Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2734]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Chances/Шансы
Вернувшись домой, Белла вступает в борьбу с последствиями прошлых ошибок и пытается реализовать свой последний шанс на счастье. История грубая и реалистичная. События разворачиваются через восемь лет после свадьбы в «Рассвете».

Кошка в маске серой мыши
Из серой мышки в охотницу - вот какая метаморфоза произойдет с Эмили Левел, над которой хотел подшутить любимчик школы Боб Хорей.
-Хотел влюбить в себя серую мышку, поспорил? А вот и не выйдет!
История о том, как может измениться человек под действием злости.

Semper Fidelis (Всегда верен)
Восемнадцатилетняя Изабелла Свон из маленького городка Форкс завербовалась в Корпус морской пехоты США, чтобы начать новую жизнь. Но военные не принимают женщин всерьёз: над её мечтой стать снайпером все смеются, и громче всех - лейтенант Эдвард Каллен.
Новая Глава от 11.04![/code]

Любовь. Ненависть. Свобода.
Когда-то она влюбилась в него. Когда-то она не понимала, что означают их встречи. Когда-то ей было на всё и всех наплевать, но теперь... Теперь она хочет все изменить и она это сделает.

Дневник моего Новолуния
– Белла, - вымученно и хрипло произнес Эдвард, не смея взять мою руку. Он медленно обошел меня, становясь напротив. Черные, как смоль, глаза смотрели в мои, умоляя о прощении. Но сам он молчал. А я плакала. Огромные градинки слез стекали по моим щекам, но поднять руку и стереть их у меня не хватало сил.

Сердца трех
Не было больше нас. Джонатан смотрел на меня с неким снисхождением - так смотрят на несмышленых детей, когда те не понимают очевидных вещей. Его глаза лишь на миг встретились с моими, а взгляд тут же наполнился раскаянием. Мой же взор вспыхнул злостью, сжимая его потерянную душу в огненных тисках. Джон лишь скривился и как-то зло усмехнулся.

Perfect Lie
В один прекрасный миг жизнь Беллы Свон меняется. Из бедной, влачившей почти нищенское существование девушки она превращается в одну из богатейших жительниц США. Но все может снова измениться. Ведь ее маленький мирок создан благодаря лжи. Вся ее жизнь - безупречная ложь. Что она выберет: лгать дальше, чтобы спасти свой мир, или сказать правду...и в итоге снова все потерять?

Второй шанс
Эдвард оставил Беллу несколько лет назад, и боль давно уже не терзает ее, как прежде. Пока однажды перед ней не появляется Элис с шокирующими известиями, способными вновь перевернуть ее мир.
Рождественская альтернатива. Мини.



А вы знаете?

...что вы можете заказать в нашей Студии Звукозаписи в СТОЛЕ заказов аудио-трейлер для своей истории, или для истории любимого автора?

...вы можете стать членом элитной группы сайта с расширенными возможностями и привилегиями, подав заявку на перевод в ЭТОЙ теме? Условия вхождения в группу указаны в шапке темы.

Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Какие книги вы предпочитаете читать...
1. Бумажные книги
2. Все подряд
3. Прямо в интернете
4. В электронной книжке
5. Другой вариант
6. Не люблю читать вообще
Всего ответов: 482
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 142
Гостей: 138
Пользователей: 4
Марс67, panthera-leo, Катерина15, Latiko
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Отдельные персонажи

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия. Глава 12.3 Casus belli

2024-3-29
15
0
0
…В голове стоял протяжный гул медного колокола; от меня ждали слов, не имеющих значения, и на зубы будто налили патоки. Аро — воплощённая доброжелательность! — смотрел участливо, даже, пожалуй, с отеческой заботой, а вот Кай неприкрыто скалился. Я прекрасно понимал справедливость господских суждений и некую рациональность, но молчал уже вот три минуты. Соглашаться с тем, что вызывало дикую, первородную ярость, было… сложно.

— Я должен оставить этого выблядка живым, — голос мне на удивление хорошо повиновался, сделавшись неестественно спокойным.

Аро поморщился и горестно вздохнул, задумчиво барабаня пальцами по подбородку до невозможности актёрским жестом; он ни разу не коснулся меня, да было и незачем. На какой-то момент всё стало походить на заранее продуманную акцию, тончайший расчёт, однако здравый смысл перевесил — разве возможно составить подобный план? Выгода же стравить меня с нефилимом, безусловно, имелась — у нас появится чем пополнить записи. Я ведь уже согласился, принял и оценил предложение, оставалась пустая формальность — унять нестерпимую жажду крови и мести.

— Мне важно, чтобы у Натана некоторое…
— …продолжительное… — хмыкнул Кай.
— …время, — невозмутимо продолжил Аро, — оставалась способность дышать. И больше ничего. Я, к величайшему своему сожалению, едва ли смогу удержать тебя от неосмотрительных поступков, но все же надеюсь, что ты не станешь отказывать мне в столь незначительной просьбе? — вопрос был задан с едва заметным изменением в интонации. Конечно, не стану. Не посмею. — Приведи мне его живым. — Я вытянулся в струнку по привычке, повиновался одному только тембру. — Ты же вполне осознаёшь существенную разницу между целым и живым? Право, я же не прошу тебя вовсе отказаться от сатисфакции. Я прошу тебя быть разумным. — Рыбке, может, и кажется, что та сковородка холоднее, на которой её нет, но я подобной иллюзии был лишён давным-давно. — Деметрий, стоит ли противиться неизбежному?

— Я хорошо помню, что не стоит.

Кай скривился в совсем уж волчьей усмешке:
— Тогда ты был помоложе, и тобой руководили инстинкты, а не чувства. Не знаю, что уж хуже.

Я немного помолчал. Мне, в самом начале служения, доставало ума скалиться, привыкая к жизни в обществе и по заведённому распорядку; заканчивал же я неизбежно как щенок, полупридушенный волкодавом. То были хорошие, ценные уроки. Своим мы прощали некоторые прегрешения — до определённой степени. Я не обманывался — мой лимит уже был исчерпан, и теперь мне предстояло принести пользу. Напоследок. Здесь тоже не оставалось иллюзий. Приведут ли замену или заменят тем, чьё место отобрал я, уже не имело никакого значения.

