Serenissima Reipublicae Venetae (Светлейшая Республика Венеция), также Республика Святого Марка, — с конца 697 года по 1797 год республика в Европе со столицей в городе Венеция. Располагалась в северо-восточной части территории современной Италии, имела колонии на берегах Адриатического моря, в бассейнах Эгейского, Мраморного и Чёрного морей.

Aperol Spritz - это венецианский коктейль на основе игристого вина, который обычно подается в качестве аперитива на северо-востоке Италии. В его состав входят просекко, биттер-дижестив и содовая. Оригинальный венецианский спритц (итал. Spritz Veneziano) с использованием ликёра Select в качестве биттера был создан в Венеции в 1920 году.

Я хочу запомнить каждую деталь. Это будут одни из самых счастливых, самых трогательных моих воспоминаний.
Наша первая поездка по Гранд-Каналу. Как Гийом зачарованно всматривается в череду лодок, кораблей, паромов и гондол, перемещающихся по блестящей глади соленого моря. Как он приникает к боку лодки, крепко сжав пальцами кожаную окантовку сидений. Как жадно ловит каждый миг, каждую секунду, когда какое-то из суден проходит мимо. Слушает крики чаек, возгласы гондольеров, шум моторов, плеск воды. Как он возбужденно смотрит на папу, указывая ему то на величественные палаццо по обе стороны канала, то на широкие мосты, где толпятся туристы, то на рыбные рыночки вдоль берега. Гийом так заразительно улыбается, так нежно смеется, так искренне проникается этой атмосферой... в его жизни это путешествие оставит неизгладимый след радости. Простой и детской. Настоящей.
Фабиан прежде не бывал в Венеции, как и Гийомка. Он более сдержан, но ничуть не меньше впечатлен. Фабиана интересуют и лодки, и гондолы, и люди, но больше всего он засматривается на венецианские дворцы по берегам канала. На богато украшенные фасады, роскошные соборы, покатые черепичные крыши и блики солнца в витражных окнах. Фабиан слушает, как звенят колокола, как шумит море, как звенит предупреждающий сигнал у парома. Фабиан никогда прежде такого не видел... и мне льстит, меня подкупает, что стала свидетелем его первой встречи с прекрасным. Настолько, насколько прекрасное в принципе может им быть. С Венецией.
Город встречает нас ярким, ослепительно-ярким для февраля солнцем. Оно не просто теплое, оно ласковое, одурманивающее, совершенное. Все вокруг оживает, наполняясь безудержной, бесконечной красотой, на которую невозможно насмотреться. Архитектура, вода, атмосфера, запахи, звуки... все бурным котлом втягивает тебя, завлекает, завораживает. Я чувствую себя Гийомкой, но не от того, что смотрю на Венецию. А лишь потому, что в Венеции я с Falke и мальчиками. Наблюдая за ними все окружащее кажется поистине безупречным. И это не громкие слова, это оголенные, чистые эмоции. Я и сама их от себя не ожидала.
Такси поворачивает вправо, уходя в сторону Сан Марко. Колокольня главной площади города показывается из-за домов. Фабиан, достав мобильный, делает пару снимков. Лодка проезжает под мостом, на первый взгляд довольно-таки узким. И поворачивает снова, теперь в лабиринт каналов. Впереди виднеется небольшая пристань. Вот и наш отель.
Я изумленно оборачиваюсь на Эдварду, увидев название. Он с трудом сдерживает горделивую улыбку.
- Baglioni Luna?
- Помимо отменного Spaghetti alle vongole лучший вид на Гранд-Канал.
- Это было описание их ресторана...
- Если так хорош ресторан, почему бы не выбрать отель, где он находится? – мило отвечает мистер Каллен. Обнимает меня крепче, поцеловав в висок. – Моя философия проста.
- Эдвард, он же безумно...
Я писала про ресторан Canova. У него, к слову, есть звезда Michelin, но это детали. Он безукоризненный, безупречный, баснословный – по сочетанию вкуса, сервиса, атмосферы и цены. Я была здесь однажды, в свои первые полгода работы у Эммета. Мы оставили здесь состояние, сопоставимое с удовольствием от блюд, а все же... и я писала об этом месте давным-давно. Про Венецию у нас в принципе мало написано. Я не могла ожидать, что и это Эдвард прочитает. Когда он только успел?!
- Зачем нам соглашаться на меньшее, когда наконец-то выбрались в первое семейное путешествие? Добро пожаловать, моя красота.
Его руки на моей талии. Жар его тела, запах его кожи, горьковатый аромат парфюма, теплое дыхание. То, как волосы щекочут мою щеку, когда опускает голову. Как целует у скулы, трогательно встретив мое смущение. И как улыбается, когда я так на него смотрю. Ямочки на щеках, этот горящий взгляд, глубокая синева радужки... ох, господи!
- Люблю тебя.
- Люблю, Schwalbe, - шепотом отвечает Эдвард. Кратко и целомудренно, а все же целует мои губы. Гийом хихикает.
- Белла как будто насмотреться на тебя не может, папочка.
- Так и есть, Гийом, - улыбаюсь, все же оторвавшись от Falke, но погладив его у челюсти напоследок. – Уж очень он у нас красивый.
- Но мы приехали.
- И правда, Spatzen.
Такси паркуется у пристани. У отеля она, разумеется, своя. Водитель ловко закручивает морской узел, остановив лодку. Навстречу нам из позолоченных дверей отеля, отнюдь не скромного, не под стать минимализму Сокола, уже идут портье. Темнокожие итальянцы с поразительно светлыми глазами. Один сразу принимается за наш багаж, а второй приветственно кивает Эдварду. На берег Каллен сходит первым, лишив водителя лодки возможности поддержать нас. Помогает сперва Парки, затем Фабиану, и потом – мне, мягко придержав за талию. Расчитывается с таксистом.
- Хорошего отдыха, сеньор. Сеньорита.
Эдвард недовольно хмыкает, разворачивая нас ко входу. Глажу его плечо, прекрасно зная, чем это чревато – хочет или нет, а Эдвард сразу успокаивается.
- Пойдемте-ка, meine Familie.
Отель Baglioni Luna расположен в одном из многочисленных городских палаццо в районе Сан Марко. Но ключевое его отличие в том, что он один из нескольких поистине роскошных дворцов. В самом ярком проявлении барокко, без намека на сдержанность или ограниченность в средствах, прямо на Гранд-Канале. Портье проводит нас к ресепшену.
Богато украшенный холл с росписными потолками и тяжелыми красными креслами утопает в позолоте и мраморе. Люстры с множеством свечей-лампочек, отреставрированный антиквариант. Вся мебель в едином стиле – темное дерево безупречной выделки. Великолепная лепнина, изящные скульптуры, огромные фикусы в глиняных горшках... и потрясающий, ненавязчивый цветочный аромат вперемешку с кожей. Мне нравится.
Гийомка, явно не готовый к такой волне впечатлений сегодня, ошарашенно рассматривает каждую деталь вокруг.
- Мы пришли в музей, папа?
- Снова живем в музее, Парки, - выдыхает Тревор, обняв брата за плечи. – Интересная тенденция, vati.
- Иногда неплохо пожить в музее, - подмигивает им Falke. Отпускает меня, указав нам на кресла чуть вглубине холла. Направляется к ресепшену. – Подождете меня?
- Тут на экспонатах можно даже сидеть, - бормочет себе под нос Тревор, увлекая Гийомку в зону ожидания. – И вода прямо до окон, ты посмотри!
Младший Каллен завороженно бредет к креслам. Милая девушка в черном брючном костюме, ласково улыбнувшись детям, интересуется, что нам принести. Парки с Фабианом единогласны – колу. Я прошу Сан Пеллегрино.
Гийом с удобством устраивается на одном из кресел, внимательно изучая воду канала по ту сторону окон. Они здесь панорамные, но узкие, в большом количестве заполонившие стену. Над каждым – бордовая гардина, что наверняка раньше опускалась. На столике из красного дерева между креслами лежат газеты. Фабиан с удивлением находит среди них «Die Welt» и журнал «Der Spiegel».
- Немецкий нас не отпускает, - шучу я.
- Куда уж...
Девушка приносит колу. Гийом, с удовольствием сделав пару больших глотков через трубочку, абсолютно и полностью теперь счастлив. В нем нет скованности, нет той нерешительности, что порой ощущают дети в таких интерьерах. Но есть живой интерес. Я стараюсь быть как Парки или Фабиан, с комфортом расположившийся в своем кресле. Для меня такой палаццо – немного чересчур.
Тревор наблюдает за мной, аккуратно затем заметив:
- Ты водишь последний «Порше» и живешь напротив Тиргартена. Эти отели теперь – твоя реальность.
- Если бы так просто, Трев, - тихонько признаюсь ему, сделав глоток холодного Сан пеллегрино.
- Привыкнешь быстрее, чем ты думаешь. Да и мы здесь.
- Спасибо.
- Не за что, Белл.
Эдвард возвращается к нам, оперевшись руками о спинки кресел мальчишек. Ласково улыбается Гийомке, тут же поднявшему на него глаза.
- Как вы тут?
- С колой – чудесно, - салютует отцу Фабиан, допивая свой приветственный напиток. – смотрим на воду.
