Глава 49. Ал. Все хорошо

Итак, СОВы совершенно ударили меня по яйцам.
И я имею в виду в совершенно буквальном смысле. Нет, правда, во время экзамена по Уходу за Магическими Существами, меня, в самом деле, стукнули по яйцам. Технически, полагаю, экзамены не совсем были в этом виноваты, но в любом случае. Нам необходимо было чистить огнекрабов (зачем – понятия не имею, наверное, потому, что Хагрид думает, что это весело), но Сюзи так испугалась своего, что в ту же секунуду, как решила, что он ее обожжет, запаниковала, бросила его, а затем решила пнуть. Но, конечно же, она промахнулась, и в итоге зарядила мне по яйцам.
И если она полностью достигла цели, я подам официальную жалобу.
Не нужно и говорить, что я согнулся от боли и действительно почти расплакался. Сюзи закричала и прикрыла ладонью ротик (будто это может чем-то помочь), потом схватила меня и сказала, как она извиняется. Вот только фигово она притворялась, что ей жаль, учитывая, с каким трудом дались ей эти слова, пока она пыталась сделать серьезное лицо и подавить хихиканье. Она, и все остальные девчонки, конечно, все они хихикали с таким восторгом над тем, что они вообразить себе не могут, насколько это ужасно. Они все стояли там и смеялись, включая мою великолепную кузину, которая, вообще-то, должна была быть моим настоящим товарищем. Но она не такая, конечно, потому что настоящий товарищ не будет смеяться, когда у его друга яички раздавлены школьной туфелькой. Никто из пацанов не смеялся, потому что они знают, что это такое, и они все знают, что это совершенно не смешно. Но нет, не девчонки; они все стояли там, хихикали и смеялись, включая мою кузину.
Кстати, о Роуз-Предательнице, думаю, стоит упомянуть, что она трахает Скорпиуса Малфоя. Она, конечно, не стала делиться со мной этой информацией. И это называется, мы шестнадцать лет не имели друг от друга секретов. Нет, она решила совершенно забыть упомянуть о том, что она занимается сексом. Единственная причина, по которой я в курсе, это потому, что я знаю ее лучше всех других. У нее на лице все написано, и я уверен, я даже могу назвать конкретный день, когда это произошло, потому что она после этого ни с того ни с сего начала вести себя странно. Мне понадобилось немного времени, чтобы понять почему, когда я заметил, что они со Скорпиусом стараются любой ценой друг друга избегать. Она перестала о нем говорить, перестала приглашать его за наш стол и перестала пытаться превратить меня в его лучшего друга. Так что, думаю, на самом деле сказать «она трахает Скорпиуса Малфоя» будет технически неверно, потому что я уверен, секс у них был только раз. Но что бы ни случилось в этот единственный раз, это было довольно ужасно, потому как они теперь так очевидно друг друга избегают.
Я бы спросил ее, но мне тошно даже думать об этом. Я определенно не думаю, что хочу об этом говорить. Мы с Роуз говорим практически обо всем, но, честно скажу, мы никогда не говорили о сексе. Это такая странная категория, где пол действительно имеет значение, когда стоит что-то или не стоит обсуждать – например месячные и мастурбация. Но все равно, она могла, по крайней мере, мне сказать, ведь не то чтобы я спрашивал о деталях и тому подобное.

Это хреново. Теперь, когда Роуз обналичила свою Д-карточку (кстати, я использую слово «Д-карточка» в исключительно ироничном смысле, я ненавижу этот термин), я официально самый отстойный во всей моей семье. Я более чем уверен, что никто в моей семье не добирался до шестого курса, ни разу не трахнувшись и/или не состоя в официальных отношениях. Ну, вот теперь я смог, ура мне. Я официально главный неудачник. Потрясающе. Технически, я думаю, Роуз побила меня еще раньше, ведь у нее было несколько бойфрендов, а я не дошел дальше парочки поцелуев с парочкой девчонок. И, конечно, девчонка, которая мне нравилась в итоге трахнулась с моим братом. Короче, снова – потрясающе.
Да, но в любом случае.
Год закончился, и дальше все будет хорошо. Этот год был, возможно, одним из худших в моей жизни, так что то, что он, наконец, закончен, и теперь я могу оставить все это позади - единственное, что из него вышло хорошего. В следующем году все будет по-другому. Я продолжаю себе это говорить и, надеюсь, однажды в это поверю. На самом деле, я надеюсь, что это правда. В конце концов, шестой курс просто должен быть бесконечно лучше, чем пятый, верно?
