Белле 19, Эдварду 21

– Жаль, что твоя подружка сегодня с тобой не пришла, – сказала Роуз, пока мы смотрели, как Джейк запихивает в рот целый кекс.

– Почему? – прокряхтел он, из его рта посыпались крошки на черно-золотую скатерть, которую Виктория попросила папу купить для сегодняшнего вечера. Джейк пожал плечами, потянувшись за его полной тарелкой, и начал снимать бумажную обертку с кекса. Интересно, как он умудрялся есть все это и не весить пятьсот фунтов [~227 кг] или не давиться, если уж на то пошло.

– Потому что ты, по крайней мере, пытаешься притвориться, что у тебя есть хотя бы какое-то подобие манер, когда она рядом. – Роуз откинулась на стуле, скрещивая на груди руки и сердито смотря на него. – А когда ее нет, - сказала она, величественно взмахнув рукой в сторону Джейка, – ты ведешь себя как псина.

– Думаю, Джейк и Леа дошли до главного в их отношениях, когда весь фарс заканчивается. Ведь недавно мы видели, как он выдул галлон молока, а затем отрыгнул ее имя, когда закончил, – возразила я, смеясь над гримасой ужаса на лице Роуз. Она думала, что Джейк – неандерталец.

Джейк закатил глаза.

– Ничего подобного. Ну, по крайней мере я не рыгал ее имя. Кроме того, Леа любит меня, несмотря на мои манеры, – объяснил он, улыбаясь как придурок, хотя так он делал всегда, когда говорил о ней.

Роуз повернулась ко мне, ее идеально завитые волосы перекинулись за плечи, а брови нахмурились от отвращения.

– Не могу поверить, что ты так целуешься, – сказала она, указывая на губы Джейка в крошках.

– К ее чести, – начал Джейк, слизывая глазурь в уголке его губ, – она целовала меня всего несколько раз, прежде чем в силу вступил здравый смысл.

– На самом деле, тупица, – произнесла Роуз, поворачиваясь обратно к Джейку, – я пригрозила надрать ей задницу, если она не начнет пользоваться здравым смыслом. Прими к сведению.

– Розали, – процедила я сквозь сжатые губы, толкнув ее плечом, – прекрати. – Они с Джейком никогда не ладили, и она знала, как сильно я ненавидела, когда она оскорбляла его.

Взгляд Роуз немного смягчился, когда она встретилась со мной глазами. Она сама видела тот кошмар, в котором я пребывала, когда вернулась в школу в прошлом январе, и заметила, как изменилась роль Джейка в моей жизни. Если бы не он, я все еще была бы зомби. Он вытащил меня из моей пост-эдвардовской депрессии, и, как мой друг, она задолжала Джейку благодарность, по крайней мере, за это.

– Ты права, – тихо сказала Роуз, дотрагиваясь свободной рукой до меня. – Прости. – Я заметила, что она не извинилась прямо перед Джейком, и предположила, что это все из-за того, что она больше сожалеет, что расстроила меня, а не о том, что сказала. Я восприняла это как маленькую победу. Прогресс между ними должен быть очень медленным.

Джейк подмигнул мне между укусами, и я улыбнулась ему в ответ. На его лице была та же самая бестолковая усмешка, как в ту ночь, когда я впервые столкнулась с ним за пределами Студенческого Союза, когда какой-то парень толчком открыл дверь прямо в меня, из-за чего все мои книги и бумаги разлетелись во все стороны. Джейк пересек со мной пешеходную дорожку, собирая листки, которые кружились как снежинки из-за позднего февральского ветра. Я оплатила его ужин в знак благодарности, и мы разделили безвкусные гамбургеры и сыроватую картошку фри.

До той ночи перед Студенческим Союзом я не могла вспомнить, когда в последний раз видела Джейка. Мой отец и мистер Блэк раньше все время ходили на рыбалку, но, когда мои родители открыли закусочную, их поездки стали всё менее и менее частыми. Мать Джейка умерла незадолго после этого, а затем и моя. Наши отцы стали такими же незнакомцами, как и мы с Джейком, что досадно, так как тогда они бы помогли друг другу.

Той ночью мы с Джейком покинули Союз с возобновившейся дружбой. Следующие месяцы я отчаянно пыталась поставить Джейка на то место в моей жизни, на котором я хотела видеть Эдварда. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что я не могла заставить Джейка подойти туда, куда он не мог, независимо от того, как сильно я хотела этого. Джейк заставлял меня смеяться, он был замечательным другом, но только и всего. Я всегда буду признательна, что быстро образумилась и порвала с ним прежде, чем разрушила потрясающую дружбу.

– Как бы то ни было, во сколько все начнется? – спросил Джейк, вырывая меня из мыслей, повернувшись, чтобы посмотреть в телевизор.

– В одиннадцать тридцать, – нетерпеливо сказала Роуз; слова с ее губ слетели, как только Джейк закончил его вопрос. Она сделала глубокий вздох и закрыла глаза, вытягивая руки на столе. – Эмм сказал, что им положено появиться в одиннадцать тридцать, - спокойно повторила она.

– Это прямой эфир или как? – Джейк повернулся обратно к нам, смяв салфетку и кинув ее на его пустую тарелку.

– Они записали программу в ЛА в прошлом месяце, – объяснила Роуз. Она оставила школу, чтобы провести выходные с Эмметтом, пока они были там. Помню, какой расстроенной она была, когда вернулась из ее поездки. Она не смогла провести с Эмметтом много времени, и это были последние свободные выходные у парней, прежде чем они отправились в турне по Европе, в котором они пробудут до конца марта.