— Я имеют право просить?
Аро посмотрел на меня взглядом, обдирающим мясо с костей, и милостиво кивнул.
— Последний удар мой.

— Это не похоже на просьбу, мальчик мой, — Аро прищурился, словно сытый кот, — но твоё пожелание будет учтено. Возможно. Понимаешь ли, — он прикоснулся пальцем к губам, видя, должно быть, новую увлекательную игрушку уже перед собой, — время… его уйдёт много.
Так много, сколько тварь сможет выдержать. Мысль оказалась на удивление приятной, сладкой даже.

— Почему никогда раньше не пробовали поймать других?
Ответил, к моему удивлению, Кай:
— Пробовали, один здесь даже прожил… двое суток, да, Аро? Их мало, их сложно вычислить, а ещё сложнее — поймать, — у него брезгливо поджались губы, — они предпочитают умирать… То ли подыхают от нашей близости, то ли обращают собственные умения против себя — мы так и не разобрались. Поэтому я всегда был против посылать тебя охотиться за тенями. Их кровь… сложно удержаться и не убить, невозможно почти.

— Ну же, не делай такое оскорблённое лицо, Деметрий, — мы проявляли заботу, а недоверие. Мы хотели изыскать другие методы. Кроме того, они разумны, и нам не делить с ними добычи и территорий. Они прекрасно знают правила и предельно осторожны. Упрекнуть-то не в чем, — в голосе Аро сквозила яркая, неподдельная досада.

Но Натана, видимо, никто не возьмётся защищать. От него отрекутся и забудут. Аро едва заметно кивнул. Наверное, мне не стоило вовсе открывать рта — все мои мысли и поступки прекрасно предугадывались.

— Да и невежливо — правда, Аро? — потребовать для опытов парочку ненужных членов их семейств. Кроме того, некоторые смехотворные теории моего драгоценного и обожаемого брата, — мутные глаза Кая лишь на несколько мгновений задержались на жизнерадостном, как никогда, Аро, — обязывают нас считаться с ними и не сокращать популяцию. Лучше убить, Аро. Всех до единого.

— Я всегда был против бессмысленного геноцида.
— Неужели? — искренне удивился Кай. — Возраст плохо сказывается на твоей памяти, брат.
— Бессмысленного геноцида, Кай. Бессмысленного.

Моё присутствие более не требовалось, да и разговор, грозящий, судя по возмущёнию Аро, перерасти в жаркий спор о целесообразности жертвовать сотнями для спасения тысяч или же ради собственной выгоды — не для ушей свиты. Мы получаем приказы, а не их объяснение. Я склонил голову, тщательно взвешивая слова:
— Последний удар — мой.

Сжал и разжал пальцы. Кай вскинул голову и свирепо оглядел вокруг, будто бы не находя ничего, что могло бы являться источником звука; у него беспрестанно дёргалась щека. Аро же, напротив, позволил себе долгий взор и лишь потом — милостивый кивок. Могло быть значительно хуже; сделка с совестью — не такая уж большая жертва, тем более, если она что болонка на поводке. Куда дёрнешь, туда и поскачет.

Я откланялся и вышел.

Пульсация тупой боли в висках, месиво клокочущей ярости и злобы в мыслях; я тщательно вымыл руки и лицо, что едва ли сделало мой вид опрятным. Непривычный стылый лёд в глазах пташки, а лицо — тонкая-тонкая фарфоровая маска с застывшим пустым выражением.

— Нечасто приходится видеть тебя злой.
Линнет не без раздражения пожала плечами, затем откинула голову назад, зажмурилась и глубоко вздохнула. У неё трогательно подрагивали ресницы — кажется, она мысленно считала вдохи и выдохи. Снова и снова. Я справедливо рассудил, что злость лучше глухой тоски и страха.

— Как ты борешься с желанием убивать?
— Поддаюсь ему — в зависимости от обстоятельств, сразу или спустя время. Маркус обидел тебя?

Она фыркнула, но не улыбнулась.
— Нет, даже не удивил. — Линнет стянула зубами с правой руки перчатку жестом до невозможности естественным и чувственным. Несколько мгновений я совершенно не думал — любовался тем, как дюйм за дюймом обнажается молочно-белая кожа. — Теперь я убедилась, что он равен братьям.

Запоздалое наблюдение, но от комментария я воздержался.
— Продолжай, пташка.

— Мне не сказали ничего из того, чего бы не говорили тебе. Повиноваться. Не рисковать напрасно. Смириться, — с каждым словом её голос становился глуше и злее. — Думать о последствиях. Бояться гнева сильных и не оступаться. — Она хотела было стянуть и вторую перчатку, но поспешно передумала. Я успел увидеть желтовато-синие, светлеющие следы пальцев на предплечье. Рот переполнился желчью.

— Кто?
Интонация моего голоса заставила её сжаться. Я прикусил язык и призвал на помощь всё своё благоразумие.

— Он извинился, да и мне не больно. — Линнет посмотрела на меня — уже без холода и неприязни. Может, тревога на её лице мне только чудилась. — Но сам ты молчишь.

— Всё прошло лучше, чем я надеялся.
Я достаточно полезен, чтобы моя голова составляла с телом единое целое. Некоторое время. Я буквально слышал шелест песчинок, ощущал бег тонущих в вечности мгновений. У меня осталось немного.

— Лжёшь, — выдохнула пташка, потянувшись всем телом. Отчётливый, пробирающий до дрожи сухой хруст костей. Ничего не изменилось в её лице, она лишь передёрнула плечами и втянула голову в плечи, стоило мне прикоснуться. К её неудовольствию я провёл пальцами по спине, пересчитал позвонки. Навязчивое ощущение, будто тебя вот-вот схватят за загривок и хорошенько встряхнут. Линнет, словно прилежная школьница, сложила руки на коленях и ненадолго замерла. — Прости, иногда очень сложно… не хочу никому вредить, — тихо, почти не слышно. Что бы с ней сейчас ни происходило, это будило во мне первородный, дикий инстинкт убийства. Сама сущность, казалось, огрызалась на одно лишь присутствие чужой и чуждой силы. Я невольно тряхнул головой, беспомощно отгоняя наваждение.

