5. Primum Non Nocere (лат. Не навреди!)

Это был необычайно теплый день для середины ноября. Ветер, задувавший в окна дома, освежал и нес с собой запахи тлеющих костров, влажных листьев и созревающих яблок. Они смешивались с едким запахом интерьерной латексной краски и скипидара в странную смесь, несколько сбившую меня с толку, когда я готовился помогать своей жене.

Эсми закончила с гостиной, которая теперь была обставлена прекрасной антикварной мебелью, привезенной со всех концов Новой Англии (прим.пер. - штат США). Настал момент, когда она обратила свое внимание на кухню. Помещение пребывало в полной разрухе, поскольку моя жена успела сделать лишь самую быструю часть работы, содрав со стен все шкафы и беспорядочно расположенные крепления. Сегодня мы грунтовали стены, чтобы Эсми могла положить слой белил как основу, которая вернет стенам их первозданный вид почти четырехсотлетней давности.

Покраска была мучительно медленным процессом из-за того, что инструменты для работы были придуманы для людей. Как выяснилось, валики, используемые на вампирской скорости, просто недостаточно тщательно красили. Таким образом, мы, как обычные супруги, неотличимые от любых других в стране, стояли бок о бок в одинаковых комплектах моих старых медицинских костюмов, и медленно наносили грунт на стены кухни. Мы работали в тишине, наши движения были настолько синхронны, что мы могли предугадать намерение другого и отойти в сторону, чтобы не мешать.

У нас с Эсми было много долгих разговоров по душам в последние несколько недель. Несмотря на полученное от Эдварда музыкальное прощение, она не смогла простить себя за его поспешный отъезд. Я сделал все от меня зависящее, чтобы утешить ее, но этого было недостаточно.

Я не виню ее за это; я сам провел много времени, оценивая собственные поступки. Эдвард ушел больше трех недель назад, но до сих пор от него не было известий. Я попытался напомнить себе, что это хорошо, и он позвонит, только если попадет в беду. Вероятно… Его молчание означало, что он, скорее всего, был в безопасности. Но я все равно сдерживал себя, чтобы невольно не нажать кнопку быстрого набора его номера на телефоне. Он не был бы признателен мне за это, и я не хотел показать, что не доверяю ему. Так что я просто волновался вместо этого. Как и Эсми.

Это делало наше молчание довольно напряженным.

Звук открывшейся задней двери привлек наше внимание. Мы оба подняли головы на шум, чтобы выяснить, кто из наших детей вернулся из университета. Джаспер наслаждался своими философскими исследованиями и проводил много времени за чтением всех этических трактатов, которые он мог получить в свои руки. Элис часто уходила с ним, она работала над каким-то большим проектом, цель которого нам еще не раскрыла.

Пронзительный перезвон смеха и низкий голос, последовавший за ним, сказали нам, что они оба вернулись. Я посмотрел на свою жену.

- Пойдем поздороваемся? Или оставим их в покое? - это было немного не похоже на них - не заглянуть на кухню и не поздороваться по пути.

Я был прерван звуком стерео, донесшимся сверху, из комнаты Эдварда. Я узнал несколько тактов его любимой оперы - «Травиаты» Верди. Однако она резко оборвалась и была заменена на более оптимистичное произведение «Пенни-Лейн» (прим.пер. - песня «Битлз»).

Эсми улыбнулась мне. «Битлз» были нашими фаворитами, факт, который не ускользнул от Элис и Джаспера.

- Я думаю, что люди обычно слушают музыку, когда занимаются чем-то вроде этого, - размышлял я вслух, прикладывая мой валик к стене и катая его в такт песенному ритму. Я был удивлен, когда руки Эсми сомкнулись на моем запястье спустя несколько мгновений. Она вытащила валик из моей руки, позволив ему упасть в банку под нами, где уже лежал ее инструмент. Одной рукой она обхватила мою талию, другую руку положила мне на плечо и начала двигать нас в такт музыке.

