Милая Саша-Noone, огромное спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь, за то, что только благодаря твоим капельницам моя муза все еще жива! И отдельное спасибо за то, в какое чудо ты превратила эту главу! Без тебя она была бы совсем другой, и не было бы у Элис хэппи-энда.




- Ты уходишь?
- Да.
- Но... Я думала... Я хотела... поговорить.
- Я тебя слушаю.
- Не так! Не за секунду, не на бегу ведь, когда ты куда-то спешишь и... Почему, когда я здесь, ты всегда уходишь?
- А почему бы и нет?

***

- Ты просто не должен был на ней жениться, - дослушав, коротко сказал Ройс, со стуком поставив на стол свой стакан.

Джеймс хотел было возразить что-то резкое, заявить, что тот не знает, о чем говорит, но не смог. Уж кто-кто, а Ройс-то отлично знает, что жениться на девушке, которая тебя не любит, просто нельзя...

- Никогда не понимал, почему ты так легко сдался? - спросил Джеймс вместо возражений. Хотелось не выслушивать неодобрение, а не одобрять и критиковать самому.

Ройс непонимающе нахмурился.

- Почему ты отпустил свою Розали? - пояснил Джеймс. - Почему даже не попытался побороться?

Коротко засмеявшись, Ройс поднес стакан к губам, залпом допил свой виски и махнул официанту, требуя повторить.

- О, так ты, значит, до сих пор веришь в то, что женщину нужно завоевывать? - с презрительным сочувствием спросил он, как будто разговаривая с маленьким и на редкость безмозглым ребенком.

За один этот тон нестерпимо захотелось врезать Кингу по его лощеной физиономии. С трудом подавив рвущуюся изнутри сокрушительную злобу, Джеймс скрестил на груди руки и пренебрежительно бросил в ответ:

- Ну давай, просвети меня, развей мои достойные идиота заблуждения.

Кривя губы так, как будто собственные слова жгли его рот кислотой, Ройс заговорил:

- По-моему, на свете есть только два заблуждения - два самых разрушительных. «Прекрасный принц» и «завоевать чье-то сердце». Нет на свете ничего совершенно прекрасного, ни принцев, ни принцесс, и ничего невозможно завоевать, ни человека, ни страну, ни крепость! То, что восторженная солдатня называет завоеванием - просто пустое слово. Ты ставишь свой флаг над покоренным городом, но что именно ты покорил? Дома, улицы и тот кусок земли, на котором все это возведено, но ничего больше. Пусть даже и людей, на этом куске земли обретающихся. Но это только оболочка, пустая, как выпитое яйцо, потому что жизнь этого города и души этих людей не подчинятся, не достанутся тебе никогда, потому что принадлежат совершенно иному измерению, к которому просто невозможно применить слово «завоевать». Вот так же и с завоеванием чьих-то чувств. Такая же дикая, нелепая и опасная ложь, как война за веру, например. Такой же... оксюморон. Да, я мог побороться, как ты говоришь, мог бы даже выиграть, сделать ее своей и вроде бы быть счастливым победителем, но... - он покачал головой, глядя куда-то сквозь Джеймса, в свои мысли и свое прошлое, - ... это такой жестокий обман!.. Что я получил бы, что завоевал? Ее физическую оболочку? Право считать, что мне все можно, и ощущение своей власти над ней потому, что каждую ночь она засыпает в моей постели? Ты отлично понимаешь, как дешево все это стоит, когда это единственное, что у тебя есть.

Возразить было нечего, кроме того, что ощущение своей власти, как Ройс назвал это, только мучает еще больше, вынуждая день за днем и месяц за месяцем сомневаться, а не заставил ли он Элис, не принудил ли силой, сам этого не понимая, к тому, чтобы принять его предложение. Как немыслимо и самозабвенно счастлив он был там, стоя перед ней на коленях на ступенях парадной лестницы хайвудского пансиона и слушая, как ее «да» легким эхом неверящих и удивленных вздохов кружится по переполненному людьми холлу!.. Вот тогда он действительно чувствовал себя победителем, героем, прекрасным принцем, счастливейшим из смертных, с головой ныряя в омут тех самых опасных и лживых заблуждений, о которых говорил Ройс, и думал, что теперь все непременно будет хорошо, что просто не может быть по-другому, потому что и он, и она это заслужили. Но он ошибся, ничего так и не было, так и не стало хорошо.

