Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2734]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Immortality
Ему казалось, что уходя, он дарит ей жизнь. Но что, если Эдвард ошибся? Что, если в жизни Беллы всё было предопределено? Что, если бессмертие - её судьба?

Бумажная любовь
Эдвард стеснительный и робкий парень, который страдает заиканием и вынужден терпеть насмешки окружающих. Его сестра, красавица Розали всегда готова придти на помощь и встать на защиту любимого брата. Но однажды новенькая студентка опровергла все ожидания и просто заговорила с ним, не обращая никакого внимания на страх перед социальным изгоем.

Амораль
Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.
– В. Маяковский, 1916
Он был прочно женат, а у нее были принципы.

The Falcon and The Swallow
Белла начинает привыкать к Берлину – городу, в котором оказалась из-за неразделенной любви и работы – во многом благодаря внезапному знакомству с Эдвардом, чей интерес и ухаживания оказываются взаимны. Но как только Белла решает рассказать о своем новом возлюбленном Элис, лучшей подруге, их с Эдвардом история становится в разы сложнее. Ведь и Элис, и Эдвард уже много лет знают друг друга.

С Днём Рождения, Джейкоб!
«Затмение». Элис, желая сгладить острые углы между Эдвардом и Джейкобом, а так же подарить Белле возможность проводить время с другом, но под бдительным оком вампиров, хватается за возможность пригласить оборотня в гости и отпраздновать его день рождения.

Моя судьба
Возможно, во мне была сумасшедшинка, иначе не объяснишь это желание постоянно находиться рядом с теми, от кого следовало держаться подальше. Но я, оказалось, любила риск. И те, кто мог лишить жизни, стали друзьями и защитниками: Элис, Джаспер, Эммет, Розали и Джеймс.
Белла/Эдвард.

Dirty Dancing with the Devil Herself
Эдвард ушёл от Беллы, заставив семью держаться от неё подальше. Через шесть лет Эммет решает смыться от отягощённой болью семьи и расслабиться. То, что он находит в суровом баре для байкеров, повергнет его семью в шок...

Солнечная зайка
«Новолуние» с точки зрения Аро. Может, в конце концов, пожилой мужчина спокойно насладиться свободным временем?
Серебряный призёр конкурса мини-фиков "Сумерки. Перезагрузка"
Юмор.



А вы знаете?

...что в ЭТОЙ теме можете или найти соавтора, или сами стать соавтором?



... что можете заказать обложку к своей истории в ЭТОЙ теме?



Рекомендуем прочитать


Наш опрос
С кем бы по вашему была Белла если бы не встретила Эдварда?
1. с Джейкобом
2. еще с кем-то
3. с Майком
4. с Эриком
Всего ответов: 536
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 155
Гостей: 140
Пользователей: 15
анс95, amberit, Milochk@1504, mistyurinaviktoria, 1992, ВядрО, Alexs, _Luca_, Marysya5731, Румынка, 97sabino4ka, siliniene7, 77777Змейка77777, Феяяяя, Rumi
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Отдельные персонажи

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия. Глава 12.2 Casus belli

2024-3-29
15
0
0
Рваное, частое дыхание. Наверное, следовало бы уйти – она почти умоляла, так горестно, так обречённо. И вовсе не стоило её обнимать – правильнее отступить, разорвать всё, забыть, как она просила. Не нужно было и пустых слов – в конце концов, кого я пытался обмануть, в чём убедить? Боюсь, у пташки давно не осталось иллюзий – только горькое разочарование, а без лжи я сделался ей не мил.

– Знаешь, в чём прелесть права выбирать, пташка? – Она не ответила, казалось, безвольная и безучастная ко мне. – Выбирать неправильно, вопреки.

Линнет высвободилась, повернула голову в сторону; с прискорбием пришлось признать – она становилась всё более похожей на нас, увязала во времени, застывала в нём. Лишь только губы у неё кривились, словно бы на язык попало горькое.

– Я хорошо себя чувствую, и у меня ничего не болит. Ты не должен больше приходить.
– Не могу и не хочу обещать.
Остаток утра мы провели в оглушающей тишине.

…Гостей было трое: женщина и двое мужчин, один из которых стоял чуть поодаль; все они – удивительно рослые (лишь дама несильно уступала мне), вытянутые и отличающиеся излишней худобой. На вид – пропорции соблюдались, но я бился об заклад, что они отличались от человеческих – конечности у них, если присмотреться, казались непривычно длинными. Молодые, с гладкой кожей и блестящими шелковистыми волосами – нефилимам едва ли можно было дать двадцать пять, однако выражение глаз резко контрастировало с юным обликом. Их можно было назвать красивыми, но не настолько завораживающими, словно бы они являлись промежуточным звеном между нами и людьми; Линнет же, несмотря на субтильность, на них походила мало. На нас, впрочем, тоже. На встретившую их Дженну они произвели странное впечатление, какое бывает производит на людей внезапно пришедшее на ум приятное воспоминание; она будто бы хотела прикоснуться к ближайшему, но вовремя опомнилась, замерла в нерешительности. Я тоже чувствовал не то исходящее от них тепло, не то сам их запах (совершенно пустой, хотя и приятный) приносил ощущение умиротворения. Дежурные приветствия уже были произнесены.

– Если вас не затруднит, – голос мужчины не имели никакого акцента и таял, словно шоколад – это не было наигранным, а, скорее, безусловным, – мои спутники побудут здесь. Им ни к чему идти дальше.

Мужчина, представившийся Натаном, был хорошо сложен, если бы не худоба – она ему, пожалуй, даже шла, придавая всему виду оттенок томной болезненности. Он обладал тем типом мужской красоты, которая не теряет очарования ни в молодости, ни с возрастом; его лицу с резкими чертами, широкими скулами, высоким лбом и волевым подбородком, на мой взгляд, не хватало морщин. Черные волосы, собранные в небольшой хвост, в сочетании со слегка загоревшей кожей и жёсткой складкой чувственного рта впадали в странный контраст с мягким и в меру учтивым тоном. Но особенно на его лице, хранящим вежливое выражение любопытства, выделялись до невозможности светлые, отдающие серебром глаза – впервые я видел подобный цвет радужки. Он хотел казаться неопасным, но его бессовестно выдавал волчий взгляд.