Роуз все еще выглядела печальной, когда говорила о той поездке. Черт возьми, последнее время она выглядела печальной в любое время, когда говорила об Эмметте. Теперь, когда всё с карьерой парней вошло в самый разгар, я наконец начала понимать, как прав был Эдвард, когда говорил мне, что у него действительно не было времени на жизнь. Не было похоже, что у Эмметта было много времени. Роуз и Эмм всегда выглядели счастливыми, когда были вместе, но мне пришлось видеть Роуз, когда Эмметта не было рядом. Я слышала ее плач после того, как она разговаривала с ним по телефону. Она никогда много не говорила об этом, но я знала, что, должно быть, для нее было тяжело так жить.

Лицезрение трудностей Роуз и Эмметта собственными глазами было той причиной, которая немного сняла боль от отказа Эдварда. Мы едва могли поддерживать дружбу с ним, когда он так долго отсутствовал. Отношения, по моему мнению, небось, были бы невозможными. И все-таки было трудно не быть рядом с Эдвардом.

Иногда мы с Роуз вместе утопали в нашем одиночестве, но мы и мотивировали друг друга. Она хотела, чтобы я выбралась и сходила на свидание, а я хотела, чтобы она выбралась и сделала что-нибудь вместо того, чтобы ждать у телефона звонка Эмметта. Я с головой ушла во внеклассную деятельность, которую смогла придумать. Я была волонтером, работала неполный рабочий день в Библиотеке и лезла из кожи вон, лишь бы встретить новых людей.

Я сходила на пару свиданий, но всё было неправильно. Может, всё было неправильно, потому что никто из парней не был Эдвардом. Может, я не встречалась с правильными людьми или была слишком напугана, что мне причинят боль. Может, я просто не была готова. Я не могла точно определить, в чем была моя проблема, но иногда, когда я по ночам находилась одна в комнате и имела много времени, чтобы подумать, я беспокоилась, что мое сердце просто было закрыто. Интересно, может, я все еще любила Эдварда слишком сильно, чтобы впустить кого-нибудь еще.

Роуз, которая знала меня лучше, чем я сама, заверяла меня, что, когда буду готова, я встречу правильного человека, мое сердце снова постепенно откроется. Она сказала, что мне даже не нужно думать об этом, что мое сердце поймет, что я нашла правильно человека, раньше моего мозга. Глубоко внутри я знала, что она права. Я желала, чтобы у меня была хоть капля мудрости, чтобы я могла предложить ей помочь пройти через ее одиночество. Но у меня не было ничего, что можно было отдать, кроме дружбы, и я поделилась с ней всем, что у меня было.

– Эмм позвонит тебе сегодня, – сказала я, приобняв ее, она положила голову на мое плечо.

– Думаешь? – спросила она, когда я отводила волосы от ее лица.

Затем она выпрямилась на стуле, ее глаза были полны надежды, когда она вглядывалась в мои. Я улыбнулась и пожелала, чтобы могла пообещать ей что-то реальное.

– Я знаю, что позвонит.

– Ух, – произнесла она, покачивая головой и слегка похлопывая себя по щекам. – Посмотри на меня. Я, как последняя неудачница, сижу здесь и интересуюсь, позвонит ли мне парень, словно какой-то томящийся от любви лузер. Я женщина; у меня есть своя жизнь. Если он позвонит, то позвонит; если нет, то… В любом случае у меня будет хороший ночной сон.

Вот Розали, которую я знала и любила: на десять процентов уязвимая и на девяносто – надежная. Я бы не хотела, чтобы она была другой.

– Они выступают где-нибудь сегодня? – спросил Джейк, проведя пальцем по краю его тарелки и поднеся его ко рту, чтобы слизать оставшуюся глазурь. Он пытался не показывать это, но он был большим поклонником Эдварда и любил музыку ребят. Он никогда не встречался с ними и, могу сказать, был разочарован тем, что их сегодня не будет.

– Думаю, они уже выступили, – ответила я. – Уже за полночь, где бы они ни были. – Жаль, что у меня не было номера, по которому я могла позвонить Эдварду, чтобы, по крайней мере, пожелать ему счастливого Нового Года. То, что он сегодня не рядом, было таким странным.

– Они где-то в Германии, – сказала Роуз, выводя ногтем пальца линии на ее левой ладони. – Где-то… на девять часов впереди нас.

Секунду Джейк выглядел, словно беспокоился за нее. Может, я все это вообразила, но в какой-то момент подумала, что чувствую изменения.

– Прекращай пялиться на меня, Блэк, – сказала Роуз, встретившись глазами с Джейком, злой взгляд исказил ее лицо.

Ага, всего лишь мое воображение.

Я услышала звон колокольчиков у входной двери – Карлайл и Эсме впустили холодный поток воздуха в закусочную. Я встала, чтобы поприветствовать их, Роуз следовала за мной. Карлайл помог Эсме с ее пальто, которое было покрыто снежинками из-за начавшегося редкого зимнего шторма, случившегося сегодня. По этой причине практически никто не пришел на нашу вечеринку.

– Карлайл, – произнес папа, пожимая его руку.

– Простите, мы опоздали, – сказал Карлайл, встряхнув куртку. – Меня задержали этим вечером в реанимационном отделении.

– Самая загруженная ночь в больнице Форкса, – сказала Эсме с улыбкой, вешая пальто.

– Вы как раз вовремя, – ответил папа, наклоняясь и мягко целуя ее в щеку. – Они будут в эфире где-то через пятнадцать минут.

– Белла, – вздохнула Эсме, ее прекрасные глаза сияли. Она потянулась и прикоснулась к моему лицу, улыбаясь мне и поглаживая большим пальцем мою скулу.

– Привет, Эсме, – сказала я, обнимая ее за плечи. Я уткнулась лицом в ее шею, как всегда делала, потому что, даже если моя мама ушла, она была самым близким человеком.

– С каждой нашей встречей ты становишься все более прекрасной и взрослой. – Она отклонилась и убрала локон волос с моего лица, заправив его за ухо.