- Из номера ее тоже видно. Пойдем заселяться?
Малыш с готовностью вскакивает с кресла, позабыв о коле. Фабиан встает последним. Эдвард предлагает мне руку, увлекая в сторону лифтов. Гийом с воодушевлением изучает лепленный узор у рам лифта. Наших вещей в холле уже нет.
- Какой этаж? – нетерпеливо зовет Парки.
Эдвард прикладывает ключ-карту к сенсору.
- Четвертый, любимый.
Парки с готовностью нажимает на нужную кнопку. Лифт небольшой, но для четверых его хватает. Играет негромкая музыка, пахнет фрезиями, зеркало занимает собой всю заднюю стену. Двери тихонько открываются на нужном этаже.
В коридоре паркет застелен узкими ковровыми дорожками насыщенно-бордового цвета. Стены темно-бежевые, с полосой красного дерева посередине. В качестве украшения – золотистые канделябры и картины Гранд Канала в тяжелых старых рамах. Люксы расположены в отдельной части холла, слева. Вместо номеров у комнат свои названия. Наша – «Порт надежды».
Эдвард отдает ключ-карту младшему сыну, отойдя в сторону. Тревор помогает Гийомке приложить ее верной стороной.
- Я думала, в тебе слишком много аскетичной немецкой крови, мистер Каллен.
Он смеется на мою фразу, горделиво вздернув голову.
- Уже сомневаешься?
- Здесь? А в Штугарде, помнится, не было даже ковра.
- Так вот в чем дело! Ты любишь ковры, Schönheit!
- И картины в позолоченных рамах.
- Вот как! Я запомню.
Он смеется снова, уже веселее, когда приникаю к его плечу. Целует мой лоб, погладив вдоль позвоночника, задержавшись у пояса пальто. Выдыхает.
- Мне нравятся венецианские палаццо. Они – будто машина времени.
- Тут я согласна, Эдвард.
Гийом открывает нам дверь, сразу же придержав ее, чтобы вошли внутрь. Удивления для него сегодня не кончаются.
- Он как твоя квартира, папа!
- Куда меньше, малыш.
- Та, что была, в Шарлоттенбурге, - не сдается младший Каллен, обходя номер по периметру. Но вернее будет сказать – апартаменты. Высокий потолок, стены с фресочной штукатуркой, лепнина по контуру и неяркая, но цепляющая взгляд роспись. По ту сторону окон – и терассы – открывается вид на миллион долларов, вид на Гранд Канал.
В номере есть небольшая гостиная с изящным диваном, двумя вольтеровскими креслами и журнальным столиком. Есть терасса, выход на которую прячется за стеклянными дверями, на ней – столик с резными стульями, наружная мебель и удобная софа из белой кожи. Есть две спальни, расходящиеся в разные стороны от неширокого коридора. В каждой – своя ванна. Большая картина с изображением Венеции на закате венчает собой несущую стену. Под журнальным столиком уложен небольшой разноцветный ковер. Эдвард шутит, что все составляющие моего райдера на месте. И даже Сан Пеллегрино стоит на высокой тумбочке справа.
- Красота в чистом виде, пап, - резюмирует Тревор, оставив свое пальто на вешалке в прихожей. – Примерно так и жил венецианский дож. Урок истории.
- Я рад, что тебе нравится, Тревви. Вы еще не видели своей спальни.
- Там повторили рисунок из Сикстинской капеллы?
- Спальня! – загорается Гийомка, огибая Тревора на пути к белой двери. – У меня большая кровать, папа? А лодки оттуда видно?
- Да, Парки. Да.
Тревор идет за братом без спешки, как будто бы стараясь не показать лишнего энтузиазма. Но я вижу, ему тоже нравится. Быть может, слегка чересчур, несколько необычно, но нравится. Это опыт и воспоминания. Не ради них ли мы приехали сюда?
Обвиваю Эдварда за талию, когда в зале мы остаемся одни. Он только этого и ждет. Сразу же, с удовольствием обнимает меня в ответ. Наклоняется, легонько потеревшись о мой нос своим. Очаровательно улыбается.
- Что скажет моя Königin, Белла?
- Именно Königin я себя здесь и чувствую.
- Ну вот! – обрадованный моим ответом, веселится Эдвард, - значит, я все сделал правильно.
- Тут очень красиво. Невероятно красиво.
- У меня есть повод. Вся эта красота оттеняет твою, Schönheit. На наш первый день всех влюбленных. А я тот еще сумасшедший влюбленный, ты же знаешь.
- Мой, - ласково касаюсь его щеки, придержав рядом. – Целиком и полностью мой влюбленный и возлюбленный. Мне повезло.
- Кому еще тут повезло, - хитро щурится мистер Каллен, с абсолютной любовь поцеловав меня. Раз, а затем другой, и тут же – третий. До сорванного дыхания.
- Номер безупречный, Falke... но мы же не останемся в номере на весь вечер?
Он резко, смешливо выдыхает, пригладив мои волосы.
- Как бы я ни хотел... сперва надо посмотреть Венецию. Дети ее не видели. А у нас впереди целая ночь.
- И не одна.
Его глаза вспыхивают, подернувшись едва заметной, темной, как вуаль, поволокой. На долю секунды.
- Не одна, Белла. Это точно.
Этим вечером мы гуляем по самому центру. Неспешно, с интересом изучая каждый уголок сразу после выхода из отеля, рассматриваем Венецию. Парки интересуется каждой деталью, Тревор все больше фотографирует.
На Сан Марко они оба кормят голубей. Парки играет с Эдвардом в догонялки между колоннами галерей вокруг площади. Мы любуемся морем и пристанью невдалеке. Тревор зачитывает нам информацию из Google о позолоченной лепнине на дворце дожей. Случайный прохожий делает нашу первую итальянскую фотографию – когда все вместе, на фоне льва Сан Марко и башни.
Мы уходим вглубь, в лабиринт венецианских улочек, по направлению к мосту Риальто. Не обходится без визита в патиссерию, Парки настаивает, что такой красоты и такого выбора он еще не видел. Rosa Salva, в уютном уголке среди каменных улочек, с потрясающими тарталетками с клубникой и пенистым капучино.
Бутики с сумками и кожей, что детям малоинтересны. Сувенирные магазинчики. Бижутерия. Чемоданы. Ближе к мосту, когда выходим из основной паутины улиц, начинаются ювелирные лавки. Эдвард как будто бы ждет, что я засмотрюсь на что-то... но я не большая поклонница золотых украшений. Признаюсь ему и Сокол бархатно гладит мою ладонь в своей.
- Никогда не поздно ей стать, Белла.
На мосту Риальто ожидаемо многолюдно. Начинается закат. Мы делаем вторую совместную фотографию на память. Гийом распрашивает папу об архитектуре моста, о ювелирных лавках на нем, о стертых ступенях. Тревор, отойдя чуть в сторону, по видеосвязи звонит Сибель. Их короткий звонок меня трогает, хотя стараюсь не мешать мальчику и не смущать его.
На той стороне, за мостом, гораздо тише. Закат разгорается в полную силу, когда мы доходим к очередному мосту через россыпь улиц, каналов и каменных переходов, уже на другой остров, к той самой роскошной церкви. Но ее оставим на завтра. Сегодня, удобно устроившись на белых ступенях, мы все вместе смотрим на догорающий рубиновый закат. На фоне венецианских дворцов и Гранд Канала это безумно красиво.
На обратном пути мы проходим мимо небольшой площади с бронзовой фигурой по центру. У пары баров выставлены столики с белыми скатертями и металлическими черными стульями. Солнце еще освещает половину площади и атмосфера здесь более чем романтичная. За столиками баров много влюбленных, над чем Парки мило подшучивает. Мы решаем остановиться здесь на аперитив перед ужином. Гийом не против выпить милкшейк, Эдвард просит un caffe, а мы с Фабианом оказываемся в команде апероля. Я сперва не уверена, что Эдвард позволит сыну выпить коктейль, сама намерена отказаться – но Falke настаивет. В конце концов, это Венеция. И у них здесь свой особый рецепт апероля - Spritz Veneziano. Нам понравится.
К коктейлям приносят целый поднос закусок. Для них с Парки Эдвард просит что-то из патиссерии, нам подают брускетты, оливки и гроссини. Позже я напомню Эдварду, что первый обещанный Апероль мы выпили не на его балконе в ротонговых креслах, а в Венеции. Не худшая замена, пошутит он. И правда.
Мы чокаемся – чашечкой эспрессо, стаканом милкшейка и бокалами из-под коктейля – за начало чудесного уикенда. Все довольны.
Ужинаем в траттории рядом с каналом. Здесь много рыбных блюд, есть из чего выбрать и мне, и Калленам. Паста, равиоли, ньокки... Гийом, немного подумав, отказывается от пиццы в пользу пасты на сегодня. Паппарделле с песто, моцареллой и панчеттой называет своим любимым блюдом. Мы с Эдвардом делим на двоих большую порцию ризотто с дарами моря. Фабиан, поморщившись такому выбору, просит карбонару. Говорит, что сохраняет традиции. Пьем Сан Пеллегрино.
