2024-4-18

16

0

0

Где нет больше дров, огонь погасает, и где нет наушника, раздор утихает.
Библия. Притчи 26:20

Я не водила свой грузовик уже больше двух месяцев, и когда увидела его впервые за такое долгое время, горло сдавил спазм. Так много воспоминаний.

В подарок на мое восемнадцатилетие Джейкоб переделал почти весь двигатель. Хотя пикапу уже больше двадцати лет, он никогда не создавал мне проблем. Те, кто смотрят на механиков свысока, просто не понимают артистизма их работы, мастерства, которое необходимо, чтобы взять куски металла и создать что-то настолько основательное и надежное.

В голове крутится, причиняя боль, вчерашний телефонный разговор с Джейкобом: когда он начал излагать свои планы, касающиеся нас обоих, в его голосе звучали всё те же напряженные нотки. Первым делом он снова заговорил о моем возвращении в Форкс после окончания курса занятий… Но что потом? Где, по его мнению, я должна буду преподавать – в Порт-Анджелесском Общественном колледже? Он вообще не принимает в расчет мои желания – или, возможно, просто предполагает, что я захочу того же, чего хочет он, – в любом случае, это меня рассердило. Правда, в каком-то смысле его, наверное, не в чем винить, ведь до сих пор я никогда по-настоящему не отстаивала свои права.

Я понимала, что нельзя дольше оставлять его в заблуждении, но любые слова казались неправильными.
«Всё кончено».
«Я встретила кое-кого».
«Ничего не получится».
«Я люблю тебя недостаточно для того, чтобы выйти за тебя замуж».

Безусловно, так было нельзя. А стоило мне сказать, что нам необходимо поговорить, поэтому я меняю билет и прилечу в каникулы Дня Благодарения, как Джейкоб совсем поник.

– А разве нельзя по телефону? О чем ты хочешь поговорить?
– Нельзя. О многом, Джейкоб. Ты…
– Так я и знал, – перебил он меня прерывающимся голосом. – Пожалуйста, ничего не говори сейчас. Пожалуйста.
– Но ты не понимаешь. Мне…
– Я буду бороться за тебя. Ты приедешь на День Благодарения, и мы всё исправим, обещаю. Виновато расстояние. Оно нас разобщает. Я тоже чувствую это. Но когда ты вернешься домой, ты поймешь… нам на роду написано быть вместе.

Я не стала тогда настаивать, однако его решимость меня встревожила. Не знаю, чего я ожидала – что он с легкостью согласится? Примет это всё с беззаботной улыбкой и обнимет напоследок?

«Он не захочет меня отпустить».

Как отличается этот Джейкоб от парнишки, знакомого мне с детства. Или, возможно, я увидела ту его сторону, о существовании которой никогда не подозревала?

Задумавшись, провожу рукой по краю кузова.

– Это твой? – возвращает меня к действительности раздавшийся рядом голос Эдварда. Я киваю, наблюдая за его лицом, пока он разглядывает пикап, и жду какого-нибудь комментария о внешнем виде моего транспортного средства. Но Эдвард благоразумно помалкивает – эту историю он уже знает. А вот о разговоре с Джейкобом, вернее, о неудачной попытке поговорить, я ему не рассказала – не хотела еще сильнее расстраивать.

Во вторник мы засиделись у меня допоздна. После ужина долго обсуждали наши дальнейшие действия и в результате решили как можно скорее встретиться с его родителями. Мы назначили поездку в Элджин на сегодня, поскольку по субботам отец Эдварда раньше возвращается с работы, а нам нужно застать дома их обоих. Первоначальная категоричность Эдварда сменилась молчаливой безропотностью, но его челюсти плотно сжаты, ноги непривычно неподвижны, я буквально кожей ощущаю исходящее от него напряжение. Внешне он пугающе спокоен, однако я достаточно хорошо знаю его, чтобы понимать, что это кажущееся спокойствие, которое очень легко разрушить.

Я кладу руку ему на колено, поглаживаю напрягшиеся мышцы.
– Ты готов? – спрашиваю я. Эдвард заглядывает мне в глаза, и я вижу его страх – он здесь, прямо на поверхности. Ох, Эдвард. Он так остро всё чувствует. И это одна из причин моей любви к нему.

Он коротко кивает, а я поворачиваю ключ в замке зажигания и с облегчением слышу привычный рев двигателя.