– Cпасибо, – тихо произнесла я, чувствуя, как кровь хлынула от пальчиков ног до ушей. Я никогда не умела принимать комплименты.

– Привет, Карлайл, – сказала я, обнимая также и отца Эдварда.

– Белла, – ответил он, выражение его глаз было дружелюбным. – Нравится в колледже? Твой отец говорит, что весной ты будешь учиться за границей, это правда?

Я посмотрела на папу, который стоял в стороне от нас со скрещенными на груди руками. Уголок его усов приподнялся в улыбке, его глаза мерцали, когда он смотрел на меня и улыбался.

– Я пробуду в Италии десять недель в конце семестра, – объяснила я, пристально наблюдая за реакцией доктора Каллена.

– Изучая классическую литературу, – вставил замечание отец; в уголках его глаз появились морщинки – так всегда случалось, когда он был счастлив. Я видела его таким очень и очень давно.

Я не собиралась именно изучать классику, но это было достаточно простым объяснением, а я не хотела, чтобы меня вовлекли в разговор сегодня, поэтому не стала поправлять его.

– Какой прекрасный опыт, – сказал Карлайл. – Что заставило тебя решиться на это?

Я хотела ответить ему, что причина заключалась в его сыне, разбившем мне сердце, и что теперь я с головой окуналась во всё, что могло удержать мои мысли об этом. Что я надеялась, переезд из этого места, чтобы наконец посмотреть уголок мира, может дать мне свежий взгляд на многие вещи. Что изучение чего-то нового, пока Эдвард отсутствует, делая то же самое, заставит меня почувствовать себя немного ближе к нему, даже когда он будет в тысячах милях от меня.

Но я не сказала Карлайлу ничего подобного. Вместо этого я солгала:

– Я просто… всегда хотела путешествовать.

На какой-то миг Карлайл показался мне задумчивым, его взгляд метался между мной и Эсме.

– Замечательно, – наконец сказал он, похлопав меня по плечу, прежде чем мой папа проводил его в обеденный зал.

– В машине у меня есть коробка с вещами, которую мне дал Эдвард для твоего аукциона, – объяснила Эсме, беря меня за руку, когда мы последовали за папой и Карлайлом. – Напомни мне, чтобы я отдала ее тебе перед уходом.

– Вау. Это мило с его стороны, – сказала я шокировано. Я даже не была уверена, как он узнал о моем участии в аукционе. Я не говорила с ним с тех пор, как стала волонтером.

– Я упоминала об этом до Рождества. Он смог написать много всего в короткой записке, но отметил, что отдает, а тебе лучше бы суметь получить порядочную сумму хоть за некоторые вещи. Какое замечательное дело, Белла. Женский приют был тут, сколько я себя помню. Я сама была там волонтером, когда училась в колледже. Эдвард так гордится тобой. Мы все гордимся.

– Он гордится? – спросила я, мое сердце забилось быстрее. – И вы?

– Конечно же, Белла, – мягко сказала она, присаживаясь на стул рядом со мной.

– Папа сказал мне, что боится, что я превращаюсь в чересчур чуткую личность.

Эсме засмеялась.

– Звучит так, словно твой отец действительно это сказал.

– Затем он предложил пожертвовать месячную стоимость еды приюту.

– Тоже на него похоже, – сказала она, оглядываясь на моего отца с мягкой улыбкой на лице.

Между нами установилась неудобная тишина, и я изо всех сил старалась придумать, что ей сказать. Одна я не проводила много времени с Эсме. Обычно Эдвард или Элис выступали в роли буфера.

– Как Элис? – спросила я, повторяя маленький узор «Пейсли» на скатерти кончиком пальца.

– Хорошо, – сказала Эсме, выдохнув. – Я не одобряю то, что она проводит все свободное время, путешествуя с Джаспером, – объяснила она. – Но она взрослая и может делать всё, что пожелает. И это немного напоминает Эдварду и Эмметту о доме в дороге.

Я кивнула, понимая, что, наверное, затронула больную тему.

– Вы хорошо провели Рождество?

– Теперь всё по-другому, – начала она, в ее глазах появился намек на печаль. – Трудно следовать за мальчиками, чтобы быть с ними, где бы они ни были, но… жертвы и всё такое. Праздники в отельных номерах – интересный опыт. – Она опустила взгляд на брюки, разглаживая невидимую складку на коленке.

Я улыбнулась, наблюдая за ней. Я видела, как Эдвард делает это бесчисленное количество раз.

– А… хм… Анджела была с вами? – нервно спросила я. Я поднесла стакан с водой к пересохшим губам и попыталась проигнорировать то, как зазвенели льдинки из-за моей трясущейся руки. Я не была уверена, что хотела знать ответ на этот вопрос, но по какой-то причине не могла не спросить об этом.

Эсме улыбнулась, складывая руки на коленях.

– Нет, дорогая, – спокойно сказала она. – Анджела и Эдвард уже давненько не вместе.

– Ох, – ответила я одним большим и долгим вздохом. Я почувствовала облегчение и страдание одновременно. Часть меня интересовалась, была ли у Анджелы замена, но я решила, что могла прекратить спрашивать об этом. Может, неведение действительно было блаженством.

– Виктория сегодня здесь? – спросила Эсме, осторожно посматривая в сторону кухни. – И, что более важно, – начала она, наклоняясь так, что могла шептать, - ее сын здесь? Судя по тишине, я полагаю, что нет.

Я засмеялась, потому что репутация Джеймса была известна всему Форксу.

– Виктория дома настраивает видеомагнитофон, так как мой папа не понимает, как это сделать, – объяснила я. – Джеймс сегодня у его бабушки. Уже поздно, но, думаю, его мать наконец просекла, что в компании он хорошо себя не ведет.

