Serenissima Reipublicae Venetae (Светлейшая Республика Венеция), также Республика Святого Марка, — с конца 697 года по 1797 год республика в Европе со столицей в городе Венеция. Располагалась в северо-восточной части территории современной Италии, имела колонии на берегах Адриатического моря, в бассейнах Эгейского, Мраморного и Чёрного морей.

Für immer - нем., "навсегда".

Утром воскресенья я просыпаюсь раньше Эдварда. Выспавшаяся и счастливая, нежусь в постели, с удовольствием приникнув к мягкой белой подушке – и не менее мягкому Эдварду, что этому утру так быстро сдаваться не хочет. Falke спит на животе, примостившись на самом краю подушки, но вполне однозначно притянув меня к себе. Я уже научилась спать и в его руках, и среди жара, которым окутывает получше любого одеяла. Наш сон – одна из самых приятных рутинных вещей, вошедшая в мою жизнь после встречи с Эдвардом. Это не просто чувство защищенности, что так долго искала, не просто рядость, от которой все так и искрится внутри. Это спокойствие. Уверенность. Тишина. Впервые за долгое время даже в мыслях у меня воцарилась тишина.
Я не стану будить его сейчас. В номере пока тихо да и Эдвард тоже заслуживает возможности выспаться. Немало у нас вчера было ярких впечатлений.
Солнце уже высоко. Оно заливает нашу уютную спальню ярким светом, отражается в белоснежно-белых простынях, солнечными зайчиками пробегает по спине Эдварда. Все так и лучится светом, заходится в нем, превращаясь в теплое нереальное марево, словно подрагивающее. Как балдахин постели, как прозрачная вуаль... свадебная вуаль?
Я кладу левую руку на подушку рядом с собой, легко пошевелив пальцами. Это кольцо – самое главное мое доказательство, что все теперь по-настоящему. Эдвард хочет остаться со мной für immer (навсегда). Я хочу остаться навсегда с Эдвардом. И даже если наша сказка обернется печальным финалом, хотя я искренне надеюсь, что так не произойдет, мы все равно будем счастливы. Потому что это счастье, эта любовь и эти моменты у нас были. Сколько бы времени не прошло и сколько бы не осталось.
Смотрю на Каллена с улыбкой. Это его умиротворенное, тихое выражение лица. Черные длинные ресницы, что унаследовал Фабиан, идеальную линию рта, чувственные губы, которые вчера вечером... и чуть растрепавшиеся во сне бронзовые волосы. Эдвард спит без футболки, в одних лишь пижамных штанах, и его светлая ровная кожа отливает мрамором на ярком солнце. Безумно красиво.
Осторожно выбираюсь из-под руки Эдварда, никак его не потревожив. Сокол лишь утягивает поближе мой кусочек одеяла, но даже дышит также ровно и спокойно. Покрывало эстетично лежит у его груди, талии и бедер, обнажая ноги и пах. Присаживаюсь на краешек постели, обернувшись к Эдварду еще раз. С улыбкой вспоминаю вечер в лабиринте тисса, его слова на пристани, наш ужин... и весь вчерашний день. Это было восхитительно.
Я никогда не думала, что смогу кого-то так любить. И особым теплом отдается в груди другая истина: эта любовь взаимна.
Я неспешно принимаю душ, как следует раслабившись под горячими струями. Мне нравится аромат геля – орехово-медовый, с незаметной ноткой каких-то трав – и умиротворяющий плеск воды. Переодеваюсь в легкое бежевое платье, хлопкое и целомудренное, чуть-чуть выше колена. Чищу зубы мятной пастой и собираю волосы в хвост резинкой Фабиана с крохотным красным сердечком. Черной тушью подвожу ресницы. Впервые за долгое время любуюсь своим отражением в зеркале: спокойным, уверенным и по-настоящему счастливым.
Возвращаюсь в спальню, где Эдвард до сих пор сладко спит. На часах 9.45, странно, что дети еще не стучались к нам. С другой стороны, Эдвард, обычно просыпающийся с рассветом, сегодня тоже нарушил заведенный режим. Наверное, вчерашний вечер не только для меня, но и для него был потрясением. Как бы продуманно и уверенно он ко всему не подошел.
Я присаживаюсь на край постели, мягко, даже бархатно погладив его со спины. Сперва касаюсь волос, затем – напряженных мышц у затылка, плеч, лопаток... медленно следую вниз, очертив каждый его позвонок. И только когда дохожу до поясницы, тело Сокола оживает под моей ладонью.
- Доброе утро, - шепчу ему, наклонившись к лицу. Касаться Эдварда – сплошное удовольствие. Мне нравится мягкость и упругость его кожи одновременно, контур бицепсов, широкая спина и правильная фигура. Штаны чуть ниже обычного на его талии и это тоже стоящее зрелище. Я глажу его и улыбаюсь, очертив их пояс указательным пальцем. Эдвард устало выдыхает в нашу подушку.
- Schönheit?..
- Ага, - умиляюсь этому сонному недоумению в его голосе, хрипловатому ото сна тону. И как медленно, почти устало оборачивается, стараясь отыскать меня в пространстве. - Я здесь. Guten Morgen, наверное, нравится тебе больше.
Falke неспешно поворачивается вслед за моими руками, укладываясь на спину. Дает мне больше места у изголовья постели и смотрит снизу-вверх, совсем еще сонно. Эта особая сторона моей любви, тайное восхищение – видеть Эдварда настолько обезоруженным, тихим и домашним. Он сейчас почти что трогательно красив.
- Morgen, - бормочет, прищурившись яркому солнечному свету, что бьет практически отовсюду. Я придвигаюсь ближе к нему, чуть выше, и загораживаю собой назойливые лучи. Эдвард благодарно улыбается, на ощупь отыскав мою ладонь. Целует ее тыльную сторону, придержав ее у губ чуть дольше, чем обычно.
- Что? – тихонько зову его, проникнувшись таким теплым жестом.
- Еще одна моя мечта сбылась.
- Да? Какая?
- Прежде всего видеть с утра твое лицо. Начинать с этого день.
Приглаживаю его волосы у лба и висков.
- Тебе еще долго придется смотреть на меня по утрам, Эдвард. Привыкай.
Мужчина слабо усмехается, отпуская мою руку. Приподнимает голову, движется навстречу моим касаниям, точно как Фабиан однажды. Прикрывает глаза.
- Ты сегодня ранняя пташка, Sonne?
- Если бы. Уже почти десять.
Он вопросительно хмурится, но глаз пока так и не открывает.
- И мальчики нас не будили?
- Наверное, тоже отсыпаются после вчерашнего.
Эдвард ухмыляется, припоминая наш насыщенный вечер. Открывает глаза, смотрит на меня с любованием. Придерживает мое лицо кончиками пальцев, бережно огладив линию челюсти. Я целую его пальцы у своих губ.
- Ты как божество, Белла.
- Мне тоже нравится это платье.
Он улыбается мягкой шутке, но медленно, пронято качает головой. Всей шириной ладони теперь касается моего лица. И это совсем не страшно.
- Не в платье дело. Как же я счастлив, Liebe. Знала бы ты только, как я счастлив.
Я наклоняюсь ниже, разделяю его откровение, отвечаю на него пониманием. Целую Falke у носа, у уголка губ, у подбородка.
- Я тоже, Эдвард. Не хватает никаких слов.
- У нас есть вся жизнь, чтобы их подобрать.
- М-м. Или даже чуть-чуть больше.
Он ласково, довольно улыбается, сам поцеловав меня в ответ.
- Иди ко мне. Помнем платье немного, но что делать.
- Бог с ним с платьем!
Эдвард дает мне больше места, отодвинувшись вглубь постели. И только затем обнимает, утягивая к себе. Мне не нужны подушки, с комфортом устраиваюсь на его плече. Эдвард теплый, это приятно, он пахнет собой и уютом нашей спальни. А еще, он мерно, умиротворяюще дышит. Мне очень спокойно.
Каллен на ощупь находит мою руку, пристраивая ее у своей груди. Смотрит на кольцо, которое больше никогда не сниму, и взгляд его сверкает тысячей и тысячей звезд.