После ужина – черед джелатерии. Здесь не меньше двадцати вкусов L'Artigiano Gelato и большая очередь, но движется она быстро. Эдвард, как и я, любит мороженое в бумажных стаканчиках – дети голосуют за вафельные рожки. С удобством устроившись прямо на мосту, мы едим джелато с видом на гондолы, узенькие каналы и фонари, медленно загорающиеся в полумраке.
- Сбылась мечта, - улыбаюсь я, приникнув к плечу Эдварда.
- Fragola и фисташки, любимая. Классика.
- Шоколад лучше, - подает голос Паркер, старательно облизнув свой рожок. – Или карамель, как у Фабиана.
- Попробуешь кровавые апельсины, Sonne? – предлагает Эдвард. С усмешкой.
Я с удовольствием пробую джелато с его ложечки.
По пути домой останавливаемся еще в одном баре, между пристанью и Сан Марко. Здесь не менее красиво и еще более романтично. Музыканты устраивают целый классический концерт, а такое, по словам Эдварда, мы пропустить просто не можем. Гийом получает еще один милкшейк, мы пьем свежевыжатые соки. Музыка божественная, как и обстановка вокруг. Эдвард обнимает меня, пользуясь тем, что сидим так близко. Целует мои волосы, когда кладу голову ему на плечо. Фабиан вздыхает, ответив что-то на айфоне. Гиойм играет с трубочкой своего коктейля, в такт музыке перемещая ее по кругу. Над плошадью сияют звезды. В феврале.
Играют Баха – я много раз слышала эту мелодию в «Порше». Невероятно, как могут объединяться две реальности, сливаясь в унисон одной сонатой. Я не знала Эдварда полгода назад. Я подумать не могла, что окажусь с ним здесь, в Венеции, на Сан Марко, когда приезжала сюда в прошлый раз. И мальчики рядом, и эта музыка, и огни дворца, и плеск маленьких волн на пристани... Märchen. Сказка.
Мимо проходит торговец цветами и Эдвард подзывает его. Подает мне семь роз, некрупных, но таких свежих, истинно алых, в обрамлении зеленых листиков. Они безупречные.
Тревор, тихонько глянув на нас, улыбается.
- Спасибо...
- Freut mich, Schönheit.
- Все невероятно, Эдвард, - признаюсь ему, проникнувшись этим вечером. Подношу к лицу розы, с удовольствии вдохнув их аромат.
Эдвард влюбленно, тронуто мне кивает.
- Потому что здесь ты, Белла. И мы все вместе.
- И мы все вместе, - эхом повторяю, потянувшись к нему навстречу за поцелуем. Эдвард меня ждать не заставляет. Улыбается теперь ярче.
- Ich liebe dich. Ich liebe.
В отель возвращаемся ближе к полуночи. Гийом спит на ходу, Falke укладывает его, насилу уговорив раздеться. Тревор, тоже уставший, желает мне спокойной ночи. Забирается на свою постель – в их с Гийомкой спальне стоят две полуторные кровати, две тумбочки и комод, где уже разложены вещи.
- Доброй ночи, Тревор.
Эдвард приходит ко мне в ванную, как и когда-то в Берлине. Шепчет, что сегодня душ намерен принимать в моей компании – и никак иначе. Я нисколько не против.
Мы помним, что не одни в этом номере. Вернее, я стараюсь помнить, зажав рот рукой, когда прямо в душевой кабине, опустившись на колени, Эдвард дарит мне потрясающий, горько-сладкий, исчерпывающе полный оргазм. Как луна над Гранд Каналом.
Не помню, как оказываемся в постели.
- Так много удовольствий сегодня, - сонно бормочу, потянувшись к Эдварду. Кровать большая, прямо как в нашем новом доме, но высокая. И резная спинка, и темное дерево основы, и лепнина на потолке, и запах фрезий... и Эдвард. Я скучала.
- Лестно такое слышать, моя красота, - счастливо улыбается мистер Каллен, заботливо накрыв меня одеялом. – Завтра будет не меньше, поэтому пора спать.
- Я бы хотела и тебе доставить... но у меня закрываются глаза, Эдвард.
Он очень нежно, бережно касается моих волос, убирая их со лба. Тепло целует обе щеки.
- Этот уикенд – про твои удовольствия, любимая. Все в порядке.
- Завтра...
- Завтра будет завтра, - улыбается моим бормотаниям, погасив прикроватный светильник и притянув поближе к себе, - ох, любовь моя, какая же ты мягкая...
- И счастливая.
- Счастливая? Абсолютно?
Мечтательно, широко улыбаюсь, отыскав его руку под одеялом. Крепко пожимаю пальцы, подняв выше, поцеловав посередине ладони.
- Абсолютно, Эдвард.
- Душа моя.
Он таким ответом удовлетворен. Обнимает меня, не отпустив и на сантиметр. Много, много раз целует – и у линии волос, и у висков, и у скул. Чувствую его улыбку кожей.
- Доброй ночи, liebe.
- Доброй ночи, geliebt.



Просыпаюсь от того, что Эдвард меня целует. Я чувствую его присутствие, реагирую на него быстрее, чем отдаю себе отчет. Неосознанно, толком так и не проснувшись, подаюсь навстречу – и Эдвард еще нежнее касается губами моей ладони. По тыльной стороне, вдоль костяшек, а затем – у запястья. Переплетает наши пальцы.
- Доброе утро, моя красота.
Улыбаюсь, даже не открыв пока глаза. Нежусь в его прикосновениях, тихонько смеюсь, когда принимается целовать мое лицо – неспешно спускается ручейком поцелуев от линии волос к подбородку. Тоже смеется, потеревшись носом у моего виска. Эдвард пахнет собой, только собой этим утром. И оно уже априори чудесное – просто потому, что Сокол настолько близко.
- Доброе...
- Я знаю, солнышко, еще так рано, - уговаривает меня, оглаживая вдоль бретелей пижамы, - но кофе остывает... во всем виноват наш кофе.
Это что-то новое. Я все-таки открываю глаза, придвинувшись к нему ближе, в уютную темноту объятий. Не глядя на февраль, солнце уже высоко и сияет довольно ярко. Эдвард привлекает меня к себе, давая привыкнуть к утру, мягко массируя спину, отвлекая. Его руки теплые, а улыбка все шире. Эдварду нравится видеть меня сонной, он уже говорил об этом. Очень одухотворенно звучит его голос.
- Мое личное чудо, Белла, мое персональное сокровище. Везет же некоторым...
- М-м... мне. И мне нравится твоя кофта.
- Кофта, малыш?
- Мягкая...
Он умиленно посмеивается моим расслабленным рассуждениям, все так же мерно, влюбленно поглаживая по волосам. И по коже спины, на которую волосы ниспадают, и по тонкой линии новой пижамной футболки. Топика даже, если учитывать бретельки. Дымчато-розовый, скорее цвета меланж, этот комплект не отпустил мой взгляд в Hunkemöller в прошлую пятницу. Атласные шорты с узкими шнурками окончательно склонили в сторону покупки – Эдвард обожает играть с бантиками, шнурками и другими декоративными элементами, я уже выучила.
Вот и сейчас, не упуская возможности, ласково скользит пальцами по краю бретелей.
- А мне нравится твоя пижама.
- Я старалась.
- Да? Так она для меня?
- Все, что на мне есть и чего нет... все для тебя, Falke, - бормочу в его плечо, удобно повернувшись к пальцам. Эдвард не скупится на ласку, все гладит, все обнимает меня... и это точно одно из самых приятных моих пробуждений.
- Liebe, - он тронуто выдыхает моим словам. Чувствую горячее дыхание у своей скулы, а потом у виска, когда целует меня. – Какой же я счастливчик, м-м? Я воспользуюсь этим.
- Да, пожалуйста.
Я поднимаю голову, все-таки открывая глаза, встречаюсь с ним взглядом. Синева его радужки лучится любовью. Эдвард мелодично смеется, в первые за это утро поцеловав мои губы. У него мятный вкус.
- Ты безупречный...
- До тебя мне далеко.
- Guten Morgen meine Schönheit. Или, правильнее сказать, Buongiorno?
- Buongiorno, Эдвард.
Он счастливо улыбается, когда обнимаю его за шею. Потянувшись навстречу, держу крепко, целую мягко, не отпускаю. А потом, резко подавшись назад, утягиваю Эдварда к себе на простыни. Он не ожидает моего напора. С изумленным вздохом валится на постель, искренне старается никак не придавить меня. Как будто бы он может. Наслаждаюсь тяжестью его тела в ту секунду, когда не успевает взять над ним контроль. Хотела бы я чаще такое чувствовать.
- Пытаешься вернуть меня в постель?
- Утро в постели – неплохое желание, как считаешь?
- Очень даже. Поэтому кофе мы сегодня пьем в постели.
- Когда ты успел сходить за кофе, Эдвард? И куда?..
- Его принесли прямо в номер, - щурится мистер Каллен, убрав прядку волос с моего лба. Мне нравится, как влюбленно он смотрит на мои пряди, то и дело накручивая их на ладонь, оглаживая, играя. – Будем пробовать, пока не осела пенка?
- Итальянская пенка редко оседает.