– На днях я столкнулась с ними в продуктовом магазине Thriftway, - начала Эсме шепотом, оглянувшись на моего отца, чтобы убедиться, что он ничего не слышит. Я быстро обернулась: кажется, он был погружен в разговор с Карлайлом, Джейком и Билли. – Этот мальчик с воплями носился по всему супермаркету, испачкав все руки в талом шоколаде. Он уничтожил прекрасные штаны миссис Коуп. – Эсме отклонилась, широко раскрыв глаза. – Он всегда такой?

Я подняла руку, показывая Эсме серповидную отметину на запястье.

– Да, в общем-то.

Она провела ногтем с прекрасным красным маникюром по моему шраму.

– Он укусил тебя?

– Ага, – ответила я, кивая.

– За что? – спросила она, оглянувшись на моего отца. Она выглядела так же, как и в ту ночь, когда поймала меня и Элис, запихивавших все нижнее белье Эмметта и Эдварда в их запасную морозилку в гараже.

– Папа и Виктория подарили мне новую камеру на Рождество, чтобы я могла фотографировать в Италии. Он захотел ее и подумал, что укусить меня – это хороший способ, чтобы я отказалась от нее, – объяснила я, смеясь над нелепостью всей ситуации.

– Ох, Карлайл, Эсме! – пропела Виктория, заходя из кухни; все повернулись, чтобы посмотреть на нее. Она сменила ту одежду, в которой была ранее, и зачесала волосы наверх в пышную прическу, которая увеличила их нормальный объем в два раза. – Мы так рады, что вы здесь!

Виктория подошла и поцеловала Эсме в щеку, испачкав ее фарфоровую кожу новейшей ярко-розовой губной помадой из Wet ‘n Wild. Она проделала то же самое с Карлайлом, прежде чем все-таки перейти к моему отцу.

Эсме достала маленький белый носовой платок из сумочки, чтобы стереть флуоресцентный отпечаток с ее щеки.

– Эта женщина такая фальшивая с этим ее размалеванным лицом и волосами в стиле Тони Хардинг, – усмехнулась Роуз.

Эсме послала мне задумчивую улыбку, а затем посмотрела на Викторию, которая теперь сидела на папиных коленях, ее огромный ком волос касался его лица, пока она увлеченно разговаривала с Билли и Джейком. Я знала это выражение. Это выражение появлялось у многих людей, когда они видели моего отца вместе с Викторией, словно эти двое ничего не понимали совсем.

Если честно, я не думала, что они тоже понимали. Она не была женщиной, которую я бы выбрала для него, но я не та, кому нужно подбирать. Всё, что я знала, это то, что со смерти мамы я никогда не видела, чтобы папа улыбался так часто, как он делал это при Виктории. Она показалась мне достаточно хорошим человеком за то ограниченное время, которое я с ней провела, и она исцеляла отца.

– Она делает его счастливым, – сказала я, с тоской улыбаясь Эсме, и пожала плечами. Полагаю, вот, что важно.

Она потянулась и снова коснулась моей щеки.

– Твоя мать гордилась бы той женщиной, которой ты стала, Белла.

Я улыбнулась, чувствуя, как от теплых слез закололо в глазах. Среди всех вещей, которые я стремилась сделать в моей жизни, на вершине списка было желание быть той, кто заставил бы маму быть счастливой. Я хотела только знать, что она где-то была – где угодно – и гордилась дочерью, которую вырастила.

– О, смотрите! – громко сказала Виктория, указывая на телевизор.

Лицо Эдварда быстро промелькнуло на экране во время рекламного ролика, позволяя зрителям понять, что выступление скоро начнется.

– Классный телевизор, шеф, – прокомментировал Джейк, поднявшись с его места и проведя рукой по экрану. – Ты купил его только для этого? – спросил он, словно покупка телевизора только для того, чтобы смотреть шоу в канун Нового Года, была худшим нарушением.

– Он купил его, чтобы смотреть «90210», – поддразнила я. – Он хотел увидеть Бренду Уолш в полный рост. – Папино лицо стало ярко-красным, и он стрельнул в меня таким взглядом, который я раньше ловила, когда у меня были большие проблемы – проблемы, которые включали использование моего второго имени.

– Да ладно, пап. Не отрицай.

– Чарли запал, – пропела Виктория с шаловливыми искорками в глазах. – Ну, у него была одна, пока не вылетела из шоу, - сказала она, в ее голосе сквозило удовольствие.

– Келли Тейлор не делает это для тебя, шеф? – спросил Джейк, забрасывая виноградинку в рот. – Я думаю, она довольно горячая.

– Джейк, – предупредил Билли. – Хватит.

Папа сидел и был похож на мышь, загнанную в бочок со змеями.

– Хм… – промямлил он, пытаясь сменить тему. – Эдвард был хорош на том шоу, Эсме, – сказал он, умоляюще смотря на нее, словно она как-то могла прекратить эти нападки.

– Эдвард был в «90210»? – спросил Джейк, быстро поворачиваясь ко мне с вопросом в глазах. Я не была уверена, почему это удивило его; все собрались тогда вокруг маленького телевизора в комнате отдыха в нашем общежитии, чтобы посмотреть это.

– Да, Джейк, – сказала я, закатив глаза. – Ты, должно быть, где-то в это время сосался с Леа.

– Гадость, – простонала Роуз.

– Он пел Донне Мартин в ресторане Peach Pit на ее день рождения, – объяснил отец, а затем потер ладонью шею, наверное, смущенный тем, что слил много информации.

– И на нее тоже немного запал, шеф? – поддразнил Джейк.

Папа бросил благодарный взгляд на телевизор, уставившись на него так, будто он его спаситель, и потянулся, чтобы прибавить звук.

– Ш-ш-ш, – прошипел он, поднося палец к губам. – Начинается.