Натан. Я чуточку улыбнулся. Таких совпадений не бывает.

Светловолосых его спутников вдруг что-то встревожило – они ещё теснее прижались друг к другу, переплели пальцы рук; по-видимому, брат и сестра – я без труда находил общие черты. Не будь сходства, я посчитал бы их за любовников – до того нежно, чувственно они касались друг друга. Феликс широко улыбнулся, но они едва ли смотрели на него. Их встревожило другое, вполне возможно недоступное нашему восприятию. Они были… забавными.

– Да, конечно. Так будет лучше.

Натан, невозмутимый и совершенно спокойный, посмотрел на них с оттенком жалости и едва слышно вздохнул. Спутники были навязанными – интересно, для чего? Натан перехватил мой взгляд и выдержал его, не дрогнув; флёр властности, абсолютной уверенности в себе окружал его, как иного сопровождает аромат духов. Ох, сколько гордости! Я против воли проникался к нему симпатией.

– Они наказаны, – лёгкая холодная улыбка.
– Ты ведь тоже, правда? Я не видел тебя раньше среди свиты Хелила, – Афтон только-только появился в просторном холле, насвистывая замысловатую мелодию.

– Нет, меня выбрали, потому что я предвзят меньше других. Мы в силу природных склонностей не слишком терпим вас.
Афтон не казался убеждённым и не скрывал пренебрежительной улыбки.

– Добро пожаловать в Вольтерру. Надеюсь, наше общество вам по вкусу?
– Я встречался и с более… интересными созданиями, – непринуждённо отозвался Натан, сверкнув светлыми глазами. На указательном пальце у него поблескивал массивный перстень с вырезанным на опале знакомым гербом – ворон, распахнувший крылья над чашей. – Мои спутники впервые встречаются с вами, и чувства не дают им быть спокойными. Прошу их извинить.

– А ты, видимо, бесстрашен? – Феликс сделал шаг вперёд – я понимал и разделял его желание выпотрошить их на месте из чистого любопытства. – Исключительно интерес, ничего предосудительного.
– Феликс, – мягко позвал я, на что тот возвёл очи горе.
– Деметрий прав, гостям у нас не принято сворачивать шеи, словно цыплятам. Что о нас подумают? Вдумайтесь – крылатые не навещали нас уже полтора тысячелетия!

Весёлость Афтона претила мне – я гнушался глумиться над заведомо более слабыми. Всё равно что смеяться над людьми – безвкусно и неинтересно.
– Наш вид полон сюрпризов, вампир, – невозмутимо отозвался Натан, чуть опустив угольно-чёрные ресницы, – и мы возмутительно не желаем считать себя добычей.

– Нас ждут, – напомнил я, сцепив руки за спиной. Впервые я видел, чтобы Афтон и Феликс выглядели одинаково разочарованными – я посмел сорвать развлечение и напомнить об обязанностях! Впрочем, я тоже мало горел желанием присутствовать – утро в тишине с пташкой мне казалось гораздо привлекательнее. Она оттает, рано или поздно, в конец изодрав нам обоим душу.

Натан шёл рядом и казался отстранённым от происходящего; его глаза задумчиво перебегали с одного на другое. От него не пахло страхом – только тревогой, закономерной в такой ситуации. Он казался несколько больным, изнурённым, словно бы его подтачивала лихорадка; впечатление усиливал исходивший от его тела жар – наверное, не меньше сорока двух градусов. Его спутники были значительно прохладнее.

– Удивлён увидеть здесь вашу женщину – я думал, вы их тщательно бережёте и не позволяете рисковать.
Афтон не сразу получил ответ – Натан наверняка раздумывал, что следует говорить, а что нет.
– Ты наблюдателен. Но некоторые вещи недопустимо делать даже им.

Я заинтересовался всерьёз.
– Почему?
– Их меньше, Деметрий. Не думаю, что при моих визитах женщин прячут или отсылают. Их просто ощутимо меньше. – Афтон с интересом посмотрел на Натана, но тот не стал комментировать. Любопытно. Природа сокращает их шансы на потомство?

– А если, допустим, я сразу извиняюсь за своё неуёмное желание познавать, – Феликс полушутливо поклонился, – кто-то совершит насилие? Что ему будет?

Пульс Натана подскочил сразу в два раза без видимых внешних причин, а сам он, кажется, не сразу выдохнул то ли оскорблённый, то ли пойманный на горячем. Я склонялся к первому больше, чем ко второму. Он ответил неестественно ровным голосом:
– Лишают крыльев. Они не способны отрасти заново.

– А ты? – Феликс даже заглянул ему за спину.
– Ты бы заметил. Их отсутствие невозможно скрыть, – невозмутимо, но, тем не менее, натянуто ответил Натан. – У нас такое спрашивать не принято.

– Ну, я ж не знал, – он несильно хлопнул нефилима по плечу, отчего у того лязгнули зубы. Кости у них были гораздо крепче людских – человеку бы Феликс перебил позвоночник.

Натан если и был обескуражен тем, как Аро его принял, то не подал вида – отвечал на приветствие безупречно вежливо, но без подобострастия. Не заискивал – держался учтиво, располагая к себе, говорил с необходимой долей уважения. Мало кто из вампиров отличался здесь подобной выдержкой. И не смотрел так, как на нас смотрели его спутники – с высокомерием на грани оскорбления.

Заговорил Натан на языке, которого я не знал – певучая, тягучая речь, близкая по звучанию к ивриту, но не имеющая с ним ничего общего. Она напоминала о сухом шелесте песка под ногами, нестерпимо жарком солнце и раскалённом воздухе, о переговаривающихся у костра в чернильно-чёрной пустынной ночи кочевниках… Я далеко не сразу узнал арамейский – какую-то древнюю его форму, имевшую мало сходств со свитками, фолиантами и папирусами из нашей библиотеки. Кажется, Натана понимали только старейшины – я судил по постепенно темнеющим в гневе глазам Кая и застывшей, словно прилепленной улыбке Аро. Речь нефилима не была долгой – он излагал факты и называл имена без жестикуляции и эмоций на лице. «Аарон» прозвучало с десяток раз – с неподдельной, искренней ненавистью и затаённой болью. Он не был беспристрастен, хотя очень старался таковым себя показать.