За последние несколько дней Эсме оставила Эдварду несколько взволнованных сообщений, умоляя его ответить и дать ей возможность «всё объяснить». А вот сейчас, когда до встречи с родителями Эдварда осталось совсем немного времени, волнуюсь уже я сама. До Элджина всего сорок пять минут езды, но этого достаточно, чтобы обдумать все возможные исходы нашего визита. Вдруг Каллены действительно имеют отношение к пропаже писем… тогда как они воспримут то, что мы с Эдвардом вместе? Если они стремились держать нас подальше друг от друга, когда мы были детьми, почему бы им хотеть нашего воссоединения теперь? До меня начинает доходить вся сложность ситуации. Предположим, они на самом деле воспользовались случаем и намеренно отделили меня от своей семьи. А Эсме, возможно, никогда не отвечала взаимностью на мою привязанность. Будет ли это важно для Эдварда, когда пройдет его злость на родителей, если она когда-нибудь пройдет? Я не хочу, чтобы ему всегда приходилось выбирать между своей семьей и мной.

Один взгляд на Эдварда – и я понимаю, что он тоже с головой ушел в раздумья.

Вскоре за окнами машины появляются знакомые места… вот и старый ресторан МакКэйба, где я иногда ужинала вместе с Калленами. Эдварду очень нравилось их фирменное картофельное пюре. Здание кажется маленьким по сравнению с тем, что я помню, и каким-то ненастоящим, словно декорации к фильму. Здесь и там начинают мелькать давно забытые вывески и названия улиц. Я резко вдыхаю, заметив выцветшую афишу «Ramblers» – бейсбольной команды, в которой раньше играл Эдвард.

– Ты в порядке? – он озабоченно сдвигает брови и тянется, чтобы погладить меня по волосам.

– Кажется, да.

– Хочешь, я сяду за руль?

– Нет. Со мной всё хорошо, – машинально отвечаю я, хотя втайне уже сомневаюсь, что способна довести начатое до конца. Мое тело начинает подавать настораживающие сигналы: дыхание учащается, пульс тоже. Я не хочу видеть свой старый квартал. Не могу. Вцепившись в руль, чувствую нарастающую внутреннюю дрожь.

– Белла…

Разумеется, от Эдварда не укрылось мое состояние – он и раньше всегда знал, когда я нервничала, несмотря на все мои попытки притвориться спокойной.

– Со мной всё хорошо, – повторяю я.

Но когда мы проезжаем мимо старшей школы Южного Элджина, со мной уже совсем не хорошо. Голова кружится, кровь ревет в ушах, поле зрения заволакивает чернота. В последний момент перед тем, как мою грудь окончательно сдавливает приступ паники я успеваю свернуть к тротуару. Кладу голову на руль, понимая, что вот-вот потеряю сознание, и даже отчасти желая этого. Как могла я подумать, что справлюсь? Я ощущаю себя так, словно наспех сложена из кусочков и готова развалиться на части от малейшего ветерка.

В этом сумеречном состоянии я едва замечаю Эдварда, который снаружи уже открывает дверцу машины и, отстегнув мой ремень безопасности, помогает мне выйти. Я падаю на него, совершенно беспомощная, слабая и зависимая, но при этом испытываю невероятную благодарность за то, что он со мной. Изо всех сил цепляюсь за него, а мое тело содрогается от бесслезных рыданий.

– Прости, прости. Мне не следовало просить тебя ехать со мной. Прости меня, – он бормочет что-то невнятно-утешительное, а я пытаюсь позволить ему успокоить меня. Знаю, нам необходимо сделать это. Но воспоминания… их так много, особенно здесь. Слишком много. Эдвард, Элис, мама. Чувствую легкий поцелуй в висок, но я уже далеко, в прошлом. В том последнем дне, когда Эдвард проводил меня до школы и поцеловал, не таясь, как свою девушку. Жаль, что я не смогла пойти с ним на танцы и увидеть, как он хорош в смокинге.

Столько всего потеряно, а почему? Скажут ли они вообще нам правду?

Через несколько минут, когда я уже успокоилась, Эдвард садится за руль и, обняв меня за талию, притягивает поближе к себе.

– Рычаг заедает, – шепчу я, когда он заводит двигатель.

– Хорошо, дорогая.

Он отъезжает от тротуара и в три приема разворачивается прямо посреди пустой дороги.

Догадавшись, что он собирается сделать, я чувствую, как мои глаза тревожно расширяются.
– Нет! Мы должны с ними увидеться, Эдвард. Пожалуйста. Мы должны. Пожалуйста.

– Но, Белла…

– Слушай, со мной всё будет хорошо. Обещаю. Просто нахлынуло… неожиданно. Но сейчас уже всё в порядке, честное слово, – я понимаю только одно: сейчас или никогда. Со мной всё будет хорошо. Мне придется справиться.

– Ты уверена? На самом деле?

– Поворачивай. Нам нужно ехать. Пожалуйста.

Эдвард вздыхает, и я чувствую его нерешительность. Тем не менее он уступает – ведь цель нашего путешествия уже недалеко…

Когда мы наконец въезжаем в наш старый квартал, меня охватывает странное спокойствие. Ни одной эмоции. И всё-таки Эдвард предусмотрительно выбирает маршрут, лежащий в стороне от моего дома… или того места, где он был когда-то.