Закрыв глаза, я положил свою правую руку ей на спину и повел ее в медленном фокстроте. Эсми удовлетворенно вздохнула, ее дыхание щекотало мою шею, когда наши бедра встретились. Прошли десятилетия с тех пор, как мы в последний раз танцевали под эту песню вместе. Я наслаждался ощущением легкого тела Эсми рядом с моим, и на мгновение почувствовал, будто вне наших объятий не существовало ничего. Я не беспокоился об Эдварде, не думал о работе, я просто был с моей женой и музыкой.

- Видишь? Танцуют, - от дверного проема послышался восхищенный шепот, и я оглянулся, чтобы увидеть Элис и Джаспера, стоявших в обнимку на небольшом расстоянии от нас. Элис широко улыбалась, на губах Джаспера тоже играла небольшая усмешка.

- Спасибо, - сказал я им одними губами, бросив при этом многозначительный взгляд на Джаспера.

Он поднял руки усмехаясь.

- Я ничего не делал. Мы просто включили музыку.

Когда «Пенни-Лейн» закончилась, CD заиграл в более быстром темпе «Не сможешь купить мою любовь» (прим.пер. - песня «Битлз»). Следующее, что я увидел, это Элис, схватившую Эсми за руку и закружившую ее по комнате в быстром линди-хопе (прим.пер. - афроамериканский парный танец в стиле свинг, возникший в Нью-Йорке в 1920-1930-е годы). Джаспер и я переглянулись, в равной степени озадаченные внезапным легкомыслием наших жен.

- Мы вмешиваемся? - спросил я его заговорщическим шепотом.

Он кивнул:

- Давай.

Мы с Джаспером забрали наших партнерш, не сбив шага. Вчетвером мы закружили по разрушенной кухне, две пары в бесконечной гармонии. Было приятно наблюдать за Элис и Джаспером – за пятьдесят лет я не мог вспомнить, чтобы Джаспер так танцевал. Он был невероятно легок на ногу и выглядел совершенно умиротворенным, наслаждаясь легкомыслием своей жены. Когда Элис развернулась в руках Джаспера сначала к нему, а затем ко мне и Эсми, она громко запела. И в этот момент мы, подражая настоящим артистам, промчались мимо них, шутливо припадая при каждом шаге.

Звук моего смеха поразил меня. Эсми посмотрела на меня, широкая улыбка расплылась на ее лице, и я воспользовался паузой между песнями, нежно прижавшись к ней губами. Часть меня полностью осознавала, что боль и беспокойство вернутся, как только музыка стихнет. Но на краткий срок в несколько песен я позволил себе наслаждаться возвращением маленького кусочка моей семьи.


- Тройной кофе латте, большой стакан. Если можно, обезжиренное молоко, пожалуйста.

Девушка-бармен, еще почти подросток, застенчиво улыбнулась мне, повторяя мой заказ. Я вежливо улыбнулся в ответ и отошел в ожидании моего напитка.

- Тройной? Вот как ты это делаешь, Каллен?

Я обернулся. Подошел Роланд Макленехен, патолог. Путь из операционных в палаты пациентов проходил прямо через западное фойе, где несколько лет назад больница сочла целесообразным позволить Starbucks открыть киоск, якобы для амбулаторных больных и посетителей. Вместо них киоск, как правило, обслуживал лишенных сна врачей, их белые халаты образовывали аккуратную очередь. Я часто его посещал, как мой коллега только что заметил, Starbucks, безусловно, имел большое значение для сохранения моего секрета.

Это просто было не тем секретом, о котором он думал.

Кофе был лучшим средством, когда-либо изобретенным, для того чтобы скрыть бессмертие. Все врачи, которых я знал, пили его литрами. Когда он появился, я также начал его «пить». И, к счастью, никто ничего не подозревал, когда я нес двадцатичасовую смену или прямо из больницы торопился преподавать в университет. А затем было замечательное изобретение Starbucks - высокие белые пластмассовые крышки, ставшие сейчас нормой для каждого поставщика кофе в стране. Двадцать лет назад я должен был украдкой выливать кофе из своих чашек или оставлять их так, чтобы было заметно, как часто я наливаю очередную дозу. Теперь я мог купить один стакан, ходить с ним в течение нескольких часов, и никто не мог увидеть, что ни капли не попадало мне в рот. При этом присутствие стакана придавало мне оттенок аромата кофе «Арабика», как у многих моих сверстников. Действовать, как они, быть похожим на них, пахнуть как они. Это работало как оберег.