Он вспомнил день их свадьбы, лихорадочно дрожащие, ледяные руки Элис, смерзшийся холод страха в ее глазах и жуткое, суеверное чувство мертвого, полного смертельной ненависти взгляда, вонзающегося в него как кинжал - взгляда Джаспера, безмолвно проклинающего бывшего друга за попытку украсть у него то, что должно было быть его, построить свое счастье на его могиле. Вспомнил безжизненное белоснежное лицо Элис под прозрачной дымкой фаты и то, как она медленно запрокинула голову, протягивая ему свои губы для поцелуя, и как он отчаянно хотел умереть сейчас же, здесь же, в эту самую секунду, потому что она боялась этого поцелуя, как приговоренный - смертельного удара палача. Вспомнил этот поцелуй, короткий, страшный. Вспомнил, как поздно ночью Элис с полуобморочной решимостью расстегивала пуговицы на своем платье и пыталась заставить себя улыбнуться, а он отлично видел, что она не выдержит, если он сейчас к ней прикоснется. Вспомнил, как выдержка изменила ему, как он грубо сказал ей, что ему не нужно это жертвоприношение, как вышел из спальни, и, слабовольно оглянувшись, увидел, что она смотрит ему вслед, зажимая ладонью рот, и слезы текут по ее белым щекам. Вспомнил, как не знал, что теперь делать и мечтал о хоть каком-то способе забыться, о пуле в лоб, о виски, о кокаиновом сне и руках продажных девок - о том, что помогло бы хотя бы на несколько минут поверить в то, что это не его вина, или что ничего этого на самом деле нет, или что все еще можно исправить, или что есть женщины, которых его близость не убивает так, как ее.

- Да, ты прав, - сказал он наконец, глядя на прозрачно-голубые осколки льда в своем стакане. - Я не должен был на ней жениться.

***

Элис расчесывала влажные после ванной волосы, задумчиво глядя на свое отражение в зеркальных створках трельяжа. Как быстро течет время!.. Вроде бы так недавно она изнывала от обиженного самоуничижения, разглядывая в зеркале свои варварски остриженные после болезни волосы, и ненавидела весь свет за то, что у нее отобрали главное ее украшение, а ведь прошло уже больше трех лет... Боже, целых три года! Как же это немыслимо много и одновременно как мало! Много потому, что так многое успело случиться за это время - в жизнях других, и мало потому, что в ее жизни случилось так мало... Вернее, так малому она позволила случиться. У нее был прекрасный ангажемент с Метрополитен-оперой, она пела ведущие партии и после каждого выступления увозила с собой столько цветов, что их дом уже начал походить на оранжерею, дважды она уезжала из Нового света назад в Англию: на свадьбу Беллы и Эдварда и на крестины близнецов Генри и Веры, таких же золотоволосых, как Розали, и с такими же пронзительно-синими глазами, как у Эммета; у нее было множество таких роскошных нарядов, о каких не смела мечтать даже Мадемуазель, и столько поклонников ее таланта, сколько никогда не было у красоты Розали, но она по-прежнему ощущала себя той же до одури неуверенной в каждой следующей секунде полуспятившей от своих бесконечных фантазий школьницей, какой была годы назад.

Элис провела гребнем по очередной спутавшейся прядке и снова посмотрела в зеркало. Много прошло времени или мало, а выглядит она теперь точно так же, как тогда, когда эти три года только начали свой бег, и волосы у нее снова такие же длинные. Она снова такая же, какой была, снова в безопасном и уютном мирке, созданном для нее стараниями других, по-прежнему боится этот мирок покинуть и вновь ждет кого-то, кто взял бы ее за руку и вывел на свет из густого полумрака ее спящего существования к жизни настоящей.

Как это странно...

Ее растерянно блуждающий по комнате взгляд остановился на циферблате часов. Была половина первого ночи. Элис ощутила острый укол какого-то недоброго беспокойства. Так поздно, а Джеймс до сих пор не вернулся.

- Почему, когда я здесь, ты всегда уходишь?
- А почему бы и нет?

Еще ни разу за все эти годы она не ощущала так остро, что они не чужие друг другу, не такие вежливо-равнодушные приятели, не связанные ничем, кроме общей крыши над головой и легкой приязни друг к другу, какими были или казались так долго, как в ту секунду, когда он произнес эти слова.
Шквал противоречивых, сумасшедших чувств взвился в ее душе, но прежде, чем она сумела выразить их хоть словом, Джеймс вздохнул и устало сказал:

- Прости, я не хотел говорить этого. - И, снова не дав ей ответить, добавил: - Мой старый университетский друг проездом в Нью-Йорке. Я хочу с ним встретиться, мы давно не виделись. Это не на долго.