- И все же? – Эдвард смеется, когда касаюсь его висков, скул и челюсти. Глажу, не в силах ни отпустить, ни налюбоваться. Эдвард само определение мужской красоты этим утром. Какой-то безукоризненной, теплой, родной и правильной. Олицетворение моей новой жизни.
- После кофе ты еще пообнимаешься со мной?
Он тронуто выдыхает такой просьбе. Целует мою щеку.
- Обещаю, Schönheit.
Уговор дороже денег. Вздыхаю, но отпускаю Falke, хотя он ничуть меня не торопит. Садится на простынях, напоследок погладив мои ладони. Поднимает наши подушки выше, устраивает их у изголовья.
- Есть кое-что еще перед кофе, - как бы между прочим, замечает.
В изножье постели, в непосредственной досягаемости от меня, букет пионовидных роз. Он их здесь нашел, господи. Все розовые, все как на подбор, с плотными бутонами и яркими зелеными стеблями.
- Эдвард...
- Ты куда прекраснее этих цветов, Liebe.
- Спасибо тебе.
- Не за что. Но это еще не все.
Оборачиваюсь обратно к букету. И правда, между бутонами, внутри их минималистичной упаковки, притаился бежевый конверт. Матовый, в лучших традициях мистера Каллена. Без каких-либо обозновательных подписей.
- Мне начинать переживать?
Моя настороженность, обреченная в шутливость, Эдвард забавит.
- Ну что ты.
- Ты все-таки купил сертификат на шарики Икеи?
Эдвард приглаживает мои волосы, умиротворяюще кивнув.
- Буду рад, если откроешь.
Не знаю, чего мне ждать. Предсказать подарки Эдварда становится все сложнее, но их смысл всегда заставляет желать продолжения. Никто не знает меня лучше, чем Эдвард. Смогу ли хоть однажды узнать его так же хорошо? Или хотя бы привыкнуть к его внимательности?..
Открываю конверт, не тяну время. Внутри плотная бумага с черным печатным текстом. И тонкая брошюрка в цвет розового жемчуга. На обложке – кипарисы и витиеватые буквы «Benvenuto».
Изумленно поднимаю на Каллена глаза. Но он лишь мило улыбается.
- Что, Schönheit?
- Этого не может быть.
- Чего именно, Белл?
Он красив, как дьявол. И умен настолько же. Эдвард не просто знает меня, он читает мои мысли. Теперь вижу это наверняка. В конверте приглашение на приватный esperienza gastronomica в Val d'Orcia, Тоскана. Шеф Фабио Вивиани будет в городе несколько дней и устраивает выездную сессию на виноградниках долины. Три дня чистых гастрономических удовольствий, воркшопы, лекции о виноделии и мастер-класс по приготовлению традиционного блюда региона, pasta con Ragu di Cinghiale. Тосканская резиденция под кипарисами, ужины от шефа и невероятные виды Val d'Orcia. Это уникальное мероприятие. С такой же уникальной ценой участия.
- Эдвард, я же даже словом ни...
- История поиска, - мягко, спокойно поясняет он. Садится ко мне ближе, приобняв за плечи. – Я очень надеялся, что тебе понравится.
- История поиска?..
- В Google. Я просто умею пользоваться Google.
И правда. Я открывала письмо из рассылки, что ежемесячно приходит на почту. Все было просто великолепно и я всерьез думала о том, чтобы поучаствовать – попробовать уговорить Эдварда поехать со мной, например. До момента стоимости. Сеньор Вивиани и Val d'Orcia славятся на весь мир. А у любого искусства, в том числе кулинарного, есть своя цена.
- Ты не мог так просто... но это же полноценное приглашение!
- Все оплачено, Sonne, все договорено, - медленно кивает мне Сокол со своим привычным спокойствием и блуждающей на губах улыбкой. – Ты ведь хотела?
- Безумно! Но...
- Давай не будем о «но», - выдыхает он, погладив мои руки, - к черту все эти «но», м-м-м? Поедем в Тоскану и будем готовить пасту. И есть пасту. И вообще – что бы делал этот мир без итальянской пасты?
Он так старается. Ни решимости, ни приметливости Falke не занимать, я знаю. Он щедрый, решительный и быстрый – как дань его карьерным успехам. Но как же он старается – и как же очевидна любовь его в каждом из этих стараний. Сегодня в очередной раз понимаю, насколько далеко у нас все зашло. И какой джекпот я внезапно выиграла, заглянув на выставку в «Форуме» тем сентябрьским днем.
- Эдвард, - прижимаюсь к нему всем телом, так и не отпустив пока заветное приглашение, - боже мой, спасибо... спасибо тебе большое!
- Любимая, - улыбается он, отвечая на мои резкие объятья, надежно придержав рядом. – Ну вот, так-то лучше.
- Ты сказал «поедем». Ты поедешь со мной?
- Хочешь оставить меня дома?
- Наоборот. У меня был целый план, как уговорить тебя ехать... до того, как прайс появился в конце предложения.
- Во-первых, Белла, меня не нужно уговаривать, следует просто сказать, чего бы ты хотела – и мы это сделаем. В девяносто восьми процентах случаев – точно. А во-вторых... к чертям весь этот прайс. Ничего дороже тебя и детей у меня нет. Остальное пусть служит в удовольствие.
- Ты иначе заговоришь, когда я войду во вкус...
Он смеется моей псевдо-угрозе, легко взъерошив волосы.
- Я все жду этого, Schwalbe. Как же я этого жду.
Не могу с этой его отнюдь не напускной убежденности. Просто не могу. Кладу приглашение обратно в конверт, чуть отодвигаю цветы на безопасное расстояние... и приникаю к Эдварду как мне хочется, очень крепко. Глубоко, страстно, счастливо целую. Мужчина светится.
- М-м-м, Liebe.
- Vielen Dank, Falke. Danke, danke, danke!
Он веселится, подержав меня в руках еще какое-то время. Целует в ответ, не давая пока прекратить этот марафон поцелуев. Но потом, коснувшись у щеки, вспоминает про кофе. Сетует, что тот, наверное, уже остыл... мы не дали ему шанса.
- Я и холодный люблю, Эдвард.
На прикроватной тумбочке со стороны Каллена стоит поднос с кофе и маленькая горка патиссерийных сладостей.
- Это своевременное заявление, Белл.
На изящной десертной этажерке с кружевными салфеточками уместился мини-набор кондитерской гордости Венеции. Чашки фарфоровые, тонкие, с золотым ободком вдоль края. Серебрянный поднос, что Эдвард переставляет на постель... снова old money style, мистер Каллен.
- Ваш капучино, meine Königin.
- Grazie.
- Итальянская Königin, - щурится Falke, ухмыльнувшись. – А где моя немецкая королева?
- Пока побудет в Берлине.
Он берет чашку с американо и себе, не изменяя привычке. Усаживается рядом со мной, удобно приникнув спиной к подушкам. Забирает в свои объятья, легко целует в лоб. Он постоянно целует меня этим утром – и это, определенно, еще один повод для радости.
- Тарталетки! – будто мы забыли что-то безумно важное, ставит между нами серебрянную этажерку. Прямо на простыни, прямо так. Моему изумлению спокойно кивает.
- Все равно их поменяют. Попробуешь тарталетки?
- Ты нашел мандариновые?
- Я умею искать то, что тебе нравится, - горделиво заявляет, - разве нет?
- Сперва ты создаешь то, что мне нравится, Эдвард.
Тепреь я его целую. Не хочу останавливать себя ни в малейшем желании сегодня, просто подаюсь вперед и урываю этот поцелуй. Глубокий, но быстрый. Эдвард сорванно выдыхает, едва остраняюсь.
- Ох, Белла...
- Хорошего понемного, - шучу, погладив его волосы. – Черед за тарталеткой.
- Хотел бы я быть этой тарталеткой, - с чуть потемневшим взглядом шепчет Эдвард, наблюдая, как пробую десерт. Дразню его, аккуратно облизнув пальцы. Falke сглатывает.
- Попробуешь?
Он касается губ языком, медленно мне кивая. Требует, чтобы пробовал с моих рук. Откусывает маленький кусочек, легко-легко придержав зубами, а затем и губами мои пальцы. Очень эротично.
- Какая вкусная... тарталетка.
- Согласна.
Пробую свой кофе, отвлекаясь от Эдварда для профилактики возгорания. Дети еще спят, судя по всему, но вряд ли у нас будет возможность... пока еще – нет. Хотя утро Дня всех влюбленных начинается просто чудесно.
- Я взял и с малиной, если ты хочешь.
- Где она?
Эдвард, отыскав нужную сладость среди других, протягивает мне маленькую тарталетку. Три крупных ягоды, эстетично присыпанные сахарной пудрой, высятся на подушке ванильного крема. Аккуратно забираю себе одну из них, оставив в покое песочную основу. Медленно, давая Каллену рассмотреть каждое из своих движений, кладу ягоду в рот. Придерживаю ее губами, оставляя в его поле зрения. Я готова поделиться. И Эдвард без лишних слов понимает меня, предвкушающе улыбнувшись.
- Ну, Schönheit...
Он садится ближе, притягивает меня к себе. Наклоняется, очень бережно, очень ласково меня целуя. Тоже касается ягоды и губами, и языком. Мы раскусываем ее вместе. У поцелуя выходит малиновый вкус.