Шестой курс – это вроде как «свободный» год. Нет больших экзаменов, из-за которых мы должны весь год учиться и паниковать. СОВы закончены, а до ПАУКов еще целый год. К тому же, шестой курс – последний год, когда ты можешь по-настоящему повеселиться, если только, конечно, вы не такие, как семикурсники этого года, которые, как оказалось, веселились весь год и решили прогулять все вместе ПАУК. Черт, может, мы тоже должны были это сделать. Может, тогда бы мне не досталось по яйцам, и тогда у меня оставался бы шанс заиметь детей когда-нибудь.
Знаете, если у меня когда-нибудь будет секс, конечно. Что на данный момент очень сомнительно. Так что, может, мне и не стоит так злиться на Сюзи.
Что еще хорошего в шестом курсе – так это то, что Джеймса не будет нигде поблизости. Это официально последняя ночь, которую я провожу в зоне его видимости. Ну, разве что, мы ведь живем вместе, так что думаю, что глупо это говорить, и это определенно не говорит о том, что я хочу сказать. Но надеюсь (и молюсь любым богам всех волшебников и ведьм), Джеймс уберется к чертям из дома так быстро, как только это возможно для человека. Не то чтобы ему не хотелось уходить, уверен. В конце концов, он ненавидит там быть, и он ненавидит нас всех, так что он очень постарается убраться оттуда нахер как можно раньше.
И это будет, я надеюсь, завтра.

Он где-то здесь. Общая гостиная наполнена людьми, празднующими последний день в школе всеми возможными нелегальными и аморальными способами. Семикурсники особенно счастливы, хотя я действительно не понимаю почему, учитывая то, что они обрекли себя на нищету и безработицу. Я думаю, они решили, что ничего с ними не случится, раз уж столь многие из них участвовали в этой анти-ПАУКовской забастовке или как там они это нахер зовут. Но правда в том, что случится многое. Они не смогут найти хорошую работу, и они все очень, очень скоро об этом пожалеют.
И все это было идей Джеймса, конечно.
Мама с папой в ярости. Они продолжали слать письма, которые он избегал и игнорировал, и когда не получили ответов, стали только писать чаще. Они, наверное, ворчали на него или пытались рассказать о последних событиях, о том, что папа возвращается домой. Они дали друг другу, по крайней мере, шанс, но кто знает, что случится. По крайней мере, они решили попытаться, это хоть что-то. Не думаю, что они нашли то, что хотели, когда расходились. Может, станет лучше. Так что, думаю, они, наверное, пытались сказать Джеймсу об этом, кроме того, что пытались привести его в чувство из-за этого полного и абсолютного идиотизма с ПАУК. Я не знаю, что творится у него в голове большую часть времени, когда он делает вот такое дерьмо. Я клянусь, некоторые вещи он делает просто потому, что может. Ну и что хуже всего, он манипулирует всеми вокруг и может убедить их сделать все, что он захочет. Это смешно, правда, но я не должен быть удивлен. Он уговаривал меня на многие вещи, так что не мне говорить.
Плохо то, что из-за того, что Джеймс не отвечал, мама с папой стали слать письма мне, спрашивая меня, где он, и что делает, и почему их игнорирует. Как будто я знаю. Я не говорил с ним почти весь учебный год – я точно не слежу за его личной жизнью. Не считая того, конечно, что трудно не следить за чем-то, что и так всем известно и является одной из самых популярных тем для сплетен в школе. Люди любят говорить о Джеймсе, потому что разговоры о нем всегда получаются интересными, думаю. Большие новости о том, что его бросили. Кейт его бросила. Я думаю, это забавно, особенно потому, что никто не ожидал, что это она будет той, кто бросит его. Плохо то, что теперь все девочки в школе чуть ли не писаются из-за того, что у них теперь может быть шанс, что тупо, ведь он определенно уходит из Хогвартса завтра и никогда не вернется. Но я думаю, они считают, что у них есть шанс и все такое, не знаю. Я даже не понимаю, что в этом такого особенно нахер важного. Хотел бы я знать. Хотел бы я знать, что заставляет всех этих девчонок так ужасно по нему сохнуть. Какой бы ген это ни был, мне он точно совершенно не передался, потому что девчонки не выстраиваются в очередь ко мне, это уж наверняка.