И вот уже поздняя ночь, а его нет. Элис закусила губу, вспомнив их последний разговор. О, если бы у нее хотя бы было право на недоверие, на ревность, насколько легче ей бы было сейчас!.. Но она давно лишилась этого права. В тот день, когда она вышла замуж за единственного на свете человека, рядом с которым ей было хорошо, она потеряла этого человека, потеряла друга, спасителя... Остался только одинокий, горький страх из ее мучительных сновидений, которые всегда, всегда сбываются, несмотря ни на что.

Несмотря на усталость сон все не шел, тяжелые мысли не давали забыться ни на секунду, и в конце концов Элис, как будто пытаясь убежать от них, быстро вышла из своей спальни и спустилась в гостиную. Посидела немного перед догоравшим камином, перевернула несколько страниц лежавшей на ручке кресла газеты, забытой здесь Джеймсом после завтрака, а затем все растущая тревога погнала ее дальше. Обойдя весь первый этаж, заглядывая в каждую комнату, как будто пытаясь найти что-то, догнать какой-то неумолимо ускользающий призрак, она поднялась наверх. Библиотека, пустые и холодные комнаты для гостей, ее спальня, маленькая уютная гостиная, где она так любила сидеть по вечерам перед роялем, тихо наигрывая что-нибудь и задумчиво листая старые нотные сборники с мятыми, волнистыми от времени страницами, кабинет и спальня Джеймса. Перед этой дверью Элис остановилась. Она не входила в эту комнату с той ночи, когда стояла там одна, в наполовину расстегнутом свадебном платье, и зажимала рукой рот, пытаясь не закричать от страха и боли, от ужасного ощущения, что так долго сдерживаемые рыдания вот-вот разорвут ее изнутри. Медленно повернув ручку, она открыла дверь и вошла внутрь.

Безукоризненно аккуратная кремово-белая комната казалась совершенно нежилой: на покрывале кровати ни складочки, ни раскрытой книги на подушке, или чашки с недопитым чаем на столе, или забытого на прикроватном столике письма, на которое нужно ответить... Перешагивая порог, Элис чувствовала себя так, словно входит в музейный зал: ничего нельзя трогать и ни на чем нет ни малейшего отпечатка личности хозяина. Пытаясь заставить себя не думать так, она присела на край кровати и робко провела ладонью по покрывалу. Жесткая вышивка защекотала ей ладонь. Что же она пытается найти здесь? Зачем она пришла? Зачем... зачем ждет его, если все равно никогда не сможет дать то, что он ищет?

- Элис?..

Вздрогнув, она обернулась. Джеймс смотрел на нее, опираясь плечом о дверной косяк и держа в руках шляпу, на полях которой голубоватой изморозью поблескивала пыль дождевых капель. Элис хотела было поздороваться, спросить, где он пропадал так долго, предложить ему выпить чаю или затеплить для него камин, но в эту минуту все слова, сколько их ни есть на свете, казались такими лицемерными, бессмысленными и пустыми, что ради них не стоило нарушать тишину.

- Ты хотела поговорить о чем-то? - наконец спросил Джеймс, войдя в комнату и придвинув себе стул. - Я слушаю.

Она не хотела ни о чем говорить и сказала об этом только потому, что не хотела, что бы он уходил. И теперь вместо всех тех вопросов, которые она успела придумать, ожидая его, у нее вырвался совсем другой, о котором она не думала и даже не знала, что так нуждается в том, чтобы услышать ответ:

- Ты больше не любишь меня, ведь так?

Это прозвучало так глупо, так по-детски, что от ядовитой горечи и нелепого самоуничижения на глазах выступили злые слезы. А Джеймс тихо засмеялся. Неукротимая ярость подняла Элис на ноги, и она почти бегом бросилась к двери, изо всех сил сдерживая слезы. Джеймс поймал ее за локоть, притянул к себе с такой же бесцеремонно-снисходительной уверенностью, с какой успокаивал ее после бесконечных кошмаров и терпел ее вечные слезы, пролитые у него на плече. Элис яростно дернулась, но он держал
крепко.

- Наконец-то показываешь норов, - усмехнулся он, и не подумав разжать руки.

