судорожно двигается его кадык под кончиками моих пальцев.

- Очень, - слегка запинаясь, соглашается он.

- Сконцентрируйся на нотах, - инструктирую я, теперь прижимаясь губами к его затылку.

Я и сама вскоре начинаю получать удовольствие. Его запах – опьяняет, и я не могу им насытиться. Я сосредотачиваюсь на местах, где он вполне заслуживает отплаты, целую его сразу за ухом, а затем закрепляю все это, проводя нежно языком по коже. Его ритм остается плавным, хотя он продолжает шумно сглатывать и крепко сжимать челюсть.

- Ты в порядке? – интересуюсь я, целуя его мочку уха.

- Черт, да, - шипит он. – Не останавливайся.

Воодушевленная, я кусаю его за ухо, которое только что целовала. Оно на удивление неподатливое, но я знаю, что мое действие произвело на Эдварда эффект, потому что в этот момент одна нота звучит чересчур громко, и я, заглядывая ему через плечо, замечаю трещину на одной из клавиш.

- Видишь? – раздосадовано рычит он. – Это могла быть ты. Я так не хочу.

- Вот почему это такая хорошая идея, - хвастаюсь я, довольная собой. – Мы просто должны делать это до тех пор, пока ты не начнешь играть безукоризненно.

- Я когда-нибудь говорил тебе, что ты гениальна? – спрашивает он почти что непринужденно. – Боже, я обожаю тебя.

- И я тебя, - говорю я ласково, чувствуя уверенность в себе.

Я опять начинаю целовать его шею, скользя руками под рубашку и проводя легонько ногтями по широкой спине Эдварда.

- Я люблю эту часть твоего тела, где пересекаются шея, челюсть и ухо, - мурлычу я, облизывая и прикусывая каждый миллиметр его кожи, двигаясь по своим любимым местечкам, словно какой-нибудь секс-гид.

Первый раз в жизни чувствую себя дочерью Рене в наилучшем понимании этого слова. Я почти что хочу рассказать ей об этом – она бы очень мной гордилась. Я так и вижу, как Рене победно вытягивает руку вверх и кричит: «Молодец, дай пять!»

- Когда ты меня здесь целуешь, ты можешь делать со мной все, что захочешь, - шепчу я ему прямо на ухо и с наслаждением наблюдаю, как расширяются его глаза и раздуваются ноздри.

- Но больше всего я люблю твои руки. Столь утонченны, столь чувственны, когда касаются клавиш. Я начинаю ревновать к твоему инструменту, ты знал об этом? – Он некоторое время не делает ошибок, поэтому я продолжаю разговаривать, медленно и осторожно прокладывая себе путь вниз с помощью поцелуев.

Это могла бы быть моя месть за ту ночь на пляже, но мы оба получаем наслаждение, что вовсе немаловажно.

- Запонки… я знаю, что тебе известно, что они делают со мной, - шепчу я и ловлю его лукавую улыбку. – Конечно же знаешь. И эти руки… Я люблю смотреть на них, когда они делают ошибки; это говорит о том, что ты не обладаешь иммунитетом к моим прикосновениям.

- Не обладаю иммунитетом? – вымученно смеется он. – Я едва сдерживаюсь. Ты пришла бы в ужас, если бы знала, сколько на это требуется усилий.

- Нет, мне нравится. Нравится, что тебе приходиться прикладывать усилия, - настаиваю я, скользя вниз по его спине и обвивая свои руки вокруг талии. Поднимая рубашку, целую его спину и прослеживаю кончиками пальцев дорожку от пупка до верхней пуговицы джинсов и обратно. – А еще мне безумно нравится то, что ты делаешь все меньше и меньше ошибок. Это хорошо, потому что я уже не могу дождаться этих рук по всему моему телу.

Я смеюсь, когда слышу треск еще нескольких клавиш.

- Боже, Белла, да ты, оказывается, испорченная девочка, - стонет он, нежно захватывая мои руки в свои, и на какое-то время перестает дышать. – Нам действительно необходимо сейчас остановиться. Но я обязательно достану тебе еще таких книжек.

~oЖo~

- Вы двое, - шепчет мне заговорщически Элис, в то время как мы смотрим на Эдварда с Джаспером, стоящих в очереди в бар, – вы двое просто светитесь. Скажи мне: он так же красив обнаженным, как и в одежде? Мне нужны подробности.

