Глава 36. Ал. Взрыв

Пасхальные каникулы.
Они хороши по двум причинам: во-первых, школа почти кончилась, во-вторых, я некоторое время не буду видеть людей, которых видеть не хочу (большей частью Меган и ее подруг).
Но, конечно, обе эти причины меркнут в сравнении со многими, многими причинами, почему это ужасно.
Главная причина, конечно, в том, что я поеду домой и увижу родителей. Я знаю, что они с ужасом ожидают нашего приезда, ведь это значит, что им больше не удастся избежать вопросов. Они будут вынуждены ответить нам, и, я уверен, они не ждут этого с нетерпением, учитывая, что до сих пор даже намека не дали. Не говоря уже о том, конечно, что мне придется провести следующую неделю в непосредственной близости от Джеймса, что никогда не было хорошо, а особенно теперь, когда мы смертельные враги.
По крайней мере, стало лучше с Роуз. У нас уже почти все снова нормально, и я этому рад. Мне не нравится с ней ссориться, и я счастлив, что мы так легко это забыли. Если честно, мы, наверное, тянули это дольше, чем следовало, но мы никогда не ссорились за пятнадцать лет, так что, наверное, пришла пора. Но теперь все кончено, и все хорошо. И мне это нравится.
У нас свое отдельное купе в поезде, и она почти все время болтает о Скорпиусе Малфое. Она хотела, чтобы он сел с нами, но я сказал, что это плохая идея, потому что слишком многие заметят, и кто-нибудь догадается, а этого ей не хочется. Так что она не стала настаивать, и мы провели всю поездку до Лондона, говоря о нем. То есть, она говорила о нем, а я изо всех сил старался не закатить глаза.
Когда мы, наконец, прибыли на станцию, она выбежала, чтобы успеть поймать его, прежде чем он исчезнет. Думаю, она хочет быстренько попрощаться, и я даже не пытаюсь отговорить ее. Вместо этого я достал обе наши сумки с багажной полки и перекинул их через плечо. Ее сумка намного тяжелее моей; определенно, она решила упаковать половину своих вещей ради недельной поездки домой, а я почти ничего с собой не взял.
Я жду ее в коридоре и пытаюсь стать настолько худым, как только возможно, только бы избежать раздраженных и хмурых комментариев протискивающихся мимо людей. Наконец, я вижу, как Скорпиус выходит из одного из купе, и направляюсь в ту сторону. Роуз выходит минутой позже, как раз когда я дошел до двери. Я пихаю ей ее сумку, и она перебрасывает ее через плечо с громким пыхтением. Она думает, что я должен ее тащить, но нет уж. Если ей захотелось взять с собой кучу ненужных вещей, то пусть сама и разбирается с их тяжестью.

На платформе нетрудно заметить наших родителей, вернее, нетрудно заметить ее родителей. Моих нигде не видно. Родители Роуз глупо болтают о чем-то с тетей Флер, которая, очевидно, пришла забрать Луи. Они обернулись, когда мы подошли, и нам пришлось обойти их всех, чтобы обняться.
– Мы отвезем вас домой, – объяснила тетя Гермиона, прежде чем я задал вопрос. – Вернее, мы едем в Нору.
Я не знаю, почему наши родители не пришли забрать нас сами, но я подозреваю, что это связано с различными фотографами, которые толпятся вокруг. Уверен, они пришли сюда следить за моими родителями, но вместо этого им пришлось следить за кандидатом в министры.
Тут появляется Луи, и я не могу не почувствовать неловкости за ребенка, когда его мама схватила его и принялась покрывать поцелуями. Он пытается отклониться (в конце концов, вся школа в пределах видимости), но она, похоже, не понимает, какой это позор. Позже появляются Хьюго и Лили, и Лили закатывает глаза, когда видит, что мамы и папы нет.
– Где Джеймс? – спрашивает тетя Гермиона, и я знаю, что она теряет терпение и не может больше игнорировать журналистов и фотографов, которые сгрудились лишь в метрах от нас. Мы ждем, и ждем, и ждем. Он вообще был в поезде?
Наконец, он появляется из толпы, хотя вряд ли обращает внимание на что-либо кроме Кейт, которую он тесно прижимает к себе рукой. Он шепчет ей что-то на ухо, и она хихикает. Интересно, никто не против, если я сейчас блевану кому-нибудь на ботинки? Они совершенно никого и ничего вокруг себя не замечают, и мне интересно, не стоят ли ее родители поблизости. Определенно, они бы убили моего брата, если бы увидели столь омерзительное проявление чувств на публике, которое вижу я. Они остановились на полпути и принялись целоваться прямо посреди толпы.
Меня сейчас точно стошнит.
– О, господа ради, – громко сказала Роуз. – Найдите нафиг себе комнату или идем.