Хорошо, что Кейт его бросила. Может, теперь он выучит свой урок и поймет, что нельзя все время обращаться с людьми как с дерьмом, и что иногда нужно подумать о ком-то, кроме себя. Но я сомневаюсь, что он научится, учитывая, что он слишком туп и слишком самовлюблен, чтобы увидеть все вот так. Все вокруг него, и все всегда было только вокруг него. Он не терпит и мысли о чем-то, кроме себя, и это его главная проблема. Он думает, что весь мир крутится вокруг него, и не может осознать тот факт, что солнце всходит и заходит вовсе не по его желанию.
Но он ничему не научится. Никогда не мог.
Так что, может я и единственный, кто не трахнулся в этом году, так же я единственный, кто от этого не пострадал. Джеймс пытается делать вид, что ему плевать, и жестоко в этом проваливается, а Роуз изо всех сил старается быть нормальной, из-за чего все становится только еще очевиднее, и раскрывает правду всем еще больше, и из-за этого она ведет себя еще страннее, чем обычно. Как вот сейчас, например, она играет в какую-то игру с выпивкой со своими друзьями, и она балансирует на грани, уже почти полностью напившись. А я знаю, что, если она напьется, то она закончит тем, что выставит себя полной дурой и выложит свои секреты толпе людей, которые используют эту информацию как тему для сплетен.
Так что я иду с ней нянчиться.

Она сидит с большинством своих подруг и парой ребят с других факультетов. Меган тоже здесь, конечно, но я притворяюсь, что ее здесь нет, просто потому, что так легче. Все еще странно находиться рядом с ней, особенно после того, как я был таким ублюдком с ней в прошлом месяце. Я не знаю, почему я так себя вел, наверное, какой-то защитный механизм. Так сказала Роуз, и я ей верю, тем более что у нее есть профессионал, который может постоянно снабжать ее диагнозами. Так что, если кто и знает, то это она. Меган не смотрит на меня, когда я подхожу, и мне это нравится. Намного легче избегать кого-то, если и он избегает тебя. Роуз на полу у стола, и я сажусь рядом с ней и облокачиваюсь о ножку дивана.
– Привет, – тихо сказала она и тут же положила голову мне на плечо. – Хочешь немного? – она держит почти полный стакан чего-то похожего на огневиски. Я почти отказываюсь, но затем спрашиваю себя, а зачем? Я беру его и по запаху могу сказать – это как раз то, на что оно похоже.
Боже. Я ненавижу эту фигню. На вкус как дерьмо и жжется слишком сильно, когда сползает вниз по глотке. Оно крепкое, так что не нужно много времени, чтобы ощутить его эффекты.
– Ты играешь? – спрашивает Лиззи, кивая мне.
Я качаю головой и пытаюсь отдать стакан назад Роуз, но она отталкивает его. Она уже немного пьяна и выглядит так, будто уснет в любую секунду.
– Я тоже, – мямлит она, закрывая глаза, и ее голова тут же становится еще тяжелее. Так что я сижу здесь, пока Роуз спит, а остальные играют в игру, где раскрывают свои страшные, темные, грязные секреты. Хорошо, что я не стал играть, потому что у меня нет ни одного из таких грязненьких секретов. Потому что… Потому что я просто колоссальный лузер, так как оказалось, что даже Аллену Таннеру обломилось парочку минетов. А что у меня? А, точно. Девушка поцеловала меня, потому что я выставил себя идиотом, почти признавшись, что я помешан на ней, но перед этим она успела заняться сексом с моим братом. И указанная девушка сидит от меня в паре метров, что делает все еще восхитительнее.
– Ал, – тихо ноет Роуз некоторое время спустя. – Мне нехорошо.
– Потому что ты пила эту дрянь, – бормочу я в ответ, залпом выпивая остаток ее огневиски.
– Ты можешь трахать, кого тебе только хочется, Джеймс, меня это на хрен не волнует!
Ого. Роуз тут же садится прямо, как и все остальные. Мы смотрим по сторонам, чтобы понять, что происходит, и не трудно найти центр всеобщего внимания. Кейт выглядит так, будто сейчас кого-нибудь убьет, и совсем неудивительно, что объект ее гнева – мой брат. Он стоит и выглядит полуобалделым и полуокаменелым, что тоже не очень удивительно. Интересно, что он на этот раз сделал?