Около пяти часов вечера мы останавливаемся перед домом Калленов. Это невероятно – он совсем не изменился. Правда, черные ставни и белые стены трудно как следует рассмотреть из-за сгущающихся сумерек. Ухоженный газон. Розовые кусты Эсме, подрезанные на зиму. Как красивы они в разгар цветения – красные, розовые и желтые. Нам с Элис нравилось гадать на них «любит – не любит», украдкой сорвав цветок-другой – со всеми предосторожностями. Даже качели из старой покрышки по-прежнему висят на древнем дубе сбоку от дома. Просто не верится, что они всё еще здесь. Если закрыть глаза и напрячь воображение, можно почти услышать веселый визг Элис, когда Эдвард раскачивал ее: «Выше, выше!»

Заметив на подъездной дорожке роскошную машину, Эдвард застывает, его рука напрягается у меня на талии. В отличие от меня, он явно узнаёт этот автомобиль:
– Отец дома.

– Хорошо. Ведь мы поэтому и приехали.

На втором этаже светится окно кабинета Эсме. Должно быть, она тоже дома. Меня раздражает, что старшие Каллены просто продолжают жить своей жизнью, в то время как мы с Эдвардом зависли в этой мучительной неопределенности. Верно, его мама все эти несколько дней после их телефонного разговора беспрестанно звонила ему, но тем не менее.

Эдвард кладет руку на дверцу и поворачивается ко мне с серьезным выражением лица – и я снова вижу ту же плохо скрытую тревогу. Он печально улыбается, словно говоря: «Ну вот и всё». Я наклоняюсь к нему, тянусь губами к его губам, нам обоим необходимы уверенность и утешение. Его язык нежным касанием приоткрывает мой рот. Пульс как по команде ускоряется. Даже если я буду жить вечно, то никогда не устану целоваться с Эдвардом.

Я клянусь себе оставаться сегодня сильной ради него, ведь ему необходима моя поддержка.
– Что бы они ни сказали, я с тобой. Хорошо? – говорю я, когда мы наконец отрываемся друг от друга.

– Я люблю тебя, – бормочет он возле моей щеки. И, хотя он уже говорил это прежде, меня охватывает радостный трепет, который спускается до пальцев ног и поднимается вверх по спине. Знаю, до официального разрыва с Джейкобом я не должна говорить Эдварду о своей любви, он сам меня об этом просил, но все-таки, вероятно, чувствует мое желание сказать это. Понимает меня без слов. Мой милый Эдвард.

– Вчера я предупредила Джейкоба насчет Дня Благодарения.

На лице Эдварда множество противоречивых эмоций – страх, радость, озабоченность. Он наверняка расстроится, если узнает подробности нашего разговора, поэтому я просто качаю головой. Сегодня у нас и так хватает проблем.

– Давай я… поеду с тобой, – предлагает он тихо.

Я вижу, он хочет этого, и искушение велико, но понимаю, что должна лететь туда одна.
– Мне придется сделать это самостоятельно.

Эдвард сглатывает и кивает. Ему нелегко принять мое решение, но хватает такта не давить на меня.

Дорога к парадному крыльцу кажется бесконечной, а когда мы всё-таки поднимаемся на него, Эдвард нерешительно останавливается, прикоснувшись к дверной ручке.

Он стискивает зубы и, изменив свое намерение, тянется к звонку. Свободной рукой он крепко держит мою, а я сжимаю его пальцы.

Примерно через полминуты дверь распахивается.

Я едва не ахаю при виде Эсме – она очень изменилась и все-таки осталась собой. В тусклом свете прихожей я вижу седые прядки в ее волосах, аккуратно собранных в элегантный узел. По-прежнему подтянутая, она все-таки немного раздалась в талии. Глаза Эсме расширяются, когда она видит Эдварда, а потом меня, и рука ее беспомощно прикрывает рот. Из дома доносятся и растворяются в вечернем воздухе аппетитные запахи.

– Белла? – из-под пальцев Эсме слышится всего лишь слабый шепот, а ее взгляд словно обшаривает мое тело. При нашей последней встрече я лежала, обмотанная бинтами, в палате интенсивной терапии, поэтому, наверное, Эсме можно понять. Что она ожидает увидеть? Мои увечья? Она переводит блестящие от непролитых слез глаза с меня на Эдварда и обратно, а потом смотрит на наши сомкнутые руки.

– Да, – выдавливаю я. Эдвард не отпускает мою руку и бесстрастно разглядывает свою мать. А она прямо-таки излучает беспокойство. Вкупе с ее умоляющим взглядом в сторону сына, это очень похоже на признание.