- М-м, - не сдерживаюсь я.
Эдвард пьяно, довольно улыбается, обеими руками зарываясь в мои волосы. Массирует кожу, легко потягивает пряди, смотрит прямо в глаза. Не отпускает от себя.
- Белла, ты сводишь меня с ума.
- Мне нравится...
- Мне тоже. Никто и никогда, моя девочка... никто, слышишь меня? Никто с тобой не сравнится.
Целую его первой, с усмешкой встретив и малиновый, и сахарный вкус на губах. Тоже прикасаюсь к его волосам, шее, лопаткам. Оглаживаю у плеч в этой свободной рубашке, касаюсь яремной впадинки. Не могу остановиться. И не хочу.
- Эдвард.
Он негромко, глухо стонет, обвивая руками мою талию.
- Белл?
- Я кое-что обещала тебе вчера...
Потягиваю волосы на его затылке, массирую кожу. А правой рукой, не растягивая момент дольше нужного, накрываю его пах. Эдвард вздрагивает, двинувшись мне навстречу.
- Что?..
- Кофе отменный. Но он будет чуть позже. Убери-ка эти пирожные. Сейчас.
Falke со сдавленной, потерянной усмешкой слушает мои указания. И удивленно, с искренней улыбкой теперь наблюдает, как быстро запираю дверь. Буквально слетаю с кровати, тут же возвращаясь на нее, легко провернув блестящий замочек. Как же удобно, черт подери, как удобно, что двери закрываются.
- Ну, Schönheit!
- Иди ко мне.
Зову его, хотя сама забираю Сокола в объятья куда быстрее. Грубо, глубоко целую, не давая отстраниться. Впиваюсь пальцами в волосы, в спину, в талию. Целую шею, едва ощутимо прикусываю мочку уха. Эдвард хрипло постанывает в мое плечо.
Отстраняюсь, негрубо, но резко толкнув его к подушкам. Мужчина завороженно смотрит на меня из новой позы, никак ее не оспаривая. Красивый румянец касается его щек, в возбужденном оскале изгибаются губы. И глаза сияют синим пламенем. Этот взгляд его я просто обожаю. Весь мой.
Стягиваю вниз пижамные штаны, устраиваюсь пониже его бедер. Улыбаюсь. И сегодня, особо не растягивая сладострасный момент, почти сразу же беру в рот. Глаза у Эдварда начинают закатываться.
- БЕЛЛА.
- Люблю тебя, - сорванно шепчу, прервавшись на череду быстрых, терпких поцелуев. – Как же я тебя люблю... и ты весь мой, Эдвард.
Он сбито дышит, хрипло постанывая в такт каждому моему движению. Потирает между подушечками пальцев мои пряди, мягко придерживает голову обеими руками.
- Твой, девочка, навсегда твой...
Он отражает мои движения, но не препятствует им. Не навязывает свой ритм, свою силу, просто проникается моментом... и доверяется мне сполна. Поднимаю глаза на его лицо, когда начинает задыхаться, а бедра движутся быстрее.
Как красиво, прямо-таки эстетично проступают разводы мрамора на его коже. Пульсирует венка у лба, испарина касается висков. Эдвард эмоционально хмурится, выгибаясь мне навстречу. Придерживает край постели рукой, на которой проступают контуры вер. Приоткрыты его губы, влажные в уголках эти горящие, наливающиеся безумием синие глаза... и этот взгляд, что на мгновенье как стеклянеет.
Эвдард кончает, сдавленно произнося мое имя. Мучаю его еще немного, прикасаюсь рвано, глубоко, грубо. И быстро остраняюсь. Эдвард задыхается, но не отпускает меня, не запрокидывает голову. Продолжает смотреть мне в глаза. Невероятное зрелище.
Мой Сокол. Мой Берлин.
- Ich liebe, - тихонько говорю, встраиваясь в череду его вдохов. Медленно, бережно целую, давая насладиться каждой секундой. Больше никакой силы.
Эдвард кладет голову на подушки, проведя языком по пересохшим губам. Часто ходит под моими руками его грудная клетка. Кожа горячая,а взгляд счастливый. Эдвард мне улыбается.
- Ich liebe сильнее, моя жизнь.
- С 14 февраля, Эдвард.
Он протягивает мне руку, так и не поднимая головы. Просит вернуться обратно, просит побыть с ним еще немного. Разве же могу я отказать?
Укладываюсь рядом и Falke сразу утягивает меня к себе, тепло, но крепко поцеловав в лоб. И у висков, и у скул. Кладет подбородок поверх моей макушки, сорванно выдыхает в мои волосы.
- С 14 февраля, Белла. Какой же чудесный праздник, если с тобой.
- Я люблю такой твой тон, - улыбаюсь, погладив его у челюсти. Эдвард еще несколько устало смотрит на меня сверху-вниз. Немного пьяно даже. – И этот твой взгляд.
- Какой взгляд?..
- Когда так хорошо. Как дрожат ресницы, перед тем, как... все это выражение лица, разводы вен у лба, и как изгибаются губы, а ты произносишь мое имя. И как ты выдыхаешь, стоит лишь... и как улыбаешься потом, измученно, но счастливо. Я обожаю видеть твой оргазм, Falke.
- Знаешь, это хорошее хобби.
Смеюсь его тону, этому тронутому, но такому впечатленному выражению илца.
- Я знаю.
- Так поэтично описываешь, Schönheit. Знал бы я раньше, что такой красивый, когда... это все твоих рук дело.
- Очень красивый, - глажу его щеку, задержавшись у уголка губ. – Моя эстетика. Как Aperol Spritz. И горько, и сладко, и пьяняще... все и сразу.
- Коктейль вытеснил апельсиновые ассоциации?
- В нем есть апельсины! – смеюсь, огладив его губы. – Точно ты. Придется нам практиковать твои оргазмы чаще, Эдвард.
Он щурится, засмеявшись. Подается мне навстречу.
- Сразу после твоих, Белл. Вот где зрелище!
- Ловлю тебя на слове.
Мы допиваем кофе, немного отойдя от приятной посторгазмической паузы. Эдвард кормит меня одной из тарталеток, а я кормлю его. С малиной больше не играем, она достается Эдварду без боя, раз так ее любит. Я забираю себе мандариновые дольки.
- У меня есть для тебя кое-что еще, Эдвард.
Он, полулежа устроившись на постели, только-только приканчивает последнюю тарталетку. Стирает каплю малинового сока из уголка губ. Щурится.
- Я выдержу что-то еще, Sonne?
- Тебе придется, - смеюсь, из прикроватной тумбочки доставая на свет божий небольшой бумажный пакет. Он перевязан синей ленточкой по контуру и я знаю, Эдварду такое нравится.
Сокол с широкой улыбкой, явно не ожидая этого, придвигается к краю постели.
- С Днем всех влюбленных, мистер Каллен, - без лишних светопредставлений передаю ему пакет я.
Эдвард с мальчишеским задором разрывает пальцами бумажную упаковку. Изумленно выдыхает ее содержимому. Весело смеется.
- Рубашки!
- Особенные, - улыбаюсь его довольному выражению лица, легко повернув ткань в руках наружной стороной.
Здесь две рубашки Polo из льна, как Эдвард и любит. Одна светло-бирюзовая, вторая – светло-голубая. Рукава можно сделать в три четверти, а воротничок полкруглый и заранее распущен. Вряд ли Falke сможет надеть их на деловую встречу, но на отдыхе или в кругу семьи – вполне. На груди каждой из рубашек вручную вышитая подпись. Обе они – отражение Эдварда, обе – самые теплые наши воспоминания.
- Check-Point Эдвард! – воодушевленно выдает Falke, бережно проведя по черной вышивке на голубой рубашке. – Как это так, Schönheit?
- Море идей и быстрая реализация.
- И «Шарлоттенбург 277». Ох, Изабелла!
- Тот адрес всегда будет моим любимым.
- Все дело в балконе и ротонговых креслах, - смеется Эдвард. Аккуратно кладет рубашки на постель, притягивает меня к себе, как любимую игрушку.
- Именно в них и ни в ком больше, - отшучиваюсь, довольно выгибаясь в его руках. Эдвард держит меня нежнее, а целует – трепетнее. Не могу насмотреться на его счастливое выражение лица.
- Спасибо, моя любовь.
- Тебе спасибо, Falke. В этих деталях – вся моя жизнь.
- Это только начало, Изз, - выдыхает он, погладив меня у скулы. У глаз его морщинки радости... и я не знаю, как в принципе прожила без Эдварда эти двадцать шесть лет. Без его улыбки, смеха и этого выражения в глазах – когда мой. Весь мой. Ну наконец-то.
- Я верю.
Смеюсь, когда Эдвард валит нас обратно на простыни. Урывает себе еще пару минут объятий и теплых, сахарных поцелуев.
На часах, когда все-таки встаем с постели, едва ли восемь утра. Мое новое развлечение со вчерашнего дня – совместный душ – выходит не менее приятным. Эдвард очень нежен со мной сперва, но потом мы играем с пеной на теле друг друга, дурачась под горячими стурями большого душа. Мне импонирует размер душевой кабины в этом отеле. Они что-то знали.
