Прошла уже неделя с тех пор, как Драко очнулся, и все это время он непрерывно искал заклятье. Он тщательно изучил все тома, доставленные преданными домовиками из Малфой-Мэнора, и даже заставил их принести некоторые книги из Запретной секции библиотеки Хогвартса, чтобы просмотреть и их тоже. Он был усердным и внимательным. Драко надеялся, что несвойственное ему прилежание не передалось ему от Грейнджер. Иногда, с переменным успехом, ему пытались помочь и другие обитатели дома.

Конечно, Поттер и Уизли. Которые всегда приходили вместе и от которых никогда не было никакой пользы.

Иногда с ними приходила и младшая Уизли, и спустя некоторое время Драко неохотно признал ее «почти сносной», потому что: а) она приносила хоть какую-то пользу,
б) она нередко издевалась над братом, в) а еще она держала шрамоголового за яйца.

Время от времени заходил Люпин. Он был бы лучшим помощником из всех, если бы его поучительные разговоры приносили хоть немного пользы.

Нарцисса заглядывала от случая к случаю. И, хотя Драко любил мать, и даже, более того, мог терпеть ее присутствие сравнительно долго, она все же начинала утомлять его спустя некоторое время. Только идиот мог вести разговоры начистоту со слизеринцами и уж только полнейший идиот мог вести разговоры начистоту с Нарциссой. А Драко таковым не являлся. Он понимал, что попытки матери обсудить Грейнджер не были вызваны простым любопытством, потому не имел никакого желания обсуждать девчонку с ней. То, что Нарцисса была раздражающе проницательной, отнюдь не облегчало его положение, равно как и то, что в последнее время Гермиона начала ему сниться.

Присутствие Грейнджер в его эротических снах вовсе не было странным, но появление в них Гермионы заставило Драко насторожиться. Различие заключалось в частоте и яркости. Раньше Грейнджер снилась ему от случая к случаю, это было естественно, ведь привлекательные девчонки, которых он когда-либо знал, появлялись в его снах достаточно часто. Но теперь ему снилась только она. Даже девушки, которые были куда красивее Гермионы, никогда не снились ему с таким постоянством. И эти сны далеко не всегда были исключительно эротическими – иногда в них сквозило что-то, что Драко не мог определить точно. Что-то, похожее на… нежность.

Он понял, что снова отвлекся.

С раздраженным вздохом Драко потянулся за очередной книгой – «Политические интриги и заклятья Италии эпохи Возрождения». Она не казалась чрезвычайно полезной, особенно с учетом того, что первая глава была полностью посвящена тому, как скрыть следы отравлений. Но третья глава – «Дипломатия: убеждение при помощи магии» и девятая – «Убийства» – привлекли внимание Драко. Третья глава была интересной - она содержала описание практически неразличимых заклятий, подавляющих волю собеседника (и Драко не сомневался, что отец не раз накладывал их, желая заполучить что-нибудь в Министерстве), - но она оказалась совершенно бесполезной. В отличие от девятой главы…

Проклятие: Delego Voluntas
Характеристика: Темное (12 или 13 уровень); Запрещенное; Непроизносимое; Необратимое.
История создания: Данное проклятие было создано примерно в 1491 г. Его изобретение приписывается семье Борджиа, члены которой накладывали его преимущественно на магглов, чтобы убить их.
Описание: Чрезвычайно сложное проклятье, требующее от мага огромной магической силы и концентрации. Внушает желание мага жертве, подавляя ее волю. Однако налагающий проклятье должен быть предельно сконцентрирован на одном определенном желании или, в противном случае, заклинание окажется слишком слабым, чтобы подавить волю жертвы. Если заклинание наложено правильно, то жертва будет вынуждена действовать, повинуясь воле мага.
Формула заклинания: распространение данной информации любыми средствами строго воспрещено!
Контрзаклятье: Неизвестно. Единственный испытанный способ снять Delego Voluntas – позволить жертве осуществить желание, которое было ей внушено.
Примечания: Данное проклятие практически не изучено. Исследования, проведенные в 1684 году Магическим Исследовательским Институтом Архимеда в Сиракузах (Сицилия), показали, что Delego Voluntas не может быть снято при помощи заклятия Империус. Испытуемые объекты становились менее восприимчивы к воле налагающего проклятье, однако противостояние между заклятиями приводило к тому, что они начинали незамедлительно ощущать сильнейшую боль, при том, что внушенное жертве желание оставалось неизменным.