- Meine Braut, - как что-то сокровенное и святое говорит тихим шепотом. Целует мои пальцы.
- Mein Verlobter (мой жених). Но я бы сразу сказала – Ehemann (супруг). Только ты и мог им стать для меня, Эдвард. Только ты и станешь.
Я и тревожу его, и радую этими словами. Сокол крепче прижимает меня к себе.
- Но ты все еще хочешь свадьбу в сентябре...
- Теперь ты точно знаешь, что я никуда не денусь, - мягко отзываюсь на его хмурое бормотание, повыше подняв руку с кольцом. – Я твоя.
- Да уж.
- Да уж?! – изумленно переспрашиваю, развеселившись.
Отталкиваюсь от нашего матраса, вывернувшись в его руках. И вот уже лежу непосредственно на Каллене, уперевшись ладонями ему в грудь. Кожа горячая, темные волосы на ней жесткие, а взгляд у Эдварда медленно, но верно разгорается весельем.
- Ты стала такой резвой, Schönheit.
- Это мое новое преимущество.
- Прямо так?
- Именно. Быть сверху.
Эдвард довольно скалится, когда демонстративно сдвигаюсь ниже на его талии, а потом возвращаюсь на исходную позицию. Хорошее упражнение на выдержку. Мы в него еще поиграем.
- Белл...
- Да?
- А ну-ка иди сюда, - смеется, обвивая меня обеими руками и буквально стягивая с себя. Он опирается о постель, опрокидывая нас на простыни, и теперь сам нависает сверху. Никуда мне не сбежать.
- Я готова подписать мирное соглашение, - еложу под его ладонями, когда совсем легонько, но щекочет мои ребра, - Falke...
- Зря ласточки играют с такими большими птицами.
- Это все из расчета на их милость...
- Милость? Как бы не так, Изза.
Я смеюсь в его руках, вожусь в них, и Эдварда это трогает. Он не продолжает щекотать меня, хотя без труда может это сделать. Наоборот, наклоняется, убрав волосы с моего лица. И целует, не скупясь на нежность, каждый его сантиметр. Чувствую себя пластилиновой – теперь может делать со мной все, что захочет.
- Ты говорил, мне нет равных в нежности?..
- Я учусь у лучших, - моей же фразой парирует мистер Каллен, тепло улыбнувшись. Напоследок целует мой лоб, перенеся вес на локти. Касается губ языком.
- Я бы хотел остаться здесь до вечера. Но нам нужно вставать.
- Вечером сюда всегда можно вернуться.
- Это правда, - с готовностью кивает, мило мне подмигнув. И садится на простынях, предлагая свою руку. – А сейчас время для завтрака.
- Планируешь снова заказать в номер весь шведский стол?
- Только ту его часть, что можно принести, - подмигивает Эдвард.
Мы замечательно проводим это воскресенье. Очень тихо, радостно и семейно. Гуляем по набережной Fondamenta delle Zattere, о которой писал еще Бродский. Заходим в центральный собор, чьи колокола который день настигают меня в самые памятные моменты жизни. Едим джелато на мраморных ступенях к галерее Академии и рассматриваем картины из уникального собрания Пегги Гуггенхайм. Фабиану, оказывается, нравится Пикассо.
Мы проводим на улице целый день, так и не вернувшись в отель до самого вечера. Делаем перерывы на кофе и мороженое в ходе прогулок, говорим о всяких незначительных пустяках, слушаем уличных музыкантов.
По воскресному желанию Гийома обедаем пиццей (Эдвард отыскивает себе в меню теплый салат с баклажанами, рикоттой и ростбифом), а ужинаем в траттории Mia Vita, где особое внимание уделяют блюдам из мяса. Все Каллены предпочитают мясо рыбе, это я уже выучила. А еще, в этом заведении подают потрясающую панна-котту на десерт.
Поздно вечером, когда мальчики уже спят, мы с Эдвардом устраиваемся на нашей террасе с чашками зеленого чая. Это мой любимый Althaus с перечной мятой. Falke шутит, что даже в Италии я не могу обойтись без немецкого чая. Отвечаю, что этот вкус не променяю ни на что. В чем-то Берлин остается для меня незаменимым. В лице Эдварда, например.
- Ну спасибо, любимая.
Мы сидим на белой софе, накинув на себя плед из спальни, и тихо смотрим на звезды. Небо здесь очень яркое, а звезды красиво мерцают. Запах моря, плеск воды, древние здания... все сливается для меня в одну целостную картинку. Я буду любить Венецию. Просто за то, что именно здесь случился этот уикенд.
- О чем ты думаешь?
- О том, что завтра – шестнадцатое февраля.
Он хмыкает, нехотя улыбнувшись моему запалу.
- Сорок третий по счету вторник?
- Не говори мне, что возраст тебя тревожит, Эдвард.
- Скорее, твой энтузиазм на этот счет, - вздыхает он. – Вот настанет день и перестану я тебе нравится, Schönheit. Что будем делать?
- Ты с каждым годом будешь нравиться мне только больше, - доверительно признаюсь ему, бережно коснувшись правой щеки – когда-то именно здесь был шов, после которого я решила, что больше Эдварда не отпущу.
Он с улыбкой поглядывает на меня из-под ресниц.
- Я запомню этот ответ.
- Так и есть, - киваю, не до конца понимая, шутит он или вправду тревожится. Глажу легкую сеточку морщинок у его глаз, линии носогубного треугольника, искуссно вылепленые скулы. – Я люблю в тебе все это. Потому что это – твоя история. Твоя радость, твоя печаль, твоя надежда. Это все ты.
- На этот день рождения я получил баснословный подарок... до сих пор не понимаю, как так вышло.
- Кто ждет – дождется большего.
- Ох как верно, Изза.
Он и сам гладит меня теперь. Бережно, как умеет лишь Эдвард, обводит контур моего лица. Задерживается на губах, трепетно придержав их указательным пальцем. От тихого удовольствия прикрываю глаза, подавшись ему навстречу, устроившись в теплом полумраке у его плеча. Не похоть это, не страсть – чистая нежность. А что может быть прекраснее нежности?
- Белла, - тихонько зовет Сокол.
- М-м.
Его пальцы движутся медленнее, голос звучит совсем низко и тихо.
- Кто впервые тебя поцеловал?
Я открываю глаза. Взгляд у Falke очень серьезный, но понимающий. Он допускает, что могу не ответить.
- Ричард Кроули из параллельного класса. Нам было шестнадцать.
- Это был счастливый первый поцелуй?
- В первые пару часов.
- В каком смысле?
Эдвард смотрит на меня, не настаивая на ответе, но всем своим видом демонстрируя, что слушает. Я задумываюсь, делилась ли этой историей с кем-то из знакомых в принципе. Джошуа не в счет. Малозначимой историей, а такой поворотной. Думаю, Эдвард заслуживает откровенности.
- Он поспорил на него.
Я пожимаю плечами, почему-то смутившись, точно как тогда.
- На двадцать долларов, вроде как. Что поцелует Глазастика.
Каллен касается моего лица, аккуратно придержав у подбородка.
- Глазастика?
- Так меня называли, - вздыхаю, немного поежившись в его руках. Но Эдвард горячий и он меня слушает, так что это быстро проходит. – Я была довольно-таки худой в школе, Falke. Глаза были видны лучше всего.
Эдвард касается меня нежнее, внимая каждому слову. Взгляд его становится жестким.
- Какой он идиот.
- Всего-то мальчик. Грустно то, что он мне нравился – и я была уверена, что это взаимно. Раз поцелуй и... давняя история. Почему ты спрашиваешь?
- Мне хотелось бы знать, что с тобой хорошо обращались. Знать твою историю.
Выдыхаю, устало приникнув к его плечу. Эдвард путается пальцами в моих прядях.
- Все было... сносно. Давай скажем так.
Ему не нравится то определение, что я предлагаю. Вижу, как напрягаются черты его лица, четче становится линия скул – всегда, когда злится, именно так и происходит.