– Мишель Фостер - всего-навсего шлюха, не то чтобы тебя это волновало. Рыбак рыбака и все такое.
О, черт.
Ну, теперь я знаю, что он сделал, и я ничуточки не изумлен. Несколько человек начали хихикать, и пару секунд спустя Кейт пулей вылетела из гостиной. Обалделая тишина висит недолго, и некоторое время спустя большинство возвращается к своим разговорам. Роуз смотрит на меня и приподнимает брови в чем-то, похожем на сдержанное веселье. Я смотрю на нее и не могу сдержать усмешки. Делает ли нас плохими людьми то, что мы веселимся над его несчастьем?
– У меня есть секрет, – шепчет она, и хотя я вижу, что она полностью проснулась, она все еще немного пьяна. И она собирается рассказать мне то, что мы обычно с ней не обсуждаем – не то чтобы у нас была причина это раньше обсуждать.
Я смотрю ей за спину, но все заняты своей игрой. Но, если уж она собирается мне рассказать то, что я думаю, она собирается рассказать, то сидеть посреди всех – не самая хорошая идея, даже если они все заняты другим. Она, похоже, соглашается, потому что протягивает руки, что явно означает приказ помочь ей подняться, хотя я и сам тоже сижу. Я все равно это делаю, потому что почти всегда делаю все, что она скажет. Мне, наверное, стоит однажды это прекратить, но, если уж я не выучил этот урок, когда она заставила меня подложить навозную бомбу в бабушкину кастрюлю, когда мне было семь, то, наверное, я никогда этому не научусь.

После того, как я встал и поднял ее, она огляделась по сторонам, явно подыскивая место, где мы сможем переговорить. Прежде чем найти это место, она, конечно же, наклоняется, достает полупустую бутылку огневиски и наполняет свой стакан. Отлично, сейчас она еще больше напьется и, наверное, выдаст еще больше деталей.
Мы поднимаемся по лестнице, на несколько ступеней ниже Майкла Пенли и Эбби Маршал, которые тискаются там. Роуз злобно на них посмотрела (впрочем, никто из них не заметил) и закатила глаза, прежде чем сесть и сделать большой глоток из своего стакана.
– У меня был секс со Скорпиусом.
Она говорит это так внезапно и так прямо, что я на самом деле шокирован, и мои глаза расширяются в истинном удивлении. Я это уже знал, конечно, но то, как она это сказала, застало меня врасплох, и я с любопытством посмотрел на нее и решил прикинуться идиотом.
– Правда?
– Ты уже знал.
Поймала. Она читает по моему лицу так же легко, как я по ее. Я лишь пожимаю плечами, а она вздыхает и продолжает раскрывать свои тайны.
– Это была самая ужасная вещь на свете.
Ну, вот этого я не ждал. Я не знаю, как тут реагировать, так что просто слегка приподнимаю брови и спрашиваю:
– Что случилось?
Мне не стоило спрашивать.
– Ну, для начала, он не мог понять, куда это пихать, – о господи, зачем я открыл свой рот. – А потом это как бы закончилось через две секунды, и я даже неуверенна, что это считается, – она хмурится с секунду, а затем делает еще один глубокий глоток.
Я не знаю, что сказать. Я в ужасе от того, что услышал от кузины: «Ну, для начала, он не мог понять, куда это пихать». Кроме того, что это само по себе гадость, я еще и растерян. Насколько тяжело можно понять, куда там что и как делать? Это не может быть настолько запутано; я имею в виду, а что там еще может быть? Если у меня когда-нибудь будет секс, то, надеюсь на господа, я не дам тему для разговора о моей неспособности определить, куда воткнуть эту чертову штуку.
– Ты меня слушаешь? – спросила Роуз, явно раздраженная. Она немного буравит меня взглядом, прежде чем еще выпить.
– Ага, – сказал я, тут же возвращаясь в реальность. – Конечно.
– Ну, я задала тебе вопрос.
Задала?
– Ой, прости. Так о чем ты?
Она закатывает глаза и немного пыхтит.
– Я спросила, всегда ли это кончается так быстро.
О господи, меня сейчас стошнит.
– А мне откуда нахер знать?
Она краснеет, и я уверен, мое лицо того же цвета. У нас с ней одни и те же кошмарные гены.