Это было именно оно, Драко мог бы поклясться в этом. Но все же это было сомнительным достижением. Обозначение «Непроизносимое» использовали только на материке [прим. пер.: имеется в виду Европейский материк, Британские острова в него не входят], но Драко знал, что эти заклинания практически не отличаются от Непростительных. «Необратимое» означало то, что не существовало письменных подтверждений (как минимум, за последние три столетия) о том, что кто-нибудь смог снять его.

Таким образом, Волан-де-Морт снова обставил их.

Но что бы ни говорили о Драко Малфое, одного качества у него было не отнять – упорства. Решив получить что-то, он добивался этого любой ценой, даже если для достижения цели нужно было врать, манипулировать людьми, угрожать, шантажировать, давать взятки или прибегать к физическому насилию. «Aut inveniam viam aut faciam» - «Я найду выход или создам его сам» - в конце концов, это высказывание было девизом рода Малфоев.

Так, через полчаса, все мало-мальски полезные члены Ордена сидели в библиотеке дома на Гриммаулд-Плейс, пытаясь найти какое-нибудь решение, и Драко был близок к тому, чтобы заставить Моуди забрать авроров и наложить на них Обливиэйт, так как от них не было никакой пользы.

Ну и конечно именно в этот момент - Судьба иногда бывает такой шутницей - в штаб-квартиру Ордена нужно было заявиться еще и Минерве МакГонагалл, которая, прервав заседание, начала совершенно бесполезную лекцию об оправдывающих обстоятельствах. Драко бы не возражал, если бы кто-нибудь трахнул ее так, чтобы выбило швабру, которую она проглотила, вот только сама мысль о МакГонагалл и сексе заставляла опасаться, что у него больше никогда не встанет.
- Наверное, тебе стоит снова применить легиллименцию, - посоветовал Люпин, поежившись под пристальным взглядом Нарциссы. – Просто… чтобы убедиться, что это не что-то другое, например, ее зависимость от…
- Это исключено, - неожиданно возразил Рон без малейшего сомнения в голосе. – Сами-Знаете-Кому удалось несколько лет назад подчинить себе Джинни, и потом он попытался проделать то же и с Гарри. Так что мы бы наверняка узнали внешние признаки.
Драко пораженно уставился на Уизли – вопреки его мнению, гриффиндорец оказался не таким уж безмозглым, - и кивнул:
- Delego Voluntas по описанию соответствует тому, что я чувствовал и точно совпадает с тем, что рассказала Грейнджер, а в книгах я не нашел ни одного заклинания, которое подходило бы больше, чем это. – На миг он замолчал. – Но все же я вынужден согласиться с Люпином: я должен еще раз применить легиллименцию. У Грейнджер наверняка найдутся какие-нибудь соображения по поводу этого.

***

Гермионе приходилось признаться себе самой, что прежде она недооценивала Малфоя. Конечно, она всегда знала, что он умен – он всегда входил в пятерку лучших студентов и почти не отставал от нее в Зельях и Арифмантике. Еще он был проницательным, а зачастую это нервировало ее. Сарказм, обращенный на нее и ее друзей, лишний раз доказывал, что Малфой был, по крайней мере, достаточно прозорлив, чтобы угадывать страхи и слабые места окружающих. А девиз «Знай все про своего врага» и прочая чушь, очевидно, были записаны в блокноте каждого слизеринца прямо после указаний о том, «как усмехаться, ухмыляться и делать саркастические замечания».

И все же она была удивлена, даже поражена, - хотя никогда не призналась бы в этом - тому, что Малфой смог найти в ее разуме определенные воспоминания и определить наложенное на нее заклятье.

Она чувствовала, как он снимает блок с ее воспоминаний о страшных вещах, которые показывал ей Волан-де-Морт. Чувствовала – и замирала от ужаса, осознавая, что Малфой видит то, что она так хотела забыть. Но после этого ей неожиданно стало легче. Казалось, будто присутствие Драко в ее разуме не давало ей окончательно сойти с ума; Гермиона все больше убеждалась в том, что мысленное нападение Волан-де-Морта было лишь иллюзией, что ее родители были живы, что с Гарри, Роном и Джинни все было хорошо… И это послужило причиной тому, что она перестала закрываться ото всех. Сначала она не могла доверять Малфою, который пытался проникнуть в ее разум, но позже начала верить, что он сможет ей помочь.