- Этот Ричард стал и первым?
Первым и единственным, кому я поверила в то время. Первым, кто убедил, что просто так никто меня не выберет, я останусь на обочине, в тишине и забвении. Первым, кого я захотела забыть. Но все же не тем первым...
- Нет. Это произошло не в школе, Эдвард. Ты правда хотел бы это знать?
- Я хочу знать о тебе все, Schönheit. Все, что захочешь мне рассказать – сейчас, сегодня или в любое время.
Я смотрю на звезды над нами. На черную воду моря, где еще видны редкие сигнальные огни лодок. И на мерцающие окошки палаццо на том берегу. Мы здесь одни, здесь темно и завтра, кажется, ничто уже не будет иметь смысла. Может и правда? Если не сейчас, то когда? Эдвард имеет право знать правду до того, как мы заключим брак. Это честно.
- Я хочу попросить тебя... не реагировать слишком сильно.
- Что?..
Теперь говорю совсем тихо, с излишним вниманием разглаживая складочки его рубашки.
- Все закончилось и не повторится, дело давнее. Пожалуйста, Эдвард.
Он настораживается такой просьбе. Я чувствую его напряжение и вижу, как темнее становится синий взгляд. Эдвард крепче обнимает меня, но это скорее защита, чем попытка удержать. Выдержке и терпению Сокола в большинстве ситуаций можно только позавидовать. Я ему верю.
- Хорошо, Sonne. Обещаю.
Подтягиваю колени к груди, удобно устроившись в тепле его объятий. Эдвард больше меня, выше, и буквально заслоняет собой – приятное чувство. Этого достаточно, чтобы воспоминания не обрели полную силу. В конце концов, и правда много лет прошло. Слишком много.
- Я жила с матерью после их с отцом развода. У нее, сколько себя помню, были мужчины. Разные... очень разные.
Эдвард слушает меня с вниманием, которому можно только позавидовать. Ненавязчивым и осторожным, но очень ясным. Все также обнимает, все также легко, бережно касается, когда замолкаю... и я продолжаю. Потому что понимаю, что ему я на самом деле хотела бы это рассказать.
- Я говорила тебе, что один из них ко мне приставал. Он не был первым.
Эдвард поджимает губы. Ловлю себя на мысли, что сильно сжимаю его руку и Сокол тепло, надежно пожимает мою ладонь в ответ. Не отпускает ее.
- Что они с тобой сделали?
- Ничего.
- Что входит в понятие «ничего», Изза?
Я слышу в его тоне отцовские нотки. Заботу. Горечь. Тревожную, горячую злость. Эдвард хмурится, но держит слово, не дает себе распалиться. Голос у него спокойный, пусть и настойчивый. Дыхание ровное.
- Те, кто хотел меня... я им отказала. Никто не пытался переступить черту, они будто бы проверяли... они ждали, что я соглашусь.
- Что в это время делала твоя мать?
- Любила их.
Эдвард сглатывает, аккуратно, но серьезно посмотрев мне в глаза. Взгляд у него настороженный и колючий. Он не вытягивает из меня слова, терпеливо ждет продолжения. А Каллен умеет ждать.
- Глупая история, Эдвард. Мама никогда так и не поверила, что они могли приходить к нам из-за меня. По крайней мере, она ни разу не дала слабину, не обвинила меня ни в чем, не выгоняла их до последнего. Мы все делали вид, будто ничего не было.
- Но они трогали тебя. Какой можно делать вид?
- Можно не хотеть этого знать, - тихо поясняю, коснувшись щекой его плеча. – Я злилась на нее первое время. Но потом перестала.
- Она должна, обязана была тебя защитить, Белла. Ты имеешь полное право на нее злиться.
Логика Эдварда верна и понятна. Но он упускает одну деталь: безразличие горше ненависти и страшнее нелюбви. Мама начала отдаляться от меня после первого же случая – с Эриком, ее партнером с сальсы. Он был первым мужчиной, кто коснулся меня так – и последним, которого я испугалась.
- Я взяла реванш, если это можно так назвать, - горько признаюсь ему, отведя глаза, - последний ее любовник, летом перед моим отъездом в колледж. Его звали Райли Пирс, он никогда не был женат и казался мне неплохим человеком. Он был ко мне добр, пару раз дарил милые подарки и вступился за меня в школе, представившись моим отцом. Райли хотел меня и я подумала, что тоже хочу Райли.
Эдвард и правда отлично собой владеет. Он смотрит на меня с состраданием, наблюдает за каждой эмоцией, вслушивается в каждое слово. Немного нервирует такое его внимание. И ни капли недовольства или отвращения к глупой истории. Наоборот, когда смущаюсь, Эдвард теплее целует мою ладонь. Остывает в углу софы наш зеленый чай.
- Он сделал тебе больно?
- Нет. Он даже купил смазку, чтобы... это было неприятно, вот и все. И быстро.
Поджимаю губы, сильно прикусив нижнюю изнутри. Жмурюсь.
- Я не знаю, зачем тебе это рассказываю, Эдвард. Прости меня.
- Я хочу это услышать. Я благодарен за твое доверие, - унимает мою попытку свести всю историю на нет своим ровным, мягким тоном. Освобождает мою губу, бережно гладит ее, не давая навредить себе. Подвигается ближе, когда потерянно хватаюсь за его руки. Если Эдвард обнимает меня, все проще. Все всегда гораздо, гораздо проще, когда он здесь. Неожиданно холодный ветерок проносится по террасе. Ярче становятся огни фонарей.
- Я пришла к нему сама. Я сказала ему сама, что хочу этого. Подумала, что могу решать за себя, с кем стану спать. Ни маме это решать и ни ее любовникам. Только мне.
- Он был добр к тебе?
- Насколько мог быть. Он устанавливал вентиляционные системы, не слишком-то преуспел к своим тридцати восьми. Я встречалась с ним дважды в неделю. Мне казалось, секс со взрослым мужчиной и меня делает взрослой.
- Сколько это продолжалось?
- Почти год.
- Год?!
Он осекается. Но напрасно. Год – самое малое, что я могла себе позволить в то время. Говорил, что не узнала бы его в юности... как бы не так. Узнал бы меня он сам?
- Это не назвать отношениями, Эдвард, скорее – зависимостью. У меня не было с ним никакой близости, кроме физической, но эта физическая близость – все, что в моей жизни на тот момент было. Я думала, что просто распадусь на части, если этих встреч не станет. Я плохо помню первый год в колледже. Оно все как помешательство, как в тумане... в полусне.
Эдвард гладит мои волосы, убрав пряди с плеч, откинув их за спину. Я смотрю на него с горечью, мужественно подготовив себя к любой реакции. Но Falke скорее больно, чем отвратительно. Он касается меня очень нежно.
- Как вы разошлись?
- У нас на кампусе был уборщик, Джошуа. Ему было далеко за семьдесят, но он продолжал работать и держался молодцом. Он нашел меня плачущей в женском туалете и не постеснялся со мной заговорить. Со мной никто так доверительно не говорил прежде.
- Он помог тебе.
- Очень сильно. Я... Эдвард, я понимаю Фабиана, потому что я знаю, каково это: ненавидеть себя до дрожи отвращения, не терпеть даже мысли, что можешь оказаться нормальным человеком, выбраться из этой грязи. У Райли начались проблемы на работе, он стал пить, поднимал на меня руку... а я все равно приходила. И я продолжила бы приходить, потому что больше ничего у меня не было. И мысль закончить все это... становилась все притягательнее с каждым днем. Без него бы я не смогла, а с ним было невозможно. И я помню, как проходя мост к университету, все думала, как это – лететь вниз... быстро? больно? Джошуа сохранил мою жизнь, зайдя тогда в этот туалет.
Эдвард сорванно выдыхает, сделавшись совсем мрачным.
- Ты хотела покончить с собой?
- Я начала представлять, как это сделаю.
Сокол накрывает подбородком мою макушку, гладит руки у своей груди. Чувствую, как крепко сжимает зубы.
- Как долго он с тобой говорил?