Бармен поставила мой напиток на стойку, посылая мне еще одну улыбку. Я улыбнулся ей в ответ и взял чашку, поднося ее к губам, пока поворачивался к Роланду.

- Как ты, Роланд?

- Прекрасно, а ты?

Я кивнул.

- Достаточно хорошо, - я притворился, что сделал еще один глоток кофе. - Долгий день. Будет долгая ночь.

Он рассмеялся:

- Помню, когда я был в твоем возрасте. Тридцатичасовые смены, попытки сделать открытие всякий раз, когда я не наблюдал пациентов… вы, молодые врачи, взваливаете на себя слишком много. Но тогда, я думаю, мы все это делали.

- Все так делают, - ответил я осторожно. Это было профессиональным риском практикующего медицину бессмертного — я выглядел так, словно только что окончил медицинскую школу, поэтому был навсегда привязан к напряженному графику, без которого невозможны ранние этапы карьеры врача. В резюме, которое я представил в больницу, как только переехал, было три позиции, и также был предел тому, сколько времени я мог притворяться, оставаясь на одном месте в течение длительного времени. Мой текущий фальшивый возраст – тридцать один год, я был «самым молодым» в штате больницы. Но я наслаждался долгими часами своей работы, поскольку находиться в больнице было для меня воплощением катарсиса.

Я брал много долгих смен после того, как Эдвард оставил нас. Мои ночные смены увеличились с десяти до четырнадцати часов - максимум, который я мог проводить в больнице, не сталкиваясь с замечаниями Службы по охране труда и здоровья. В промежутках у меня был семинар, который я вел в Корнельском университете, чтобы занять себя, и, конечно, помощь Эсми с домом. Подготовка к семинару редко занимала у меня много времени, поскольку я пережил все эпидемии, изучавшиеся по программе, кроме одной. Во время занятий я в основном рассказывал, что представляла собой медицинская практика в то время, обсуждал способы лечения, когда все врачи были сбиты с толку заболеванием, и шаги, предпринимавшиеся ими, пока лекарство не было найдено. На прошлой неделе после моей лекции по европейской вспышке холеры один из моих студентов прокомментировал: «Боже, доктор Каллен, вы учите так, как будто были там». Я просто усмехнулся и пошутил про наличие у меня живого воображения.

- Ты отправляешься в крыло? - голос Роланда резко вернул меня обратно в настоящее.

Я кивнул. По неизвестным причинам врачи в больнице называли восточное крыло здания, где были расположены палаты для пациентов, просто «крылом». Это привело к появлению ряда других оборотов речи, таких как «идти в крыло», означавшего «делать обход пациентов».

Роланд и я направились к палате. Я каждый день с нетерпением ждал времени обхода. Травматология часто бывала встряской для мозгов, отвлекая на себя все мое внимание, и я наслаждался этим, но было что-то поразительное в личной встрече с пациентами. Это напоминало мне о том, какой раньше была медицинская практика. Конечно, теперь мои пациенты были окружены невероятным количеством дорогого оборудования и синтетических лекарств, о которых два столетия назад ни один врач не мог бы даже и мечтать, но в то же время неизменным оставалось главное — врач у постели больного, утешение и лечение. Даже после столетий медицинской практики я все еще пребывал в шоке от веры моих пациентов в меня.

Единственной моей целью было убедиться, что их доверие не было напрасным.

В настоящее время у меня в больнице было четырнадцать послеоперационных больных, восстанавливающихся от разных операций, от удаления аппендикса до пересадки почки. Первым я посетил удаление аппендикса, это была девушка, студентка университета. Я увидел, как загорелись ее глаза, когда я вошел.