Но если способность Малфоя к легиллименции удивила Гермиону, то его чувства просто ошеломили ее. Всего за миг до того, как Драко покинул ее разум, она ощутила, как целый поток эмоций, обуревавший его, хлынул в ее разум – ярость, ужас, которые он испытал, увидев, через что ей пришлось пройти, и его неистовое желание во что бы то ни стало помочь ей.

И вот… Разве она не видела случившееся его глазами? Разве не заметила возрастающее замешательство, которое он испытывал, думая о чистоте крови, и противоречия, что ему пришлось общаться с бывшими однокурсниками, которых он никогда не любил? Разве она могла не видеть, как сильно повлияла на него смерть Дамблдора и предшествующие ей события? Теперь было бы крайне несправедливо с ее стороны судить о Малфое только как о надменном подлом ублюдке, каким он был раньше. На самом деле, он производил неплохое впечатление в те редкие моменты, когда с него слетала маска заносчивого ублюдка…

О, нет! Эти размышления были подозрительно похожи на те, которые приходили ей на ум в то время, когда она только начинала испытывать чувства сначала к Виктору, а потом к Рону. Сначала Виктор производит впечатление такого нелюдимого и угрюмого человека, но потом ты узнаешь его лучше… Иногда Рон может быть бесчувственным и помешанным на квиддиче, но в то же время он такой храбрый, преданный и милый…

Нет, невозможно, чтобы она… всерьез увлеклась Малфоем, не так ли? Гермиона мысленно содрогнулась. Она пожалела, что не может вернуться в библиотеку Хогвартса и сравнить признаки влечения и влюбленности. Именно так она могла назвать то, что испытывала сейчас по отношению к Драко.

По логике, это было невозможно. В течение шести лет Малфой обращался с ней не лучше, чем с грязью, налипшей на его умопомрачительно дорогие туфли, и даже если его чувства были куда запутанней, чем Гермиона предполагала, это не отменяло боли и унижений, которые она испытала. К тому же она всегда считала его злобным самовлюбленным высокомерным снобом, и была совершенно права.

Но, как она уже успела понять, эти характеристики были далеко не так однозначны.

Бесспорно, Малфой был самовлюбленным, но все же не настолько, чтобы не любить кого-то еще. Он обожал родителей, пусть даже его отношение к Люциусу было неоднозначным. Еще он беспокоился о Снейпе. И хотя Гермиона все еще подозревала его в определенной черствости, видимо, сочувствие было ему все-таки не чуждо – об этом свидетельствовала его жалость по отношению к однокурсникам, многих из которых он даже не любил.

Его слепая приверженность идеям Волан-де-Морта была куда слабее, чем Гермиона предполагала, а теперь она и вовсе исчезла. Конечно, вряд ли можно было предположить, что Малфой начнет терпимо относиться к грязнокровкам или перестанет презирать сквибов, но теперь он хотя бы не считал их примитивными созданиями. Равно как и перестал думать, будто у них нет прав применять магию. Хотя в этом Гермиона еще не была полностью уверена.

Его высокомерие… да, вот оно никуда не исчезло. Драко Малфой был по-прежнему невыносимо надменным. Но у всех есть свои недостатки.

Временами он был искусным манипулятором – он мог быть обаятельным, бесчестным, расчетливым, когда это было необходимо, чтобы достигнуть желаемого. Слизеринец, иными словами. Привыкшая мыслить рационально, Гермиона не могла не оценить пользу, которую приносила эта способность. Более того, Малфой отдавал предпочтение именно манипулированию, а не тщательно продуманным оскорблениям и тайным интригам. Он пользовался этим для того, чтобы защищать Нарциссу и помогать Ордену, и в эти моменты он уж точно не пекся о своих интересах.

Кроме того, Малфой был очень начитанным, что очень удивило Гермиону, так как она не могла найти причину этому. Ему даже нравились некоторые маггловские книги. И еще он был остроумным. И уж если говорить начистоту, Гермиона всегда высоко ценила остроумие Драко, даже когда оно было направлено на то, чтобы высмеять кого-то.

Но та неожиданная вспышка ярости, исходящая от Драко… заставила ее смутиться и забеспокоиться. Она не понимала, что послужило этому причиной, хотя почему-то была рада, что эта злость не была больше направлена на нее.

