В то утро Глеб получил записку. На пожелтевшем листке пахнувшее жасмином имя… «Глеб…» - и больше ни буквы. Да, он знал, что однажды этот час придет. Он знал, что она позовет его. В то прошлое, наполненное тенями его души, метаниями его сердца. Да, он знал, что нужно будет сделать этот шаг назад, чтобы после идти вперед. Или погибнуть. Он уже не боялся ничего: ни смерти, ни безумия, ни боли, ни ненависти, ни любви. Он не сходил с ума. Все было так просто. Так ясно. Просто вернуться в дом, увитый барвинком, где должно было расцвести его сердце, а вместо этого покрылось золой.
Юлии сказал, что его ждут дела в Москве. Она простилась с ним без волнения, чем успокоила его. Он не знал, увидит ли ее еще когда-то. Но знал, что эта маленькая женщина нашла место для себя в его душе. Нет, она не отняла его у той, далекой, потерянной навеки. Но вернула ему веру в жизнь. И он был благодарен ей. Глеб никогда не говорил ей, что любит. И в то утро также не осмелился сказать это. Но Юлия и так это знала.
Глеб подъехал к старому дому, в котором не был уже много лет. Слишком много. Солнечный свет коснулся окон. В одном из них, на втором этаже, он увидел черный женский силуэт.

Они неторопливо шли по коридорам. Наконец, она распахнула дверь в одно из помещений. Он знал наверняка, что будет за той дверью.
Солнечный свет на секунду ослепил его. Затем он увидел просторный бальный зал с зеркалами вдоль стен. Натертый будто вчера паркет. Рояль в углу. Все то же…

Софи кружилась в танце с очередным партнером. Глеб не сводил с нее глаз. Эта девочка внушала ему странное чувство. О, как бы он хотел, чтобы то было призрение, ненависть… хотя бы равнодушие…. Но нет! В его душе, как с удивлением он обнаружил, совсем еще юной нашлось место только для безграничной нежности к дочери самого презренного человека на свете. Он все яснее осознавал, что ему будет невероятно сложно осуществить задуманное в отношении ее… Что же… тем хуже для ее отца… И него…
- Глеб, - услышал он звучный голос высокого, красивого еще генерала, - будьте любезны, сядьте за рояль. Под ваш аккомпанемент Софья Егоровна поет лучше, чем с учителем пения. Сам не пойму, зачем держу его…
Софи густо покраснела и взяла отца за руку:
- Вы знали?
- Разумеется, мой ангел. Ступай. Я должен поговорить с этим молодым человеком.
Софи упорхнула. Генерал добродушно улыбался ей вслед. Затем обратился к Глебу:
- Вам, мой мальчик, давно пора было поговорить со мной. Я устал ждать. Надеюсь, завтра увижу вас в своем кабинете.
Глеб молчал. Молчал, ибо в ужасе осознал: вот оно – начинается!

Берта первая вошла в зал.
- Что вы об этом думаете?
- О чем?
- О том, чтобы мне задержаться в Петербурге… Возможно, навсегда.
- Как вы купили этот дом?
- Это так скучно… Хотите начистоту?
- Только этого и хочу.
- Тогда вы первый.
Глеб вздрогнул.
- Боитесь? – насмешливо спросила она, - очень хорошо… Продолжим…
- Что продолжим?
- Нашу с вами затянувшуюся дуэль… это ведь дуэль? Никогда еще честь не была так задета…
- О чем вы хотите говорить?
Берта задумалась. Затем сказала:
- Сядьте за рояль. Вы ведь играете?
- Когда-то играл. Вероятно, позабыл все.
- Все же сыграйте…
Глеб подчинился. Ему никогда не приходило в голову, что однажды пальцы вновь коснутся этих клавиш. Он не играл музыку. Он играл свои воспоминания. Ему казалось, что призраки витают над ним в этом зале, наполненном светом, где даже на паркете, казалось, можно увидеть собственное отражение. Ожившие тени мелькали в зеркалах, он почти слышал их шаги. Он не знал, идет ли дорогой безумия… И все же то была дорога вперед. К самому себе. Впервые он ступил на эту дорогу. За долгие годы. И все-таки надеялся сойти с нее живым. Хоть отчетливо видел в одном из зеркал отраженье Саида, направившего пистолет ему в затылок. И это не было игрой воображения.
- Прекратите! – вдруг услышал он сдавленный голос Берты.
«Ну уж нет!» - мелькнуло в его голове. Он играл.

- Я не могу стать мужем Софи.
- Но!.. – генерал недоуменно смотрел на юношу.
- Подождите… Дайте мне казать… Это совершенно невозможно… Я не хотел говорить вам, но мне не хватило мужества…
- Ах ты щенок! – воскликнул Доронин, охваченный праведным гневом, - я ничего не желаю слушать! Разве не я подобрал тебя с улицы? Разве не я готов позабыть о собственной гордости и отдать тебе самое дорогое, что есть у меня? Разве не я отношусь к тебе, как к родному сыну? Да что уж там! Я предлагаю тебе, сам предлагаю, сделаться моим сыном!
- Да я и так ваш сын! – не выдержал Глеб.
Он был смертельно бледен. В глазах его пылала ярость. Но он сдержал порыв задушить старика.
- Убирайся! – воскликнул генерал.