Кай не выдержал первым, бросив короткую гневную фразу.
– Не знаю, – был весь ответ. На это моих знаний хватило.
Лицо Аро хранило несколько встревоженное выражение, впрочем, не лишённое лукавства. Затем он широко игриво улыбнулся.

– Хелил проявляет необычайную заботу. Это благородно, великодушно и в высшей степени похвально.
У Натана едва-едва дёрнулась жилка на шее.
– Мы заинтересованы в вашем существовании больше ваших кланов, – с явной неохотой, сожалением признался он, переходя на понятный всем язык. – Важен баланс.

– Хелил передал мне кое-что презабавное недавно – я ещё не делился его письмом с братьями, – извиняющимся тоном проговорил Аро, совершенно бессовестно поглядев на насторожившегося Кая. Губы Натана сжались в тонкую линию, а зубы, кажется, вовсе заскрипели, когда Аро без разрешения взял его за руку. Жемчужная дымка, словно вуаль лунного света на миг рассеяла тень вокруг тела нефилима. Я заученно сжался в пружину, готовый к броску. Никто не изменил позы или сделал лишнего движения, но нить жизни Натана истончалась на глазах. – Ты ведь сменил сторону, правда? Ваш законный правитель считает, что между тобой и Аароном были тёплые отношения и что ты много веков провёл рядом с ним в полной гармонии. Трогательная, похвальная преданность. – Зрачки нефилима расширились – теперь его глаза можно было посчитать чёрными. – Связи, возникающие между вами, меня, признаться, завораживают – ни мы, ни люди так не умеем, и ты, конечно, простишь мне моё желание пережить твои чувства? – Аро теперь держал его руку обоими ладонями, опустив веки. – Я не могу видеть, как ты был предупреждён, но прекрасно осязаю переливы эмоций. И до сих пор считал, что Хелил ошибся, доверившись тебе.

– Перебежчик? – Кай показательно отвернулся. На лице у него было то презрительно-надменное выражение, какое бывает у обсуждающих современные нравы досточтимых матрон.

– Но неправы оказались вы?
– Его жена настолько хороша? А мне говорили, что она немного… не в себе.
– Её невозможно обмануть. Любого из них. Аарона тоже. Ошибки удел молодых.

– Кстати, о последнем, – будто опомнившись, Аро сильнее вцепился в руку крылатого. У меня возникли закономерные сомнения в благополучном возвращении Натана к своим – его вполне могут попросить остаться здесь. – Что он у тебя отнял? Или кого?

Джейн сделала шаг к своему господину. Натан держал себя в руках, старался не показывать эмоций, однако у него было по-человечески подвижное лицо, на котором прекрасно читался гнев. Феликс выразительно посмотрел на меня, горя предвкушением – рассчитывал на неосторожные действия крылатого. Я скептически приподнял уголок губ, не разделяя его уверенности. Натан не выглядел порывистым и неуравновешенным. Успокоится, затаит злобу – разве у него был иной выбор?

– Ну, не стоит делать опрометчивых поступков, – от сладости голоса Аро сводило зубы, – жалеть о них предстоит не только тебе.

Натан закрыл глаза, глубоко, медленно вдохнул и выдохнул свистящую фразу на арамейском. Не скажу, что Аро остался доволен, но руку нефилима всё же выпустил и не прекращал улыбаться. Он явно знал про Натана то, что последнему хотелось бы никогда не вспоминать.

– Аарон должен умереть, – тихо, на грани слышимости добавил нефилим. Не без горечи.

Аудиенция не была долгой по нашим меркам – Натан мог иметь собственное мнение, но высказывал другое, одобренное своим правителем; большую часть времени разговор шёл на мёртвом языке и переходил на «общий», когда не хватало слов или у крылатого уставал язык от непривычных уху длиннот и щёлкающих звуков. Я подозревал в таком птичьем диалекте умысел – скорее всего, речь была официальной или церемониальной причудой их вида, поэтому и звучала со столькими отличиями от известного варианта. Возможно, они были единственными живыми носителями. Презабавные существа.
Крылатый ушёл из тронного зала без провожатых – Феликс ставил на то, что тот заплутает в бесчисленных переходах и коридорах. Никто не собирался оставлять нефилима в одиночестве, и я пошёл за ним на почтительном расстоянии. Он явно не спешил уходить – его шаг оставался по-человечески медленным, но мягким, бесшумным. В какой-то момент Натан выбрал неправильное направление, свернул в людское крыло и сразу же остановился. Он находился там не один. Я замер совершенно инстинктивно, вслушиваясь в малейшее движение воздуха. Нет, подобным совпадениям место в бульварных романах, а не в жизни.

– Я не надеялся тебя вновь увидеть, – глухо произнёс Натан, обращаясь к той, которую я меньше всего ожидал увидеть в его обществе. Сдавленный вздох, походящий больше на задушенный крик. – Я искал…

– Искал? – голос пташки осип, сорвался. Отнюдь не любопытство или осторожность оставляли меня на месте, а заученные столетиями установки – нехорошо было разбивать гостю голову. Существо, вызывавшее в Линнет такой страх, заслуживало только смерти. Причина второстепенна.

– До Милана, где твой след оборвался. Почему ты здесь?
Её ужас стал осязаемым, лип к моей коже, как смола. Чувства не оформились в связную мысль, да этого и не требовалось – я всё понял и так. Мне не очень-то требовалось подтверждение. Скользящий шаг к нему – я не имел права спугнуть добычу раньше времени.

Сегодня он умрёт.

Кисловатый привкус яда во рту. Теперь я уже видел их – пташка стояла совершенно неподвижно, настолько белая, что в гроб кладут краше, а вот Натан, если бы захотел, мог до неё дотронуться. Но он не спешил и говорил мягким, шёлковым голосом о том, как он рад, и что ей надо выслушать его. Только выслушать – о большем он не попросит. Да только от каждого его слова Линнет цепенела всё больше.