Ей уже доводилось наблюдать подобное. Люди, обычно резкие и чрезвычайно неприятные в общении, – как Драко – добивались особой похвалы, где бы они ни находились. Любое проявление доброты, исходящее от таких людей, ценилось очень высоко, потому что было необычайно редким. Это было ужасно несправедливо, но Гермиона не могла не чувствовать то же самое.

И это немыслимо раздражало ее, каждый раз, когда она думала об этом. Ведь она Гермиона Грейнджер! Ее никогда не интересовали восторженные рассказы про «плохих парней» или таинственных молчаливых личностей, по которым сходили с ума Лаванда и Парвати. Она была выше этого, куда более рациональной. Она никогда не увлекалась столь неподходящими парнями, не говоря уже о том, что Драко Малфой мог дать в этом фору кому угодно в Англии. Возможно, даже во всей Европе. Или в целом мире. Потому что, хотя он больше не был для Ордена врагом, ярлык ублюдка был все еще намертво приклеен к нему.

Тогда что же так влекло ее к нему? Гермиона пожалела, что не может взять прочное перо и пергамент и составить список недостатков и достоинств Малфоя. Прежде это помогало ей успешно решать все дилеммы, с которыми она сталкивалась. Этот способ свидетельствовал о наличии логики, которой она всегда могла доверять. Последний раз, когда она пыталась таким образом принять решение, не связанное с делами Ордена, она решала, стоит ли ей встречаться с Роном… ответ был отрицательным. Конечно, то же самое вышло бы, если бы на месте Рона был Дра… Малфой.

Итак, достоинства. Он был умным и образованным, он начал вполне терпимо относиться к членам Ордена, его саркастические замечания были забавными, когда не грозили перерасти в чересчур язвительные, наконец, он достаточно хорошо понимал ее…

Недостатки. Он часто оскорблял окружающих, у него была взаимная вражда с Гарри и Роном, его едва ли можно было назвать заслуживающим доверия, и у него пока мало чем получалось помочь. Впрочем, вероятно, последнее высказывание было несправедливым: так или иначе, любому, кто оказался бы на месте Малфоя, мало что удалось бы сделать.

А внешность? Гермиона не знала, куда ее отнести. Фактически, прежде Гермиона никогда не считала Малфоя особенно привлекательным. По правде говоря, он был совсем непривлекательным, к тому же Гермионе всегда больше нравились брюнеты. Драко же был слишком бледным, словно состоящим из острых углов и граней, такой холодный и надменный. Он был похож на мраморную статую, глядя на которую получаешь эстетическое удовольствие, но не испытываешь ни эмоционального, ни сексуального влечения. Впрочем, Гермиона понимала, что ее восприятие было субъективным. Обаяние Малфоя легко могло проявляться по-разному. Кстати, сама она уже давно перестала ошибочно думать, будто температура его тела ниже, чем у остальных людей. А считает ли она его привлекательным сейчас?

Сравнение с мраморной статуей было неправильным, слишком примитивным, решила она, наконец.

Айсберг. Да, определенно, это определение подходило больше. Холодный, суровый, опасный. Но это лишь верхушка - под водой скрывается что-то удивительное и загадочное. Прекрасное и немыслимо притягательное.

Просто замечательно, - иронически подумала она, - она подбирала для внешности Малфоя метафоры. Что дальше – стихи? Мерлин… Те, кто считали, что ей чужда романтичность, ошибались. В душе она была даже излишне романтичной. Но ей всегда претили глупые фантазии, которыми грезили Лаванда и Парвати, она не прочитала такое количество любовных романов, чтобы позволить себе думать, будто хоть одно из тех определений может быть применимо к Драко Малфою.

Его нельзя было отнести к волшебникам, внешность которых вдохновляла на написание сонетов; впрочем, и она не была одной из тех девушек, которым эти сонеты обычно посвящались.

- Конечно нет, Грейнджер!

О, нет! Как долго Малфой пробыл в ее голове? Сколько он уже успел услышать?

- И, если честно, ты так уж этого хочешь? Кто в здравом уме будет мечтать о пустоголовом, томящемся от любви идиоте, который будет занудно сравнивать предмет своего обожания с вечерней зарей? Ну, в самом-то деле. Я думал, ты слишком здраво мыслишь, чтобы мечтать о таком.

Да, она была здравомыслящей. И всегда гордилась этим. Так почему слова Малфоя заставили ее почувствовать себя так неуютно? Драко был прав: она мечтала вовсе не о жалкой имитации слащавых картинок на открытках. Но, возможно, ей хотелось, чтобы кто-нибудь написал и посвятил ей сонет, чтобы этот человек любил ее настолько, что не побоялся бы выглядеть при этом сентиментальным идиотом.