Насколько мы разные?

— Мало кому удавалось поймать меня на лжи, и тебе, к моему счастью, это пока не по силам, — я запустил пальцы в её волосы. Не отстранилась, только в глазах — бесконечная тоска и усталость, которых совсем не должно быть у двадцатилетнего создания. И с годами горечи лишь прибавится.

— Я не утверждаю, что ты лжёшь. Я знаю, Деметрий, — она слабо, вымученно улыбнулась — словно солнечный луч скользнул по лицу. — А ещё ты не веришь в то, что говоришь.

Хрупкое ощущение доверия расползалось под руками старой тряпкой; Линнет опустила голову, отвернулась. Моё присутствие не радовало её.
— Если игра — единственная в городе, и ты знаешь, что тебя безбожно обдирают, то это вовсе не повод отказываться от неё.
— Разве это повод проиграть всё?
— Конечно. Другой-то игры нет, и выйти, пташка, тоже нельзя.

Линнет по-птичьи склонила голову набок; на лбу у неё собрались морщинки. Я, наверное, излишне беспечно улыбнулся, а уголки её губ, напротив, скорбно опустились вниз.
— Иногда я думаю, что нам лучше было бы никогда не встречаться.

Не задело и не вызывало ни малейшего удивления. Лгать совершенно не хотелось.
— К сожалению, и у меня бывают подобные мысли. Не очень часто.
— Как будто кто-то над нами очень зло пошутил.

Я не нашёл в себе сил ни оспорить её слова, ни в очередной раз солгать. Кто бы это ни был, у него оказалось прескверное чувство юмора. Что ж, хоть в чём-то мы пришли с пташкой к согласию.

…Прикосновение кончиков пальцев к щеке — невесомое, едва ощутимое; немыслимое ощущение тепла и покоя. Сплошное наваждение и обман — кожа была безупречно гладкой и под ней не выбивала ритма кровь.
Хайди.

— Ты стал рассеян.
Я улыбнулся, опустив ресницы.

— Неужели позволишь себе обмануться? — Я цокнул языком, скорее усугубляя впечатление, чем разрушая его. Стоило ли говорить, насколько мне было бы на руку подобное мнение? Пусть я стану для всех неосторожен, пусть они видят во мне страх, пусть считают слабым — лучшего нельзя выдумать. — Мне кажется, что если за моей головой придёшь ты, то это будет слишком театрально. В худшем смысле, который только есть.

В непринуждённом смехе Хайди не было даже намёка на весёлость; ей жаль, понял я, до невозможности жаль моих неосторожных блужданий по тонкому льду. Интересно, которая часть моих благородных и не очень соратников видит вместо меня говорящий труп?

— Возможно, ты прав, — подумав, согласилась Хайди. — Но красиво, согласись.
— Пошло. Иногда тебе недостаёт вкуса. Самую малость.

Её немного раскосые глаза (сколько же в ней было намешано кровей?) чуточку сузились, выдавая мимолётный, но от того не менее сильный гнев. В замке было тихо и, казалось, пустынно — чем старше становился бессмертный, тем меньше в нём оставалось движения; даже пыль и та, будто бы нехотя, лениво кружилась в воздухе. В своём логове я совсем не ждал гостей, отчего визит Хайди интриговал — в последнее время мы нечасто виделись и ещё меньше говорили. Она не спешила или вовсе не желала поддерживать разговор и отстранённо, с едва заметной усмешкой обратила ясный взгляд на экран ноутбука; человеческие новости, как всегда, пестрили кровью. Люди умели уживаться друг с другом ещё хуже нас, и будни уносили жизней больше, чем иные войны.

— Не думала застать тебя одного.
— Хочешь позлорадствовать?
— Да.
Я улыбнулся.
— Скучно?
— Очень.

В винной глубине её глаз плескался самый сладкий из грехов; я невольно, на мгновение подался вперёд. Хайди хранила на лице безмятежное, сонное выражение пресытившейся женщины, привыкшей к исполнению любого каприза. Я никогда не мог разложить её тяжёлый, словно меховое одеяние, аромат на составные части — так, наверное, пахло яблоко с древа познания.

— Нечестно играешь.
— Самую малость, Деметрий, — выдохнула она прямо в губы. — Ты сейчас пытаешься сопротивляться — не знаю, искренне ли или из осторожности, и дразнить тебя стало гораздо интереснее.

Я мягко отстранил её, ощущая, как сладкое марево её дара окутывает меня, лишает способности связно думать. Хайди не делала ровным счётом ничего — только смотрела, и во взгляде её виделась неприкрытая насмешка; это мне, не ей нестерпимо хотелось докоснуться. Сжал и разжал пальцы. Я заставил тело принять расслабленную, вальяжную позу, принудил себя дышать ровно и снисходительно улыбаться. Старая, привычная игра. Вечная ничья. Равновесие.

— Разочаруешься.
Она качнула головой.

— Мы оба знаем, кто мы, Деметрий, и не строим иллюзий, — она неопределённо качнула головой, позволяя нескольким локонам выпасть из причёски, скользнуть по шее. Я невольно задержал взгляд на гладкой, словно атлас, коже. — Стоит немного подождать, правда?

Её дар, аура безусловного обожания, отступил, оставив после себя ощущение пустоты и непонимания, которое, наверное, испытывает кобель, сдёрнутый со суки. В другое время я бы не отказал себе в удовольствии отплатить той же монетой. Нас многое связывало. Слишком многое.

— Маленькая она для тебя. — Хайди обернулась от самых дверей, и в улыбке её читалось понимание.
— Вырастет.
— Если успеет раньше, чем ты её доломаешь.