Второй утренний кофе, еще до пробуждения мальчиков, пьем на террасе. Здесь свежо, но Эдвард рядом, он теплый, и мне уютно. Разливается впереди море и Гранд-канал, движутся лодки и паромы, искрятся мозаики на стенах палаццо. Блестит солнце, освещая силуэты церквей. Какая-то невозможная красота, будто бы ненастоящая.
Я перебираюсь на колени к Эдварду, когда устраиваеися на этой белой софе. Он оказывается чуть ниже меня, чем пользуется - целует мою шею, оголенную футболкой. И плечи, и предплечья, и пальцы. Смеется, ратуя за свое преимущество.
- Совершенство, моя любовь.
- Это мой самый любимый день теперь.
Он очароватенльно прищуривается, бережно убрав волосы с моего плеча, прежде чем поцеловать обнаженную кожу.
- Он только начался, малыш. Сколько же нам сегодня еще предстоит!
Мне льстит мечтальность его тона. И что-то очень теплое, очень живое разливается в груди. Большинство новых вещей в моей жизни появилось благодаря Эдварду. Но важнее всего то, что лишь с ним, кажется, я по-настоящему живу – на все сто процентов. Сполна.
- Даже так?..
Его трогает моя недоверчивая улыбка.
- Больше, чем «даже так». Обещаю.



Калеб отвозит детей к Эсми в одиннадцать утра. Георг еще пробует возразить, что воскресенье уже давно не семейный день и лучше бы он пошел с одноклассниками на футбольный матч, а вот Лиззи совместному времени с братом очень рада. И у бабушки с дедушкой, подумать только! С датским картофелем, брусничными тарталетками и огромным заснеженным двором. Они построят снеговика, устроят битву снежками и сделают с Карлайлом снежных ангелов, Лиззи уже все решила. В чем-то она как Роз – если захочет что-то, то получит обязательно. Калеб умиленно смотрит на свою девочку в зеркало заднего вида, когда они подъезжают к родительскому дому. Георг тяжело вздыхает.
- Ты со мной как с маленьким, пап...
- Бабушка ждала вас, Жоржи. Не будем ее расстраивать.
- Мама сказала тебе нас увезти?
- Не говори глупостей. Лиззи, ты готова?
Георг прав – и они оба об этом знают. Только не в том, что Розали хотела бы отсутствия детей, как раз наоборот. Калеб сам решил, что им нужно поговорить. Ситуация зашла слишком далеко.
Аннелиз так крепко обвивает его за шею, едва забирает ее с детсткого кресла, что Калеб не может сдержать улыбки. Ответно прижимает дочку к себе, покачав на руках, как она любит. Лиззи смеется в его плечо.
- Ты такой большой, папочка. Выше скал!
- Поэтому никто и никогда не обидит мою девочку, - басисто хмыкает Калеб, поцеловав обе ее розовые щечки и бережно отведя прядку белокурых волос за ухо. – И моего хмурого Жоржи – тоже. Все в порядке, Bärchen?
Георг недовольно бормочет что-то себе под нос, на ходу натягивая куртку. Детское немецкое прозвище «медвежонок» его раздражает. Что он, маленький что ли? Хлопает дверью авто.
Аннелиз, обрадованная папиным обещанием, с удобством устраивается в его руках. Калеб несет девочку прямо до крыльца, не дав пробираться через пышные февральские сугробы.
- Я люблю тебя, - шепчет ему на ухо Лиззи, мягко, как умеет лишь она, погладив у шеи. От щемящей нежности Калеб почти тает. Очень серьезно смотрит малышке в глаза.
- И я тебя, золотце. Больше всех на свете.
Георг натягивает на лицо капюшон, с подростковой небрежностью даже не пытаясь обходить сугробы. Он нежностей не любит, не хотел бы – это всегда тревожило Розали. Калеб же думает, что все это – пубертатные всплески, не более того. Эдвард не был простым ребенком, он помнит, вот там были сложности... а Жоржи с собой справится. У него все хорошо.
Эсми ждет их на крыльце. Карлайл открывает дверь, заслышав шаги от подъездной дорожки. Весело машет детям. Забирает у Калеба Лиззи, пощекотав ее у ребер.
- Моя Preiselbeere (брусничка) приехала!
Аннелиз, хитро прищурившись, смотрит на дедушку чуть свысока. Прекрасно знает, что она – его единственная внучка – имеет над Карлайлом абсолютную власть.
- Мы будем лепить снеговика и делать ангелов.
Карлайл смеется, сгребая ее в объятья.
- Как скажешь, Лизз!
Эсми обнимает Георга, пригладив его светлые волосы.
- Привет, мой любимый мальчик. И мой большой любимый мальчик, - нежно улыбается Калебу, коснувшись его щеки. – Зайдешь на чай, сынок?
- Давай когда уже приеду за ними. Хорошо вам повеселиться.
- Все в порядке, Калеб?
Он бы очень хотел ответить что-то дельное. Эсми приметлива, она многое видит, хотя далеко не обо всем спрашивает. Но Калеб и сам не знает. Прежде всего ему надо поговорить с Роз.
- Да, мам. До вечера.
Всю до дорогу до дома его беспокоит прогорклое, навязчивое чувство тревоги. Она неприятно тянет в груди, металлом отдает во рту. Крупные снежинки падают с черного неба. Калеб даже музыки не включает, едет в гробовой тишине – и на предельной скорости. Не паркуется в гараже, бросает машину прямо на подъездной дорожке. Идет в дом.
Розали он находит на диване гостиной. Она с отстутсвующим выражением лица раскладывает по маленьким кучкам одежду Лиззи. Платьица – к платьицам, белье – к белью, а кофточки, что уже малы их принцессе, откладывает к подушкам. Методичные действия ее успокаивают, Калеб знает. Если Роз самозабвенно занимается домашними делами, что-то тут нечисто. Это ее обезболивающее. Это значит, что Роз безумно больно.
Она даже не поднимает головы, когда он заходит. Медленно, очень спокойно гладит рукава длинного сарафана, что Лиз выпросила у них на Майорке. Ярко-синий, с золотистыми переплетениями узоров, он сразу бросается в глаза. Пальцы у Роз подрагивают.
- Ты уже отвез их?
- Да.
- Поработаешь в кабинете?
У нее слишком ровный голос. Вымороженный, неживой, севший. Длинные пряди волос идеально прямые. Взгляд сосредоточенный, не отрывный – Роз не отводит его от одежды. Будто бы и не с Калебом разговаривает.
- Нет.
Не удивляется. Скорее, недоуменно хмурится, отчего красиво лицо ее становится совсем измученным. Калеб всегда работает дома, если есть возможность. Эта та роскошь, которой всегда завидовала Роз. Пока не ушла из клиники.
- Нет?..
Калеб отстраняется от косяка двери, в три неспешных, но твердых шага подойдя к жене. Она следит за ним краем глаза, сразу же напрягаясь. И немного сжимается, стоит ему присесть рядом. Калеб в ужасе. Такой реакции от Розали он не помнит.
- Роззи, - доверительно, тихо зовет, легко коснувшись ее запястья.
Миссис Каллен поджимает губы.
- Роззи, расскажи мне. Я здесь.
Она опускает глаза ниже, не гладит больше платьице Лиз. Судорожно выдыхает, постаравшись сделать это как можно тише. Розали панически боится разрушить эту тишину.
- Я вижу, что что-то случилось, - настаивает Калеб, стараясь говорить как можно мягче. Гладит ее плечо, накрыв ладонью... и Роз вздрагивает, инстинктивно дернувшись к нему навстречу.
Так было и ночью. Которую неделю подряд, минимум три раза за семь дней, она переворачивает их постель и сдавленно вскрикивает, просыпаясь от испуга. Хватается за руку Калеба, бросается к нему как маленькая девочка, задыхается от беззвучных слез. Никогда, никогда не говорит с ним во время этих кошмаров. Но всегда так искренне ищет защиты, укрытия... всегда ищет его. Калеб много раз поднимал эту тему, но Роз под любыми предлогами обходила ее. И все больше замыкалась в себе, превращаясь в тень той уверенной женщины, которую он привык видеть рядом. Калеб любил маленькую девочку в Розали не меньше, чем роскошную женщину, от которой так часто не мог оторвать глаз. Он любил всю ее. И потому не мог оставаться в стороне.
- Ничего.
Розали, будто пристыдившись своей реакции, старается убрать руку. Но Калеб перехватывает ее ладонь, пожимает, не отпуская. Обручальное кольцо на пальце миссис Каллен уже болтается. Она исправно готовит ужин для них с детьми, но Калеб и не помнит, видел ли хоть раз за последние дни, чтобы сама его ела.
- Любимая, мы с тобой все исправим. Не существует того, о чем ты не можешь мне рассказать.
- Правда, Калеб. Все нормально.
Это будет сложнее, чем он думал. Однако Розали не пытается уйти – это хороший знак.