– Я так переживала за тебя. Я…

– Можно нам войти? – тихо спрашивает Эдвард. Эсме кивает и полностью открывает дверь. Он первым трогается с места, по-прежнему сжимая мою руку… Я чувствую неловкость из-за этой открытой демонстрации наших отношений, ведь мы еще не знаем, какого рода связь его родители поддерживают с Билли (если, конечно, вообще поддерживают). И всё же рука Эдварда – это моя единственная опора, и я ни за что не отпущу ее.

Мы заходим в дом, Эсме закрывает дверь и бросает взгляд в сторону лестницы – видимо, Карлайл наверху, в своем кабинете. Или не слышал звонка, или его не интересует, кто пришел.

Здесь, внутри, я вижу, насколько сильно годы изменили Эсме. Историю ее жизни могли бы рассказать морщинки у висков и на лбу. Ужасно, когда ребенок умирает у тебя на глазах.

– Ты стала такой взрослой, Белла, – бормочет она. – Такой красивой.

Не знаю, что на это ответить, поэтому просто слабо улыбаюсь. Она нерешительно тянется ко мне и вдруг роняет руки – видимо, не уверена, что я позволю ей прикоснуться. Я не делаю шага ей навстречу, и ее ладони нервно сжимаются в кулаки, а взгляд снова устремляется к лестнице. Эсме явно нервничает – птица, которая вот-вот улетит.

– Он дома? – спрашивает Эдвард, и Эсме вздрагивает от того, как холодно звучит его голос. Это так на него не похоже.

– Да. Просто… я… мы звонили тебе, милый. Если бы ты мог понять, как трудно… Я так волновалась…

– Брось, пожалуйста. Ты знаешь, почему мы здесь.

Я не могу удержаться и слегка съеживаюсь, слыша, как он разговаривает с ней… как он зол. Разумеется, у него есть полное право сердиться, если то, чего мы боимся, действительно произошло. Эсме кивает и сглатывает, теребя золотистые пуговицы своего вязаного жакета.
– Милый…

– Давай без этой ерунды, хорошо? – говорит Эдвард. – Мы с Беллой приехали за ответами.

Прежде чем она успевает что-нибудь сказать, с верхней площадки лестницы доносится голос Карлайла:
– Эсме?

– Спустись, пожалуйста, – громко отвечает она. – Это Эдвард.

Несколько мгновений стоит тишина, потом мы слышим приближающиеся шаги. Когда Карлайл появляется перед нами, я едва узнаю его. Когда-то светлые, теперь его волосы полностью поседели, они совсем белые, почти как его кипенно-белая рубашка. Увидев нас с Эдвардом, Карлайл застывает, но, в отличие от Эсме, не кажется удивленным. Его зеленые глаза, так похожие на глаза сына, непроницаемы... по последним ступеням он спускается, не сводя с нас взгляда.

– Эдвард, – говорит он, огибая перила, – твоя мать передала мне то, что ты ей сказал. Но я не ожидал… Мы пытались… – он обрывает фразу, явно впервые заметив наши сплетенные руки. – Белла. Рад тебя видеть.

Его голос выверенно, расчетливо спокоен – слишком натренированный, чтобы это сошло за подлинные чувства. Когда мы были детьми, что-то в нем всегда пугало меня, хотя он редко бывал дома. Прямо как герой того давнего рассказа Эдварда – постоянно работающий, не принимающий участия в жизни своих детей, если не считать наказаний. Как я ненавидела Карлайла, когда он отказался выслушать объяснения Эдварда насчет марихуаны!

– Взаимно, – удается выговорить мне. Эдвард притягивает меня ближе.

– Как тесен мир, – добавляет Карлайл и, на сей раз улыбаясь, подает мне руку.

– Да, наверное… – отвечаю я, не принимая его руки – не столько из-за желания быть грубой, сколько из-за того, что совершенно потрясена этой ситуацией.

Он на секунду теряет свою уверенность и замолкает, глядя на всех троих. И в этот момент воздух кажется плотным от тяжелой тишины.

– Эсме говорит, ты учишься в Чикаго. Вместе с Эдвардом.

– Да.

– Как очаровательно, – бормочет он. – После стольких лет.

– Никак не ожидал, да? – резкая реплика Эдварда заставляет Карлайла заметно вздрогнуть.

– Сын, прошу тебя…

– Пойдемте в гостиную, – умоляющим тоном говорит Эсме. – Хорошо? Просто пройдите и присядьте на минутку, милый… Белла. Хотите чего-нибудь? Вы голодны?

– Нет, не голодны, – отвечает Эдвард за нас обоих. Меня мутит от напряжения, и, несмотря на вкусные запахи, я не смогла бы съесть ни кусочка. – Вы скрываете кое-что от нас, и мы хотим, черт побери, услышать правду.

– Пожалуйста, – добавляю я шепотом.

Эсме бросает взгляд на Карлайла, но я не могу понять их молчаливого общения. Она жестом приглашает нас в гостиную.