Когда же Хайди вышла, я испытал глубокое разочарование и чувство, подозрительно похожее на стыд. Она права. Стоит немного подождать. Я не должен был ощущать сожалений, но…

В тот вечер, который я, по обыкновению, провёл рядом с пташкой в оглушающей тишине, нарушаемой изредка брошенными фразами, мне пришла в голову неутешительная мысль. И чем больше я смотрел на Линнет, тем сильнее ощущал силу привязанности и нестерпимую горечь; за пренебрежение и холодность её стоило бы наказать, чего сделать я не мог, не наказав одновременно и себя. Она уже не просила меня уйти, но и тепла в ней не осталось. Редкие крохи внимания меня скорее оскорбляли, нежели радовали. Я с убийственной ясностью осознал, что меня ожидает дальше, в самое ближайшее время. Ни злобы, ни ярости, да и как можно, приняв яд, ненавидеть лекарство? Линнет, словно почувствовав моё настроение, в первый раз за вечер подняла на меня ясный взгляд, какой бывает у смертельно больных в последние часы жизни.

— А я ведь приползу к тебе на брюхе и буду этому чертовски рад, — потаённая, зудящая мысль, превратившись в слова, заставила шипеть и извиваться уязвлённую гордость. Лицо у неё — тонкая фарфоровая маска; теперь пташка смотрела на мой подбородок, пряча глаза за ресницами.
— Ты не должен так говорить, — в её голосе не слышалось эмоций, — а я не хочу слышать.

Я сцепил руки в замок за спиной, рассматривая Линнет сверху вниз — ничего в ней не выдавало душевного смятения или нервозности, и сердце билось равномерно, спокойно. Я глубоко, шумно вздохнул. Почти ничего. Слабый аромат крови защекотал ноздри.
— И чего же ты хочешь?

Она выдержала паузу — скорее из-за того, что не могла говорить, чем ради желания помучить меня. Однако голос у неё оставался ровным и неестественно спокойным. Пташка переигрывала.

— Чтобы ты отвлёкся, забылся и не приходил.
— Правильно ли я понимаю тебя, Линнет: ты предлагаешь мне найти другую женщину?
— Да.

Я уже не имел сил удивляться, хотя, безусловно, следовало — подобное предложение поступало ко мне впервые в жизни. Мимолётное, сильнейшее желание — сделать так, как она просит, угодить, а потом измучить и уничтожить. Что могло быть проще? Ей же будет плохо, невыносимо больно, она сгорит дотла ради цели, которая того не стоит. Я не мог ей не восхищаться, пусть и не знал, из каких побуждений она действовала — мне не хватило бы на такое сил, даже стой на кону её жизнь и судьба мира. Или причина в податливости женского сердца, в пресловутой жертвенности?

— И ты ко мне ничего не чувствуешь?
Она сидела странно ровно, будто проглотив палку, и по-прежнему не поднимала взгляды выше моего подбородка. Лгать в глаза Линнет ещё не научилась. Нас теперь разделял всего один шаг.

— Ты самонадеян, раз считаешь иначе. Нам будет лучше, если ты не станешь больше приходить. И легче. Я не хочу тебя больше видеть.
Пенная, едкая ярость омыла мысли и отступила, потонув в мареве глухой тоски.

— Могу ли я кое-что попросить тебя сделать? Сущий пустяк, пташка, — мой голос сочился мёдом. Я не стал дожидаться её ответа и продолжил: — Разожми, пожалуйста, руку. Правую. — Её губы поблекли, утратили краски. — Почему же ты медлишь?

Барабанная дробь её пульса эхом отдавалась в висках, отмеряя секунду за секундой. Линнет положила руку ладонью вверх и разжала — на белой коже ладони выступили отметины-полумесяцы от ногтей, под которыми успели собраться капельки крови. Я опустился перед ней на одно колено, взял её озябшие пальцы в свои и руки — она не шевельнулась, словно была безвольной куклой или же собиралась с силами для последнего боя.

— Сможешь повторить теперь, не пряча и не отводя взгляда? Ведь подобную малость, кажется, заслужил даже я.
Она едва-едва задрожала, но быстро с собой справилась; наверное, ей понадобилось немало сил, чтобы смотреть так холодно и отрешённо. Или, быть может, обманывался я. Мысль царапнула, засела глубоко, прочно.

— Хочешь правды, Деметрий?
— Думаю, я имею на неё право.
Уголки губ у неё приподнялись в невесёлой усмешке.

— Я никогда не хотела ни твоей привязанности, ни твоих чувств и надеялась, что твоё увлечение мной быстро и безболезненно пройдёт. Ты же сам понимаешь, Деметрий, насколько… всё ошибочно, неправильно и почему нас не должно просто-напросто быть? Так было бы, — она запнулась, её голос пустился до шёпота, — правильно, — глубокий вдох, — если бы ты оставался свободным и не искал больше встречи со мной. Зачем, — её пальцы дрогнули в моей ладони, — если нас обоих не связывает ничего, кроме разочарования?

Я позволил ей сначала высвободить руки, а потом и отойти от меня; поднялся медленно, ощущая непривычный шум в голове. Слюна сделалась вязкой и горькой.
— Вот только, пташка, я тобой не разочарован, а ты ко мне — не безразлична.
— Не имеет значения.

Сжал и разжал пальцы, ещё хранившие тепло её кожи. Линнет ведь не оттолкнула меня, не остановила… Её лицо оставалось всё той же бесстрастной маской — неизбежный отпечаток жизни в клане; она, казалось, была вылеплена из снега и вот-вот растает от яркого солнечного света, в котором грелась.

— Решаешь за нас обоих.
— Неприятно, правда? — она осеклась, прикусила до крови губу. — Прости.
— Да нет, теперь продолжай, будь любезна.

У неё сорвалось в бешеный галоп сердце, задрожали руки и поблекли глаза; должно быть, пташка готовилась к быстрой схватке, рассчитывала, что слова оцарапают меня гораздо сильнее. Я действовал не очень-то ласково, обхватив её голову руками, но никак иначе смотреть на меня Линнет не хотела.
— Не тяни из меня жилы. Я уже сыт по горло!