- Трижды в неделю, наверное... когда работал. Я приходила, когда он заканчивал уборку и мы садились в саду под яблонями. Я запомнила эти яблони на всю жизнь. Он упорно, неспешно, искренне объяснял мне, что делаю со своей жизнью, что делаю с собой из-за Райли и почему это стоит закончить. Он из своего кармана заплатил мне за четыре встречи с психотерапевтом, Эдвард. Я перестала встречаться с Райли, начала курс антидепрессантов и искренне старалась хоть как-то выбраться из этой ямы. Не сразу, но получилось... потому что он был рядом. Он стал моим другом, я могла позвонить ему когда было нужно и... Джошуа заботился обо мне, Эдвард. Он меня спас.
Эдвард гладит мою щеку, бережно стерев с нее узкую слезную дорожку.
- Ты виделась с ним потом? Когда все закончилось?
- Он умер за пару месяцев до моего выпуска. Мы виделись до самого конца, он стал мне очень близким человеком. Хуже всего, что мы даже не попрощались толком. Он обещал прийти ко мне на ужин, мы договорились прогуляться под яблонями, я приготовила подарок... а на завтра его не стало. Я узнала об этом от его соседки: обширный инфаркт. Родственников у Джошуа не было, а его дочь, как мне потом сказали, покончила с собой в двадцать два года. Это было его личной битвой в моем случае, было для него гештальтом: спасти хотя бы меня.
Я заканчиваю, не сразу замечая, что плачу. Эдвард вытирает мои слезы, а я жмусь к нему, как ребенок, предчувствуя скорые рыдания. Мало кто слышал эту историю, еще меньшее количество людей могли бы ее понять. Но я не думала, что так просто и одновременно так тяжело будет рассказать ее Эдварду. Я абсолютно ему доверяю. Но себе, кажется, доверяю не до конца.
- Это отвратительно.
- Ни в коем случае. Это достойно большого уважения – что ты справилась.
- Это было дном, Эдвард... это и есть дно.
- Ты была ребенком. Этим жестоко воспользовались. Я бы с удовольствием с ними встретился. Со всеми.
- Лучше бы... со мной. Встретился чуть раньше со мной...
- Я сейчас здесь, Белла. Я всегда буду. Тише, моя любовь.
Очень глупо плачу в его руках, никак не в силах успокоиться. Напоминает ту ночь в Шарлоттенбурге после Kotbusser Tor. У Falke много терпения, еще больше нежности и небывалые запасы любви. Он окружает меня ей, будто аурой, говорит очень доверительно, ласкает очень трепетно. И целует, целует, целует... все, что видит, везде, где я могу почувствовать. Эдвард обволкивает меня собой и вытягивает из этой черной бездный отчаянной, застарелой боли. Окунаюсь в нее с головой, как в полынью в детстве. И хватаюсь за него в надежде спастись. Знаю, что только Эдвард и может меня спасти. Он все, что мне когда-либо было нужно... и все, что я только могла пожелать.
- Мне так жаль, что ты... мне так жаль...
- Ш-ш-ш, Белла, - качает головой, унимая эти бесмысленные стенания, - я счастлив, что ты мне рассказала. Спасибо, что ты мне доверилась. Спасибо.
Не знаю, через какое время я успокаиваюсь. То ли десять минут, то ли ближе к часу... но когда остраняюсь от Сокола, а он, бережно придержав меня за плечи, смотрит прямо в глаза... не могу не улыбнуться. Скованно, сжато и горько, но влюбленно. Я люблю его еще сильнее за этот вечер. За все предыдущие наши вечера. И за каждую минуту после того дня на «Форуме». Все это – Эдвард. Теперь он стал моим ангелом-хранителем.
- Мы еще поговорим об этом, Белла, но сейчас я хочу, чтобы ты запомнила: ты не виновата в том, что произошло. Твоя мать должна была тебя защитить. Это была ее обязанность, ее долг – позаботиться о своей девочке. И твой отец, где бы он не был и кто бы он не был – это его упущение и его вина. Не твоя. А этот подонок... он свое обязательно еще получит.
Эдвард говорит серьезно, откровенно, выстраданно. Со взрослой, отнюдь не напускной мудростью, с глубоким пониманием каждого слова. И обещанием в конце, от которого дрожь по телу.
Я вдруг понимаю, и это ощущение отдает неимоверным теплом внутри, хотя сперва пугало: Эдвард никогда меня не оставлял. Даже когда злился, даже когда у нас случилась та страшная ссора, всегда искал меня, всегда хотел видеть рядом. Он никогда и никуда от меня не уходил. Как же можно его словам не поверить?
- Я хочу об этом забыть. Я уже почти забыла, Эдвард, просто... не думай, что я до сих пор держу обиду на маму или на себя. Все это давно закончилось.
- Тебе больно, - за меня признает Эдвард, медленно покачав головой. - И эта боль еще будет здесь некоторое время. Но ты права, все закончилось. Теперь я здесь. Больше ничего не повторится. И ты никогда не станешь за это отвечать.
- Если ты будешь рядом, мне не страшно.
- Я буду, - серьезно, как клятву, обещает он. Целует мою руку с обручальным кольцом, приглаживает, как ребенку, мои волосы. - Всегда буду. Я здесь, Liebe. Ты больше не одна.
Когда-то это сказала ему я в Шарлоттенбурге. Когда-то его, раскрывшего мне душу, также держала в руках я сама. Он помнит.
- Ты знаешь, у меня есть какое-то дурное предчувствие – будто все скоро кончится, будто это все как сон, наваждение. Я никогда не была так счастлива, Эдвард. Никогда в своей жизни.
- Это пройдет, малыш. Поверь мне, все будет хорошо.
Жизнь – это лента мебиуса. Но мы, быть может, наконец-то вышли на новый уровень. Заплатили, отмучались, выдержали, переломили былое. И больше ничего дурного и правда не случится? Неужели никогда? Ох, пожалуйста. Ну пожалуйста!
- Я люблю тебя, - выдыхаю, чуть подрагивающими пальцами коснувшись его лица.
Эдвард улыбается. На щеках у него ямочки.
- Ich liebe dich, Schatz.
Я долго его обнимаю. Целую, довольно грубо, отчаянно, быстро... а потом долго обнимаю. Не хочу двигаться, не хочу отстраняться, не хочу говорить. Только чтобы вечер был таким и дальше – теплым, с запахом Эдварда, с его мерным дыханием и ласковыми, бережными поглаживаниями вдоль моей спины. Falke это чувствует. Он никуда меня не торопит.
И, когда я все же отстраняюсь, усаживаясь обратно на подушки софы, влюбленно мне улыбается. Глаза его по-доброму сияют.
А потом Эдвард возвращает из-под софы наши позабытые чашки с чаем.
- Мятного, Schönheit?



У нас с мальчиками сегодня особый уговор.
Мы собираем свою венецианскую L'Ultima Cena (Тайную вечерю) еще тринадцатого февраля. В патиссерии Rosa Salva, на которой настаивает Гийом. Эдварду нужно поговорить сорок минут по телефону и нам это подходит идеально – используем время с пользой, обсудив основные детали. Заговорщицки пожимаем друг другу руки и, к тому моменту, как Эдвард возвращается, как ни в чем не бывало обсуждаем состав десертов. Гийому нравится ромовая баба, а мне – корзиночки с ванильным кремом и фруктами. Эдвард ничего не подозревает.
Шестнадцатого февраля я просыпаюсь в пять сорок. С нежностью смотрю на спящего Сокола, не решившись коснуться его, но послав воздушный поцелуй.
- С днем рождения, любовь моя.
Незаметно ускользаю из спальни, наскоро умывшись и переодевшись в ванной комнате. Прихожу в гостиную в шесть пятнадцать. Как и было условлено, Фабиан и Гийом уже здесь. Оба выглядят необычайно бодро для такого времени, Паркер с трудом сдерживает свой восторг. Он рассказал мне, что это первый папин день рождения за три года, когда имеет возможность поздравить его лично. Фабиан понимающе гладит брата по плечу.
- Все будет классно, Парки. Только давай потише, а то выдадим себя раньше срока.