- Доктор Каллен. Здравствуйте!

Я улыбнулся:

- Здравствуйте, мисс Роббинс. Как вы сегодня вечером? - я направился к кровати и взял с ее торца карту. Конечно, я помнил все, что написал в ней вчера, с тех пор новыми были только данные о температуре и кровяном давлении девушки за последние двадцать четыре часа.

- Хорошо! По большому счету, - ответила она, пристально глядя на меня. Когда Эдвард неофициально помогал мне несколько десятилетий назад, он часто по вечерам дразнил Эсми мыслями моих пациенток, возникавшими у них в моем присутствии. То, что моя жена находила эти непристойные размышления забавными, было ярчайшим свидетельством нерушимой связи между нами. Однако чтобы обезопасить себя, я, читая, всегда держал карты своих пациентов левой рукой, позволяя моему обручальному кольцу отражать свет. Все ее записи сегодня выглядели хорошо, я мог, наверное, разрешить ей вернуться домой.

- Я могу взглянуть на шов?

Она кивнула, сдвигая больничный халат в сторону. Крошечные раны заживали хорошо, покраснение и отек значительно уменьшились по сравнению с тем, что я видел во время вчерашней смены. Я покачал головой, поражаясь значимости такой простой операции. Сто лет назад аппендицит почти повсеместно был смертным приговором. Даже те, кому удавалось удалить аппендикс, почти всегда умирали от сепсиса. Теперь же я смог взять девятнадцатилетнюю пациентку с запущенным заболеванием, и лапароскопическая хирургия позволила провести операцию в течение часа, оставляя при этом разрезы едва больше, чем мой ноготь. Это было настоящим чудом.

- Выглядит хорошо, - прокомментировал я, заменив ей повязку. - Я могу выписать вас сегодня вечером, если хотите.

Ее лицо просветлело:

- Правда? Я могу выйти отсюда? Это было быстро.

Я рассмеялся:

- Это не реактивная хирургия, несмотря на простоту операции. Вам нужен покой, - предупредил я. - Воздержитесь пока от вечеринок, по крайней мере, в ближайшие выходные. - Хотя студенты Корнелла, по большей части, очень серьезно относились к своей учебе, я знал, что они не застрахованы от пивных посиделок, так любимых в современном американском колледже. Еще одна причина, из-за которой было приятно жить так далеко от города, как жили мы.

Она покраснела усмехнувшись.

- Да, доктор Каллен, - глядя на меня с надеждой, она спросила: - Что насчет школы?

- Занятия – это достаточно спокойно и не должно вызывать проблемы, - я подмигнул ей. - Посиделки и учеба это не одно и то же.

Она добродушно застонала.

- Учиться. Назначение врача, - я улыбнулся ей, и она застенчиво усмехнулась. – Помнится, ваша мама здесь? - Я всегда чувствовал себя обязанным спросить, кто будет заботиться о моих пациентах, как только я их оставлю. Иначе я чувствовал себя неловко.

Кивнув, она ответила:

- Да. Она может забрать меня в школу. Или к себе в отель… наверное, - девушка закатила глаза. - Она уже смешна в этом.

Я улыбнулся:

- Мы, родители, склонны допускать ошибку с чрезмерными советами, это правда.

Моя пациентка подняла брови:

- Мы, родители? - ее глаза еще раз метнулись к моему обручальному кольцу, а потом вернулись к лицу. Я видел, как она пыталась примерить статус родителя к моей молодой внешности. Я усмехнулся.

- У меня пятеро приемных детей. Двое из них - вашего возраста, - сказал я ей, положив ее карточку обратно в выемку в торце кровати. По крайней мере, они были в ее физическом возрасте — моему «самому младшему» сыну было на самом деле больше семидесяти. - И будь один из них доставлен в больницу для срочной операции, я, вероятно, тоже был бы в этом немного смешон.