Ее мама многозначительно ткнула ее локтем, наверное, за то, что она так громко и грубо высказалась перед журналистами. Но не отчитывает, наверное потому, что с ней согласна. Джеймс оглядывается и закатывает глаза, но заканчивает свое свидание. Он шепчет что-то Кейт, и та кивает. Они снова целуются (по крайней мере, на этот раз быстро), и он отпускает ее и подходит к нам.
– Почти вовремя, – сказала Роуз.
– Ой, заткнись, – Джеймс выжидательно оглядел всех остальных.
– Нам придется пойти в Нору, – отвечает Лили, не давая ему шанса задать вопрос. – Оказывается маме и папе нельзя больше показываться на публике.
– Тихо, Лили, - сказала тетя Гермиона. Лили надулась, но ничего не сказала.
Мы идем за взрослыми к парковке и прощаемся с тетей Флер и Луи. Нашли машину и начали загружать сумки в багажник, уже предварительно расширенный магией, так что все нормально. Все вместе забираемся на заднее сиденье, и, к негодованию Роуз, она оказывается зажатой между Джеймсом и Хьюго.
Мы вечность добираемся до Оттери-Сент-Кетчпол, и Джеймс с Роуз всю дорогу пихаются локтями и ссорятся, пока ее мама, наконец, не срывается и велит им заткнуться. Я не знаю, как они сели вместе, но это была явно плохая идея. В один момент Роуз даже крепко схватила его за пальцы и пригрозила их ему переломать, если он не будет держать свои руки при себе. Не сомневаюсь, что она так и сделает, но Джеймс лишь рассмеялся и предложил ей попробовать. Еще одна угроза от тети Гермионы их, наконец, заткнула.
Когда мы добрались, оказалось, что в Норе на этот раз не так уж много народу. Судя по тому, что я увидел, когда вошел, тут только (кроме бабушки с дедушкой, конечно) моя мама, дядя Джордж, Фред и Рокси. Бабушка набросилась на нас со всей своей силой, когда мы вошли, и мы изо всех сил постарались как можно скорее выбраться из ее хватки. Джеймс немедленно направился к Фреду, конечно, и они тут же исчезли наверху, никто не успел и глазом моргнуть. Мама видела, как они ушли, но не попыталась их остановить. Она повернулась к оставшимся и слабо улыбнулась.
Она не выглядит изменившейся. Она не выглядит больной, или смущенной, или даже грустной. Она выглядит как-то устало. Как оказалось, одинокая жизнь ее не слишком ужасно сильно изменила. С той же секунды, как Лили увидела ее, понятно, что она злится. Когда мама попыталась ее обнять, Лили отвернулась и скрестила руки на груди. Секунду спустя она схватила Хьюго и утащила его куда-то. Мама посмотрела на тетю Гермиону, которая пожала плечом в каком-то их молчаливом разговоре. Я не настолько груб. Когда она обнимает меня, я ей позволяю. И когда она спрашивает про школу, я даю какие-то скучные ответы. Не вижу смысла в том, чтобы заставлять ее чувствовать себя еще хуже, чем есть. Но все равно мне неловко, и поэтому я пользуюсь первой же представившейся возможностью сбежать, что и делаю, следуя за Роуз в сад.

Еще слишком холодно для весны, и мы оба сжимаемся в своих куртках, когда ветер бьет нас по лицу. Накрапывает легкий дождь, как всегда весной в Англии. Мы к этому привыкли, но это все равно не привлекательно. Роуз находит место под одной из яблонь и с удобством располагается на влажной траве. Я присоединяюсь к ней, и ветки дерева защищают нас от большей части дождя.
– Интересно, где папа, – не вижу смысла плясать вокруг да около. Я могу задать вопрос, о котором все думают.
Роуз качает головой и отворачивается от ветра.
– Не знаю. Может, придет позже.
– Я даже не знаю, зачем мы сюда пришли, – горько сказал я, хотя даже ради запаха бабушкиного ростбифа с картошкой стоило.
Роуз читает мои мысли и просто отвечает:
– Обед.
Она права, конечно. Мы сидим в тишине еще немного, пока наконец я не сказал:
– Не знаю, зачем Джеймсу и Лили надо быть такими грубыми.
– Ну, Джеймсу «грубость» можно взять вторым именем. А Лили, думаю, просто запуталась.
Не то чтобы Роуз заступалась за Лили, но в последнее время она стала к ней добрее. И все равно, даже если она права, это Лили не оправдывает. Мы все запутались. Это не значит, что мы теперь все можем вести себя как идиоты.
Час или около того спустя нас позвали внутрь на обед. Оказывается, Виктуар и Тедди пришли, пока мы были снаружи, потому что они сидят за столом в ожидании обеда вместе с остальной семьей.