- Отпусти меня! - прошептала Элис, и обиженный гнев в ней мгновенно сгинул, сменившись ледяным ужасом, как будто она просила отпустить ее, стоя на самом краю бездонной пропасти, как будто они снова были на обрывавшимся каменным оврагом уступе на лесной окраине, годы назад, и только он один удерживал ее на границе жизни несмотря на все ее попытки вырваться.

Джеймс усадил ее на край кровати, сел рядом, удерживая ее ладони между своими, как делал той английской зимой, когда она замерзала изнутри и снаружи.

- Что ты хочешь услышать? - заговорил он. - Что я люблю тебя? Да, я люблю. И иногда мне кажется, что эта любовь намного хуже смерти. Что я не спас тебя тогда на краю обрыва, а что оба мы шагнули в эту пропасть, и падаем, падаем… Я думал, что счастлив, думал, что тебя смогу сделать счастливой. Что ты будешь… будешь моей. Не сразу, со временем. Но время идет, дно пропасти приближается, а мы ни на шаг не стали ближе друг другу. Ведь я тебе никто. Ни друг, ни любовник, ни отец твоих детей. - Он отпустил ее руки и отвернулся. На фоне исчерна-синего квадрата окна, сочащегося лунным светом, его застывшее лицо казалось мертвым. - Элис... Я устал. Устал от этой бессмысленной любви.

В его голосе звучала такая измученная, смертельная усталость, что Элис ощутила, как все в ней замирает от ощущения своей вины, чудовищности своих поступков, своего непонимания и слепой жестокости, своего эгоизма, от нестерпимого страха, что теперь уже поздно, что ничего уже нельзя исправить. Может быть, ей двигал страх, может быть - совсем иные чувства, возникшие только теперь или просто сумевшие наконец вырваться на свободу, когда она, положив руки ему на колено, потянулась к нему всем телом, робко коснулась губами его губ и замерла, оцепенев в ожидании его отклика. Но он не ответил на поцелуй. Как будто и вовсе не ощутил его.

- Я ведь уже сказал тебе, что мне не нужно от тебя никаких жертв, - тихо сказал он, когда бесконечную секунду спустя она отстранилась.

- Я не жертвую, я... Я не... - слова теснились на языке, панический страх не успеть сказать что-то важное мешал думать, и Элис, сама не заметив, как вскочила на ноги, выдохнула: - Я люблю тебя.

Джеймс недоуменно качнул головой, вопросительно глядя на нее и как будто спрашивая, верно ли он расслышал. Элис глубоко вздохнула и, стараясь заставить свой голос звучать спокойно, заговорила:

- Я понимаю, что опоздала с этими словами на три года, что я столько времени жила в прошлом, но... - и замолчала. Нет слов. Нет сил.

Как во сне, она протянула к нему руку, коснулась пальцами его щеки, положила дрогнувшую ладонь ему на шею, и свои пальцы показались ей белыми, как у призрака, на фоне его загорелой кожи. Он красивый, такой красивый...

- Джим... - прошептала она, когда он поднял руку к горлу и накрыл ее ладонь своей, и это было так странно, непривычно и приятно - назвать его этим сокращенным, коротким и мягким именем, каким он никогда не позволял звать себя ни друзьям, ни родственникам. Это имя для нее. Только. - Пожалуйста, люби меня еще хотя бы несколько минут, сейчас, когда...

А затем он стремительно поднялся на ноги, оказался слишком близко, и больше она ничего не осознавала и не чувствовала, кроме его прикосновений, жадных, настойчивых, нежных...

Потрясающее ощущение своей неотразимости, удивительной зрелости своего тела переполняло ее, не оставляя места неловкости, скованной робости и парализующего смущения, которых она от себя ожидала. В его объятиях она чувствовала себя прекрасной, самой совершенной, самой желанной. Восхищение, исступленное обожание и его сумасшедшая любовь, которую она так не заслуживала, но которую он все равно ей отдавал, сладкое, собственническое ощущение своей власти над ним - это пьяняло, кружило голову. То, как он вздрагивает от ее прикосновений, как колотится его сердце, как прерывистый звук его учащенного дыхания разрывает гулкую ночную тишину - все это из-за нее, она стала причиной этого.

Он с удивительной благоговейной страстью коснулся губами ее запястья, там, где быстро-быстро бился пульс, и Элис невольно улыбнулась - счастливо, завороженно, кокетливо. Встретившись с ней взглядом, Джеймс чуть улыбнулся ей в ответ, зарываясь пальцами в ее разметавшиеся по простыням волосы. Совсем юная, такая же юная, какой он увидел ее впервые, в какую влюбился неизмеримой, неисчерпаемой любовью. Все та же, но только словно начинает сначала, и нотка горечи во взгляде и недевичья, неневинная смелость в движениях, в позе выдает перемены, произошедшие в ней с тех пор.