– Убирайся, – у неё стучали зубы, – не хочу тебя видеть. Не хочу помнить!
– Линнет, пожалуйста…

Она отпрянула, смотря на него затравленным зверьком, а он на неё – побитой собакой. Потом его лицо стало на удивление спокойным, и моему воспалённому от клокочущей злобы сознанию почудилась даже решительность на нём.

– Не прикасайся ко мне! В этот раз я тебя убью.
Последний кусочек со щелчком встал на место. Теперь уже – непоколебимая уверенность. Смерть – слишком просто, её слишком мало.
– Так будет лучше.
Пташка пошатнулась будто от удара.

Однако что будет лучше, Натан пояснить не успел. Ярость достигла разрушительного пика, а разум утонул в крови, застилавший взор, сметавший на пути любые преграды. Пальцы увязли в липкой живой плоти, раскрошили хрустальные кости; ближайшую стену окрасило алыми брызгами, тяжёлыми, тёмными, тягучими. Звериная ненависть сослужила плохую службу – лишила смертельной точности. Или я не хотел быть милостив? Паскуда захрипел, но был ещё прискорбно жив и пытался тяжело подняться, расцепить мою хватку. Зубы клацнули у его горла, но крылатый сумел увернуться к моему величайшему неудовольствию. Боль, словно от влитого в самое нутро раскалённого металла пришла извне, растеклась по всему телу, впилась в конечности. На мгновение я разжал пальцы, сведённые в мёртвой хватке на загривке добычи, и, вновь схватив только пустоту, тут же отскочил назад, закрывая пташку спиной.

Натан исчез. Запрокинув голову, я разъярённо взвыл.
Вернётся.
Кровь остывала на руках.
Три удара сердца, сбившегося в галоп.
У него не оставалось выбора – тут находилось то, что он хотел не меньше меня.
Вернётся.

Натан возник прямо передо мной, вызвав своим видом смутное, подавленное злостью удивление – его внешность, кажется, сделалась совершеннее и притягательнее. Левая рука у него безжизненно повисла вдоль тела, и крыло, которое мне тут же нестерпимо захотело оторвать, тоже опускалось до земли полой плаща, второе же оставалось сложенным и плотно прижатым. Вот зачем на его рубашке были две складки на спине – не порвать одежду. Зрелище было странным. Кровь на глазах переставала сочиться из разорванных ран, края их начинали стягиваться. Нити мышц тянулись друг к другу, сплетались в клубок. Я глухо зарычал. Фокусы не помогут.

– Она попр-р-росила тебя. Вежливо.
Голос мне совершенно не повиновался.

Присутствие Линнет сковывало действия – я уже имел горький опыт знакомства со способностью к мгновенному перемещению. Я ощущал её пальцы на предплечье, точно она хотела бы не позволить мне сражаться. Бессмысленно. Натан тоже это видел, и лицо его исказилось в непередаваемой гримасе муки. До чего приятно.

– Что ты наделала? – слова прозвучали неразборчиво из-за булькающей крови в глотке. Нет ничего слаще отчаянья. – Почему?..

Не дав ни ей, ни ему времени опомниться и перевести дыхание, я бросился вперёд, намереваясь размозжить нефилиму череп. Он полураспахнул крылья, уходя назад, и лишился целой горсти чёрных перьев, выдранных из самого основания. Развернувшись на месте и пропуская Натана вперёд, я, как щенка, схватил его за шкирку и хорошо, прикладывая всю силу, ударил об кладку до сухого треска костей и камня.

Он не был мне соперником, но мог исчезать и появляться прямо за моей спиной. Это позволяло ему оставаться живым. Пока что.

Схватки между бессмертными абсолютно не зрелищны и, конечно, не идут часами – первая серьёзная ошибка выявляет победителя. Совершил её не я. Ногти без особого труда и сопротивления взрезали сначала кожу, а потом мышцы; лёгкое на ощупь походило на мочалку. Если держать нефилима за крыло, он не сможет ускользнуть из рук, и я, поняв хитрость, не стремился оторвать Натану крыло. Лишь переломил в нескольких местах. О, он явно был талантлив и имел с нами дело. Боль не стала неожиданностью – из-за неё я не мог разомкнуть сведённых челюстей и лишь рассерженно шипел; нефилим всё пытался сбросить меня с себя, но тщетно. У меня онемела, отказалась повиноваться стиснутая на его предплечье рука. Но вторую я успешно погрузил в его бок на глубину ладони и совершенно не собирался останавливаться. Кровь брызнула у него изо рта.

Спазм сдавил глотку, судорога прошла по телу; сердце – мёртвое сердце! – зашлось в неровном, хлюпающем стуке. Если бы не горячка боя, не чудовищная по силе ярость, я отпустил бы добычу и завыл от боли. Тварь разрушала изнутри, я чувствовал – тянула силы из меня, чтобы самой оставаться живой. Во рту сделалось вязко, яд загустел, будто я хлебнул крови у трупа. Я расслабил мышцы, точно потеряв силы, и заставил Натана поверить в успех. И выбросил почти выскользнувшую из раны на боку руку вперёд и, кожей ощутив ритмичное биение, сжал пальцы.

Чёрный плащ взметнулся крыльями летучей мыши. Расстояние между мной и Натаном к нашему общему огорчению вдруг увеличилось. Однако меня держал Феликс и не позволял даже предпринять попытки вырваться; одна его рука красноречиво лежала на затылке у основания черепа – такой перелом обездвижит меня. Маркус придерживал зашедшегося, согнувшегося пополам в кровавом кашле Натана – рукой на плече и ногой на распластанном по полу крыле. Нефилим смотрел за меня. Я слышал пташку, но не видел.

Перья, пыль и кровь.
Феликс заходился смехом.
Я зарычал и подался вперёд. Бесполезно.

– Довольно! – впервые на моей памяти голос Маркуса можно было назвать достойным повелителя. – Оба, – уже сдержаннее добавил он, сильнее надавив каблуком на крыло. Хрустнуло. Натан улыбнулся сквозь стиснутые зубы и сплюнул на пол. Я зашипел в ответ и протащил Феликса за собой на шаг вперёд. На лице повелителя появилось выражение крайнего раздражения. – Вернись к себе, девочка. Пока ты здесь, они и не подумают униматься. Не возражай.