Я положила правую руку на стол, повернувшись на стуле; моя левая рука дрожала, лежа на коленке, потому что по какой-то причине я не могла успокоить свои ноги. Мои нервы напряглись, когда ведущий объявил их, и мне стало интересно, чувствовал ли Эдвард себя так прямо перед выходом на сцену. Я даже не была уверена, почему нервничала; они записали эту передачу несколько недель назад.

Следующие пары секунд прошли как в тумане, и, прежде чем я это осознала, лицо Эдварда появилось на большом экране в голубом свете от прожекторов, волосы спадали на его лицо. Впервые за эти месяцы я видела его не в журналах. Уголок его рта изогнулся, пока он пел так, что заставлял меня чувствовать, словно мне снова пятнадцать. Он выглядел по-другому, худее. Но даже после всей той боли, времени и миль, которые разделяли нас, он все еще оставался моим Эдвардом, и мое сердце все еще приходило в трепет, как это и было каждый раз, когда я видела его.

Эдвард спел новый сингл – какая-то песня о блондинке, в которую он влюбился, но которая оставила его, - третья песня из его дебютного альбома, который взобрался на вершину хит-парадов. Мне она нравилась, хорошая песня, но я могла сказать, что она была не его. Он пел ее не так, как слова песен, которые он написал сам. Даже если он всего лишь играл кое-какие для меня, я могла все еще видеть разницу. В последний раз, когда я говорила с ним, он рассказывал мне о том, как разочарован он был, что ни одна из его песен не вошла в окончательный вариант альбома.

– На Эдварде кожаные брюки? – спросила Роуз, указывая на телевизор.

Я не обращала внимание на то, в чем он вышел, и было тяжело разобраться из-за ракурса камеры; я видела только маленький намек на ноги, так как сотни рук покачивались в воздухе.

– Только не это, – ответила я, смотря на то, как свет отражается от того, что, по-видимому, было кожаными брюками, когда угол съемки изменился. Кожаные брюки, которые были почти на три размера меньше. Теперь, заметив их, я могла видеть только его штаны, и они напомнили мне один сумасшедший сон, который мне однажды приснился, он включал фильмы «Щелкунчик и Крысиный король» и «Танец-вспышка».

– Не знаю, кто сказал ему, что это хорошо смотрится, – пробормотала Роуз, и я могла сказать, что она действительно сильно пытается не засмеяться.

– Элис, – в унисон буркнули мы с Эсме.

– С этой широкой белой рубашкой он похож на Прекрасного Принца, застрявшего в клипе Aerosmith. – Теперь Роуз безудержно смеялась; я бы шлепнула ее, если бы она не была на сто процентов права.

– Ага, но без тех двух горячих цыпочек, – сказал Джейк. – Хотя та блондинка вот там довольно крута. – Он указал на экран, где за кулисами стояла очень высокая прекрасная женщина, смотревшая на играющих парней с огромной улыбкой, приклеенной на ее лицо.

– Боже мой, – простонала Роуз.

– Кто это? – спросила я, мой голос прозвучал на тональность выше, чем я хотела.

– Таня Денали. – Роуз повернулась на стуле, и по ее выражению лица я могла судить, что мисс Денали не является ее подругой. – Она и ее сестры пытаются пробиться наверх. Она для Эдварда личный Като Каелин.

– Кто? – спросила я.

– Ты знаешь, – сказала она, закатывая глаза. – Она приживалка, надеется оторвать себе что-нибудь. Думает, сногсшибательной улыбки и коллекции Wonder Bra достаточно, чтобы прожить жизнь.

– Неплохое начало, – засмеялся Джейк.

Телефон зазвонил прежде, чем я могла обдумать эту информацию, и папа поднял трубку. Было странно, что кто-то звонил так поздно ночью.

– Карлайл? – позвал отец, высовывая голову из-за угла.

Карлайл выглядел озадаченным. Он быстро встал и залез в карман, чтобы вытащить пейджер и сконфуженно взглянуть на него.

– Это Эдвард, - сказал папа, протягивая ему телефон.

Вдруг я почувствовала покалывание, охватившее меня всю: от пальцев на ногах до кончиков пальцев на руках, как обычно бывало, когда я случайно поскальзывалась на льду. Я застонала, положив голову на скрещенные руки, спрашивая себя, настанет ли когда-нибудь время, когда его имя не будет вызывать во мне физическую реакцию.

Я не была уверена, как долго я так сидела, но услышала бормотание и краем глаза заметила, как Эсме встала. Я села и увидела, что Роуз смотрела на меня, пока я яростно растирала руки, пытаясь вытереть вспотевшие ладони.

– Белла? – позвала Роуз, похлопав по моему плечу.

– А?

– Эсме. – Я повернула голову по направлению к телефону, куда и указывала Роуз.

Я не чувствовала своих ног, когда они принесли меня к тому месту, где стояла Эсме с телефонной трубкой к руке и огромной улыбкой на лице. Я быстро попыталась выяснить, мои ли ноги или сердце издавали громкий стучащий звук.

– Он хочет поговорить с тобой. – Эсме передала мне телефон, и я облизала губы и сделала глубокий вдох, прежде чем взять трубку.

– Эдвард? – нервно спросила я, могу сказать, что мой голос звучал едва ли громче шепота.

– Привет, – сказал он, выдыхая. Я знала, что он улыбался – я слышала в его голосе; мысль об этом заставила мое сердце пропустить удар.

– Где ты? – спросила я. Было так странно разговаривать с ним по телефону, не ощущать его рядом с собой. Я так сильно хотела, чтобы он был здесь.

– В моем номере в отеле, - ответил он.

– Это я знаю, умник. Где находился твой номер?

Эдвард засмеялся, и я закрыла глаза. Прошло много времени с тех пор, как я слышала этот звук.

– В Германии.