Сказать так было преуменьшением. Я был на полпути к сумасшествию, зная, что мой практически неуязвимый сын просто был вне досягаемости для меня и моей возможности немедленно оказать ему помощь. Окажись я в ситуации, в которой знал, что Эдвард или любой другой мой ребенок находится в реальной опасности, я был бы вне себя. Перед тем как отправиться к моему следующему пациенту, я на мгновение подумал о звонке Эдварду, но быстро взял себя в руки. Он позвонил бы, будь я ему нужен. Мой сын мог быть упрям, но он не был глуп.

Вздохнув, я мягко улыбнулся своей пациентке.

- В любом случае я напишу вам выписку и приглашу медсестру, чтобы помочь вам собраться до прихода вашей мамы. Вы, судя по всему, очень хорошо выздоравливаете, но если будут какие-нибудь боли, доза ибупрофена «Адвил» должна помочь. И если вы почувствуете сильную боль, похожую на ту, с которой попали в больницу, я хочу сразу же вас видеть, хорошо?

Она серьезно кивнула.

- Я могу сделать для вас что-нибудь еще, мисс Роббинс?

Она покачала головой, возвращая мне улыбку.

- Спасибо, доктор Каллен.

- Это было удовольствие - лечить вас, мисс Роббинс, - я это говорил, когда выписывал всех своих пациентов, но каждое слово было правдой. Ничто не приносило мне большей радости и умиротворения, чем моя работа, мое призвание. Я вышел из палаты и направился к доске с таблицей в конце коридора, чтобы официально зафиксировать выписку девушки.

Я еще подписывал бумаги, когда просигналил мой пейджер. Глядя на него, я нахмурился. Это был Роланд. Зачем я, спрашивается, был ему нужен? Хотя я знал патологию, бесконечные часы в лаборатории без пациентов не были моим любимым занятием, и я не назвал ее в числе моих навыков. Никто в этой больнице не подозревал, что у меня была какая-то особая проницательность в той области. И мне было очень любопытно.

Откладывая бланк выписки на стойку медсестры, я пошел ответить на вызов.


Спустя полчаса я был в лаборатории и отчаянно всматривался в стекло с образцом крови, взятой на анализ, надеясь увидеть там что-то, что опровергнет мой первоначальный диагноз. Все выглядело нехорошо.

Роланд встретил меня в фойе и быстро сопроводил в свой кабинет.

- Карлайл. Я рад, что ты смог прийти так быстро. Мне нужна консультация.

Я поднял брови. Насколько Роланд знал, я был обычным молодым врачом, возможно, с небольшим преимуществом из-за того, что пошел в медицинскую школу немного раньше других. Он ничего не знал о годах моей практики, у него не было причины полагать, что я буду знать что-то особенное в его специализации. Так с какой стати он обращался ко мне за помощью?

- Вам нужна консультация хирурга общей практики?

- Нет, - ответил он быстро, - мне нужен гематолог. Доктора Эндрюса сегодня нет, а его лабораторные крысы поставлены в тупик.

И поэтому я стал следующим на линии обороны?

- С каких пор я запасной вариант вместо Эндрюса? Гематология не моя специальность, - по очень веским причинам.

Он бросил на меня испепеляющий взгляд.

- Тот случай фон Виллебранда, который был на прошлой неделе, вывел тебя из тени, доктор Каллен, - сказал он медленно.

Я тихо себя отругал. На прошлой неделе мужчина средних лет был доставлен в отделение скорой помощи после автомобильной аварии с множественными повреждениями внутренних органов. Он был направлен на компьютерную томографию, которая подтвердила множественное внутреннее кровотечение, и был на пути в операционную, когда медперсонал, наконец, привез его ко мне.