- Элис! – смеюсь я, шокирована ее заявлением, а Эдвард бросает насмешливую ухмылку в нашу сторону. – Даже не надейся.

- О, ну и ладно, - дуется она театрально. – Испорти мне веселье за чужой счет.

- Гм, по тому, чему порой я становилась свидетелем в вашем доме, мне кажется, у тебя и так его много, причем из первых рук, и ты, безусловно, не нуждаешься в том, чтобы одалживать мое, - отвечаю я, любуясь тем, как низко сидящие на Эдварде джинсы подчеркивают изгибы его задницы.

Он перехватывает мой взгляд и укоризненно качает головой. Я ухмыляюсь в ответ и замечаю, что Джаспер передразнивает нас, посылая Элис дурашливые целующиеся и кусающиеся рожицы, игриво двигая при этом бровями.

- Верно, я счастливая дама, - вздыхает она, подмигивая порнографически своему мужу с широко открытым ртом. Затем принимает вызывающую позу и приговаривает: «О да, детка. Иди и возьми».

- Замолчи! – Несмотря на смущение, я разражаюсь диким хохотом. Плечи Эдварда сотрясаются, но он не проливает ни единой капли пива из бокалов. Джаспер останавливается около музыкального автомата и закладывает в него немного налички, балансируя со стаканами в свободной руке.

- Не могу сказать, что у нас сейчас есть для этого много времени, - шепчет она, в то время как парни приближаются к нашему столику. – Джаспер сейчас работает над большим проектом. Это чрезвычайно много работы, работы и еще раз работы, от шестнадцати до двадцати часов в сутки.

- Я, наверное, отосплюсь уже после смерти, - заявляет Джаспер, размещая пиво на столе. Он смотрит с виноватым видом на Элис, и я обращаю внимание на темные круги под его ярко-голубыми глазами. – Это для нашего будущего, ангел.

- Я знаю, - улыбается Элис, целуя его в щеку. – Я понимаю, почему это так необходимо. Но что бы я была за жена, если бы не скучала по своему мужу, намертво приклеенному к компьютеру все дни и ночи напролет?

- Ты была бы чужой женой, - говорит он, оборачивая свои руки вокруг нее. – А мне нравится моя – такая, какая она есть.

Эдвард тем временем ловко, в нехарактерном ему широком развороте, спихивает один из бокалов локтем на пол. Тот дает трещину, но не разбивается. Элис вскакивает, чтобы принести другой, но я останавливаю ее.

- Все в порядке – живо говорю я. – Мы с Эдвардом поделимся.

Она бросает на меня чудной взгляд, но он мгновенно исчезает, стоило только зазвучать следующей песне. В баре достаточно тихо, чтобы я смогла услышать нежное перебирание гитарных струн и красивый тенор, пылко поющий на испанском.

- Джаспер! – вскрикивает Элис, прижимая руки ко рту, а ее глаза сияют радостным светом. – Это был наш свадебный танец! Когда они установили эту песню в автомат?

- Когда я сам ее туда установил, – говорит он, поднимаясь и предлагая ей руку. – Кстати, этим утром. Потанцуешь со мной, прекрасный цыганенок?

- Каждый день до самого конца, если захочешь, - отвечает она серьезно, забывая обо всех нас, в то время как Джаспер нежно раскручивает ее по направлению к танцполу.

- Присоединимся к ним? – мягко спрашивает Эдвард, целуя меня в щеку. Я согласно киваю и беру его за руку.

- Если бы я знала, о чем он поет, - говорю я, прислоняя голову к плечу Эдварда и разрешая ему вести нас в плавном раскачивающем темпе. – Очень красивая песня.

- Она о голубе, - шепчет Эдвард, приглаживая мне за ухо волосы, - который потерял свою пару.

- Ты знаешь испанский? – спрашиваю я, глядя ему в глаза. – А что именно он говорит?

- «Клянутся люди, что даже небо содрогается, услышав его плач, - переводит он, - о том, как он страдал из-за нее, и даже умирая, звал ее».