– Жаль, что ты не здесь, – выдохнула я, покусывая губу, чтобы сдержать поток слов, и проклиная свой рот за самоуправство.

Эдвард вздохнул, но не ответил; он тихо сидел, казалось, вечность. Я слышала слабый стук на заднем плане, и мне стало интересно, что это было, но я не спросила.

– Мы видели тебя по телевизору, – сказала я, мой голос повысился на октаву или две из-за моего стремления заполнить тишину.

– И как мы? – спросил он так, словно снова стал прежним. – Честно.

– Нормально, – ответила я со смехом. – Выступление было хорошим, но тебе не следует снова надевать те штаны. На самом деле, тебе следует сжечь весь костюм.

– Элис, – сказал Эдвард, и я представила, как он покачивает головой.

– Ага, не позволяй ей снова выбирать для тебя одежду.

– Не буду, – засмеялся он, а потом снова стал тихим. – Я так рад, что позвонил тебе. – Его голос был таким низким, что я не была уверена, предназначалась ли эта фраза для моих ушей.

– Почему? – спросила я смущенно. Мы долго не говорили, но ему, казалось, было неудобно во время разговора.

– Тяжело объяснить, - сказал он, какой-то стук снова повторился. – Вокруг меня нет… Вокруг меня не так уж и много людей, которые говорят мне правду. Я чувствую так, что они все просто посылают меня в жопу, говоря мне то, что, они думают, я хочу слышать. А разговор с тобой, он заставляет меня чувствовать так… так, словно я – это снова я, без всей этой брехни… – Он вздохнул. – Наверное, в этом нет смысла.

– В этом есть смысл, – вздохнула я, желая разобраться в том, через что он прошел.

– Моя мама уже передала тебе вещи для аукциона? – спросил он.

– Еще нет, она сказала, что даст мне их сегодня перед уходом.

– О… ладно, – произнес он разочарованно. – Там для тебя кое-что есть. То есть… только для тебя. Убедись, что не продашь это на аукционе. Ты поймешь, что это, когда увидишь.

– Хорошо, – выдохнула я, чувствуя, как куча шариков пытается покинуть мой желудок.

– Мама сказала мне, что в этом семестре ты собираешься в Италию, – сказал он, в его голосе звучала гордость, как и у моего отца. – Ты полюбишь Италию. Я полюбил.

– Я нервничаю, но, думаю, хорошо проведу время. Во всяком случае, надеюсь на это, – сказала я, накручивая телефонный провод на мизинец. – Эдвард?

– Да?

– Когда ты снова приедешь домой?

Прошла долгая пауза, прежде чем он наконец произнес: – Я буду дома в апреле.

– Ох. – Я пыталась, чтобы мой голос не звучал так же разочарованно, как я себя чувствовала. Я буду в Италии.

– Если бы у меня было больше свободного времени, я бы вернулся раньше, – сказал он; уверена, он пытался ослабить мое разочарование.

– Знаю, – тихо произнесла я.

– Подожди секундочку, – сказал он, и я услышала, как его рука заглушила телефонную трубку. Несмотря на это, я услышала скрип открывающейся двери и женский голос, говорящий ему что-то. – Черт… Белла, мне нужно идти, – сказал он.

– Всё в порядке, я понимаю. – Я была удивлена, что мы так долго говорили.

– Я просто… Я хотел быть первым человеком, который пожелает тебе счастливого Нового Года.

Я прикрыла мое второе ухо, чтобы заглушить шум отсчета оставшихся секунд, доносящийся из другой комнаты. Я хотела убедиться, что услышу все последние слова нашего с Эдвардом разговора.

– Спасибо, – сказала я. – Счастливого Нового Года тебе.

– Пока, Белла.

– Эдвард? – быстро обратилась я, но в ответ получила только скучные гудки.

Я неохотно возвратила телефонную трубку на подставку, задаваясь вопросом, есть ли способ набрать «звездочка-шестьдесят девять» и узнать европейский номер [Услуга, позволяющая узнать номер телефона, с которого перед этим позвонили на твой телефон. – Прим. пер.]. Я хотела просто провести на несколько минут больше с Эдвардом, но сейчас он тратит время на кого-то еще.

Когда я вышла из-за угла, чтобы присоединиться к народу, все стояли у входной двери, надевая их пальто, и, кажется, возможно, я говорила с Эдвардом дольше, чем думала. Я подошла, чтобы попрощаться.

– Мы должны уехать, – сказала Эсме, застегивая пуговицы пальто. Она оглянулась через плечо, указывая на усилившийся снегопад снаружи. – Карлайл хочет вернуться домой раньше, чем отсюда станет сложно выехать. Мы оставили твою коробку на стойке, милая. – Она наклонилась, чтобы поцеловать мою щеку. – Я тоже положила туда кое-что для тебя.

– Хорошо, – сказала я с улыбкой. – Спасибо, что пришли… Такое чувство, что это было так давно, рада была увидеть вас.

– И мы тебя, – сказала она, прикасаясь к моей щеке, как делала это раньше. – Зайди к нам, прежде чем отправишься в школу, хорошо?

- Обещаю.

Я посмотрела, как они спустились к их машине, и попрощалась с Джейком, Билли и Роуз. Я знала, что выглядела какой-то отчужденной, но не могла перестать думать о том, что ждало меня в той коробке.

– Ты возвращаешься в дом? – спросил папа, протирая стойку; его влажное полотенце задевало края коробки, которую Эсме оставила для меня.

– Ага, – ответила я, прикладывая все усилия, чтобы мой голос звучал беззаботно, но полностью провалила попытку.

- Нужна помощь с этим?

– Я возьму ее, – сказала я и, удивляясь, какой легкой была коробка, подхватила ее со столешницы.

– Спокойной ночи, па. Люблю тебя. – Я наклонилась и поцеловала его в щеку, а потом вышла за дверь.