- Конечно, Тревви... Белла.
Я обнимаю мальчика, пригладив его пушистые пшеничные волосы. Гийом доверчиво, совсем по-детски льнет к моей ладони.
- Он будет так рад, малыш, я уверена. Вы с Тревором все отлично придумали.
- Ты была с нами, Изза. Не умаляй заслуг.
Глажу и предплечье Тревора, чуть менее решительно, чем Парки. Но юноша не против. Наоборот, кажется, он этого ждет. Тихонько мне улыбается.
- Спасибо, Трев.
Мы вместе вешаем над диваном растяжку «Happy Birthday», купленную в Flying Tiger Copenhagen накануне. Черные буквы на золотом фоне выглядят очень празднично.
Торт приносят в номер в шесть тридцать утра. Чтобы официант не стучал, Тревор вызывается ждать доставки по ту сторону двери. И гордо вносит новообретенный десерт в нашу гостиную пару минут спустя. Гийом восхищенно смотрит на торт, когда раскрываем его на столе.
Это бенто. Шоколадный бисквит, пропитка из черной и красной смородины (один бог знает, где они нашли эти ягоды в февральской Венеции), кремчиз между коржами основы и свежая малина для украшения. По бокам заботливо прикреплены маленькие сахарные крендельки, точь-в-точь Zuckerbrezeln, которые так нравились Эдварду в Берлине. А на поверхности торта, гладкой и выравненной застывшим кремчизом, наше маленькое поздравление:

«HB, Liebe папочка (и любитель сахарных крендельков)».

- Шикарный торт у них получился.
- Тут хороший кондитер, Тревви, я думаю, на вкус тоже будет отлично.
- Там rote Johannisbeere (красная смородина), - воодушевленно разглядывая сахарные крендельки, улыбается Гийомка, - он сразу же его полюбит.
В семь утра официант приносит кофе и чайники с черным и зеленым чаем, идеально белые, с эмблемой Chinelli на боку. Чай Althaus. Фарфоровые чашки с золотыми ободками. И крупные красные апельсины, заранее поделенные на дольки. Второй очередью в нашем номере оказываются пять больших воздушных шариков в цветах немецкого флага, фиксированные на водяную гирю с завитыми ленточками. На одном из шариков красуется звучное «Glückwunsch!». Украшения находят свое место у дверей террасы.
- Все готово.
- Тогда можно будить именника, Парки.
Обязанности мы распределяем очень четко. В моей зоне ответственности – чашка черного кофе, где еще не осели плотные крема. Парки отвечает за милые праздничные свистки и мишуру, которую наготове держит еще у самого входа в спальню. А Тревору выпадает самое ответственное дело – нести торт. Две синие свечи в форме цифр и зажигалку мы кладем рядом. Не будем портить дизайн бенто раньше времени.
Дети счастливы. Я смотрю на них, таких моих, безусловно родных, выученных словно бы до последней грани. И не могу представить, что пару месяцев назад понятия не имела об их существовании. Сегодня Тревви, в кои-то веки сменивший черную байку на серую футболку и Парки в радужной пижаме поздравляют папу с днем рождения вместе со мной. Мы организовали этот маленький сюрприз вместе, они доверились мне, поделившись идеями... и мне кажется, из нас вышла неплохая команда. А еще лучше выйдет семья.
Улыбаюсь также широко, как и мальчики. И даю Гийомке знак открывать дверь.
Эдвард спит на спине, закинув правую руку за голову. Левой прикасается к моей подушке ровно там, где спала я. Одеяло лишь накинуто на его тело, не доходит даже до грудины. Синяя футболка для сна чуть задирается на талии. И совсем спокойное у него выражение лица – Эдвард в порядке. И, хоть о вчерашней истории нам еще придется поговорить, я рада, что рассказала ему. Это стоило ему рассказать.
Парки не будит папу свистками. Сперва он забирается на постель, мягко прокравшись к ее изголовью. Гладит руку Каллена, оставшуюся в свободном доступе, приникнув к подушке.
- Доброе утро, папочка!
Эдвард просыпается еще до того, как Гийом его зовет. Лишь почувствовав своего мальчика, инстинктивно обнимает его, сразу же накрыв ладонью затылок. Гийом подстраивается под его руку, не отказывается от объятий. Он у нас очень ласковый.
- Spatzen, - щурясь спросонья, Эдвард тепло малышу улыбается, - какой сюрприз.
- Это еще не сюрприз.
Falke, погладив его теплее, недоуменно улыбается.
- Что?
- Это – сюрприз, - указывает на нас с Тревором Гийомка, вскочив на постели. И вот теперь свистит в праздничные шумелки, не забыв о цветастой мишуре. Эдвард мгновенно оказывается в ней с ног до головы, а звучный свист Парки разлетается по спальне. Солнце сегодня светит не так ярко, как вчера, оно еще только всходит... и в светлых сумерках все это выглядит особенно проникновенно. Какая-то тихая сказочная история. Ну, или не совсем тихая.
Эдвард потрясенно оглядывается на нас с Тревви, ловит Паркера, что так и скачет вокруг него по постели. Стряхивает с волос мишуру.
- Ничего себе!
- Alles Gute zum Geburtstag vati! (c днем рождения, папочка!) – скандирует Фабиан. А потом, глянув на меня, мелодично пропевает заветную песню. – Happy Birthday to you!..
Мы с Парки подхватываем, не оставляя поздравления Тревора в одиночестве. Эдвард, сев на постели, кажется мне очень тронутым. Прижимает Паркера к себе, когда тот льнет к нему всем телом. С неверием смотрит на торт в руках Тревора, на то, как он поет ему. И на меня с этим подносом кофе. На меня – с каким-то особым, плохо переводимым чувством в глазах.
- С днем рождения, - скромно дополняю я.
Тревор подходит к кровати, аккуратно присаживаясь на нее. Гийом восторженно глядит на торт вместе с папой.
- Это тебе, vati! – объявляет он. – Посмотри!
- С ума сойти, Spatzen, - энергично кивает тот, подняв глаза на нас, - Фаби, Белла. Боже мой.
- Там что-то написано, - со знанием дела подмигивает Тревор.
Эдвард читает поздравительную надпись, весело, искренне засмеявшись. С любовью касается одного из сахарных крендельков.
- Теперь я знаю, что эти годы прожил не зря. Если заслужил вас и этот торт, familie.
- Торт еще и вкусный, - обещает Гийомка, обняв Эдварда за шею со спины. – Вот увидишь.
- Я просто уверен в этом, Парки. Спасибо огромное. И кофе, Белла!
Вспоминаю о чашке, что до сих пор держу в руках. С готовностью протягиваю ее Эдварду.
- Первый праздничный американо, мистер Каллен.
- Danke! – и пробует кофе, с удовольствием встречая его крепость.
- Остался последний штрих, - напоминает Тревор, доставая свечки с подноса. Эдвард при их появлении недоверчиво усмехается.
- Вы и цифры нашли!
- Конечно! Свечки задувать нужно обязательно, папочка.
- Пока они не такие большие, любимый.
- Мы тобой гордимся, - серьезно произносит Тревор, посмотрев отцу прямо в глаза. - Всем, что ты делаешь и всем, что тебя касается. Включая возраст.
Сокол тронуто выдыхает, потянувшись вперед. Целует Тревора в щеку, придержав поближе с осторожностью, дабы не задеть торт. Немного влажнеют его глаза.
- Спасибо, мое сокровище. Все три моих главных сокровища.
Фабиан методично вставляет свечи в торт, скинув с подноса зажигалку с гербом Венеции. Ее специально купил вчера в сувенирной лавке.
- Разговоры-разговорами, а свечи задувать придется, пап, - с напускной настойчивостью произносит он. И зажигает две синие цифры, устроившиеся в кремчизе посередине надписи «папочка».
- Только не забудь загадать желание! – предупреждает Гийомка.
Эдвард отставляет чашку с кофе на тумбочку. Сгребает сына в объятья, тепло поцеловав у виска.
- Обязательно.