- Убирайся! – простонала Горгона.
Глеб играл. Всю свою жизнь он играл. Он выстроил правила безумной игры, и сам угодил в ее сети. И Горгона дослушает реквием его душе до конца, чего бы ему то ни стоило.
Как сквозь сон он услышал вскрик. Звук падающего тела. Рычание араба. Стук упавшего на пол пистолета. И вдруг очнулся от наваждения.
Араб бережно держал на руках женщину. Та была в обмороке. Глеб быстро подошел к ним. В глазах Саида стояли слезы.

Она открыла глаза. Вуали на лице не было. Берта оглянулась по сторонам. У постели сидел Саид.
- Где он? – спросила она.
- Позволь, я все сделаю сам… Только скажи. И больше тебе не придется мучиться выбором.
- Нет, - твердо ответила Берта.
- Ты любишь его!
- Он здесь? – она торопливо встала и оглянулась в поисках шляпы, - нельзя позволить ему уйти.
Араб зарычал и схватил ее за руку.
- Саид, перестань, - строго сказала она.
- Знаешь, за что я убил солнце? – спросил Саид. Его зрачки сузились. Глаза были наполнены гневом.
- За то, что оно не твое. За то, что оно слишком высоко. За то, что слишком ярко.
- Ты умна. Я всегда это знал. Ты стала новым солнцем.
- Я знаю. Я не хотела этого.
- Тот человек… Как собака сидит перед дверью… Под твоей дверью… и не осмеливается войти. Здесь я. И я все для тебя сделаю. Хочешь, он даже не почувствует боли? Я сумею сделать так, чтобы вы освободились друг от друга легко.
- Саид, ты сошел с ума? – Берта попыталась освободить руку.
- И мы уедем далеко. Я буду любить тебя. Ведь тебя никто никогда не любил!
- Никто… - повторила она, - никто… Нет! Отпусти меня!
Саид яростно зарычал, схватил ее за шею и бросил на постель. Берта задыхалась. Он накрыл ее свои тяжелым телом, горячее дыхание араба ударило ей в лицо. Ого пальцы скользнули по пересохшим губам и с силой вцепились в шею. У нее больше не было сил сопротивляться. Один миг. И она умрет. Она знала это. И желала этого. Раздался выстрел. Араб разжал пальцы.

- Я ваш сын! – кричал Глеб с вызовом, - вы можете не верить, мне все равно! Но я ваш сын! И я имею право это говорить!
Софи, стоявшая у двери, замерла.
- Ваш родной сын! Единственный сын! Сын, которого вы не знали, не любили, не чувствовали!
Доронин бессильно упал в кресло и сдавленно проговорил:
- Это невозможно… Я никогда не изменял жене…
- А Вера Петровна Несина? Это было задолго до вашей женитьбы! Софи – моя родная сестра!
- Вера? – генерал хватал ртом воздух, - Вера?... Но… этого не может быть… она же… она жива?
- Умерла от туберкулеза, едва мне исполнилось пятнадцать лет.
- И она говорила тебе, что ты мой сын?
- Да. Или теперь, когда ее нет в живых, вы обвините меня во лжи? Посмотрите в зеркало. И взгляните на меня. Этого будет достаточно.
Генерал невольно заглянул в зеркало и перевел взгляд на разгневанного юношу. Тот усмехнулся.
- Видите? Видите! А она умерла. В нищете. Одна. Я поклялся отомстить вам. Отнять самое дорогое, что у вас есть… но теперь не могу. Софи – моя родная сестра… Не могу… Я полюбил ее… И самое лучшее для всех, чтобы я исчез навсегда.
- Софи… она дочь моей жены от первого брака… Она не знает об этом… И я никогда ей этого не скажу… - вдруг пробормотал Доронин.
Что-то щелкнуло в душе Глеба. Какая-то струна в нем натянулась до предела.
- Но… Это значит… - Глеб оторопело смотрел на генерала. В душе его появилось нечто похожее на надежду. Он ясно увидел ее своей женой. Себя – законным сыном генерала Доронина. Как просто.
- Это ничего не значит! Если она узнает правду… Я потеряю ее...Я не могу… Прости меня… Прости…
- Вы… Невозможно… Зачем вы мне сказали правду? Чтобы было больнее?
Глеб выбежал из комнаты, не заметив стоявшую за дверью Софи.