– А где ребенок? – спросила Роуз, проскальзывая на пустой стул рядом с Тедди. Она, не дожидаясь разрешения, придвигает плошку с горошком и начинает наполнять свою тарелку.
– С Доминик, – отвечает он, и он явно этому рад. – Слава богу.
Все смеются, вернее, все, кроме Виктуар, она некоторое время расстреливает его взглядом, но тут же отвлекается на бокал вина. Как раз в духе Вик – отвлечься от желания закатить кому-то сцену ради алкоголя.
Обед проходит довольно гладко и без особых событий. Почти весь разговор сводится к тому, чтобы довести Джеймса замечаниями о Кейт. Особенно над этим стараются Фред, мои дяди и Тедди, и все они считают всю эту фигню очень, очень смешной. Я бы тоже находил это смешным, если бы мне не приходилось смотреть на это целыми днями и удерживаться от рвотного рефлекса. А он не слишком обращает внимание и воспринимает все спокойно, к моему изумлению, я почти ждал, что он убьет каждого, кто об этом заговорит. А ему вовсе и не неловко, как оказалось, даже когда Тедди спросил, когда похороны, потом кашлянул и сказал, что имел в виду свадьбу. Вот Виктуар, думаю, нашла бы много, что на это сказать, но у нее уже третий бокал вина, и она не обращает внимание ни на что.

После обеда все снова разбиваются на свои маленькие группы. Папы по-прежнему не видно, и никто об этом не говорит. Я спрашиваю себя, сколько мы еще планируем тут оставаться. Роуз спрашивает о том же, и она выглядит ужасно уставшей, несмотря на то, что только полвосьмого. Мы снова сидим на заднем дворе, пытаясь не обращать внимания на капли, падающие нам на головы, когда мимо пролетает сова и влетает прямо в окно кухни. К ее ноге привязана газета, так что легко заметить, что это вечерний выпуск Ежедневного Пророка. Удивлен, что бабушка с дедушкой его все еще выписывают, учитывая, что там пишут в последнее время о моей семье. Ну, наверное, лучше знать, что о тебе говорят
Прошло ровно сорок три секунды между тем, как сова влетела в окно и взрывом (ладно, вру, я не считал, так что понятия не имею, но это случилось быстро!)
– РОУЗ ЭММЕЛИН УИЗЛИ!
Мы с Роуз тут же переглянулись. Ее глаза широко распахнулись, когда она услышала, как из дома кто-то проорал ее полное имя.
– Что я сделала? – шипит она, дико глядя на меня.
– Я не знаю, – шиплю я в ответ. – Что ты сделала?
– Я не думаю, что я хоть что-то сделала!
– РОУЗ!
– Блять, – ее глаза огромные и безумные.
– НЕМЕДЛЕННО ТАЩИ СЮДА СВОЮ ЗАДНИЦУ!
– Иди, – быстро сказал я ей, вставая, чтобы показать свою поддержку.
Она почти в панике, когда идет передо мной к дому. Интересно, что такого случилось, что могло так взбесить ее отца. По тому, как она выглядит, видно, что она понятия не имеет, что сделала. Я тоже не представляю, но понимаю, почему она в ужасе.

Когда мы входим, нетрудно сообразить, в чем причина скандала. Вечерний выпуск Ежедневного Пророка лежит раскрытый на кухонном столе прямо у нас на виду. Мы с Роуз вместе взглянули на заголовок.
«Дочь кандидата в министры состоит в тайной связи с внуком главного спонсора кандидата от оппозиционной партии».
И здесь же, чтоб богу и людям убедиться, фотография Роуз и Скорпиуса, занятых чем-то похожим на страстный поцелуй.
Я даже не отруждаюсь прочитать статью. Фотография сказала все. Я думаю, ее сделали сегодня днем, в поезде. Фотографировали явно снаружи, через окно купе, но кто на снимке, ошибиться нельзя. Все тут, в черно-белом цвете.
Роуз выглядит так, будто сейчас упадет в обморок. С ее лица исчезли все краски, и она без слов падает на стул напротив своих родителей. Она ни на кого не смотрит. Тетя Гермиона выглядит так, будто впервые за всю свою жизнь не может подобрать слов, а дядя Рон - будто хочет кого-нибудь задушить, кого угодно, но медленно и больно. Кухня забита всеми остальными членами семьи, которые сейчас оказались в Норе. Думаю, те, кто еще не был на кухне, прибежали, когда случился взрыв, а те, кто уже там был, парализованы ужасом.
– Роуз, – тетя Гермиона, наконец, нашла слова, так как заговорила напряженно, явно едва сохраняя контроль, – это правда?