Она попыталась меня оттолкнуть, но, смирившись, лишь сжала, скомкала рубашку. В Линнет осталось разве что отчаянье да глухая, бездонная тоска. И страх — я ощущал его едкий, раздражающий запах.

— Я не хочу угадывать, в каком настроении ты придёшь, — в её голосе звучала затаённая, ещё не пережитая боль. — Не хочу думать, что ты сделаешь мне — будешь ласковым или примешься воспитывать. А уж как — это на что у тебя хватит фантазии, да? — Я зашипел, будто меня протянули хлыстом по спине. — Не хочу оставаться постоянно виноватой, не хочу тебя бояться и любить тебя тоже не хочу!

Мне бы следовало уступить, выполнить её отчаянное требование — так диктовали поступить и разум, и честь, и чувство, и… солгать в очередной раз. Я не желал да уже и не мог отказаться — камень на шее лишь утягивал всё глубже вниз, но никак не позволял освободиться.

— Нам никуда не деться, даже если мы захотим. Капкан для бессмертного. — Я медленно разжал руки; Линнет не отступила, так и осталась рядом, пожалуй, даже слишком близко. Я услышал то, что давным-давно знал, чего так отчаянно желал, но не испытывал ни малейшей радости — победа-то оказалась Пирровой. Над нами и правда зло пошутили. — Я не смогу тебя отпустить, поэтому, — я запнулся, проклиная позорную, трусливую слабость, — позволь мне попробовать исправить то, что исправить ещё возможно. Дай мне шанс, пташка, не гони меня.

Слова — совсем не новые и, вероятно, даже привычные, заученные; я произносил и более пылкие речи, и убеждал горячее, и проявлял должное случаю раскаяние. Но это прошлое, далёкое и не очень, не имело никакого отношения к настоящему и испытываемым мною чувствам. Линнет отвернулась, обняла себя руками, будто бы ей сделалось холодно.

— Ты не сможешь уйти, а я не смогу вырваться… — Мне не нравилась та улыбка, которую я стал нередко замечать — циничная и горькая, она пташку не красила; в ней мне чудилось немало злости. Слова были моими. — Знаешь ведь, что я подчинюсь и смирюсь. Я так мечтаю ненавидеть тебя или быть равнодушной, но, даже припоминая твою жестокость к себе, не могу. Не получается. — Она запрокинула голову, зажмурилась. — Зачем ты просишь то, что и так заберёшь? Ты сам-то веришь, что моё «нет» тебя остановит?

Она была права, и это жгло не хуже калёного железа. Я, может, и верил, и хотел верить, но этого было чертовски мало.
— Не особенно.
— Тогда зачем, Деметрий, обманывать друг друга ещё больше? От вранья мы и так уже не отмоемся. Зачем притворяться? Ты ведь даже пообещать мне не сможешь, что больше не ударишь.

На губах остывало её горячее дыхание; я действительно надеялся всё исправить, но отчего-то загонял нас в очередной тупик. Все мои начинания тонули в её разочаровании и страхе. Хуже того — я не знал, кого она сейчас видит перед собой. Женщинам привычно сравнивать любовников, но ни разу до сегодняшнего дня меня подобное не задевало. Я отдавал себе отчёт, что не был лучше Натана, как и понимал другое — пташка тоже знала это. И очень хорошо.

— Не смогу. Линнет, послушай…
— Не буду слушать, не надо. Я ведь всё равно приду, если ты позовёшь, понимаешь? Чтобы ты ни делал или говорил, как бы ко мне ни относился, у меня не будет ни гордости, ни сил тебя оттолкнуть. Я твоя, ты победил, почему тебе всё ещё мало? Почему ты не остановишься?
— Потому что тебя мне всегда будет мало.

На дне её глаз жило отчаяние пополам с безумием. Я ощутил, как волосы на затылке поднялись дыбом.
— Ты хотя бы не плутуешь.
— Простишь меня?
— За что?
Язык сделался неповоротливым, тяжёлым. И ведь действительно могу сломать раньше, чем она вырастет. Я заставил себя улыбнуться.
— Ты мне скажи, а я соглашусь.

Она сникла, как марионетка, у которой подрезали верёвочки; её явное разочарование до крови оцарапало меня. Руки сжались в кулаки.
— Не опускайся до откровенной лжи и не обещай того, чего не сможешь исполнить. Такую малость я заслужила, Деметрий?

Влажные иголочки ресниц, и аромат… солнца, дикого мёда, полевого разнотравья — я вдруг вспомнил, окунулся в мутное варево человеческой памяти. Так для меня пахла первая весна, полузабытая жизнь, когда горячая юность пенила кровь и толкала на безрассудные поступки. Я положил ей руки на плечи, и она застыла, замерла в тревожном ожидании.
Если бы только её запах не марал страх…

— Я научусь… я попробую научиться, Линнет, не быть для тебя разочарованием.
Она шумно, тяжело вздохнула.
— Ради себя самого — не приходи больше. Пожалуйста, Деметрий.
Невыполнимая просьба.

Естественно, я пришёл и был встречен не холодно, но ощутимо прохладно, с каким-то тупым, животным даже смирением. День за днём — одинаковые приветствия, фразы и взгляды. Не получалось заговорить и казаться беспечным — слова и те будто липли друг к другу, увяли в стылом отчуждении. Она, конечно, отвечала — всегда безусловно-вежливо, но никогда ничего не спрашивала; мы больше не проводили времени в палаццо на окраине, не упивались иллюзией свободы и уединения. Я старался найти брешь в ледяной скорлупе пташки и не знал, как сделать это без вреда для неё; надави чуть сильнее — сломается.