Пару секунд он думает, рассматривая эстетично горящие свечи. Еще одно чудесное зрелище в мою копилку: как отражаются огоньки свечей в синеве его глаз, как завороженно Эдвард на них смотрит. А потом сразу же задувает. Мы все Соколу апплодируем.
- Я хочу, чтобы вы знали, что все мои мечты уже сбылись, дети. Вы и Белла здесь. Мы вместе. Больше и не пожелаешь.
- Чтобы так все и осталось, - тихо, но серьезно выдыхает Фабиан. Не смотрит на меня и на Гийомку, только на папу. Эдвард крепко пожимает его ладонь в своей.
Сам торт мы режем уже в гостиной. Тревор и Парки уносят праздничные атрибуты, дав Эдварду минутку, чтобы привести себя в порядок. Я, чуть задержавшись, с улыбкой снимаю ленточку мишуры с его уха. Эдвард сидит на простынях и, за счет того, что ниже меня, имею полную над ним власть.
- С днем рождения, мой Falke.
- Спасибо, Белла. Скажи мне, как ты?
- Как я?..
- Со вчерашнего вечера.
Нет, сегодня эту тему мы поднимать не будем. Глажу Эдварда, отвлекая его внимание. Качаю головой.
- Все хорошо. Об этом мы поговорим позже. Сегодня – ваш день, мистер Каллен. Только ваш.
Эдвард прищуривается, выждав мгновенье, будто бы проверив, правда ли все в порядке. Но я искренне хочу отметить его день наилучшим образом. Будет другое время на другие истории.
Убеждаю его. Эдвард мне сдается.
- Ну вы и заговорщики с этим тортом, Schönheit.
- Это еще не все, - с важным видом сообщаю ему, с прежним запалом продолжая новую игру. – Мы ждем тебя в гостиной, папочка.
Эдвард садится на постели и смотрит мне в след с тронутой улыбкой. Чуть-чуть подрагивающей.
- Белла.
Не ухожу так быстро, оборачиваюсь. Эдвард ласково, но уверенно обнимает меня за талию. Устраивает между коленей, привлекая к себе. Теплыми ладонями касается моей спины.
- Я безумно счастлив. Или счастлив до безумия. Что все так, как есть. Чтобы ты знала.
С нежностью целую его лицо.
- Ты – наше все, Эдвард. Счастье быть с тобой в твой праздник.
Falke просительно поднимает голову, подстроившись под мои касания. Я целую его еще раз, не заставляю просить дольше.
- Первый праздничный поцелуй...
- Только лишь первый? - улыбаюсь его мечтательному тону, взъерошив волосы. – Все, Эдвард. До встречи в зале.
- Хорошего понемногу?.. Это же день моих желаний!
- Будет еще и вечер твоих желаний, - обещаю я.
А потом говорю совершенно повседневно, словно не вижу его загоревшегося взгляда:
- Ждем тебя в гостиной.
На столе, к моменту прихода Эдварда, уже все готово. Он, набросив на себя одну из рубашек, что я подарила – Шарлоттенбург 277 – с изумлением встречает продолжение праздничной атрибутики. Как и Гийомка радуется шарикам, недоверчиво потрогав их руками. Смотрит на стол, где ждут апельсины и бенто. Делает еще один глоток своего черного кофе.
- Вам можно открывать event-агентство, дети.
- Это в планах, - смеется Фабиан, подавая папе нож для разрезания торта. – А пока – к делу.
Он сегодня много улыбается, мой Тревор. Это еще одно большое счастье – видеть его таким. В один из самых светлых дней в году, самых радостных. Для каждого из нас Эдвард – это оплот любви, надежды и надежности. И сколько бы лет не проходило, ничего не изменится.
Falke надрезает свой торт, попробовав его прямо с ножа. Хлопает в ладоши, не поверив самому себе.
- Смородина?!
- Мы старались, пап.
Эдвард оставляет торт в покое. Подходит к нам, всех и сразу обнимая одним махом. Целует лоб Тревора, Парки, мой. Счастливо, вдохновленно смеется, сжав нас что есть мочи.
- Вы – невероятные. Мой главный подарок, мой величайший джек-пот. Всё мое.
Торт на вкус и правда замечательный. Но куда дороже – выражение лица Эдварда, его тихая радость, медовая и глубокая, когда сидим за этим столом все вместе. И едим торт с красной смородиной и сахарными крендельками на завтрак. А за окном уже вовсю разгорается рассвет. Нового дня, нового года его жизни и, само собой, нашего нового будущего. Пусть бы такого же светлого, как небо над Венецией в этот понедельник.
После праздничного завтрака наступает черед подарков. Эдвард устраивается на диване, занимая место имменника. Гийом надевает ему на голову картонную золотую корону из того же Tiger. Фабиан запечатляет эти памятные моменты на камеру айфона.
Когда заканчиваетяс вручение подарков, каждого из нас Эдвард, счастливый, как и говорил, до безумия, с радостью утягивает к себе на колени. И обнимает так крепко и так долго, как ему хочется – по его же заверению.
- Мой самый лучший день рождения!
Мы выбираемся из отеля в начале двенадцатого. Один из подарков, спланированных заранее – остров Мурано. А если точнее, приватная сессия выдувания мурановского стекла. Эдвард признается, что такой экзотики ему еще не дарили. Шучу, что не так-то просто сделать подарок человеку, у которого все есть. Ветродув показывает Эдварду, что следует делать, и он лично участвует в создании памятной скульптурки. Это пять разноцветных человечков разного роста, собравшиеся в общем кругу. Эдвард самый высокий из них, темно-синий, с золотой лентой через плечо. Я, Фабиан, Гийомка и Элис замираем вокруг него, крепко взавшись за руки. Очень милый сувенир.
Потом мы гуляем по острову. Пьем кофе с видом на канал и цветастые домики, ставшие визитной карточкой этого места. Обедаем в местной траттории.
По дороге обратно в Венецию Эдвард, в полный рост встав у борта лодки, смотрит на горизонт совершенно особым, глубоким взглядом. Очарованным. Вижу в который раз за сегодня, но греет седце как в первый: он счастлив. Просто и сполна.
Виттория ждет нас у пристани. Мальчики соглашаются ненадолго оставить нашу компанию, у них есть чем заняться с Витто (и праздник еще не окончен, о чем оба прекрасно знают). Виттория сдержанно поздравляет мистера Каллена с днем рождения.
- Спасибо, Витто. Куда планируете пойти?
- Дворец Дожей.
- У вас познавательный уикенд вышел, дети, - не совсем понимая, правду ли говорит помощница, протягивает Falke.
Но мальчики играют свою роль на отлично.
- Надо же когда-то развиваться, папа. Поднимать общий уровень.
- Золотые слова, Тревви, - подбадриваю я.
- Хорошо вам повеселиться.
- И тебе, - желает Тревор. С тихим, но пониманием дела. Все-таки, Тревор взрослее многих своих сверстников.
Мы с Эдвардом возвращаемся на лодку-такси, оставляя детей на попечении Витто. Он все еще смотрим им вслед, когда неспешно отплываем от берега. Аккуратно обвивает мою талию.
- День сюрпризов, моя красота.
- Когда, если не сегодня, Эдвард? – риторически зову я. Сокол усмехается.
Мы остаемся в отеле до самого заката. У нас есть целый поднос легких снеков, свежевыжатый апельсиновый сок и сахарный миндаль. А меня еще и козыри в рукаве, совершенно неподходящие детскому взгляду. Две комбинации, каждая из которых Эдварда впечатляет. Первая – темно-фиолетовый кружевной комплект, что тонкими полосками ткани прикрывает лишь самое главное, позволяя взгляду рассмотреть все, о чем можно жадно помечтать в кулуарах. А вторая – бледно-розовая, почти телесная комбинация с жестким корсетом, прозрачной газовой тканью на бедрах и завязками для чулков. Эдвард жадно касается меня руками, перебирает пуговички и стежки на корсете, подрагивающими пальцами накрывает кружевные оборки темно-фиолетового лифа. И задыхается, стягивая ниже мои чулки.