Натан было хотел что-то ей сказать или позвать, но Маркус несильно нажал ему на шею, заставив замолчать; теперь нефилим только смотрел. Линнет не подчинилась.

– Мёр-р-ртвый кр-р-рылатый, – как бы я ни старался взять себя в руки, всё равно голос срывался на утробное рычание.
– Да успокойся ты уже! – Феликс сдавил мне горло, пересчитал до хруста все позвонки. – Надавать тебе по щёчкам?

– Пошёл к чёрту, – с шипением ответил я, игнорируя тупую ноющую боль в затылке. Зрителей становилось больше – о стычке если ещё не знали все, то большинство. Нашёлся даже один не в меру смелый смертный, храбро выглядывающий из приоткрытой двери. Скверно.

Выкупанный в собственной крови Натан ненавидяще уставился на меня; из разодранного бока у него не переставая текло, а кожа приобрела синюшный трупный оттенок. У меня горело горло, темнело в глазах, кроме того – преотвратительно лихорадило; казалось, ещё немного, и на губах выступит алая пена. Вокруг крылатого всё явственнее становился сияющий ореол, похожий на отражение лунного света в зеркале. А потом пташка выступила вперёд и загородила меня собой. Не смотрела в пол – я видел её отражение в переливчатых глазах Натана. Ощущение внутреннего жара сразу стало вполовину слабее, а потом и вовсе исчезло. Я задышал размеренно, глубоко.

Натан не выдержал её взгляда, опустил голову и растерянно стёр кровь с губ.

– Выбрала, значит… – сипло прошептал он. Его подвижное лицо застыло, превратилось в маску и окончательно обескровело. Подберись к нему я сейчас – он не стал бы сопротивляться.

– Вернись к себе, дитя, ибо так будет лучше для всех. А ты, – Маркус убрал ногу со слабо трепыхнувшегося крыла, – последуешь за мной. Мир дорого обошёлся вашему роду, Натан, и не следует давать повода к новой войне. Вы неизбежно проиграете.

Он встряхнулся, отчего встопорщились перья – крылья сразу показались в полтора раза больше, зажал рану на боку. Кровь закапала слабее.
– Не поэтому. Она так хочет.

Сердце Линнет билось на удивление ровно. Настороженность всколыхнулась, вспенилась на самой поверхности бушующей ярости – пташка смотрела на него, пожалуй, слишком долго.

– Важен результат, а не его причины. К себе, – всё тем же непривычным тоном добавил Маркус, без труда давая понять о последнем предупреждении. Дальше вежливых просьб не предполагалось.

– Будь хорошей девочкой, пташка, – ласковым мой голос показался бы разве что оборотню. Она полуобернулась ко мне; на щеке у неё темнел кровоподтёк, а я не мог сказать, кто тому был виной. Не помню, чтобы Линнет пыталась нас разнять. Удивительно спокойный взгляд, даже безмятежный. Натан пил её глазами и, казалось, не был способен напиться; он едва не свернул шею, тоскливо провожая пташку. Раскатистое предупреждающее рычание вышло само собой.

– Уже лучше. – Маркус убрал руку с плеча нефилима, а Феликс едва ли ослабил хватку – старый чёрт хорошо чувствовал моё настроение. Я глубоко вздохнул и сплюнул на пол. Устраивать представление для публики не входило в мои намерения – я и так вдоволь позабавил других. Феликс, подумав ещё мгновение, убрал руки, но не сдвинулся с места. Неласково схватит за загривок, если неосторожно дёрнусь.

– Приятно было? – оскалился я. Низковато и недостойно – я и не отрицал, однако не отказывал себе в удовольствии спровоцировать Натана. На скулах у него заиграли желваки, длинная окровавленная прядь прилипла ко лбу; он подобрался, обвёл взглядом случайных зрителей и передумал нападать. На смертном одре взгляд бывает радостнее, да и чумные столь обречённо не смотрят – у крылатого надежды не осталось. Только ненависть у нас была общей, глубокой и взаимной. Мне стало жаль Роберта, откровенно сватавшего сестру другу. Как сильно он заблуждался! – Падаль, – с чувством выплюнул я.

– Ты, Деметрий, забыл о нашем гостеприимстве. Брат будет огорчён. – Угольно-чёрный плащ зашелестел по полу; Маркус терпеливо ждал, пока Натан вдоволь насмотрится на меня. Было нечто общее, неуловимое – возможно, он был моим молодым отражением из другого мира… Мысль не пришлась мне по вкусу. Несостоявшийся и обречённый соперник не особенно спешил прощаться; призрачная дымка постепенно сходила на нет, а крылья, распахнувшись насколько позволяла ширина коридора, плотно сложились – их, кажется, можно было без труда спрятать под длинным плащом. И исчезли, растаяли вместе с колышущимся светом. Оборотни страдали во время трансформаций, а эти, интересно, как сносили изменение формы? Не было похоже, чтобы Натан испытывал даже малейший дискомфорт.

– Она не моя, вампир, но, клянусь, и тебе не достанется, – неестественно ровным голосом отчеканил Натан. Я криво улыбнулся. Клятвы и обещания – не моё, я предпочитал действия.

– Увидимся.
– Обязательно.

Он ушёл за Маркусом, старательно пытаясь не прихрамывать – не помню, чтобы я пытался переломать ему ноги, но сделал заметку на будущее; в другой раз всё будет происходить не столь эмоционально. Я допустил главную ошибку новичка – не посчитал врага равным себе, за что и поплатился, а после ещё и прескверно поддался эмоциям. Отчего-то я ни о чём не жалел и ни в чём не раскаивался. За спиной разочарованно, горестно вздохнул Феликс. Я неторопливо и совершенно бесстрастно принялся вытирать руки тут же превратившимся в грязную тряпку белоснежным платком и, плюнув на это неблагодарное занятие, обтёр их об штаны. Зрители нехотя расползлись по логовам. Представление было окончено. А как же аплодисменты?

– Прости, что не вмешался на секунду позже. Маркус заметил бы. – Я не видел, но знал, что Феликс развёл руками. Винить его было бы в высшей степени несправедливо – он рисковать не обязан.

– Поступаем так, как надо, а не так, как хочется. Для этого нам и нужна дисциплина, правила, порядок.