Роуз ничего не отвечает. Она все еще выглядит так, будто сейчас грохнется, несмотря на то, что сидит. Или так, или ее стошнит прямо на всю кухню.
– Отвечай на чертов вопрос, – злобно рявкнул ее отец, когда она не ответила сразу. – Это правда?
– Ну, ты же видишь фотографию, - мрачно бормочет Роуз. Она все еще не подняла голову.
– Не смей умничать, юная леди!
– Рон, успокойся, – быстро вмешалась тетя Гермиона.
– Успокоиться? – он смеется очень тихо, опасным смехом. – Ты нахер видишь это? – он широко машет в сторону газеты, которая до сих пор не тронутая лежит на столе.
– Конечно, вижу, – отвечает она. – За все те годы, что ты меня знаешь, я еще ни разу не объявляла себя слепой!
– А сомневаюсь! – грубо хохочет он. – Судя по тому, что ты говоришь мне успокоиться, когда твоя дочь распутничает на глазах у всего мира с гребаным Малфоем! – его лицо ярко-красного цвета, и я уже почти боюсь, что его голова сейчас взорвется. – Как это вообще нахрен началось? – снова перевел он свое внимание с жены на дочь.
Роуз, наконец, выпала из своего ступора, и ее голова просто упала на стол.
– Ох, ебааать, - наконец медленно и почти умоляюще сказала она.
Тетя Гермиона тут же сказала:
– Роуз!
В ту же самую секунду, как дядя Джордж пробормотал:
– Ну да, это как раз так и можно начать, – и Тедди не сдержался и хихикнул.
Уверен, мне не надо говорить, что это не самое умное, что можно было сказать, потому что тетя Гермиона в прямом смысле подпрыгнула, обернулась и врезала им обоим (довольно сильно) по башке.
– Какого черта с вами? – злобно спросила она.
– Что тут смешного? – дядя Рон выкрикнул вслед за ней.
– Ну, ты должен признать, дружище, – весело сказал дядя Джордж, – есть в этом какая-то ирония…
– Нет тут никакой иронии! Я скажу тебе, где тут нахер…
– Можно мне уйти? – спросила Роуз, внезапно выпрямившись.
Ее отец сказал:
– Нет, тебе нельзя никуда идти! – в ту же секунду, как ее мама сказала:
– Да.
Ее родители с секунду смотрели друг на друга, и гнев был явно написан на их лицах. Роуз не стала дожидаться, чье слово перевесит. Она принимает мамин ответ и выбегает так быстро, как только ноги ей позволяют. Я присоединяюсь через некоторое время.
– Что ты имеешь в виду, говоря, что она может идти? – выплевывает дядя Рон.
– Я сказала, что она может идти. Ты не можешь ее позорить.
– А, по-твоему, мне не насрать на ее позор? – он хватает газету со стола и пихает ей. – Ты это видела?
Тетя Гермиона хватает газету и расстреливает его взглядом.
– Да, – опасно шипит она. – Веришь или нет, но я нахер умею читать!
Когда тетя Гермиона начинает ругаться, всегда лучший момент покинуть комнату. Я использую это, как повод выйти, и выскальзываю через заднюю дверь в том же направлении, куда сбежала Роуз. Она уже успела далеко убежать, но я вижу, как она идет через холм к пруду. Солнце уже село, и снова пошел дождь, сильнее, чем днем. Я бегу за ней.

Когда я ее, наконец, нагнал, она сидела на берегу пруда. Ее колени подтянуты к груди, и она спрятала в них свое лицо. Она трясется, и я знаю, даже не спрашивая, что она плачет. Я ненавижу, когда девчонки плачут, даже Роуз, но я знаю, что если уйду, то буду дерьмовым кузеном, а другом – еще дерьмовее.
Я сажусь рядом с ней, не зная, что сказать. Она не поднимает голову, но я уверен, она знает, что я здесь. Мы сидим так, в тишине, еще некоторое время, и наконец, я выдавливаю одно короткое предложение.
– Наши жизни дерьмо, да?
Она затряслась еще сильнее, и я спрашиваю себя, как получилось, что я заставил ее еще сильнее плакать. Она не поднимает головы, но я слышу ее тихие всхлипы. Я даже точно не знаю, почему она плачет, хотя уверен, это не связано с тем, что у нее проблемы. За все эти годы, что я ее знаю, она плакала из-за проблем, только чтобы выбраться из проблем. Она никогда не убегала поплакать в одиночестве.
Это пугает меня, потому что заставляет думать, что, может, она плачет по другой причине, но мне неудобно спрашивать.
Я не знаю, что еще сказать, правда, поэтому я делаю лучшее, что могу. Я обхватываю ее плечи одной рукой и составляю компанию, пока или слезы, или дождь не перестанут литься.