– Ну, я уверена, ты, – она по-идиотски машет рукой, и на полсекунды я думаю, что, может, она имеет в виду, что я с кем-то трахался. Надежда быстро испаряется, потому что ее махи рукой превращаются в быстрые дрочащие движения, и мне хочется умереть прямо тут на месте.
– Роуз!
– Ну, блин, Ал, – защищаясь, прикрикивает на меня она. – А как блин нахер я должна была спросить?
Я хватаю бокал и выпиваю так много, сколько могу осилить без риска блевануть. Она терпеливо ждет, а я прикидываю, не встать ли мне и уйти. Если бы я не был немного пьян, я бы так и сделал.
– Ну, наверное, дольше двух секунд, – наконец сказал я, избегая ее взгляда.
Роуз громко вздыхает и откидывается спиной на стену.
– Так я и думала. У моего парня дефективный член.
Мне как раз понадобилось еще немного выпить в этот момент, и в итоге я чуть не поперхнулся. Я разбрызгал все, что было во рту, и кашлял секунд, наверное, с тридцать, а Роуз просто сидела и смотрела на меня. И вдобавок ко всему, она выглядела раздраженной. Я мог бы тут умереть, а она сидела бы тут и бесилась, что я прерываю ее причитания о дефективном члене ее парня.
Когда я закончил, я еще жив (слава богу), а Роуз все сидит и раздраженно смотрит.
– Закончил? – спросила она, протягивая руку и забирая выпивку.
– Я не могу говорить об этом с тобой, – серьезно говорю я, вдыхая свежий воздух.
– О. Ну и пошел ты, – говорит она, по-детски скрещивая руки и расстреливая меня взглядом. Она не по-настоящему зла, просто раздражена, что я не делаю то, что ей хочется, и не слушаю ее бубнеж о неудовлетворительной сексуальной жизни. – Если ты не хочешь быть хорошим кузеном, то я пойду спать.
– Именно то, что я твой кузен, и должно сказать тебе, насколько это неприлично.
Она колеблется с секунду, а потом говорит:
– Ой, да пошел ты, – снова, потому что это то, что она всегда говорит, когда не может придумать хорошего ответа. Затем она приканчивает остатки огневиски и с помощью перил вытягивает себя в стоячую позицию.
– Спокойной ночи, Альбус, – мерзко говорит она и перебрасывает волосы через плечо.
– Спокойной, Роузи.
Она еще раз пронзает меня взглядом и, бормоча что-то о неверных членах семьи, полутопает-полуспотыкается вверх по лестнице в женское общежитие. Я смотрю, как она уходит, а затем и сам вздыхаю и откидываюсь назад на лестницу, стараясь игнорировать Майкла и Эбби и всех остальных вокруг меня, кто разбился по парочкам и празднует последнюю ночь года.
В конце концов, я, наверное, заснул, потому что следующее, что я помню, это как я проснулся весь в поту, а шум вечеринки уже давно умолк. На самом деле, вокруг оставалось еще несколько человек - или те, кто уже отрубился тут в разных позах, или те, кто так занят публичным проявлением своей симпатии друг к другу, что никого и ничего вокруг не замечают.
Я взглянул на часы и увидел, что уже почти четыре утра. Что означает, что мы должны подняться через три часа и быть на поезде через пять. Моя шея затекла, и все суставы словно странным образом слиплись. Я все еще очень, очень устал, так что я стараюсь как следует потянуться, прежде чем встать. Когда я, наконец, подымаюсь, я слышу, как что-то падает, хотя я и неуверен, что это. Моя голова тоже болит. Блин, столь малая доза огневиски привела меня к похмелью. Жизнь – дерьмо, правда?

Как раз когда я поворачиваюсь к лестнице, я слышу, как открывается дверь-портрет, и, мгновенно реагируя, оборачиваюсь взглянуть, кто это. Я в шоке от того, что вижу, и от этого мгновенно замираю на полдороги. Только что вошел Джеймс, и он совершенно дерьмово выглядит. Мало того, что он кажется полностью пьяным, он еще и какого-то зеленого цвета, отчего я думаю, что его, наверное, здорово тошнит. Ну и кроме всего этого, глаза у него налиты кровью, что не должно быть сюрпризом, учитывая, сколько они с его лучшими друзьями выкурили. И его глаза не просто красные, они еще и опухшие.
Он плакал. И судя по его виду, он плакал долго.