– От твоего тона скисло молоко во всей округе – молодых ты наставляешь куда вдохновеннее. Кстати, раз уж тебе паршиво, то мой долг усугубить твоё состояние. – Я скептически приподнял бровь. Гнев и не думал униматься – я чуял Натана, он не покинул города. Я мог его ещё достать, закончить всё сегодня же, сейчас же… Оттого я и не спешил к пташке, хотя был обязан – увидев её, уже не подавлю желания растерзать его. – Помнишь, гордое и опрометчивое заверение в абсолютном самоконтроле? Как там? «Всю неосторожную ярость я оставил в юности», – он передразнил меня до тошноты верно. – Так?

– Сукин сын.
Феликс участливо похлопал меня по плечу.
– Не зашибёшь её насмерть?
– Жалко?
– Не очень. Проблемы потом могут быть не у меня.
– Её мне винить не в чем.
– Уверен?

Продолжать разговор мне совершенно не хотелось – время было для других слов и для другого слушателя. Язык лип к нёбу, глухая тоска обвилась змеёй вокруг сердца; странно, но я не ревновал. Меня подтачивало неуловимое сомнение, вызванное, скорее чувством собственности, нежели иным – на неё впервые столь недвусмысленно предъявлял права кто-то другой. Существовала только ненависть, первородная и дикая, к тому, кто смел посягнуть на принадлежащее мне, и острое, словно ядовитый шип, желание оберегать. Кровь ещё стучала в висках, а внутри едко зудело, как бывает от укусов и ран. Жить Натану оставалось недолго.

Я терял голову от ярости и жаждал расплаты по счетам. Кровавой вендетты. Короткой и жестокой схватки. И ничего не мог получить.

В маленькой комнате сгущался сумрак; яркий день готовился перейти в душный южный вечер, и город за стенами гудел растревоженным пчелиным роем, одеваясь в густые фиолетовые тени. Пташка, ссутулившись, стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу и до щепок запустив пальцы в подоконник – редко мне доводилось видеть проявление её нечеловеческой силы. Она не заметила меня или не показала этого; я постоял ещё немного. Несуразно долго тянулось вязкое время. До сих пор, догадываясь, я старался не думать – теперь же мыслям стало тесно, а мне – больно. Конечно, честнее было бы признать – до недавнего времени меня совершенно не интересовали её переживания, но признавать не хотелось. Разве я понимал пташку сейчас?

Я накрыл ладонями её руки, безбожно пачкая в крови обидчика; Линнет застыла и, кажется, перестала дышать. Боится, понял я. Не меньше, а, может, и больше, чем его. Я был неосторожен в речах и говорил ей много того, чего ей знать не следовало или, скорее, следовало узнать гораздо позже. Тогда это не имело значения.

– Если захочешь, он умрёт сегодня. Никто не успеет меня остановить.
Она опустила голову и почти коснулась груди подбородком. Я насквозь пропах крылатым, от меня несло пролитой кровью, и запах разливался вокруг, нестерпимо бил в ноздри не хуже вони псины. Мне бы обнять Линнет, озябшую и сломленную, да только я всё не решался, не зная, как она отзовётся. Чувство справедливости, притупленное тщеславием, всё же уверяло – пташке не везло на мужчин. Катастрофически.

– Разве тебе не противно? – я едва расслышал слова, а, поняв, осатанел в одно мгновение. Ядовитая горечь затопила сердце. Наверное, я зарычал – голый инстинкт, лишённый эмоций, и всё же обнял её, тесно, не позволяя вздохнуть полной грудью. Сильнее боялся – ещё сломаю.– Разве тебе не хочется знать, как так могло выйти? – уже заметно злее, яростнее.

– Нет, – без заминки и раздумий.
– Вот види… – Пташка попыталась вывернуться, но так и замерла. – Нет?

Я положил подбородок ей на плечо, глубоко вдыхая и выдыхая; присутствие, ощущение Линнет рядом успокаивало, но недостаточно – ярость змеёй обвила сердце, душила эмоции. Кровь бешено пульсировала по повреждённым сосудам, а сама плоть была здесь заметно теплее, чем вокруг; я не прикоснулся – не из-за опасений, а не желая спугнуть.

– Я или он? – Линнет не ответила, уголки губ у неё скорбно опустились. Я. Иначе бы она не раздумывала над ответом. – Мне жаль. Очень-очень жаль, – я по-прежнему говорил тихо – в противном случае голос срывался до утробного рычания.
– Я не хочу твоей жалости!
Мне потребуется много терпения.
– Я уже слышал это. Помнишь мой ответ?
– Ты тогда… понял?
– Догадывался. Думал на другого.

Её ощутимо передёрнуло, а меня будто схватили зубами за загривок и сильно встряхнули. Я застыл совершенно не по своей воле – чужая, пришедшая извне, легко опутывала тело, не давала сопротивляться. Я даже не мог раскрыть рта или вдохнуть. Наверное, пташке не очень требовалась моя помощь, однако непозволительно было допускать пачкать ей руки о падаль. Кроме того, мне это доставит гораздо больше удовольствия. Постепенно дыхание Линнет выровнялось, и вслед за тем сходило на нет и её воздействие. Из всех возможных женщин я выбрал ту, которая может убить меня по собственной неосторожности.

Я не стал удерживать её рядом силой, позволил отойти; взгляд пташки едва ли поднялся выше моего подбородка. Меня несказанно нервировало присутствие Натана так близко – Линнет, насколько мне приходилось судить, тоже.
– Тебя накажут?
– Не думаю. Я, к сожалению, не убил его.

Она прижалась спиной к стене и надолго замолчала; у неё едва заметно подрагивали ноздри, но пташка не кривилась, хотя вряд ли принесённый мной запах был ей приятен.

– Ты не должен был… – столь тихо, что приходилось прислушиваться. – Он тебя ранил… я того не стою…
Сжал и разжал пальцы, затем глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Нам не сейчас бы разговаривать, а позже, когда уймутся чувства и эмоции. Я глухо, рассерженно зарычал и начал сомневаться, что подарю Натану лёгкую смерть. Я не был способен на подобное милосердие.