Обычно я был очень осторожен в своих диагнозах: если я знал то, что человеческий доктор был не в состоянии ощутить, я не торопился, ожидая расшифровку теста с уточненным диагнозом. Но на той операции я был лишь ассистентом, и я не мог остановить ее, чтобы дать время на подтверждение диагноза, который мой нос поставил мгновенно. Так что я решил сообщить свое мнение моему коллеге - болезнь фон Виллебранда, довольно редкое нарушение свертываемости крови. Этот запах имел невероятную особенность, характерный аромат посылал всевозможные сигналы в мой мозг, извещая о том, что это будет легкая добыча. Разрежь мы этого пациента, не принимая во внимание его проблему, он, несомненно, умер бы на операционном столе от потери крови. Когда меня начали спрашивать, я дал неправдоподобное объяснение, сославшись на синяки на животе пациента, и мои коллеги были по праву подозрительными. Но моя уверенность дала мне достаточно времени, чтобы сделать несколько тестов, которые, конечно, подтвердили мой диагноз. Благодаря этому пациент сейчас восстанавливается после операции наверху, а не находится в похоронном бюро.

Но ведь это же могло быть просто удачей? Я смотрел на Роланда очень осторожно. Он заподозрил неладное или же просто думал, что я – что-то вроде вундеркинда?

Его челюсти сжались.

- Слухи вокруг, - заявил он. - Все знают, что ты парень-кровь, Карлайл.

Я чуть не рассмеялся при его выборе формулировок.

- Ладно, - я был осторожен, все еще оценивая, мог ли Роланд думать, что у меня была еще какая-то квалификация, кроме медицинской. - В чем проблема?

- Пятнадцатилетний мальчик доставлен с симптомами гриппа, - начал он. - Количество лейкоцитов повышается, но в соответствии с гриппом. Пациент заявил о невозможности заражения ВИЧ, тесты оказались отрицательными. Мононуклеоза у него тоже нет.

Я пожал плечами:

- Тогда у него грипп. Зачем тебе нужна консультация?

Роланд покачал головой.

- Мы уже отправляли его домой с гриппом. Он вернулся спустя два дня, почувствовав себя хуже. Его температура повысилась, а количество лейкоцитов снизилось. Он был передан мне, так как они думали, что это мог быть какой-то новый штамм вируса, но я опроверг эту гипотезу. Как думаешь, ты мог бы взглянуть на его стекла с мазками крови.

Я хмурился, сомневаясь, что увижу что-то, не замеченное моими коллегами. Не каждое заболевание крови пахло так специфично, как фон Виллебранд. Но я мог уважить Роланда, по крайней мере, сделав поверхностный осмотр.

- Я могу посмотреть карту? - я подошел, чтобы взять ее со стола Роланда.

Будь у меня минута, чтобы подготовить себя, возможно, я был бы в состоянии думать об этом случае рационально, оградить себя от чувств, вызванных обыкновенным именем. Но я не знал, и у меня не было минуты, поэтому эмоции, обрушившиеся на меня, когда я прочитал имя на файле, застигли меня врасплох. Я быстро взглянул на мазки крови на стекле, протянутом мне Роландом. Даже в тусклом свете кабинета я смог увидеть признак, пропущенный Роландом и специалистами лаборатории: несоответствие одной клетки, которая будет размножаться и опустошать кровь этого мальчика, крадя его жизнь, если нам не удастся остановить ее рост.

Острый миелобластный лейкоз.

Все беспокойство, вся боль, весь страх, которые я нес в течение последних двух месяцев, обрушились на меня с новой силой. Это действительно было сегодня утром, когда я так легко танцевал у себя на кухне? Это могло быть десятилетия назад. Я заставил себя еще раз посмотреть на имя в карте, все время желая обнаружить ошибку в первом прочтении. Но оно так и осталось неизменным — имя и фамилия, которую я знал слишком хорошо. Это вернуло мою память почти на девяносто лет назад, к другой больнице, к другой болезни, к другому мальчику, чью жизнь медицина не смогла сохранить.

«МЕЙСОН, ЭНТОНИ», - кричала этикетка наверху папки.

И он умирал.

-------------------------------------
Примечания главы 5
Primum Non Nocere - в переводе с латинского «Не навреди». Это положение из Клятвы Гиппократа, до сих пор актуальное в медицинской этике. Хотя сегодня официальной Клятвы нет, точнее, есть ее различные варианты в разных странах.