Всю ее жизнь прежде избегание было единственным методом, который по-настоящему работал. Роз бежала из Торонто от своего авторитарного отца, который не прощал ей не единого промаха, ни единой лишней мысли. Она бежала от Эдварда, стоило ему сказать что-то, затронувшее ее детские воспоминания – Эдвард всегда был властным парнем, разве что, не доходил до абсурда – но сил проверять у Роз не было. Она бежала даже от него, Калеба, когда пару свиданий спустя поймала себя на мысли, что влюбляется. Они много говорили на эту тему и Роз призналась, что любовь для нее с детства была слабостью... жертвенностью, покорностью, безнадежным финалом. Роз бежала от всех, вся, но прежде всего – от себя. Только ему она доверилась... много недель спустя, сполна испытав, отпустила этот контроль... смогла. Неприступная его Роззи, неимоверно сильная, смелая душа, прорвавшая бездну неуверенности навстречу успешной и счастливой жизни. Мать его детей и единственная женщина, с кем видит свое будущее. Он не потеряет ее – какой бы ни была причина.
Калеб бережно целует ее ладонь, погладив костяшки пальцев.
- Я с тобой, Роз. Поговори со мной. Нам с тобой нужно поговорить.
- Ты не представляешь, о чем просишь.
- Но я слушаю.
Она запрокидывает голову, так устало, так беспомощно выдохнув из легких весь воздух.
- Ты не захочешь меня знать, - скороговоркой выдает целую фразу, бессильно расплакавшись. Забывает про одежду, про их темную гостиную, про снег за окном. Смотрит на Калеба впервые за все время. Боль в ее глазах разрывает на части.
- Ну что ты, Роззи.
Калеб осекается. Но быстро берет себя в руки. Уговаривает ее, как маленькую, как Лиззи. Привлекает к себе, забирает на руки, не спрашивая разрешений и не задавая никаких вопросов. Высокая и статная, Роз сжимается в его руках в комочек, то и дело кусая губы. Калебу физически больно видеть ее такой.
- Я помогу, любимая. Никогда я вас не оставлю, никогда не оставлю тебя. Доверься мне. Роззи, я здесь, я всегда был и буду здесь. Посмотри же. Целый месяц это тянется, четыре недели мы едва говорим... хватит. Я вижу, как тебе больно, я заберу всю это боль. Расскажи мне. Просто мне скажи – и все будет хорошо.
Она плачет горше, пока он говорит. Слушает, затихая, но слезы не унимаются.
- Калеб, я люблю тебя.
- И я, Роззи. И я.
Розали вся будто бы подрагивает в его руках. Совсем бледные ее скулы, изможденным становится выражение лица. Но зреет, уверенно зреет в ярких ее глазах та самая решимость... особенная.
- Прости меня, - сдавленно умоляет.
И рассказывает.
Калеб даже не ожидает, как много она может ему рассказать.
Про Кэтрин. Про Маккензи. Про Эдварда. Про Фабиана... про себя. Про угрозы. Про тот банковский счет. Про авто. И про крупные, крупные суммы, что уже пару лет должна им... про все.
Она долго рассказывает, сорванно, но с отчаянным желанием ничего не упустить. Плачет сильнее, но не останавливается, заземляет себя сама – как может. Хватается за него, прижимается к нему, сама его обнимает. И говорит. Говорит, говорит, говорит...
Чистосердечное признание Роз переворачивает Калебу всю душу.
Она дрожит, до крови укусив губы, когда заканчивает свой рассказ, а он отстраняет ее от себя. Садит ровно на своих коленях, придержав за плечи. Обеими ладонями касается покрасневших от бесконечных слез щек. От немого ужаса Роз затаивает дыхание.
- Калеб, прошу тебя...
- Тише, Розали, - спокойно, как может спокойно призывает он. – Я все услышал. Теперь услышь меня и ты: завтра утром мы уезжаем из Портленда.



Завтракать мы решили на терассе. Изящный столик в окружении кованых стульев, на удивление вместительный, Эдвард перенес поближе к ограде. Теперь идеальный завтрак дополняет не менее идеальный вид.
Сокол, не изменяя себе, заказал в номер большую часть colazione-меню. Аргументировал это тем, что не уверен, что именно будут есть дети – особенно Гийом. Предпочтения Эдварда я знаю – английский завтрак без фасоли или яйца-бенедикт на цельнозерновом хлебе, самое стандартное его пожелание. Эдвард же знает, что мне нравится омлет с сыром и шпинатом, вафли с сиропами или попросту пышные круассаны. Я не так вдумчиво отношусь к своему рациону, на что Falke только посмеивается. Обещает больше не шутить про нашу разницу в возрасте, но многозначительно прищуривается.
- Я буду любить тебя точно так же, даже если станешь тяжелее на пару киллограмов, Эдвард.
- Это приятно слышать, Изз. Могу пообещать тоже самое.
- Еще пару таких заказов – и тебе придется сдержать слово.
Эдвард улыбается, обнимая меня за талию.
- Обязательно.
Гийом просыпается первым. Он находит нас на террасе, где все также нежимся на солнце и белой софе, снова с кофе (уже – из свежезаваренных термосов, что принес портье). В пижаме, совсем сонный, мальчик вдруг очень тепло улыбается – и нам, и нашей позе, и солнышку.
- Доброе утро, Spatzen!
Эдвард раскрывает ему объятья и Гийом, недолго думая, не смущаясь больше, забирается прямо к нам. Приникает к Эдварду, аккуратно обогнув мою руку, дабы ненараком не прижать ее. Парки очень теплый и пахнет простынями, своим шампунем и печеньем Leibniz. У него сизая пижама и неприглаженный хохолок волос на макушке. Паркер вздыхает.
- Доброе утро, папочка. Белла.
Удобно устраивается в руках отца, мягко прижавшись и ко мне. Старается перенести вес и не касаться слишком сильно, дабы не помешать, но уже не так стесняется. Паркер верит мне и я ценю его доверие. Никогда малыша не подведу.
- Привет, солнышко, - нежно, неспешно, чтобы успел отказаться, если захочет, глажу его волосы. Мальчик смотрит на меня с теплой улыбкой.
- У тебя мягкие руки.
- Правда?
- Да. Мягче, чем у папы.
- Потому что папа чаще носит, щекочет и ловит маленьких мальчиков, - заговорщицки поясняет Эдвард, резво притянув Гийома к себе и легонько пощекотав у ребер.
- Ну va-a-a-ti!
Парки вырывается, запрокинув голову. Мне греет душу видеть его таким беззаботным и счастливым. Парки заслужил свое детство, пусть даже и на самом пороге неминуемого взросления.
- Чем мы будем завтракать сегодня? – чуть отдышавшись, Гийом кладет голову на папино плечо. Эдвард мягко перебирает его густые пшеничные волосы.
- Папа заказал целый пир, Гийомка.
- Да? С вафлями? С пирожными?
- Хотя бы раз мой Парки упомянул овощи или омлет, - хмыкает Эдвард.
- Ты сам всегда в тайне мечтаешь о вафлях, - парирует Гийом, хитро глянув на меня из-под ресниц – овощной омлет – это для бабушки с дедушкой.
- Я им передам, мистер Каллен!
Фабиан, приникнув плечом к балконной двери, тихо наблюдает за нашей идиллией.
- Buongjorno, дорогие отдыхающие.
- Доброе утро, Тревор, - Эдвард, как и Гийомке, протягивает старшему сыну руку. – Иди-ка к нам, сынок. Тут много места.
- Не так много, - хмыкает Тревор, но все же присаживается на край софы. Его немного смущает, что Falke по-прежнему обнимает меня и Гийомка устроился между нами. Тревор слишком взрослый, чтобы лечь также, как младший брат. Ему неуютно. И Эдвард, кратко взглянув на сына, без труда считывает эту эмоцию. Как бы невзначай, чуть пододвинувшись, утягивает Тревора к себе с собственной стороны. Валится на подушки софы вместе с ним, не вынуждая никак меня касаться. Ерошит его волосы, целует у виска.
- Vati!
Юноша, явно не ожидавший такого поворота, сдавленно вскрикивает, падая. А потом смеется. Тянется к папе, с удобством устроившись прямо на нем. Гийомка легко потягивает его волосы.
- Вот так и надо, Тревви!
- Удобная дислокация.
- Ты считаешь? – Сокол целует обоих сыновей в макушки, приобняв за плечи. – Осталось нам только не придавить Иззу.
- Ты в безопасности, - кратко, чуть смущенно посмотрев на меня, обещает Тревор. Гийом пожимает мою ладонь.
- Так здорово, что ты тоже с нами, Белла!
- Правда здорово.
- Спасибо, мальчики.
- Ух, familie, просто чудесно, когда все в сборе, - Эдвард обнимает нас всех и сразу, несколько крепче, чем обычно, прижав к себе. – Но завтрак сам себя не съест. У нас еще много дел сегодня.
- Имеешь в виду, у вас много дел? – беззлобно подкалывает Тревор.
- Сперва – у нас всех. Завтрак в пижамах или переоденемся?
- В пижамах! – решает Гийом.
- Решение принято единогласно.
Мы и правда завтракаем в пижамах. Эдвард наливает мне кофе, мальчики выбирают сок, а затем чай. Гийом вздыхает, что из таких кружек, наверное, пили в прошлом веке. Классический стиль ему не по нраву. Малыш с интересом наблюдает за мной, когда накладываю нам с Falke пару кусочков сыра с общей тарелки.
- Я не знал, что у тебя такие длинные волосы.