Обстановка мне незнакома, однако чувство композиции у Эсме, как всегда, безупречно. Под моими ботинками слегка продавливается толстое бежевое ковровое покрытие, и я на мгновение задумываюсь, не следовало ли разуться. Потолочный светильник – почти люстра – заливает комнату мягким желтым светом. В центре стоит основательный кофейный столик темного дерева. Я нерешительно смотрю на одинаковые темно-красные диваны, расположенные по обе стороны от него, пока Эдвард не направляется к одному из них.

Как я любила приходить сюда в детстве! Здесь всё всегда было чистое, новое и красивое, но гораздо большее значение имело кое-что другое: это был дом, полный жизни. Семья. Эдвард и Элис препирались, Эсме чертила планы наверху. Сейчас здесь очень тихо, если не считать тиканья маятниковых часов, висящих на дальней стене. Обстановка показалась бы довольно милой, если бы не то, ради чего мы приехали.

– Эдвард… – начинает Эсме, усаживаясь напротив нас. Карлайл, секунду помедлив, присоединяется к ней. Трудно определить, кто из них испытывает большую неловкость.

– Где эти письма? – требовательно спрашивает Эдвард. Он отпускает мою руку и с вызывающим видом подается вперед. Я тут же начинаю сожалеть о потере опоры, поэтому подсовываю ладони под себя, чтобы они перестали дрожать.

Голос Карлайла звучит устало:
– Сынок, понимаю, ты расстроен. Но…

– Расстроен? – резко переспрашивает Эдвард, в его глазах ярость. – Клянусь Богом, вам лучше рассказать мне, что происходит. Сейчас я чертовски больше чем «расстроен».

Глаза Карлайла едва заметно расширяются, а Эсме сурово смотрит на своего мужа:
– Расскажи своему сыну, Карлайл. – Я удивлена этим властным тоном… совсем не похоже на милую и покладистую Эсме, которую я когда-то знала. – Они возненавидят нас в любом случае, так пускай услышат всё от тебя.

Значит, Каллены действительно что-то скрывают. Меня удивляет их готовность разговаривать – я опасалась, что мы получим здесь только еще одну порцию лжи. Но, возможно, родители Эдварда просто понимают бессмысленность любых уловок.

Карлайл вздыхает и трет ладонями лицо:
– Я всего лишь пытался сделать то, что считал правильным.

– Не говори об этом мне, – раздраженно прерывает его Эсме. – Скажи им.

– Да уж, кому-нибудь пора начать, иначе мы с Беллой выйдем в эту дверь и никогда не вернемся.

И без того бледное, лицо Эсме белеет при этом заявлении Эдварда. Ее откровенное тихое отчаяние, несмотря ни на что, вызывает у меня жалость. Наступает удушливое молчание, и мне приходится напоминать себе дышать. Потом Карлайл снова начинает говорить:
– Могу я хотя бы попросить, чтобы вы меня выслушали?

Никто из нас не отвечает, и он понимает это как предложение продолжать.

– С самого начала! – бросает ему Эдвард.

– Белла… – Карлайл поворачивается ко мне с серьезным выражением лица. – Когда ты была маленькой девочкой, мы с Эсме очень… беспокоились за тебя и твою мать. Не уверен, что ты это знаешь, но мы неоднократно пытались помочь ей. Однако законы штата призваны защищать права душевнобольных, как и полагается. Очень трудно направить кого-то на принудительное лечение, если он не представляет опасности для себя или для других – а доказать такое практически невозможно, пока человек не обнаружит склонность к суициду или не начнет угрожать кому-то еще.

Это я и так уже знала – учась в колледже, была одержима исследованием материалов по биполярному расстройству, хотела лучше понять его и определить, есть ли у меня какие-то симптомы. В разных штатах законы различались, и всё же большинство их было направлено на защиту прав пациентов.

– Я мог бы углубиться в историю вопроса, но достаточно будет сказать, что это имеет отношение к тому, насколько отвратительно обращались в нашей стране с душевнобольными раньше: их запирали собственные родственники, даже без обращения в суд. Будучи врачом, я узнавал об ужасных вещах. Поэтому адвокаты выступали за более строгие и более протекционистские законы – и в целом это было хорошо. Но в некоторых случаях, к несчастью, те же самые законы затрудняли лечение таких людей, как твоя мама.

Я киваю, сглатывая и чувствуя себя больной. Слишком явный парадокс: человек имеет полное право не лечиться, если не хочет, – мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, каким бременем и напряжением это оборачивается для близких. Я всего лишь хотела, чтобы мама принимала свое лекарство и была адекватной, но она не принимала. Просто не принимала его.