И в тот миг Джеймс совершенно ясно почувствовал, что теперь есть и правда только они двое. Обнаженные тела, чувства, открытые друг перед другом мысли. Никаких преград, даже пространства между ними практически не осталось. Сперва всюду, где ее пальцы проводили прерывистые полоски, по телу бежали мурашки. Но затем жар, властвовавший над ним, притупил это волнение, заменив его сухой жаждой, вспыхивающей от каждого прикосновения. Элис согнула ноги в коленях, прижимаясь теснее. Стремление к ней стало необоримым. Она ахнула, запрокинув голову назад, и ухватилась руками за его руку и мягкий угол подушки у себя над головой. Опираясь на ладонь и предплечье у нее под шеей, другой рукой Джеймс подхватил ее под спину, прижимая к себе ближе, хотя казалось, что ближе быть невозможно. Если бы его поцелуи оставляли следы на ее коже, то вся она была бы изрисована этими отпечатками его ласки. Теперь она не смотрела не него, то зажмуриваясь, то глядя куда-то в темноту комнаты, говоря ему о своих желаниях в поцелуях, в движениях, в стонах, осторожно-чувственных, словно хотела, чтобы только он слышал ее. Все в Элис было неожиданно правдиво и смело, и только в руках оставалась дрожь. Она все время пыталась обнять его крепко, ухватиться за его напряженные плечи и сильные руки, но ей будто не хватало сил, и пальцы каждый раз слабели и скользили по его коже.

- Люблю… - прошептала она, и мгновение спустя они оба простонали, скованные единым ярчайшим мигом наслаждения.

Затем они снова смотрели друг другу в глаза. Элис лежала на спине, часто дыша сквозь приоткрытые губы. Джеймс расположился рядом, легко прижимаясь телом к ее боку. Она протянула руку к его лицу, пытаясь как будто увидеть его прикосновениями, словно слепая. А он, также осторожно касаясь ее лица и рук, не знал, что сказать. Что говорят абсолютно счастливые люди? Совершенно счастливые, которые не знают, что делать дальше, после того как желанное счастье опалило их своими лучами, что делать, чтобы удержать и укрепить его, что делать, если оно вдруг погаснет, также оглушительно, как и рассветало?

- Хочется пить, - тихий, будто надорванный голос Элис, отвлек его от этих размышлений. Она сглотнула и сжала губы, облизнув их. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

- Я принесу воды, или может чего-то другого? – спросил он, вставая и, подойдя к креслу, взял халат.

- Нет, просто воды, - улыбнулась она, укрыв грудь одеялом, и повернулась на бок. Джеймс вышел из комнаты, и она умиротворенно и радостно крепко зажмурилась. Хотелось блаженно растянуться и поудобнее зарыться головой в пуховую подушку, слабо пахнущую ее сладкими духами, впитавшимися в волосы. Элис села и подняла подушку, намереваясь взбить ее. И тут вся она вмиг похолодела, когда ее взгляд зацепился за черный контур револьвера, каким-то страшным образом попавший на белоснежную простынь под ее головой. Безразлично выпустив из рук подушку, которая упала с края кровати на пол, Элис взяла оружие двумя руками, будто загипнотизированная его смертоносным изяществом. Зачем, почему и как оно сюда попало? Какой безжалостный мучитель подложил его сюда, чтобы оно попалось ей на глаза и всколыхнуло еще толком не сформировавшиеся, но уже ощутимо страшные мысли именно сейчас? Затем медленно, нехотя, но неотвратимо, пришло понимание. Она наконец осознала, что они были в комнате Джеймса, и револьвер без сомнения принадлежал ему. Но зачем?.. И тут ее окатило новой волной холодной дрожи. Счастливые, уверенные в своей жизни люди не держат под подушкой оружие - так глупо, по-мальчишески вздорно и смешно, если бы не так страшно. Она вспомнила стакан с ядом, стоявший на ее прикроватном столике в пансионе, где она засыпала, боясь, что не выдержит очередного кошмара, что лучше уснуть навсегда, не дожидаясь, пока страшное будущее протянет руки из сновидения в ее реальность. Так значит, жизнь Джеймса была кошмаром. И все из-за нее. Он готов был покончить с собой из-за ее бессердечной холодности. Как она могла вести себя так… Веки застыли, она боялась моргнуть, чтобы пелена слез не заволокла взгляд.