– Линнет!
Она подняла на меня затравленный взгляд.
– Разве тебе не противно?

Ярость схватила за волосы. Хвалёная выдержка, бесконечное терпение – где всё это? Слов она слышать не хотела и не верила им. А я, между тем, собирался причинить немалый вред. Пусть лучше ненавидит, чем смотрит побитым зверем и боится каждого жеста. В конце концов, за ней остаётся право выбирать.
Кого я обманывал?

– Прости, пташка, за дальнейшее.
Я, безусловно, действовал безрассудно и здорово рисковал, но, однако, не умер в первые три секунды. Линнет закономерно оцепенела и не сомкнула глаз, в ней не было даже малейшего намёка на отклик; я вызывал в ней какие угодно чувства, кроме желания или нежности. Так, впрочем, происходило почти всегда. Никогда прежде я не позволял себе целовать её вот так несдержанно, жадно и глубоко. Я до дрожи хотел забыться, откинуть все благие намерения и стать для неё ничем не лучше неудачливого соперника, но не имел права. Пташка недолго оставалась смирной, сначала с силой толкнув, а потом и ощутимо прикусив мне язык. Обида в её глазах была неподдельной. Я отступил сразу.

– Мне не может быть всё равно, но омерзения я точно не испытываю. – Я хотел было взять её ладони в свои, но она отдёрнула руки, скрестила их на груди. Её взгляд прояснел, а потом и вовсе погас – уже привычное, тупое безразличие. Кровоподтёк на щеке у неё несколько посветлел. Едкое, пропитанной тревогой молчание.

– Я понимаю.
– Совершенно не понимаешь, пташка. И не веришь.
– Я бы покончила со всем сразу.

Я мысленно застонал – эффект хотя и был ожидаемым, но менее неприятным от этого не стал. Радовало одно – Линнет решила не раздеваться. Кровь вскипела, вспенилась, заклокотала в горле.

– Дурочка, – зло и раздражённо. – Не понимаешь, что для меня уже не будет другой?

Она посмотрела на меня тем долгим, проницательным взглядом, который мне так не нравился. Горе в ней, огромное, как небо – оцарапало меня, неприятно удивило; разве я причинил ей боль, обещая больше, чем обещал кому-либо другому? Рот переполнился горечью. Не считала меня достойным своего доверия. К коже будто приложили раскалённый прут.

– Зачем всё так? – с невообразимой, безнадёжной тоской – волчица оплакивает детёныша радостнее. И руки-то у неё были холодными, как лёд, и сама пташка – обмершей, застывшей. Но дыхание – горячее, частое.

– Веришь мне? – Я невольно и неосторожно сжал её сильнее, чувствуя, что и сама она охотно льнёт ко мне, но так безысходно, обречённо, будто бы уже погибла и прощалась.
– Да.

Позже, когда с неба слепо наблюдала выщербленная Луна, полускрытая за стыдливой вуалью высоких облаков, мысли и чувства обрели некое, весьма жалкое подобие покоя. Я не старался поддерживать разговор, а пташка хранила печальное молчание – часы текли в бьющей по ушам тишине. Я насторожился лишь раз – Натану позволили покинуть наши владения в полной целости и сохранности; вендетту оставили мне. Моя версия произошедшего не потребовалась – Аро всё прекрасно знал и, стоило признать, неплохо зацепил его неудобным любопытством. То-то крылатый так взъерепенился на обыденный, казалось бы, вопрос. Впрочем, не хватало одной детали – желание Натана сменить сторону казалось уж слишком неестественным.

Горло не переставая горело, будто бы я не охотился уже целую вечность; у меня мутилось сознание от жажды. Я уже закрыл окно и не ощущал столь ярко вкус каждого из проходящих вблизи смертных, но помогало мало – это крыло замка кишело людьми. Аромата крови не перебивал даже химический запах средств, которыми щедро отмывали место недавнего побоища; повсюду, в непозволительной досягаемости, слышалось ритмичное биение сердец. Расточительно было бы убивать слуг, и я продолжал упражняться в самоконтроле. Голод – верный спутник ранений, телу требовалось для исцеления живая плоть. В какой-то момент я увлёкся, заслушался током крови по сосудам подошедшего слишком близко к двери человека. Я попробовал воздух кончикам языка – никогда раньше не замечал, что у него настолько приятный аромат.

Кровь всегда кровь. Я знал это слишком хорошо.

Тепло Линнет обожгло, отрезвило, выдернуло из омута бездумного смакования; она присела на подлокотник кресла и обняла меня, прижав мою голову к груди. Все чувства сосредоточились на ней, и я должен был сказать ей, что зря она подошла так близко, но малодушно не говорил. Впрочем, молчал я и о другом, гораздо более важном – как заскучал по её близости, как истосковался по частому сердцебиению… Не удержался, глубоко вдохнул и не спешил выдыхать.

– Омут, – столь тихо, что я едва расслышал. На шее у неё все же остался след, который я раньше не замечал, – неровный бугристый шрам от ожога длиной в половину пальца под подбородком. На бедре оставалась отметина, конечно, страшнее; в последний раз пташка категорически не согласилась показать, а я чересчур опешил от внезапного отпора и не стал настаивать. Она и хромать перестала, однако лёгкая неровность походки, как я подозревал, останется навсегда. Красивые твари совсем некрасиво её измучили. – Как будто сплю и не могу проснуться…

Много бесполезных, высокопарных и до приторности уместных слов я мог бы ей сказать и не сказал – попытка
пробежать по первому ледку на другой берег и так была бы надёжнее; Линнет заслужила честности.

– Я поторопился, пташка. Не хотел бы быть твоим огорчением и не желаю ни к чему тебя обязывать.
Она втянула голову в плечи.
– Лжешь ведь.
– Лгу, но очень хочу в это верить.

Выражение её лица, как мне показалось, стало чуточку более разочарованным и раздосадованным; я уже не испытывал недовольства, да и, пожалуй, уколы уязвлённого самолюбия едва ощущались, когда пташка находилась так близко. Утешение было слабым – она поступала так не ради себя, не по своему искреннему желанию, а для меня. Убедительно лгать Линнет ещё не умела. Пожалуй, в некоторой степени подобное самопожертвование было унизительным. У неё потускнели волосы, осеклись даже кончики. Не удержался, провёл пальцами по её сгорбленной спине, пересчитал позвонки.