Линнет если и покидала комнату и стены замка, то лишь затем, чтобы пообедать на другой стороне улицы; её добровольное затворничество и отчуждение не только от моего общества, но и от всего окружающего, стало меня беспокоить. Я старался её понять и найти способ утешить, но какую бы помощь ни оказывал, всё принималось с подчёркнуто-холодным равнодушием. И глядя на неё, на спокойную и отрешённую, я против воли увлекался мыслью хорошенько дёрнуть за поводок, раз всё равно он у нас был один на двоих. Я заставлял себя не забывать, что она — лишь девочка, потонувшая в горе, и что безвольная кукла не принесёт мне ни радости, ни тепла. Но с каждым мгновением, часом, днём в её компании, с каждым стеклянным взглядом, брошенным на меня и сквозь меня, с каждым механическим ответом, тёмная муть из самых глубин естества поднималась всё выше, переполняя, разъедая нутро. Можно, конечно, было бы вздыхать и убиваться по забытой гордости, потонуть в осмысленной жестокости — настоящей, сладкой, а не той тени, что испытала на себе Линнет, и предъявить счёт глухой обиды виновной… Наверное, я узнаю всё, что мне захочется — у неё не останется ни сил, ни желания хранить секреты. Я сумею добиться покорности и послушания… Мысли сплетались клубком влюблённых змей, опасно близко подходя к грани, отделяющей от действий.

А на дне её глаз — щемящая сердце тоска…

Мы не виделись больше недели. На самом деле, я с точностью до секунды знал, сколько длится добровольная разлука, но не мог себе признаться в подобном почти унижении. Как оказалось, не встречаться было не самым верным решением.
Совершенно инстинктивно приподнялась верхняя губа, обнажая зубы, но я подавил порыв броситься к чужой глотке и предпочёл ещё некоторое время оставаться незамеченным. Сжал и разжал пальцы.

— Деметрий совсем тебя не любит, раз разрешает гулять одной. У нас случается… всякое, — Афтон говорил предельно вежливо и учтиво, что, однако, не мешало ему не позволять пташке пройти дальше. — И с людьми, и с не совсем людьми. — Затаившись в тени бокового прохода, я не видел ни её, ни его, но слышал, как Афтон потянул носом воздух и одобрительно поцокал языком. — У вас, кажется, не очень складывается.

— Позвольте…
— И в четвёртый раз отвечаю — не позволю, — уже с оттенком раздражения. — Ты казалась мне понятливее.
— Тогда извините, — она отступила назад.
— Не извиню, — интонация стала шелестящей, будто змеиная чешуя. — Стой на месте. Спешить тебе некуда и не к кому, правда? Ты премиленько хмуришься и в целом…

— Показать вам зубы?
Он тихо рассмеялся.
— Не стоит. Я ожидал другого, но, может, ты знаешь, что толкнуло Деметрия на подобный мезальянс? Его вкусы всегда казались мне более изысканными. Наверное, я чего-то не понимаю? Ну же, не отступай. Как сердито ты смотришь — уж не думаешь ли укусить?

Сжал и разжал пальцы.
— Мне кажется, Афтон, что подобные вопросы стоит задавать не ей. Прошу тебя не обижать мою маленькую жену.
Афтон беспечно улыбнулся мне, не пряча лукавую насмешку в сытых глазах, и гибко потянулся всем телом. Линнет инстинктивно отступила на шаг и натолкнулась на меня; я успокаивающе положил ей руку на плечо.

— Примешь на свой счёт?
— Безусловно.
— Как несерьёзно и, пожалуй, незрело. Наверное, опустишься и до вендетты?

Пришлось прикусить язык, ведь я не мог ответить на провокацию Афтона, а вот он на мою — вполне и, как мне показалось, с большим удовольствием. Нечто нетерпеливое, резковатое присутствовало в каждом его небрежном движении. Оступлюсь — мы сцепимся не хуже дворовых кобелей.

— Не спорю, но я пока привыкаю и поэтому исключительно щепетилен.
— Я видел твою сдержанность и гостеприимство, но винить не могу — знакомство действительно сомнительное, — белые зубы мелькнули между бесцветных губ. — И всё-таки глупо оставлять юных жён без присмотра или пренебрегать ими.

Да и не очень юных — тоже. Правда, Афтон?

Я чуть склонил голову, признавая его правоту. Мне совершенно не хотелось разговаривать, впрочем, не было и желания проучить его. Сейчас — не опасно, Афтон примерялся, выискивал болевые точки. Он постукивал носком по полу, и этот мерный настойчивый звук отчего-то неблагоприятно сказывался на моём настроении.

— К тому же, — его лицо, почти всегда неподвижное от прожитых тысячелетий, преобразилось в слащавую маску доброжелательности, — я ведь не обидел тебя, маленькая пташка?

Ярость схватила за волосы, но Линнет отвлекла, сказав с глубоким вздохом:
— Нет. Вам любопытно, я понимаю.

— Видишь, Деметрий, никаких обид. — Он проскользнул мимо, почти задев меня, и скрылся в том же проходе, откуда вышел я. Пташка, привстав на носочки и склонив голову набок, прислушивалась к едва слышимым шагам, пока они не стихли окончательно. Однако Афтон не отходил далеко — проверял, насколько я на самом деле спокоен.

— Ты не мог бы разжать руку, — она говорила тихо-тихо, явно опасаясь чужих ушей, — у тебя хватка немного не для моих костей.
— Прости, я не нарочно. Больно?
— Нет… Не очень.

В ушах стучала кровь. Я отдавал себе отчёт, что моя реакция — излишняя, и его слова не стоят особенного внимания, но глухая злоба клокотала и не хотела исчезать. Линнет очень осторожно положила руку мне на предплечье, словно опасаясь меня; я накрыл её пальцы своей ладонью и чуточку сжал. Гнев отступал, растворялся в ощущении хрупкого покоя.

— Он действительно тебя не обидел?
— Нет. Только вот… — она закусила губу.
— Ну?
— Он назвал тебя приблудой, — пташка не пыталась скрыть искреннего возмущения. Я улыбнулся, а потом тихо рассмеялся, видя непонимание и растерянность в её глазах.
— Ты ему возразила?

Она втянула голову в плечи и попыталась высвободить руку; я не позволил, наслаждаясь ощущением тепла и покоя. Жаль, что путь до её комнаты был очень короток.