Драко Малфой никогда не решился бы на такое.

Гермиона вздохнула:
- Что на этот раз, Малфой?
- Мы кое-что нашли. Хотя, если быть точным, это обнаружил я. И теперь у меня есть еще одно соображение насчет того, что с тобой происходит. Теперь меня не удивляет, что так ты мечтала о небольших каникулах.

Интересно, догадался ли Малфой, что она услышала тревогу в этой попытке пошутить. Он часто использует этот метод, вдруг поняла она. Натянуто шутит и старается уязвить собеседника, если что-то заставляет его испытывать неловкость. Еще один защитный механизм.

- Я слушаю, - сказала она. – И не пытайся врать, скрывать что-то или притворяться, будто все не так плохо. Терпеть не могу глупости типа давайте-оставим-ее-в-неведении-чтобы-защитить-ее.

Драко приподнял бровь, на его лице застыло странное сочетание удивления и презрения:
- Я похож на человека, который будет приукрашивать действительность, чтобы пощадить чьи-то чувства?

Гермиона фыркнула:
- Пожалуй, нет. Думаю, ты наоборот постараешься описать все в самых черных красках, чтобы напугать меня.

Находись они в реальном мире, на лице Драко сохранилось бы безразличное выражение. Будучи Малфоем, он редко позволял себе выражать на лице какие-либо эмоции, кроме презрения и раздражения. Однако сейчас они были в совсем иных обстоятельствах и, применяя на ком-то легиллименцию, было почти невозможно одновременно блокировать свои мысли и чувства. Драко слегка вздрогнул, и Гермиона догадалась, что правда настолько неутешительна, что едва ли что-то может быть хуже.

Он рассказал про Delego Voluntas, и она прерывисто вздохнула.
- Я не могу рисковать жизнью Гарри. Я не буду это делать.

Драко бросил на нее нечитаемый взгляд.
- Ты его любишь.
- Конечно, люблю! Он же мне как брат. – Она закусила губу. – Ему, должно быть, так трудно сейчас, после смерти… - она осеклась.
- Дамблдора? – подстегнул Драко.

Она снова не могла понять, что выражало его лицо, и потому просто кивнула.
- Гарри склонен винить себя, когда его друзья попадают в беду. – Она вспомнила смерть Сириуса и попытки Гарри оттолкнуть от себя Джинни, чтобы та была в безопасности. Гермиона всегда знала, что последнее ему никогда не удастся сделать: дочка Молли Уизли никому не позволила бы распоряжаться ее жизнью. – Если ты друг Гарри, то тебе приходится мириться с тем, что он будет за тебя сражаться, защищать от любых опасностей, даже будет готов умереть за тебя. Но и ты должен быть готов сделать в ответ то же самое. Если же ты его враг… тогда у него не найдется для тебя ни жалости, ни снисходительности.

Драко снова поднял бровь.
- Насчет этого, Грейнджер, ничего сказать не могу. В последнее время Поттер до ужаса вежлив со мной.

- Потому что Гарри тебя не ненавидит. Ну, по крайней мере, не так сильно, как ты думаешь, - добавила она, когда Малфой смерил ее презрительным и в высшей степени скептическим взглядом. – Он… он начал жале… - она прокашлялась. Даже не зная Малфоя достаточно хорошо, она была уверена, что он ненавидит, когда его жалеют. - …сочувствовать тебе, после того как узнал, что Волан-де-морт заставлял тебя служить ему, угрожая убить тебя и твоих родителей. Что касается смерти Дамблдора… Гарри не винит тебя в этом. Как и я. Но это заставило Гарри повзрослеть… да и всех нас, я думаю. В жизни все неоднозначно, а наши поступки делятся не только на черные и белые, как однажды может показаться.

Сейчас он чувствовал себя неудобно, Гермиона ощущала это. И была очень рада, что он не накинулся на нее в ярости. Интересно, чем вызвана такая перемена?

- Люпин… он тоже сказал мне кое-что насчет этого. В тот день, когда меня впервые назначили на роль твоего будильника. И, знаешь, вы, гриффиндорцы, поголовно сумасшедшие.
- Мы просто верим, что каждый имеет право на второй шанс, Малфой. Мы просто верим.