В комнату вошел Джеймс. Он не сразу заметил, что она держит в руках, ссутулившись, опустив голову, но, явно ощутив, что что-то не так, быстро подошел к кровати, поставил стакан с водой на тумбочку и сел рядом с Элис.

- Элис, это…

- Не надо! Не говори ничего! – Все-таки не удержавшись и моргнув, быстро заговорила она. И тут же сама, противореча своей просьбе, всхлипнула: - Зачем? Скажи, зачем ты хотел?.. Как ты мог? Если это из-за меня... – она начала захлебываться словами. Джеймс положил руку на револьвер, намереваясь забрать его, но Элис крепко сжала его пальцами, не отпуская.

- Любимая, отдай, пожалуйста! Я идиот. Я был слаб. Без тебя я был трусом. Прости меня.

Элис резко подняла голову, ее блестящий от слез взгляд метался по его лицу, высматривая что-то в его глазах.

- Нет! Нет, это я… Я заставляю тебя страдать и мучится! Я всех мучаю, всех! От меня всегда только неприятности. Боже, - она отвернулась, еще крепче сжимая револьвер, - зачем, зачем я только появилась в этом мире! Вокруг меня всегда только боль и зло!.. И смерть... – Она судорожно прижала ладонь ко рту.

- Элис, нет! Я люблю тебя. И всегда буду любить. И не жалею ни об одной минуте этой любви, как бы больно мне раньше ни было!

- И поэтому хотел бросить меня? – почти зло вскрикнула она. – Сбежать? Как ты мог? Что бы было, если бы ты… Что бы было со мной? - она наконец отпустила револьвер и Джеймс быстро спрятал его в ящичек тумбочки. А Элис с совершенно несовместимой с ее утонченной грацией яростью набросилась на него чуть не с кулаками, беспорядочно колотя его по плечам и груди. – Ненавижу! Ненавижу тебя! Зачем ты меня спас?! Мерзавец! Подлец! Трус!

Не слушая ее истеричных криков, Джеймс обхватил Элис за пояс, с трудом, но все же поймав ее руки и прижав к своей груди.

- Отпусти меня. Сейчас же, - приказала она, прожигая его ослепляюще яростным взглядом искрящихся слезами глаз. - Я не хочу тебя видеть! Верни мне револьвер. Я избавлю тебя от себя!

- Я никуда тебя не отпущу! – почти прорычал Джеймс, тесно прижав ее к себе, чтобы она не могла шевелить руками, и удерживая ее голову так, что ее лицо было в нескольких дюймах от его. Она затихла, во все мокрые глаза глядя на него. Ее ноздри раздувались, он чувствовал как часто поднимается ее грудь. Губы были плотно сжаты, и он припал к этим дрожащим, мягким губам, заставляя их снова становиться нежными и уступчивыми. Спустя несколько секунд, она высвободила руки и обняла его за шею. Джеймс распахнул халат. Элис помогла ему стянуть рукава. Он подсадил ее к себе на бедра, и они оба вздрогнули. Она всхлипнула и, опустив голову, выдохнула ему в плечо, оставив на нем влажный поцелуй.

- Не оставляй меня… - стон, - никогда... - дрогнувшим, не слушающимся голосом попросила она.

- Обещаю, - новое движение и новые сопровождающие его вздохи. – Ты слышишь? Никогда.

- Никогда... - она нашла в себе силы приподняться, опираясь о его плечи, подставляя свою грудь его губам.

- Девочка моя, - захваченный извиняющейся, отчаянной страстью, он резче притянул ее к себе. Она выгнулась навстречу этому движению, глухо вскрикнула, и он заглушил этот вскрик поцелуем, не останавливаясь, крепче прижимая ее к себе. Когда ее последний громкий стон растаял под его губами, Элис вновь обмякла и всем телом легла на его плечо. Джеймс медленно уложил ее на постель, чувствуя, что руки дрожат от напряжения и весь он наполнен эмоциональной и физической усталостью. Элис также было тяжело даже открыть глаза. Она послушно его руке повернулась на бок, и он лег позади нее, обняв ее за пояс.

- Спи, милая. Мы проснемся вместе, - поцеловав ее волосы, тихо проговорил он.

- Да, вместе, - делая короткие паузы между словами, ответила она, так спокойно и отрешенно, будто уже спала или была мыслями не здесь, а в... будущем. – Ты и я.