– Никто больше не посмеет причинить тебе зла.
Пташка улыбнулась, но до того неестественно, горько, что мне сделалось не по себе. Она запрокинула голову, сдерживая намочившие уголки глаз слёзы, и глубоко вздохнула.
– Кроме тебя?

Укололо больно, неприятно, справедливо – при всей безудержной злобе на Натана, я не мог не понимать причин его поступка. Слишком знакомо, слишком ясно, слишком похоже. Я нашёл бы немало удовольствия в беззастенчивом насилии, и до чего же сладко было бы ломать и подчинять. Пташку от моей неосторожной страсти сберёг дар, что признать оказалось нелегко. Она смотрела на меня, словно бы догадываясь о моих мыслях – сверху вниз, казалось даже, чуточку насмешливо, с лёгкой, обидной издёвкой. «Вот видишь». Новое, незнакомое в ней – и моя вина тоже. Её рука в моей ладони – совершенно безжизненная, как у куклы, только тёплая и чуточку дрожащая.

– Всех ненавидишь, Линнет? – Она встрепенулась, но осталась рядом; наверное, я больно стиснул ей пальцы. Долгий немигающий взгляд.
– Наверное.
– Меня?..
– Не могу.

Она не прятала глаз, не отворачивалась. Точка равновесия. Я не раздумывал над тем, как мне убедительно солгать, не искал лазеек и желал плести кружево слов с двойным дном. Правда пила кровь, требовала мужества. Улыбнулся.

– Стоило бы постараться, пташка. Ты права – никто тебе не причинит боли, кроме меня. Не умеешь ты выбирать мужчин, – я заставил себя улыбнуться.

– Знаю. – Помолчала, задумчиво покусывая ногти. Я не стал препятствовать, хоть мне до чёртиков не нравилась эта её привычка. – Вы с ним похожи, Деметрий. – Наверное, будь я покрыт шерстью, она бы встала дыбом, но так всё обошлось лишь щелчком челюстью и да поднявшимся из самых глубин души возмущением. Я признавал справедливость обвинения и не желал его слышать. – Только ты честнее, наверное. Ты не говоришь, что делаешь всё ради моего блага, – она зажмурилась. – Живая игрушка или часть коллекции – разница, на самом деле, не велика.

Я долго молчал, контролируя каждый вдох, подчиняя тело и эмоции разуму. Мальчишке было бы позволительно дать волю клокочущей обиде и ответить за столь ощутимо задетые чувства – я такого права не имел. Солнечное, цыплячье тепло её тела. Запах. Кровь, движение которой по сосудам отдавалось ноющей болью в зубах. Я смотрел на пташку, замкнувшуюся, холодную, отстранённую; она выполняла долг, возложенную самой на себя обязанность.
– Я не должен тебя просить, но мне было бы важно узнать о нём и том, что между вами случилось. Конечно, не сейчас – когда ты сама решишь рассказать.

Молчание из спасительного сделалось тягостным и скользким, как тина.
– Зачем?
– Мне необходимо знать, как именно я буду его убивать. Я опасаюсь поступить благородно или проявить милосердие.
– Деметрий…

Сжал и разжал пальцы. Она ведь не станет его защищать?
– Не могу позволить ему существовать. Тесно нам двоим будет, пташка. Кому-то придётся уйти. Навсегда.
Должно быть, излишне резко, зло и беспрекословно. Я бы убил Натана и за меньшее, но с гораздо большим удовольствием.
– Даже если я не хочу?
Сжал и разжал пальцы. У меня зачесались зубы.

– Ты не узнаешь. – Я глубоко вздохнул. Да, будь он неудачливым любовником, то Линнет получила бы его голову, а так… Не в нашем мире пытаться жить по людским законам и щадить обидчиков, и когда-нибудь она к своему несчастью это осознает. – Он не собирается от тебя отказываться, ты понимаешь?

Её лицо неуловимо изменилось – словно на него опустили полупрозрачную вуаль. Нечто неприятное внутри шевельнулось – Натан, похоже, даже не думал, что она сможет его убить. Потрясающая самоуверенность. Обоснованная? Пульсация тупой боли в висках. Мне не хотелось сомневаться в ней – я прекрасно представлял, что за этим последует. Язык не поворачивался спросить прямо, жалеет ли Линнет его. Я не боялся ответа – я опасался своей реакции на него.
Молчали немыслимо долго.

– Он ведь ранил тебя.
Позволил себе снисходительную усмешку.
– Ты не представляешь, насколько ему повезло. В первый раз многим везёт.

Это даже приятно – отпускать и позволять ускользнуть. Удовольствие потом слаще, глубже, сильнее. Только во рту горько – местью я ничего не исправлю. Бессмертные не забывают.

Пташка выдохнула на сцепленные в замок руки, будто пытаясь согреть.
– Он… тогда не дышал. Я… голову ему расшибла в конце концов. Послушай… – она легко, словно опасаясь, прикоснулась ко мне. – Он тебя ранил. Я…

Линнет вскинула голову. Бесшумный стук в дверь – невесомое прикосновение костяшками пальцев, как то было принято у бессмертных. Живой, смертный... и крайне вкусный. Жжение в глотке стало гораздо настойчивее.
– Входи.

Руки у пташки – тёплые-тёплые, почти горячие; кровь у неё – тоже сладкая. Несуразное человеческое существо перед нами – как же неуютно ему под моим взглядом. Наверное, я слишком явно проявил недовольство, иначе бы не было у слуги причин столь поспешно ускользнуть, точно мне не под силу догнать его в то же мгновение.
Линнет неспешно перебирала волосы, напрасно стараясь мою унять тревогу. Нас призывали подчиниться. Разделяли.

– Я провожу тебя к Маркусу, хорошо?
Бледная улыбка на её губах.
– Знаешь…
– Перегибаю палку.
– Мягко сказано.


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/38-16836-1
Категория: Отдельные персонажи | Добавил: Розовый_динозаврик (02.01.2016) | Автор: Розовый_динозаврик
Просмотров: 1216


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 0


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]