Сначала он меня не видит и проходит мимо нескольких человек, что еще в гостиной, к лестнице. Я прикидываю, не спрятаться ли мне, но это бессмысленно, потому что он видит меня секунду спустя.
Его и так тяжелое лицо становится еще мрачнее и злее.
– Потрясающе, – бормочет он, продвигаясь к лестнице.
Я должен был оставить это так. Я, наверное, последний человек в мире, с которым Джеймс хотел бы сейчас говорить. Но все равно я не могу этого не сделать. Я должен спросить, потому что я должен быть обеспокоен каждым, кто приходит в четыре утра и выглядит вот так.
– Ты в порядке?
Он останавливается, открывает рот, чтобы сказать, наверное, что-то грубое, но тут же останавливается и очень странно на меня смотрит. Мне нужно только полсекунды, чтобы понять, что его сейчас стошнит, и он делает это секунду спустя, схватив ведро, и его тошнит прямо туда. Это доказательство того, насколько заняты все оставшиеся в общей гостиной люди, потому что никто не смотрит и даже не замечает, что одного человека рвет его собственными мозгами в мусорное ведро у лестницы.
Что-то говорит мне, что мне нужно идти наверх, пока он отвлекся, что-то другое (наверное, огневиски) говорит мне выказать еще немного озабоченности, хоть я и знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.
Так что я спускаюсь еще на несколько ступенек вниз к гостиной и снова спрашиваю:
– Ты в порядке?
Джеймс совершает свой долгий процесс блевания и расстреливает меня взглядом:
– Да, нахер шикарно, а что не видно?
Я так и знал.
Мои глаза закатываются сами по себе.
– Ну, как бы там ни было, - бормочу я и поворачиваюсь к лестнице. Я не знаю, почему я вообще за него волновался. Если бы в моей крови не было этой малой дозы алкоголя, я бы, наверное, не стал.
И как раз когда я наступил на первую ступеньку, Джеймс сказал ни с того ни с сего:
– Кейт меня бросила.
Я остановился и задумался, а хорошая ли идея – повернуться. В конце концов, Джеймс – придурок, так что зачем мне даже имитировать заботу о чем-нибудь, его касающемся. Но все же идиотский алкоголь, похоже, влияет на меня больше, чем должен бы. Мне точно следует пить эту дрянь почаще, может, тогда она перестанет оказывать на меня такой эффект.
– Я думал, она давно тебя бросила, – медленно повернулся я. Он выглядит совершенно дерьмово, и у него немного рвоты в волосах. Он, похоже, не замечает, и мне интересно, как долго она там. Судя по цвету его лица, рвет его не в первый раз за эту ночь.
– Она по-настоящему это сделала, – бормочет он, вытирая рот и выглядя так, будто сейчас отрубится. – Она меня ненавидит.
Я думаю сказать, что она его не ненавидит, но, возможно, это ложь, и она его ненавидит. Я, правда, не знаю, как это продлилось так долго, потому что я даже не представляю, чтобы с ним было хорошо состоять в отношениях. Но я ведь также не знаю, почему стольким многим людям нравится проводить с ним время, потому что думаю, что он гигантская заноза в заднице каждую секунду, когда бодрствует, и почти все время, что спит.
Когда я ничего не говорю, Джеймс воспринимает это как сигнал продолжать дальше. Я понятия не имею, почему он говорит это мне, тем более, почему он говорит мне о своих проблемах с девчонками. Но я все равно слушаю. Блин, если бы я мог уйти.
– Она ударила меня, – он выглядит ошеломленным, когда отодвигает от себя ведро и прислоняется к углу лестницы. – Я сказал ей, что люблю ее, и она меня ударила.
Он сказал ей, что любит ее? Какого хрена? Может, он стукнулся головой сильнее, чем мы думали в начале. Я просто шокировано смотрю на него и с ужасом понимаю, что выражение его лица серьезно, и что он правда выглядит так, будто серьезен, когда говорит, что любит ее. Это жутко.
– Почему она это сделала? – осторожно спросил я, зная, что не хочу этого знать, и зная, что я должен уйти и оставить все это. Но я не могу.
Джеймс на секунду прикрывает глаза, и я думаю, что он, наверное, сейчас упадет, потому что, мягко говоря, нетвердо стоит на ногах.
– Она мне не верит, – сказал он, и не знай я его лучше, я бы сказал, что он звучит опечаленно. – Но это правда, – продолжает он, открыв глаза. – Я люблю ее.