– Спокойной ночи, детка. Я тоже люблю тебя.

Я преодолела дистанцию между закусочной и домом так быстро, как могла, увеличивая длину шагов и сражаясь с падающим снегом. Когда я все же зашла внутрь, я поднялась в спальню; чем дольше я шла, тем тяжелее становилась коробка. Закрыв за собой дверь, я поставила коробку на пол, чуть ли не срывая с себя одежду, чтобы быстрее скользнуть в пижаму.

Вернувшись в комнату после того, как почистила зубы, я села на стул и медленно подтащила к себе коробку. Мои нервы напряглись, когда я открыла ее; не знаю почему, но я беспокоилась о том, что в ней найду. Я подняла аккуратно крышку, словно внутри меня ждала бомба, и засмеялась, когда подумала, как смешно я должна была выглядеть.

Я положила крышку на пол рядом и села обратно, смотря на содержимое коробки. На самом верху лежала выцветшая толстовка крысиного цвета. Веревочки, торчащие из капюшона, были измочалены на концах, а бронзовое колечко, в которое одна их них была продета, оторвалось от ткани. Я улыбнулась, наклоняясь, чтобы взять вещь и мягко положить на колени.

Мои пальцы пропутешествовала по покрытой трещинками надписи «Вашингтонский университет» на груди, потертой из-за многолетней носки и стирки. Я поднесла ее к носу, интересуясь, так ли она еще пахнет, как в прошлый раз, когда я надевала ее во время кемпинга с Калленами в День труда [Первый понедельник сентября. – Прим. пер.] прежде, чем наступил мой последний год в старшей школе.

Развернув толстовку, я почувствовала, как что-то выпало из нее, и каким-то чудом смогла поймать предмет до того, как он упал на пол. Ярко-розовый стикер был приклеен к маленькой рамке, и я прочитала слова, написанные элегантным почерком Эсме.



Я аккуратно поставила рамку на стол, а потом подняла толстовку. Я зарылась в ткань, как это было в последний раз, когда я носила ее, и забралась на стул с ногами, подогнув их под себя. Одернув слишком длинные рукава до запястий, я медленно оторвала стикер от стекла.

Я не могла не засмеяться, когда посмотрела на картинку; улыбка, которая была на моем лице сейчас, точно походила на ту, которая была у меня на снимке. Мы с Эдвардом сидели на огромном валуне, улыбаясь друг другу. На мне была та же толстовка, что и сейчас; Эдвард отдал мне ее незадолго до того, как была сделана фотография. Я никогда не занималась кемпингом раньше и не была готова к прохладному воздуху, когда мы забрались повыше.

Мы остановились, чтобы передохнуть, это-то и было темой фото. Эдвард поймал крошечную лягушку, которую нашел чуть ранее, и держал ее в сцепленных руках. Он чуть-чуть отодвинул большие пальцы, чтобы я смогла посмотреть, и, когда он сделал это, лягушка выпрыгнула и ударилась прямо об мое лицо.
Эдвард потянулся, чтобы стереть влажный след с моей щеки, и именно тогда Эсме сделала фото. Теперь я смогла увидеть это задним числом, то, как мои глаза сияли, когда я смотрела на него. Как долго я любила его, прежде чем поняла это? Как я могла не заметить?

Я наклонилась и кончиком пальца провела по месту между нашими лицами – расстояние не шире моего мизинца, которое, казалось, составляло миллионы миль. Интересно, что бы случилось, если бы тогда я не была так слепа и набралась мужества прикоснуться к его губам. Может, это изменило бы все. Может, это вовсе ничего бы не изменило. В этом заключалась проблема догадок. Несмотря ни на что, ты всегда приходишь к тому, с чего начала.

Я поставила рамку на стопку книг, которую собиралась взять в школу, чтобы не забыть. Вернувшись к коробке, я увидела подарок поменьше, обернутый в ярко-красную бумагу и элегантно перевязанный ленточкой. Мое сердце подпрыгнуло, когда я заметила его. Я подняла коробочку, пробежавшись пальцами по мягким краям бумаги, а потом положила ее на край кровати. Эдвард сказал, что в коробке есть что-то для меня от него. И это не толстовка, а этот предмет.

Я присела на край стула, слушая равномерный гул обогревателя, и уставилась на прекрасно обернутую коробочку, лежащую на моей кровати, словно она была бомбой замедленного действия. Идеально завязанный белый бантик немного колыхался, а край ленточки касался засунутой под нее маленькой карточки. На ней было написано мое имя легко узнаваемым почерком Эдварда; чтобы вывести всё так красиво, он должен был быть очень внимательным. Он, должно быть, сидел с нахмуренным лбом, в глазах застыло сосредоточенное выражение, когда ручка скользила по бумаге. Я улыбнулась, думая, нужно ли все еще ему было так писать.

Мое сердце дико забилось, когда я встала и подошла к кровати, чтобы взять подарок; я присела и резко откинулась на подушки. Накрыв ноги лоскутным одеялом моей матери, я изучила аккуратные уголки сияющей красной оберточной бумаги. Не знаю, почему я так волновалась. Это не первый подарок от Эдварда, но по какой-то причине именно этот сильно отличался от остальных.
Я осторожно провела пальцем по ближайшему ко мне краю и сняла бумагу, мягко оттянув ленточку от белой коробочки. Я продолжила делать это с другой стороны, пока бумага полностью не исчезла и не оказалась на моей кровати.
Я развязала тесемку, привязывавшую крышку к коробочке, и убрала ее. Я сняла тонкую папиросную бумагу, которая покрывала коробку, и там, на еще одном слое папиросной бумаги лежали две коробочки от CD.