Оказывается, Карлайл и Эсме пытались ей помочь. Я этого не знала и сейчас испытываю смешанное чувство благодарности и разочарования, поскольку их усилия оказались тщетными. Эдвард снова берет меня за руку и нежно сжимает, а я придвигаюсь к нему поближе.

– Но была ведь еще и ты, ребенок в неблагоприятной домашней обстановке, - продолжает Карлайл. – Учитывая родительские права и строгие законы в отношении психически больных, положение таких детей постоянно ускользает от внимания. Кроме того, система государственного попечения перегружена и ребенок всегда рискует попасть даже в худшую жизненную ситуацию, чем та, из которой его забрали.

Да, вот он, мой глубочайший страх: что меня отдадут под опеку и я никогда больше не увижу Эдварда. Еще одна ирония судьбы. Мне не удается подавить саркастическую усмешку.

Карлайл грустно улыбается и, откинувшись на спинку стула, проводит ладонями по бедрам. В этом ракурсе он так похож на Эдварда… но я вижу и черты Элис – в них обоих. Насколько иначе могли сложиться наши жизни, если бы она была жива.

– Нам с Эсме часто доводилось обсуждать твое положение – и спорить. Она хотела, чтобы ты жила у нас. Мы не знали, что у тебя есть опекун или еще какие-то родственники, и не было никакого законного способа это выяснить. А потом твоей матери, казалось, стало лучше. И когда ситуация снова вышла из-под контроля, мы даже не догадывались об этом.

– Мне так жаль, Белла, – шепчет Эсме. – Наше промедление оказалось роковым.

Я содрогаюсь, вспоминая о том, как хотела сохранить свои проблемы в тайне… как заставила Эдварда пообещать. И теперь бремя вины лежит на плечах у всех нас.

Лицо Эсме выражает озабоченность:
– Ты могла прийти к нам.

– Мне было стыдно, – говорю я, глядя в пол.

Эдвард целует меня в висок и шепчет на ухо:
– У тебя нет и не было причин стыдиться. Никогда.

Я краснею от такого интимного действия, а Карлайл откашливается. Подняв глаза, я вижу, что родители Эдварда смотрят на нас с осторожным любопытством: они всё еще пытаются понять, кто мы друг другу теперь. Теперь это, наверное, довольно-таки очевидно. Можно всегда найти какое-то объяснение нашим сплетенным рукам, но не поцелую.

Карлайл колеблется перед тем, как продолжить:
– К тому же мы не знали о ваших с Эдвардом… отношениях.

Эдвард обнимает меня за талию, давая им еще одно подтверждение того, что прошлое продолжается в настоящем.

– Порой мне казалось, что, возможно, между вами что-то происходит, но я не была уверена. И ничего не говорила Карлайлу, – признается Эсме.

– Разумеется, Белла, когда ты пострадала, ситуация стала более сложной, – говорит Карлайл.

Мое сердцебиение учащается, и Эдвард гладит меня по руке. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... не заставляйте меня снова переживать это. К счастью, Карлайл не задерживается на событиях того судьбоносного вечера.

– Власти сообщили Билли Блэку, и он немедленно прилетел вместе с сыном. Мы с ним несколько раз встречались по разным поводам, и эти встречи меня успокоили. Я убедился, что он будет хорошим опекуном, а он явно очень хотел позаботиться о тебе. Он рассказал мне всё о его дружбе с твоим отцом… Но я забегаю вперед. После пожара Эдвард… – Карлайл переводит взгляд на своего сына, – Эдвард был… безутешен.

Эдвард напрягается рядом со мной, и у меня возникает ощущение, что Карлайл о чем-то умалчивает. Мне вспоминается наш ночной разговор с Эдвардом, когда он приехал ко мне после вечеринки. Он сказал тогда, что не смог вернуться в больницу после того, как увидел меня там… это предательство до сих пор причиняет боль, хотя сейчас я лучше понимаю причины.

Если бы мне пришлось оказаться на месте Эдварда в тот период моей жизни…

– Мы очень беспокоились, – вмешивается Эсме, пытаясь встретиться со мной взглядом. – Эдвард винил в пожаре себя… Именно тогда подтвердились мои подозрения о романтической привязанности Эдварда к тебе.

Привязанность. Это слово кажется недостаточным для того, чтобы описать то, кем он был для меня.

– Элис настаивала, чтобы мы боролись за опеку над тобой, – шепчет Эсме. – Нам следовало попытаться. Теперь я это знаю.

– Но вы были так молоды, вы оба, – говорит Карлайл. – Я волновался за Эдварда, за тебя. Боялся, что ему не по силам будет находиться рядом с тобой во время лечения… не знал, как он справится, если всё пойдет плохо. И ваши отношения – честно говоря, я их не одобрял… Белла, тебе едва исполнилось четырнадцать. Мне пришлось сделать то, что было лучше для моего сына. И прости, если это прозвучит жестоко, но отношения с гораздо более юной, серьезно травмированной девушкой не могли пойти ему на пользу.