Во время того как он переводит, в его глазах появляется грусть, навеянная музыкой. Он еще крепче сжимает меня в объятиях и впервые за все время, прошедшее с той последней ночи, когда мы танцевали здесь, выглядит совершенно несчастным. Я едва не прошу его остановиться, но этот момент мне кажется важным, и я просто продолжаю слушать. Он немного приподнимает подбородок, чтобы опереться им на мою макушку, и, раскачивая меня, продолжает.

- «Клянутся люди, что голубь этот – ее душа, - говорит он неровным низким голосом, - что все еще ждет возвращения. Cucurrucucú, голубка, cucurrucucú, не плачь. И сколько б ни было им лет, что знают камни о любви, голубка?»

- Это душераздирающе красиво, - вздыхаю я, наблюдая за Элис и Джаспером из-за плеча Эдварда.

Они смотрят друг другу в глаза, как влюбленные подростки, но улыбаются, словно родители Чарли на пятидесятилетнюю годовщину своей свадьбы. Я закрываю глаза, чтобы предоставить им личное пространство, и дрожу в руках Эдварда, молясь тому, кто бы там ни был на небесах, чтобы все хрупкое и новое, что появилось в моей жизни, не обрушилось вокруг меня и не оставило такой же потерянной и опустошенной, как этого голубя из песни. Я хочу того же, что есть у Джаспера и Элис; того, чего не было у моих родителей – ну, во всяком случае, у Рене.

- Белла, - произносит он, отрываясь от меня как раз настолько, чтобы иметь возможность заглянуть в мои глаза. – Есть кое-что, что я должен рассказать тебе о нас, вернее, должен был сделать это раньше.

- И что это? – спрашиваю я, обеспокоена его мрачным выражением лица.

- Твои чувства, вероятно, будут со временем меняться, - печально говорит он. – И это нормально. Ты, возможно, полюбишь и разлюбишь, как и большинство людей, только, пожалуйста, не думай, что я говорю тебе это только затем, чтобы надавить на тебя. У нас все по-другому, и некоторые вещи более постоянны. Мы живем вечно, если только нас не убивают преднамеренно, и ищем пару на всю жизнь. Я знаю, знаю, что это не как у людей, но, клянусь, я отпущу тебя в тот самый момент, когда ты скажешь, что все кончено.

- Некоторые люди сочетаются браком на всю жизнь, - ласково напоминаю ему я, смотря на Элис и Джаспера.

- У них необыкновенно сильная связь, - соглашается он. – Но как насчет твоих родителей? Они и вовсе недолго продержались.

- Рене – нет, - поправляю я его. – Чарли женился на всю жизнь.

- Я затеял этот разговор не с целью поторопить тебя с принятием решения, - мягко говорит он. - Я просто подумал, что ты имеешь право знать, что происходящее значит для меня больше, чем значило бы для большинства людей… ну, ты понимаешь. Пожалуйста, не говори мне ничего важного… не будучи в этом уверенной.

- Я – дочь Чарли во всех отношениях, - уверяю я его, в то время как музыка постепенно затихает, и мы замедляем наши движения. – И уж во всяком случае, я не скажу этого только для того, чтобы залезть тебе в штаны. Эдвард, уж если я решусь на такие слова, то они будут навеки. Также как у голубей.

Он наклоняется и закрепляет мои слова достойным алтаря поцелуем: искренним, страстным и чистым. Я же, поднимая лицо кверху, тянусь к нему, как цветок к солнцу.

Я люблю тебя, - двигаются наши губы беззвучно.

Эта истина расправляет свои крылья между нами, поднимая нас высоко над звонким гулом окружающего нас мира.

~oЖo~

Бесконечная благодарность mari2934 за прекрасные стихи, которые она сотворила из простого набора переведенных слов.

"Благословенная ночь"

В объятьях любви мы блаженно уснули,
Сиянием лунным уютно укрыты.
Легко за окном крылья ветра вспорхнули,
В ночи растворяя дыханья, что слиты...

И роз аромат вдоль тропинки из сада
К любовному ложу слетая, склонился.
Росою упала снов чудных услада,
Где каждый из нас соком страсти напился...

И еще переводы песен, о которых упоминали в главе.

---

Спасибо огромное моей незаменимой бете LoraGrey за прекрасную редакцию текста.

Жду всех на форуме.