Я засмеялась, вытаскивая первую, тотчас узнав знакомую обложку за пластиком. Пальцами я провела по надписи «Slippery When Wet» и не могла не усмехнуться, когда заметила серебристую каракулю под Боном Джови.

Эдвард получил подписанный CD-диск. Для меня.

Я открыла украшенную камушками коробочку и улыбнулась, когда увидела инициалы справа сверху на листке с аннотацией к диску.

ЭЭК

Эдвард и Эмметт проставили свои инициалы на их CD-дисках, чтобы различать их принадлежность. Этот был диском Эдварда.

Я улыбнулась, вспоминая отказ Эдварда, когда я давно попросила его спеть мне «Livin’ On A Prayer». Конечно, он посмеялся над моим плохим вкусом. Это было в его стиле – прикинуться, что ему не нравится то, что на самом деле нравилось, просто чтобы я не узнала об этом и не начала дразнить его в ответ.

У второго диска была простая белая обложка, на которой Эдвард оставил записку:

Я не могу выбросить эту мелодию из головы. Она необработанная и просто инструментальная. Эмметт дразнил меня, пока я пытался работать над ней – он боится, что я брошу его, чтобы стать следующим Янни.
Я пока еще не смог подобрать правильные слова. Послушай. Скажи мне, что ты думаешь.

Я поместила диск в плеер и вставила наушники, прослушав помехи прежде, чем полилась музыка. Игра на пианино началась с простых нот; счастливо и игриво. Чем больше Эдвард играл, тем более мелодичной становилась музыка; и то, что началось как легкая мелодия, превратилось в что-то намного более драматическое; мягко и нежно. Он перестал стучать по клавишам и начал поглаживать их; закрыв глаза, я представила, как он сидит там, полностью потерянный в музыке. Одна лишь мысль об этом заставила меня улыбаться.

Мелодия оборвалась внезапно, будто он не знал, как ее закончить или в каком направлении пойдет дальше музыка. Я слышала многие работы Эдварда в процессе, но эта казалась самой недоработанной. Не уверена, было ли это потому, что он играл эту мелодию на пианино, тогда как я привыкла слушать его игру на гитаре, но музыка звучала несвязно, словно отдельные участки произведения принадлежали разным историям. Хотя она по-прежнему была прекрасна, как и многие другие мелодии Эдварда.

Я нажала на кнопку повтора и прослушала композицию снова, убирая следующий слой бумаги, горя желанием увидеть, что еще ждало меня там. Под этим слоем находился большой черный дневник в кожаном переплете с золотой каемкой, к нему прикреплялась ленточка. Обложка изображала римский Колизей. Я открыла записную книжку и прочитала записку, которую Эдвард оставил внутри:



В середине книги, на странице, отмеченной тесемкой, был маленький белый конверт. Я медленно открыла его, а внутри, завернутая в маленький листок белой бумаги, лежала международная телефонная карточка вместе с запиской.

Когда заскучаешь по дому, возьми телефон. Всё, что тебе нужно, есть у меня.

Я боролась с комком в горле, пока с улыбкой смотрела на коробочку передо мной мутным взором. Прошло так много времени с тех пор, как мое сердце чувствовало себя таким полным, с тех пор, как я чувствовала Эдварда так близко. И пусть технически его не было рядом со мной, но во всем остальном он был рядом.

Я вынула наушники и вылезла из-под одеяла, спустив ноги с кровати, подошла к коробке, наполненной памятными вещами: подписанными CD-дисками, футболками, постерами и большими конвертами, - но я слишком устала, чтобы проверять их. Я сложила всё в кучу на столе, чтобы просмотреть вещи утром.
Взглянув на пустую коробку, я заметила, что откидное донышко торчит; что-то серое выглядывало из-под картона. Я нагнулась и подняла этот предмет, услышав хлопок, когда отделила приклеенную картонку; у меня перехватило дыхание, когда я увидела, что там пряталось: крошечный, карманного размера блокнот, соединенный спиралькой. Тот же маленький блокнот, в котором, как я видела, Эдвард писал и который носил годами.

Я знала, что мне не стоит заглядывать туда, но я подняла его и покрутила в руках. В итоге моя любопытная сторона одержала победу, и я открыла обложку. Первые страницы были почти все серыми от карандаша и остатков ластика. Я не могла разобрать слова, которые там были. Я улыбнулась, когда пролистнула страницы и в конечном счете увидела запись, написанную синими чернилами, которыми, как я знала, писал Эдвард. Однажды он сказал мне, что карандаш позволяет ему быть трусливым, так как такие слова легко стираются. Ручка заставляла его чувствовать себя смелее, потому что, несмотря на то, как много раз он зачеркнет их, его слова оставят свой след навсегда.

Дальше страницы были заполнены разными нотами и странными словосочетаниями, которым, возможно, предназначалось стать словами к песне. Тут были ряды и ряды нот, и я пожалела, что не научилась читать музыку, потому что чувствовала так, будто вижу секреты Эдварда, только они были на языке, который я не понимала.

Последняя страница была заполнена писаниной больше, чем все другие, и некоторые предложения были написаны его подростковым почерком. Здесь был небрежный заголовок, который гласил «Названия песни», и каждая фраза из приведенного ниже списка заставляла меня смеяться – они были такими банальными: Луг в лунном свете. Когда ты улыбаешься, я вижу солнце. Под покровом… Он не закончил последнюю запись.

В самом низу страницы за пределами списка названий и редких каракуль была написана фраза так выразительно и ярко, что она привлекла мое внимание. Слова, которые сначала писались неаккуратно, были приведены в порядок многочисленными мазками ручки, такими сильными, что бумага промялась; свет от моей настольной лампы осветил чернила.

Эти слова были для него особенными, что бы они ни значили, поэтому я снова и снова касалась их, пока кончики моих пальцев не стали синими.

Rhapsody in B.

Перевод и редактура: Alice_Green