- Милый комплимент, Парки, - качает головой Эдвард.
- Что? Они красивые, Белл!
- Спасибо. Обычно собираю их в хвост, - поясняю мальчику, улыбнувшись. – Но сегодня потеряла резинку.
Мы еще немного говорим за столом, завтрак проходит очень спокойно. Дети хорошо спали, постели их более чем устраивают (Гийом и вовсе свою обожает – за мягкость и тысячу декоративных подушечек), для завтрака каждый находит блюдо себе по душе. Фабиану нравится вид из окон, он и правда выше всяких похвал. А еще, он намерен привезти Сибель какой-нибудь сувенир на память, вчера, например, видел парные браслеты.
- Цветов прежде не было, - доедая свою вафлю, подмечает Гийомка, оглянувшись на гостиную. Пионы возвышаются над журнальным столиком прекрасным розовым облаком. Но больше всего мне нравится, как ненавязчиво и сладко они пахнут.
- Их принесли этим утром, малыш.
- Для Беллы?
- Да.
- От кого?
Эдвард улыбается, погладив сына по плечу.
- От меня, любимый.
- Я думал, ты сам любишь приносить цветы.
- Иногда мне приходится уступать это удовольствие курьеру.
- Красивый букет, пап, - признает Фабиан. Отпивает свой чай, нехотя помешав в нем ложечкой не тающий сахар.
Эдвард, наблюдая за сыном пару секунд, как бы между прочим предлагает:
- Отправишь букет Сибель?
Фабиан так и застывает с чашкой в руках.
- В каком смысле?
- Сегодня четырнадцатое февраля. Хороший повод.
- Но я же здесь, папа?..
- Ойвинд привезет. Выбери в каталоге салона какой захочешь. Что-нибудь еще она любит? «Синнабон»?
- Очень любит... «Синнабон» тоже можно?
- Твой подарок, Фаб, я просто предложил варианты. Скажешь мне после завтрака – и мы все устроим.
Оживившись, Тревор смотрит на отца и потерянно, и воодушевленно. С искренней благодарностью, сияющей в глубине глаз.
- Я все сделаю, пап... спасибо. Спасибо!
Пожимаю руку Эдварда под столом, переплетая наши пальцы. Хочу, чтобы он знал, как горжусь таким предложением. И вообще – таким подходом. Мальчикам ощутимо лучше, куда проще, чем было. Каллен и правда усердно для них старается.
Эдвард ласково улыбается мне в ответ.
Чуть позже, закончив с семейным завтраком, он идет в их спальню вместе с Фабианом. Тот, уже открыв сайт цветочного салона на мобильном, показывает папе понравившийся вариант. Я возвращаюсь на террасу, налив себе яблочного сока и с улыбкой глядя на открывающийся взгляду вид. Мало того, что воздух такой свежий, морской, напитанный солнцем, так еще и пейзаж настолько красивый. Вечность бы наблюдала за морем, лодками и тенями палаццо.
Гийомка приходит на террасу, спрятав руки за спину. Посматривает на меня с улыбкой, но какой-то смятенной. Немного опускает голову.
- Белла.
- Да, мой хороший?
- У меня что-то для тебя есть.
Убираю сок подальше, немного удивившись такому пояснению. Сажусь ровно и Гийом, вздохнув, решается. Забирается обратно на софу прямо ко мне. И протягивает то, что держит за спиной уже пару минут.
- Это тебе.
Это небольшое бумажное сердечко. Ярко-красное, ровно вырезанное, с раскрашенным желтым цветом контуром. Маленький медвежонок-Haribo приклеен к лицевой стороне. Это валентинка.
- Гийомка, солнышко...
Так тронуто смотрю на него, что малыш немного теряется. Садится рядом, но не касается пока. Наблюдает, как кладу валентинку на колени, бережно огладив контур сердечка.
- Какое же оно красивое.
- Тебе нравится?
- Безумно, малыш.
Он улыбается уголками губ, неловко пожав плечами. Кладет ладошку на мое колено, легко-легко его погладив.
- Оно открывается.
И правда. Я беру сердечко обратно, бережно раскрыв его. У Гийома красивый, поставленный почерк, едва ли не каллиграфия. Я уже удивлялась этому, но Эдвард сказал, он у него по жизни эстет. И сейчас этим почерком, едва ли детским, выведена одна фраза, заменившая тысячу других. Я люблю тебя.
- Гийомка!
Я сначала спрашиваю, помедлив мгновенье, прежде чем обнять его. Но Гийом и сам хочет моих обяътий. Он подается вперед, обхватывает меня за шею, приникает к груди. Судорожно вздыхает, на секунду зажмурившись. А потом широко улыбается.
- Я правда тебя люблю.
- Ты замечательный, Парки. Такой замечательный! Я тоже люблю тебя.
- Я подумал, это правильно... если сегодня праздник и... тебе честно понравилось?
- Очень, Гийом. Мне давным-давно не дарили валентинки... так здорово!
- Оставайся с нами. Я буду дарить каждый год.
- Ох, мое солнышко, - обнимаю его крепче, тепло поцеловав у линии волос. Гийом вздыхает, но не отстраняется. Ему приятно.
Эдвард, закончив дела с Фабином, заглядывает на террасу. Удивленно улыбается нашей позе, но еще больше изумляется валентинке в моей руке. Взгляд его становится до невозможного теплым.
- Какой ты молодец, сынок.
Он оборачивается на папу, смущенно улыбнувшись.
- Белла очень хорошая.
Эдвард присаживается рядом с нами, погладив сына по спине.
- Правда, любимый. Чистая правда.
После завтрака мы выходим в город. В первый полноценный и второй официальный день в Венеции, посвящаем время до обеда другому берегу Гранд Канала. Гуляем вокруг церкви San Geremia, рассматриваем открытки с котами в королевских одеждах, делаем еще одно совместное фото у кромки воды. Останавливаемся на pranzo – перекус – в аутентичном баре с огромным выбором выпечки на любой вкус. Гийом просит себе пиццу, что продают кусочками, это – его dolce vita.
Потом, соблюдая обязательную традицию всех, кто посещает город, идем к пристани с гондольерами. Эдвард выбирает самый длинный маршрут, чуть смоделировав его, чтобы посмотреть на большее количество достопримечательностей. Гийом в восторге от гондолы, мне тоже очень нравится. Фабиан с Эдвардом поглядывают на нас с теплой улыбкой. Эдвард сидит на красном бархатном диванчике вместе со мной, дети устраиваются на отдельных креслах лицом к нам. Гийомка, мне кажется, смущается, когда папа меня обнимает. Фабиан смотрит на это спокойно. Венеция с воды еще красивее, чем с суши. Даже мальчики это признают.
Прогулка на гондоле заканчивается в районе Риальто, как и вчера. Эдвард ведет нас в милый крохотный ресторанчик у моста, где только-только накрывают столы для ланча. После него мы еще немного побродим по паутине улиц-магазинчиков, сходим в музей, а затем, ближе к вечеру, разделимся с детьми на пару часов. Эдвард еще с утра изумил меня новостью, что этим вечером с мальчиками будет Виттория.
- Ты вызвал ее из Берлина?
- Она итальянка, Белла, это – ее дом, так что ей лишь в радость. К тому же, она хорошо знает город – побудет гидом для мальчиков.
- Это что-то новое даже для тебя, Эдвард.
- А мне кажется, все будут довольны.
Дети, надо отдать им должное, приняли такие новости спокойно. Фабиан так и вовсе с глубоким пониманием. Официант приносит нам напитки. Эдвард отлучается с Парки в уборную, а Фабиан пересаживается на соседний от меня стул, скромно улыбнувшись.
- Я надеюсь, у вас будет хороший вечер.
- Спасибо, Тревви.
- У меня тоже есть для тебя... я тоже хотел бы, Изз... вот.
Он перестает подбирать слова, сдается. Достает из кармана небольшой сверток, передав мне прямо в руки. Затихает, когда сразу же его разворачиваю. Черная резинка для волос с затейливым узором, вьющимся по всей поверхности. И крохотное красное сердечко у основания. Записка-валентинка с лакированной бумагой прилагается. Фабиан тоже писал сам.
«Ты – наш путеводный свет, Белла. Ты столько раз спасла меня, ты мне поверила, ты выбрала остаться с нами. Спасибо тебе за все... и за папу. Ich liebe dich».
- Ты стала частью нашей семьи почти сразу, - когда поднимаю на него глаза, быстрым, но серьезным шепотом признает Фабиан. – И ты навсегда ей останешься. Семья не предает и не бросает, мы будем рядом – и я, и папа, и Гийом. Всегда.
Мой мальчик.
У меня глаза на мокром месте и ком в горле. Не знаю, как достойно ему ответить на такое признание.
- Фабиан, это так... так взаимно. Спасибо тебе.
- Сентиментальный хлам, но... ты говорила, потеряла резинку? Будет на память.
- Я на всю жизнь это сохраню, милый. Danke.
Фабиан выглядит пронятым.
- Да ладно...
- Ich liebe dich auch. Stets.
Он вздыхает, крепко сжав в своей мою ладонь. А потом возвращается обратно на свое место за обеденным столом. Официант уже несет нашу пасту.