Он серьезно с этой херней? Ни хрена себе. Он плачет? Его глаза мокрые, лицо перекосилось, и да, он плачет. Черт.
Я не знаю, что делать. Я знаю только, что, если кто-нибудь увидит Джеймса вот так, он этого не переживет, и, хотя мне должно быть насрать, мне не насрать. Я хватаю его за локоть и тащу на лестницу, подальше от тех, кто может отвлечься от своего занятия и заметить его.
– Почему она не верит мне? – беспомощно спрашивает он, пока я тащу его по лестнице.
Я не знаю, что сказать, так что киваю головой:
– Может, ей нужно больше времени.
– Времени больше не осталось, – горько отвечает он. – Все кончено…
– Может, нет, – осторожно говорю я, хотя и сам этому не верю.
– Я все расхерачил, – Джеймс вытирает глаза и издает неровный вздох, что не слишком подавляет его слезы. – Я все нахер расхерачил.
И тут он начал по-настоящему плакать, настоящими слезами, которые катились по щекам, а не просто смачивали глаза. Он качает головой, пытаясь их остановить, но явно сдается спустя секунду. Я просто смотрю на него в ужасе, потому что в последний раз я видел, чтобы он плакал лет десять назад, а может и того больше.
– Мне жаль, – промямлил он, снова вытирая слезы. – Я не знаю, почему я такой… не знаю, почему я творю одно дерьмо.
– Ну, просто, – я с трудом прилагаю усилия, чтобы что-то сказать, – скажи ей это, и, может, она поймет.
Он лишь качает головой, а затем падает лбом на перила. Я не знаю, должен ли его просто тут оставить или что-то ему сказать. Я хотел бы, чтобы он остановился, просто повернулся и велел идти на хер или что-то вроде, чтобы ситуация вернулась хоть к какой-то нормальности. Но он этого не делает. Вместо этого, когда он поворачивается, его глаза мокрые и красные, и он смотрит прямо на меня.
– Прости, что я расхерачил твой год.
Я в шоке. В прямом смысле в шоке. Я не помню ни единого раза за всю мою жизнь, чтобы он извинялся передо мной без приказа моей матери. И каждый раз, когда он извинялся в таких ситуациях, он всегда возвращался минут десять спустя, и говорил, что ему вовсе не жаль, и обычно добавлял парочку малоприятных слов вдобавок.
Так что я абсолютно ничего не отвечаю.
Джеймс вытирает глаза и очевидно изо всех сил старается сдержать рыдания под контролем. Я уверен, ему стыдно, но он настолько в лоскуты, что, наверное, не осознает и половины всего.
– Я не должен был делать всю эту хрень, – он не говорит, что за хрень, но я отлично понимаю. – Я не знаю, почему вел себя как…
Он кажется искренним. Да, он совершенно в стельку, но явно что-то случилось, что внезапно превратило его в полного хлюпика. Так что я пожимаю плечами, каким-то образом вроде, будто принимая его извинения.
– Папа вернулся домой, – ни с того ни с сего сказал я, большей частью потому, что мне нечего было сказать. Я знаю, что он не знает, потому что не читал их письма, так что, если он не слышал от Лили (а я действительно не думаю, что он говорил с ней в последнее время), это для него, скорее всего, новости.
Это так и есть. Он приподнимает брови и медленно кивает, вытирая нос.
- Круто.
И еще страннее, чем сейчас, ничего быть не может. Мы не из тех, кто может вести задушевные беседы, не чувствуя себя просто странно и неуютно. Так что это все.
Джеймс оглядывается и еще раз вздыхает.
– Я пойду лягу, – тихо говорит он. – Голова болит.
Представляю как. Я киваю и неловко стою там, пока он ковыляет вверх по лестнице и прочь с глаз. Я в шоке, правда. Я понятия не имею, что случилось, но я уверен, что Джеймс только что передо мной извинился, и он плакал из-за девчонки. Ого. Может луна полная или что-то вроде того.
Когда он поднимается наверх, я иду туда сам. Теперь, наверное, все нормально. Наверно. Не знаю, увидим, вспомнит ли он все это утром, вернее, через три часа, когда мы должны будем быть на завтраке. Даже если он не вспомнит, думаю, все может быть нормально.
А если даже и нет, всегда есть следующий год.