— Конечно, возразила, не поспешила уйти и сделала ровно то, что от тебя ждали, — я вздохнул. — Это не было оскорблением и не задевало моей чести, — но за те же слова в её адрес я бы, пожалуй, затаил глубокую обиду, — Линнет, скорее — лишь констатацией малоинтересного факта. Видишь ли, Афтон, пусть и происходит из одной со мной земли, но гораздо старше и относится к уже не существующему ныне народу. Эллин никогда не признает родства — духовного ли, кровного ли, территориального ли — с ромеем. Я для него варвар, пировавший на костях Эллады и Рима, понимаешь? Ряженый в шелка приблуда. В наших жилах разная кровь.

Выражение её лица отражало крайнюю степень недоверия и скепсиса.

— Не понимаю. Ты и он бессмертные, одинаковые и связаны вечностью, но цепляетесь за осколки человеческой жизни. Это же… глупо, Деметрий, сам посуди.
— Не правда, — с чувством сказал я. — Венецианцы, например, как были продажными тварями, так ими и остались даже спустя столько веков. Некоторые вещи время изменить не способно.

Линнет закатила глаза.
— А за что их?
— За Константинополь. Не фыркай — я серьёзно. Мы не меняемся, пташка. Наши привязанности, предпочтения, антипатии, возникая, изменению поддаются крайне трудно.

Линнет не выразила недовольства и покорно проследовала за мной. Запад догорал закатом и пылал алыми отблесками в окнах башни; во внутреннем дворе стелились тени громад стен, а деревья, что были старше смертных обитателей, казалось, подметали темнеющее небо. Пташка присела на неудобную с виду, жёсткую лавочку и, поставив локти на колени, а подбородок — на сцепленные в замок руки, уставилась на меня.

— Не сутулься.
Она лишь сильнее сгорбила плечи. Я улыбнулся и заправил ей выпавшие пряди за уши. Линнет не улыбнулась в ответ, но в глазах её сейчас не было стылого льда. Ещё не тепло, но уже не стужа. Хрупкое равновесие.

— Что?
— Рассказывай, раз начал.
Я почесал кончик носа — её жест, не мой.
— Про что ты хотела бы услышать?
— Про Константинополь, про ту твою жизнь… про Афтона, ладно, ведь дело не только в происхождении?

— Не только, — с ней было легко соглашаться. — Видишь ли, моё появление в клане сделало его положение необоснованно высоким. Многие вынуждены ему кланяться и признавать его право приказывать, но… все видят за ним Челси.
— Ошибаются?

— Да. Нам запрещено сражаться друг против друга, но кое-что я знаю со слов Феликса. — И это мне категорически не нравится. — Ему пришлось забыть об охоте и даре, что само по себе, Линнет, равнозначно добровольной слепоте. У Афтона есть причины не любить меня, а я к тому же имел глупость открыто оскорбить его.

— Ты кажешься слишком осторожным для открытого конфликта.
— К сожалению, так было не всегда. Да и если получаешь предложение, от которого сложно отказаться… — Я внимательно следил за реакцией Линнет, ведь предстояло коснуться щекотливой темы. У женщин существовала скверная привычка ревновать к прошлому. Ни оправдываться, ни врать не хотелось.

— Челси?
— Да. — Я сцепил руки за спиной, сдерживая желание постоянно дотрагиваться. Она не отвела взгляда, а я всё думал, отчего те, другие, бывшие и ярче, и искуснее, не отравили и не задели меня. — Безусловно, необдуманно, неосторожно и неосмотрительно, но отказаться было выше моих, на тот момент весьма скудных, сил. Осторожность, увы, приходит с возрастом, и не важно, кому и что мне хотелось доказать. Так и получилось, что я стал для Афтона лекарством для скуки. Мы никогда открыто не враждовали — Челси всех держит на коротких поводках, но и друзьями, как ты понимаешь, нам не быть.

— Зачем ты всё это рассказываешь мне?
— Тебе неприятно?

Она помолчала несколько мгновений, будто бы прислушиваясь к себе, и покачала головой. Жизнь с нами всё же ещё не до конца вытравила её чувства и эмоции. У меня оставался шанс — стоило за него сражаться. Я улыбнулся.

— Не вижу смысла лгать и рядить в рюши более чем обыденную историю, а затем получить очередной упрёк во лжи. Кроме того, на жертву женского коварства я не очень-то похож, правда? Притворяться поздно. — Пташка не казалась обиженной или разозлённой — лишь очень задумчивой. — Не опасайся Афтона, он не станет мстить мне через тебя. Это, конечно, крайне действенно и привело бы меня в бешенство, но для него слишком грубо. Да и твои способности, пташка, призывают быть крайне осторожным.

Линнет покусывала ноготь.
— Ты лестно о нём отзываешься.
Я улыбнулся.
— Удивляет?
— Немного.
— Оппонентов надо оценивать трезво. Люди не будут состоять сплошь из недостатков лишь по причине того, что они чем-то нам не угодили.
— К сожалению? — бледная тень улыбки.

— Да. Как иначе оправдываться перед совестью? — улыбнулся я. — О чём ещё тебе хотелось бы узнать? Забавное или трагическое? Боюсь, на описание моей жизни в Константинополе уйдёт неделя, пять дней из которых мы будем говорить о самом городе.

Она не ответила и никак не отреагировала. Её взгляд сделался мутным, а потом и вовсе погас — будто задули свечу. Линнет посмотрела на ладони и глубоко, прерывисто вздохнула.
— Пташка?

Она ускользнула от прикосновения и, поднявшись, оправила одежду. Запах её страха лип к нёбу, застревал в глотке.
— Позволишь уйти? Я бы хотела в другой раз… Пожалуйста.
— Да, как тебе будет угодно.

Линнет ускользнула прежде, чем я начал задавать вопросы. Чувство растерянности преобладало над всеми прочими — в моих словах не было ничего, способного вызвать подобную реакцию. Будто бы я в самом деле запустил пальцы в глубокую и незажившую рану.