Слова Карлайла ранят меня до глубины души. Он видел во мне лишь подпорченный товар – и, вероятно, видит до сих пор. Эдвард сжимает мои плечи, и я замечаю, как пульсирует жилка у него на виске.

– Не тебе было это решать, – выдавливает он сквозь стиснутые зубы.

– Мне. Я твой отец и делал то, что считал нужным.

– Мне было шестнадцать, я не был ребенком, черт побери!

– Возможно, но ты был не в том состоянии, чтобы принимать решения.

Не в том состоянии… Ох, Эдвард, что же с тобой творилось?

Он готов ответить, но Карлайл перебивает его:
– Билли увез бы ее независимо от нашего согласия – у него имелись все законные права. Но да. Я обсудил с ним эту ситуацию. И ваши отношения его очень встревожили, даже гораздо больше, чем меня. Он хотел немедленно положить им конец. С его точки зрения, Белле нужно было время, чтобы вылечиться. И подальше от Элджина – от тяжелых воспоминаний, связанных с этим местом. Мы решили, что самым правильным для вас обоих будет начать всё заново.

Разумеется, Билли был совершенно шокирован нашими отношениями с Эдвардом.

– Но мы оба понимали, что ничего не выйдет, если вы продолжите общаться. Билли предложил перехватывать все письма и блокировать телефонные звонки, и, признаюсь, план показался мне хорошим.

Значит, они сделали это вместе!

– Письма у Билли? – выдавливаю я. Выходит, он действительно прятал их от меня все эти годы – рассказ Карлайла подтверждает мои худшие опасения.

Карлайл кивает:
– Вероятно, он избавился от них, но точно не знаю. Мне никогда не приходило в голову спросить, к тому же мы с ним довольно давно не созванивались.

Мне больно думать о том, что всё это время Каллены были так близко, на расстоянии телефонного звонка. Билли и Карлайл разговаривали – возможно, довольно часто – пока я бесконечно страдала ради моей же собственной пользы.

– Я ничего об этом не знала, – говорит Эсме, бросая на Карлайла суровый взгляд. – Я согласилась отпустить Беллу, но твой отец никогда не рассказывал мне об их соглашении насчет прекращения контактов. Мне стало известно об этом только перед… – она замолкает и опускает голову. И я мысленно заканчиваю ее фразу: только перед смертью Элис. Бедная Эсме.

Взгляд Карлайла смягчается, когда он смотрит на свою жену. Он осторожно кладет ладонь ей на плечо, а она накрывает руку мужа своей. Она простила его. Но мои мысли все еще лихорадочно мечутся после слов Карлайла. Это… невозможно… ничего не вернуть… еще одна моя потеря… В глазах становится горячо от слез, но я борюсь с ними. Меня не увидят здесь плачущей.

– И что дальше? – хрипло спрашиваю я.

– Я организовал твое лечение в Сиэтле, у моего друга, прекрасного реконструктивного хирурга.

– У доктора Баннера… – я хорошо его помню... добродушную улыбку и идеальные белые зубы. Мы с ним не виделись уже несколько лет, но я часто думала о нем. Был ли он в курсе? Вероятно, нет.

– Да. Ричард – один из лучших. Поэтому тебя перевели туда, Белла, и, хотя мои дети были расстроены, я рассчитывал, что если они не будут иметь известий от тебя, то через пару месяцев мы все просто будем жить дальше.

– Как ты посмел! – Эдвард кипит от злости.

– Пожалуйста. Позволь мне договорить. В конце концов я понял, как был не прав: ни ты, ни Элис не собирались так легко отступать. Честно говоря, меня даже восхищала ваша настойчивость. Вы продолжали писать и расспрашивать нас о ней, а я уклонялся от ответов, надеясь, что в конце концов вы сдадитесь. Но я недооценил вас. Вы заставили меня осознать мою ошибку.

– А когда Элис заболела... – спрашиваю я, сама удивляясь силе, звучащей в моем голосе, – ...как вы могли держать нас врозь? Она умерла, думая, что я не хочу больше с ней разговаривать, а я… а у меня даже не было возможности попрощаться.

Прямо как с мамой. Как с мамой. Ох, милая Элис.

Слезы льются вопреки моему желанию – я уже не в состоянии их сдерживать.

Эсме прижимает ладонь к лицу, но ее сострадание не облегчает боли в моей груди… боли, которая поселилась там не без помощи этой женщины.

– Ш-ш-ш, – пытается успокоить меня Эдвард, прижимая мою голову к своей груди. Мне так стыдно реагировать подобным образом. Я закрываю глаза.