Эдвард берет меня сверху. Снизу. В позе на боку и у самого края кровати, полноценно усадив на свои колени. Я разбавляю наши любовные сессии оральными ласками и Эдвард, запрокинув голову, как никогда ярко реагирует на каждое из моих стараний. Все у него сегодня особенно, на острие и на лезвии, до самых искристых звезд. Дорогого стоит – видеть его настолько впечатленным. И каждый из его оргазмов, запоминающихся и острых, сполна забирать себе. Сорванным вдохом, укушенными губами, неярким ореолом засоса у ключиц.
К концу нашего полумарафона Эдвард лежит на подушках в таком медовом, тягучем спокойствии, что остается только позавидовать его удовлетворению. Устало поднимает руку, устраивая меня рядом, и долго, очень долго целует у шеи. Оглаживает плечи, талию, бедра. Не стесняется ни своей, ни моей наготы, наоборот, наслаждается каждой секундой, каждой клеточкой и каждым вздохом.
- Ты загадочный, мой именниник, - нежно улыбаюсь его несколько потерянному, блаженному выражению лица, погладив у скулы.
- Думаю, сколько еще таких вечеров у меня будет в жизни.
- Маловато удовольствия?
- Я всерьез подумал, не умер ли я и не Рай ли это, Liebe.
- Умирать никому не придется. Это теперь – твоя реальность. Будем практиковать чаще, я тебе говорила – и привыкнешь.
- Ох, Schönheit, когда я к этому привыкну, - мечтательно протягивает, потянувшись в мою сторону и легко пощекотав у ребер, - господи... что же ты со мной делаешь.
- Поздравляю с днем рождения.
Он смеется, толкнувшись влево и приникнув лицом к моей груди. Целует сначала правую, а затем левую грудь. Ведет носом по ложбинке, намеренно сделав вдох поглубже. Смеется, когда зарываюсь пальцами в его волосы.
- Как же я тебя люблю, Белла.
- Я – сильнее.
- Я видел, - его глаза красиво переливаются негой в теплом полумраке комнаты.
Мы немного задвинули шторы и приоткрыли окно, теперь жар перемежается с холодком ветра. Издалека слышен плеск моря, точно в Портленде. Мы дома.
- Тебе стоит отдохнуть немного, прежде чем отправимся дальше.
- Ты думаешь, я сегодня еще куда-то выйду?..
- Придется, - веду затейливые узоры по его груди, спускаюсь к торсу, а после – к паху. Эдвард вздрагивает, невольно подавшись мне навстречу. Мне нравится его реакция.
- Schönheit...
- Твоя Königin милостива, Falke, - обещаю, без толики силы, с одной лишь лаской погладив его по плечу. – Сегодня будем только отдыхать. Мы ударно поработали.
- Ударно поработали? – устало, но смеется Эдвард, обняв меня и удобно устроившись рядом, - теперь это так называется?..
- А как же.
- Я и не догадывался, какой страстной и неудержимой может быть моя Braut...
Он не льстит, правда так думает. Мне приятно.
- То ли еще будет, мистер Каллен. Когда Braut станет Ehefrau.
- Скорее бы...
Эдвард неисправим. Улыбаюсь, заботливо приглаживаю его волосы, веду тонкую линию по щеке, а потом – по мышцам шеи. Сокол расслабляется, приникнув ко мне всем телом.
- Ich liebe dich.
- Моя немецкая девочка... ich auch.
- Засыпай, - уговариваю, накинув Эдварду на плечи одеяло. Лежу на подушке, а он подушку упрямо игнорирует – дремает прямо на моей груди.
Чуть поворачиваюсь, устроившись поудобнее. Эдвард сорванно выдыхает в полусне.
- Белл...
- Ш-ш-ш. Я здесь.
Эдвард и правда засыпает довольно быстро. Я глажу его и вижу, как расслабляются мышцы, мерно вздымается грудная клетка, умиротворенным становится выражение лица. Слишком много удовольствия не бывает, но на предельных возможностях мы сегодня побывали. Тем слаще выглядит праздник, не так ли?
Я бужу Эдварда через час. Неожиданно раслабленного до того, что не может толком проснуться, целую в губы. Сокол мечтательно прикрывает глаза.
- С добрым вечерним утром, geliebt.
- И тебя...
Впрочем, через какое-то время в себя Falke все же приходит. Помогает холодный душ и крепкий кофе, что прошу принести в наш номер. Эдвард, скромно улыбаясь, признается: такого марафона он не ожидал.
- Но больше всего я не ожидал такой тебя, Белла.
Это стоящий комплимент. С учетом того, как много у него было женщин... и опыта. Черт, не стану об этом думать. Больше никого у него не будет.
Я глубоко, благодарно Сокола целую. Он мой.
В ресторане, куда Виттория уже должна была привезти мальчиков, мы оказываемся ровно в восемь вечера. На террасе накрыты белыми скатертями большие черные столы. Искусственное пламя, обогревая холодный берег канал, взметывается вверх теплыми огнями. Элис, едва завидев нас, поднимается из-за стола.
- Vati!
Смеется пораженному взгляду Эдварда, первая обнимает его, крепко притянув к себе. Сокол только и успевает, что придержать Элис за талию.
- Элоиз, как же ты?..
- У нас свои семейные секреты, Эддер, - усмехается она, с теплом глянув на Фабиана с Паркером, а затем и на меня. – Папа научил. С днем рождения!
- Спасибо, Herzchen.
Элис тает, когда он так к ней обращается. Обнимает отца снова, еще крепче. Эдвард целует ее волосы.
- Я рада, что могу быть здесь... знал бы ты, пап, как я рада, что могу приехать и увидеть тебя прямо сегодня!
- Плюсы европейских расстояний, - улыбается Falke.
- Или чье-то позитивное влияние, - выдыхает Элис. Оборачивается на меня, мягко кивнув. Ее приезд мы тихл спланировали все вместе – Я, Элис и мальчики. А это не так-то просто: утаить что-то от Эдварда.
С Элис, мне кажется, у нас все будет в порядке.
- У нас не только папин день рождения как повод, - поясняет сестре Фабиан, едва мы садимся за стол. Элис изумленно смотрит на него, не до конца понимая.
- Белла останется с нами, - улыбается Гийом, - папа спросил ее и она сказала «да». Представляешь?
Без сюрприза этим вечером не остается и Элис. Пару секунд она молчит, не зная, как реагировать. А потом просто протягивает мне руку через весь стол.
- Вот и правильно. Все правильно, - шепчет, аккуратно взглянув и на Falke, - поздравляю... поздравляю, vati.
- Спасибо, мое солнышко.
- Спасибо, Элис.
Семейный ужин становится отличным завершением праздничного дня. Плавно забывается тема нашей помолвки, отходит пока на второй план. И я этому рада. Сегодня – день Эдварда. У каждого появляется возможность поздравить его отдельным тостом, кухня в остерии отменная, а атмосфера Венеции только лишь усиливает глубину впечатлений. Просто потрясающая была идея собраться всем вместе.
Официант делает нашу совместную фотографию на память – и я знаю, что она одна из тех, которую повесила бы на стену в нашей квартире. Как напоминание о том, что такое настоящее счастье. И что такое – иметь счастливую семью.
В самом конце вечера мы чокаемся бокалами с виноградным соком:
- С днем рождения, Эдвард!
Элис остается ночевать в нашем отеле, но в соседнем номере. Гийомка, очарованный праздником, но им же и утомленный, даже в полусонном состоянии выспрашивает у папы, все ли ему понравилось. Эдвард укладывает его сам, ласково уверяя, что лучшего дня рождения не мог и пожелать. Гийом счастлив такое слышать.
Перед тем, как уйти из спальни, Falke обнимает и Фабиана. Наклонившись к нему, что-то негромко говорит на ухо и Тревор, покраснев, ответно папу обнимает. Буквально набрасывается на него, к чему Эдвард оказывается готовым. Целует своего старшего сына, пожелав ему доброй ночи.
- Спасибо, что ты у меня есть, любимый.