…Ночь расцветала фиолетовыми тенями, кралась на кошачьих лапах. Один из нижних уровней, где стены разъедала сырость, кишел крысами. Серо-черная масса, состоящая из клубков лысых розовых хвостов, острых зубов и блестящих бусинок глаз, находилась в постоянном движении и беспрестанно пищала. Склочные существа. Самые смелые осмеливались подбежать близко ко мне, чтобы с диким визгом броситься прочь и утонуть в скоплении собратьев. Крысы будили мутные человеческие воспоминания. Кусались они больно и, вопреки мнению, света не боялись.

— Забавно.
Здоровенный крыс бешено верещал в руках Феликса и пытался извернуться, достать до собственного хвоста, видя в этом избавление от плена.
— Похож на тебя, правда?

Я вяло улыбнулся. Феликсу, наконец, надоело — окровавленный крыс отправился на корм товарищам. К замку никогда со дня его основания не приближалось ни одно животное, каким бы низким уровнем интеллекта оно ни обладало. Впрочем, и этим предстояло исчезнуть в течение пары дней.

— Ну и рожа у тебя, Деметрий. Уже чешешься?
— Начинаю. — Абсурдно, но чесаться действительно очень хотелось. — Какое-то не слишком романтичное место для свидания.

Я не рискнул даже дотронуться до стены и подозревал, что без того пропах не лучшим образом.
— Когда это ты сделался таким брезгливым? Неприятные воспоминания? — хмыкнул он и вытер руки об штаны. Я поморщился.

— Должен ли я напомнить, что ты вовсе не обязан, и я едва ли смогу когда-нибудь расплатиться?
— Деметрий, ты нудный. Чем я рискую, скажи на милость? Если нас стравят, то тогда уж, будь добр, не обессудь — жалеть не стану.

Улыбка вышла на удивление широкой. Не «если» — «когда». На лице Феликса легко читалось предвкушение, и я разделял его чувства, понимал их и не решался предсказывать исход. Мой старый друг был хаотичен, подчинялся какой-то извращённой логике и оттого являлся крайне опасным.

— И что скажешь?
— Слишком тихо. Я такой тишины не люблю — в ней шагов не спрячешь. Думай чаще о душе, ищейка.
— И о героической кончине? — я хмыкнул.
— Сильно сомневаюсь, что успею тебя предупредить — за твоей кудрявой головой полной охотников и без меня. Успеешь убрать Алистера?
— Опасно выбирать сторону заведомо проигравшего.
— Неубедительно разыгрываешь побитого пса. Ты, Деметрий, вроде и прогибаешься, но продолжаешь примерять клыки к хозяйской руке. Я даже перестал сомневаться — нам уготовано развлечься за твой счёт.
— Надеюсь не разочаровать.
— У тебя нет выбора.
— Никак поставил на меня?
— Ага.

Челси ещё не добралась до него или пока не посчитала необходимым оставлять меня совсем без общества. Впрочем, это никак не мешало Феликсу подготовить приличествующую речь по случаю моей безвременной кончины. Однако не стоило отрицать — у него было достаточно такта, чтобы не советовать мне поступить как та крыса и попытаться отгрызть собственный хвост.

— И всё же отвратительно — ты меня опекаешь.
— Так ты же молоденький, несмышленый, — Феликс преомерзительно потрепал меня по волосам. Я оскалился, но не зарычал. — Кто-то же должен тебя вразумлять. Так что, если не захочешь мараться сам или не сможешь, — в его взгляде промелькнуло и тут же погасло тёмное, первобытное и не имеющее названия, — то я не пекусь о чистоте рук. В виде исключения будет не больно.

И не жаль ведь меня. Его лицо, грубоватое, совершенно неизящное, с тяжёлыми линиями и резкими чертами не изменило насмешливого выражения. Мы так долго провели на одной сворке, что не презирали друг друга за слабость.

— Любопытное предложение. — Руки свело судорогой, и я поспешно сцепил их за спиной. — Надеюсь, ты не проявишь энтузиазма и самостоятельности? Я не оценю.

Он показал раскрытые ладони. Крысы давно расползлись, забились в углы, подавив в панике немало своих.
— Женщина твоя, тебе и решать. Но, знаешь, — он чуточку растягивал слова, словно бы пробовал каждое на вкус, — бешеные плохо заканчивают.
— Поучи меня ещё. Я хотя бы не убиваю людей прямо в замке.

— Конечно. Ты думаешь, как бы убить нелюдей. — Неприлично широкая для вампира улыбка. — Кроме того, я не убивал — только покалечил. Случайно.
— До смерти.

— Сама хотела, так что ж, следовало отказать? Ты же знаешь, как я не люблю огорчать женщин — у меня сразу появляется чувство невыносимой вины. А эта-то казалась такой умной, рассудительной… и сладкой, к сожалению.

Всё сожаление, наигранное и преувеличенное, звучало лишь в словах и не вязалось со звериным выражением лица. Я хмыкнул. Да, Дженна и мне казалась если не умной, то осторожной и не способной на безрассудства вроде ночи с пьющим кровь. Наивностью служащие у нас люди не отличались, а теперь, наслушавшись воплей, в полной мере осознают ценность субординации.
Феликс предпочитал убивать медленно.

— Темнишь, мой друг.
— Мне было так скучно, — в его тоне звучала невообразимая тоска. — А она, такая практичная и рассудительная, оказалась с изъяном — поверила мне.
— Пошло.
— Да что ты говоришь?

Отвечать я посчитал ниже своего достоинства. На самом деле, в поступке Феликса было мало бунтарства — судьба Дженны была давно предрешена; я не думал, что он отнял у неё много времени. Слегка жаль — Линнет она нравилась.
— А, всё-таки, Деметрий, не делай глупостей.

Наверное, порождённый моей глоткой смех вполне можно было назвать издевательским. Я ведь даже не начинал делать глупостей.


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/38-16836-1
Категория: Отдельные персонажи | Добавил: Розовый_динозаврик (20.09.2016) | Автор: Розовый_динозаврик
Просмотров: 1081


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 0


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]