– Когда Элис заболела, а ваше упорство не иссякло… – голос Карлайла проникает в мои мысли, и я заставляю себя слушать, хотя предпочла бы отгородиться от него, – я поговорил с Билли. Сказал, что ошибался, что этот план не работает… и что моя дочь очень больна… Но Билли стоял на своем, объясняя это плохим самочувствием Беллы – ведь она была так расстроена из-за своей матери. Он не хотел нагружать ее новыми переживаниями. Ссылался на заключение психолога, проводившего обследование и считавшего ее состояние угрожающе хрупким. В общем, Билли ответил «нет».

Нет, нет, нет. Это слово эхом отдается в моих ушах. Значит, именно Билли… Билли лишил меня возможности попрощаться? Ох, нет. Я зажмуриваюсь и вздрагиваю от испуга, услышав, как из груди Эдварда вырывается гневное:
– Просто не верится, черт побери! Почему ты не сказал нам с Элис?

Я снова поднимаю голову, чтобы увидеть реакцию Карлайла, и, кажется, различаю едва заметный румянец стыда на его по-прежнему бесстрастном лице.

– Ну сказал бы я – и что? Билли Блэк не позволил бы вам с Беллой увидеться. Он не хотел сообщать ей об Элис. Если бы тебе стало известно об этом, ты никогда не смирился бы с мыслью о том, что всё кончено.

– Я поехал бы к ней.

– И что потом? Похитил бы ее? Рассуди здраво. В детстве ты всегда проявлял чрезмерную импульсивность. Когда ты взял машину, намереваясь ехать через всю страну, твоя мать была вне себя.

– Я нашел бы тебя, – шепчет Эдвард мне на ухо. Киваю в ответ, но следующее заявление Карлайла заставляет меня вздрогнуть:

– Тебя арестовали бы.

– Чепуха, и ты сам это прекрасно знаешь. Ты просто прикрывал свой зад. Не хотел, чтобы мы узнали, как ты облажался, да? То есть ты ведь даже маме не рассказал? Господи, проклятый трус!

– Обвиняешь меня в попытке сохранить свою семью? – огрызается Карлайл. – Я и так чуть не потерял ее.

– То есть вы жили раздельно… – начинает Эдвард, переводя взгляд с Карлайла на Эсме и обратно.

Эсме слегка хмурится и потирает лоб:
– Однажды я случайно подслушала разговор твоего отца с Билли. Взяла трубку, чтобы позвонить, а они уже разговаривали… Это было прямо перед тем, как Элис… это было, когда мы привезли ее домой.

– Да, – подтверждает Карлайл. – Так ты и узнала.

– У меня не укладывалось в голове, как он мог сделать такое. Я постоянно чувствовала что-то неладное, но была слишком поглощена Элис… Прости, Белла. Я думала, ты просто продолжаешь жить дальше. Мне следовало догадаться, – тихий голос Эсме срывается. Ее слова едва различимы.

Эдвард чуть слышно бормочет что-то, взгляд его полон ярости. Потом голос его набирает силу:
– Вы оба лгали мне… все эти чертовы годы. Просто не верится. Я не могу в это поверить, мать вашу! – внезапно он встает и, проведя руками по волосам, дергает за них. Мне плохо видно его лицо, ясно только, что он в бешенстве. Не знаю, что хуже – само предательство или их молчание о нем.

Я хочу потянуться к нему, но он начинает метаться по комнате.

– Что я несу, черт возьми? Нет, я верю. Вам явно было наплевать на мои чувства. На Беллу, на Элис, на всё. Все эти гребаные годы вы были слишком заняты собой и друг другом, не замечая, что творится со мной, – его голос делается громче, и на секунду я даже пугаюсь, что он может ударить своего отца. Похоже, Карлайл тоже испуган. Он отшатывается при приближении Эдварда.

Эсме сидит с залитым слезами лицом, слушая слова сына – полные боли и гнева. Однако меня сейчас меньше всего волнует то, как она себя чувствует. Мне горько за Эдварда, но я ничем не могу ему помочь. Он захлебывается какими-то обрывками фраз, неразборчивыми восклицаниями ярости и скорби. Я даже не всё понимаю.

– Думал, Белла ненавидит меня за то, что я бросил ее в больнице. Писал ей эти письма… это всё было… Вы никогда не говорили, но я знал, знал… вы разочаровались во мне… ведь я не подошел Элис как донор.

– Эдвард, нет! – в голосе Эсме звучит потрясенное удивление.

– А Белла… – говорит он, снова поворачиваясь к Карлайлу. – Ты считал это каким-то подростковым увлечением, да пошел ты!.. Я любил ее. И все еще люблю, черт возьми! А ты был таким проклятым эгоистом. Слишком боялся разозлить меня, не понимая, что делаешь во много раз хуже.

– Я уже потерял тогда дочь и не хотел потерять сына, – шепчет Карлайл.

– Поздно говорить об этом. Ты его потерял.