Мой черед приходит в нашей спальне. Эдвард с готовностью откидывает для меня уголок одеяла, давая удобно устроиться на простынях. А потом поворачивается ко мне всем телом, бережно прижимая к себе. Обнимает всем телом, не только руками. И трепетно целует – много, много раз. С особым благоговением.
- Schönheit. Моя девочка. Мое самое большое чудо, победа моя... спасибо. Огромное тебе спасибо.
- Я счастлива, если тебе пришелся по душе твой праздник, Эдвард.
- И по душе, и в душу... и не только, - выдыхает он в мои волосы. – Мечта, а не день рождение. И это случилось благодаря тебе.
- Дети более чем активно поучаствовали в процессе.
- Нет, - он качает головой, будто я не понимаю прописной истины. Смотрит на меня уж очень нежно. – Ты со мной. Мальчики со мной, потому что ты помогла этому случиться. И они в порядке, они... будут в порядке. Элис здесь! Я не помню, когда последний раз такое было!
С пониманием отношусь к силе его эмоций. Бережно касаюсь щеки, успокаивая.
- Тогда нам придется каждый год так праздновать.
- Жаль, что Geburtstag лишь раз в году...
- Эдвард.
Я обнимаю его, удобнее повернувшись в его же объятьях. И смотрю в синие глаза, бездонные, влюбленные, все мои – до самой последней мысли. Не могу сдержать этой улыбки, этого исчерпывающего, глубокого восторга, доверху залитого любовью.
- Обожаю тебя. Еще много, много лет буду только и делать, что обожать... и целая команда поддержки мне в помощь. Твоя семья. С днем рождения.
- Наша семья, Liebe. Спасибо тебе.
Этой ночью в руках Эдварда я засыпаю первой. Так и не перестаю улыбаться.



Самолет «Lufthansa» приближается к Берлину на закате. Яркий солнечный круг, прорисованный тонкими линиями рубинового цвета, неспешно опускается за горизонт. Пышные облака, когда мы пролетаем над ними, готовятся принять солнце в свои объятья.
- Как сахарная вата, папа! – улыбается Гийомка, отложив планшет.
Малыш с упоением смотрит на небо, где уже появлятся очертания Берлина. В подстаканнике у него апельсиновый сок, а на блюдечке – пресловутые шоколадные печенья. Весь кейтеринг бизнес-класса «Lufthansa» малыш с легкостью меняет на любимые сладости.
- Скорее, перьевые подушки, Гийом.
- Не люблю перьевые подушки. Другое дело, Zuckerwatte!
Фабиан задумчиво берет себе пару печененюшек с блюдца Гийома. Столики совсем скоро нужно будет закрыть, у Фабиана хороший тайминг. Но чем ближе мы к Берлину, тем заметнее становится его тревожность. У Тревора были отличные маленькие каникулы в Венеции. Несмотря на все его ожидания, несмотря на все вопросы, что никуда не делись, это был истинный отдых. А в Германии ждет реальность. Во всей ее красе.
- Нас будет встречать Каспиан, пап?
Эдвард кивает, погладив мою руку на нашем общем подлокотнике. Эдварду греет сердце видеть кольцо на моем безымянном пальце – он не устает об этом напоминать, не упускает возможности его коснуться и порой так смотрит... не выразить.
- Я подумал, мы можем поужинать у нас все вместе. Закажем доставку? А потом я отвезу Элли домой.
- Такси перестали приезжать в Берлине, пап? – улыбается Элис, допивая свой апельсиновый Сан Пеллегрино в прозрачном стаканчике.
- Я люблю водить, Herzchen.
Элис возвращается домой с нами. Последний день в Венеции, вернее, его половину – до двух дня – мы занимались исключительно пиццей, джелато и пешими прогулками. Я никогда еще не видела Эдварда настолько удолетворенным жизнью, как в этот вторник. Семнадцатого февраля, сразу после своего сорок третьего дня рождения, он наслаждался временем со всей своей семьей сразу. И обещанием. Сюрприз мальчиков, приезд Элис, мое согласие, наши откровенные разговоры и не менее откровенные, но такие впечатляющие ночи – все сплелось воедино, стало цельной картиной незабываемого уикенда. Абсолютное счастье, он сказал. Теперь знает, что это такое.
- Оставайся, Элли! – призывает Гийомка. Без возможности отказаться – даже если бы Элис вдруг и захотела.
- Тогда с удовольствие с вами поужинаю, - резюмирует девушка, улыбнувшись брату и удобно откинувшись на спинку своего кресла. – Спасибо, пап.
Мне нравится ее оптимистичный светлый наряд, красиво уложенные темные волосы, подведенные черным глаза. Элис похожа на Террен, но она, как бы такое не звучало, похожа и на Эдварда. Его строгостью, но его лаской. И этим уверенным, горящим, воодушевленным взглядом. Все-таки Элис папина дочка. И они оба это знают.
Загорается табло «пристегнуть ремни». Пилот сообщает, что в течение пятнадцати минут мы сядем в Берлин Бранденбург. Сокол сам закрывает наши столики, опускает второй подлокотник. Движения отточенные, спокойные. Вся аура Эдварда так и отдает уверенностью в завтрашнем дне и отнюдь не напускным комфортом. Я любуюсь.
- Там Бранденбуры, - протягивает Гийом, глянув в иллюминатор. – И наш Тиргартен.
- Genaut, сынок. Уже скоро будем дома.
Посадка происходит быстро, мягко и минута в минуту по расписанию. Мы покидаем салон одними из первых. Эдвард забирает нашу ручную кладь сам, велев всем выходить из самолета. Подождать чемоданы приходится у линии багажа.
Фабиан обсуждает что-то с Элис, довольно активно жестикулируя, но улыбаясь. Они и похожие, и такие разные, но общаются просто чудесно. Эдвард говорил мне, их отношениям можно позавидовать. Сам Каллен-старший, ожидая багаж, рассказывает Гийому принцип работы ленты. Не самая типичная тема для разговора, но мальчику, кажется, по-настоящему интересно. Не зря он так любит технический музей.
Надо бы включить телефон. Я всегда перевожу его в режим полета, пока нахожусь в самолете, но не всегда вспоминаю о том, чтобы его включить. Это чревато проблемой. Я так и не ответила Эммету по правкам для португальской кондитерской, он наверняка звонил. Нужно будет отправить ему эту статью сегодня вечером.
Появляется сигнал. Сразу приходит несколько уведомлений. Почта, рассылки, Whatsapp – все стандартно. И сообщение. И шесть пропущенных вызовов.
Изумленно смотрю в экран несколько минут. Все пытаюсь иначе понять черные буквы на белом фоне. Вероятно, я просто читаю их как-то не так.

Моя история сообщений.
Мама, 16.27:
«Белла, что с твоим телефоном? МЫ В БЕРЛИНЕ! Уже два часа пытаемся дозвониться! Где ты теперь живешь? Консьерж так груб со мной, тебя выселили из дома? Почему у меня нет твоего нового адреса? Немедленно меня набери!»

Эдвард подходит ко мне со спины, аккуратно коснувшись талии. Багажная лента, зашумев, начинает работать.
- Все в порядке?
- Не знаю.
Эдвард хмуро смотрит на мобильный в моих руках, а потом на сумку, что крепко сжимаю в другой ладони. Наклоняется к моим волосам, заслоняет от оживленного зала прилета, концентрирует внимание на себе.
- Кто звонил тебе?
- Мама.
Оборачиваюсь к нему довольно резко и Эдвард мягко касается моих волос – и успокаивая, и подбадривая продолжить. Смотрит доверительно.
- Мама?
Мне кажется, у меня садится голос. Чересчур ярким становится свет ламп у багажной ленты. Боже.
- Рене здесь, Эдвард. Она в Берлине.

---------
Семейный отдых в Венеции, первый, но такой продуктивный, подошел к концу. Актуальные проблемы вернулись на свои позиции. И не один разговор еще впереди.
Спасибо большое за ожидание, интерес и отзывы! Благодаря комментариям интересных идей, событий и попросту вдохновения куда больше.
Счастливого лета :)