Берта сбросила с себя тело араба. К собственному удивлению она оставалась спокойна. Ничто не дрогнуло в ней при виде предсмертной агонии Саида. Она подняла глаза. В дверях с пистолетом в руке стоял бледный, как полотно, Глеб. Берта провела рукой по незащищенному лицу и устало сказала:
- В любой пьесе пистолет рано или поздно выстрелит. Вам идет. Стрелять.
Глеб смотрел на молодую женщину с нездорового цвета кожей. Узнавал и не узнавал ее. И все же теперь он вдруг успокоился. Весь ужас, что еще час назад пожирал его, неожиданно исчез. Теперь, когда все стало на свои места. Ее черные тяжелые волосы были острижены у плеч, тогда как прежде они вились вдоль спины мягкими локонами. Ее бледная кожа контрастировала с атласным черным платьем, а раньше на лице ее играл молодой здоровый румянец. Твердые сухие сомкнутые губы разучились улыбаться. А жили на лице этой Горгоны одни только глаза. Глубокие. Черные. Обрамленные густыми шелковистыми ресницами. На их дне Глеб видел такое, от чего волосы могли стать дыбом. Господи, как же она должна была ненавидеть его!
- Итак… Карты раскрыты, наконец, - тихо сказала она, - вы не находите все это нелепым фарсом?
- В какой-то степени. Скорее актом неудачной комедии… Когда все зрители разошлись, не дождавшись финала, - он указал на тело Саида.
Она улыбнулась. Перешагнула через покойного араба и приблизилась к Глебу.
- Вы, кажется, даже не слишком-то и удивлены, - сдержанно проговорила женщина.
- Я раздумываю… Как мне называть вас?
- Я не думаю, что следует вспоминать теперь имя той несчастной. Она ведь давно умерла. В последний раз мы с вами остановились на Берте. С нею вы и разговариваете.
- Тем более нелепа эта ситуация. Ведь вы приехали сюда спустя столько лет, имея единственной целью отомстить мне. А у Берты Диздье едва ли найдутся мотивы для мести.
- Считайте, что Берта Диздье – орудие в руках Господа, что она прибыла сюда, чтобы свершить правосудие, уж коли оно не свершилось по сей день. Разве это справедливо, что вы после всего до сих пор топчете эту землю?
Глеб хохотнул. Отстранился от нее и вошел в глубину комнаты. Скрестил руки на груди и громко сказал:
- Да оставьте, Софи! Прямо ангел мести! Не бросайтесь громкими фразами! Что в них проку? Давайте называть вещи своими именами. Вы приехали… убить меня? И араба вашего сюда привезли, чтобы ручки свои не замарать? А он вдруг вышел из-под контроля. И что же? Вы ведь не намерены отказываться от того, зачем приехали. Зачем же тянуть? Вот пистолет. Охотно отдаю его вам.
Берта закрыла глаза и прислонилась к двери. На лбу ее выступила испарина.
- Это было бы слишком просто… Но все же вы и так приговорены… Оставим это…Я бы хотела теперь поговорить с вами.
- Разве не все сказано? Я приговорен… Хотелось бы узнать свой приговор. – Он улыбнулся.
- Кофе. Это очень просто. Кофе. Он был отравлен, конечно же. И вас больше нет. Вы уже мертвы. Просто, не правда ли? – свистящим шепотом, широко раскрыв глаза, сказала Горгона.
Глеб вздрогнул и побледнел.
- Просто, - охрипшим голосом проговорил он.
Берта внимательно вглядывалась в его лицо в надежде увидеть в нем ужас. Но ничего! Лишь бледность говорила ей о том, что ее слова хоть как-то задели его. Но она готова была поклясться, что он даже теперь оставался спокойным. Берта дернула плечами. Ее бил озноб.
- Так вы выслушаете меня?
- У меня еще есть время? – Спокойно осведомился Глеб.
- Для этого – есть. Иначе вы уйдете слишком легко. А я не хочу допустить этого.
Глеб сел на постель. Она, скользя спиной по двери, села на пол у тела Саида. Осторожно коснулась его лба. Тихий стон вырвался из ее груди.
- Несчастный… Его тоже настигло проклятие… Слушайте, Глеб. Внимательно слушайте. Вы ни слова не должны упустить из того, что я скажу вам. Я не хочу… не стану говорить о своей детской любви… Там не было ничего интересного… Сценарий один… и писали его вы. Я начну с того утра, когда я хотела написать вам… Сообщить, что отец уезжает в Прагу и увозит меня с собой. Тогда я еще не знала, что это известно вам. И я не решилась дописать письмо. Мне хватило сил на единственное слово. Я долго всматривалась в листок бумаги и понимала, что теперь теряю вас навсегда. Я прощалась с вами. И прощалась со своею любовью к вам. Я прощалась также и со своею обычною жизнью. Доронин открыл мне правду, что он удочерил меня. Впрочем, я знала это в тот же день, когда вы покинули наш дом. Я слышала ваш разговор с отцом. И мне хватило этого, чтобы возненавидеть его. Я проклинала генерала. Не умела понять его чувств. Не умела себя понять. Мне казалось, ничто не могло бы помешать нашему с вами, Глеб счастью. И в то же время я не могла забыть, что вы ненавидите меня. Через свою собственную любовь. За то, что я заняла ваше место. Ведь вы хотели меня уничтожить тогда? И не смогли. А от этого еще сильнее возненавидели. Что-то подсказывало мне тогда, что все именно так. После я окончательно уверилась в этом.
- Это неправда! – вдруг воскликнул Глеб, - неправда! Я любил вас! Одно ваше слово, все было бы совсем иначе! Господи, Софи, я ведь не знал… не знал, что вы уедете с вашим отцом. Я ему мстил – не вам…
- Теперь это не имеет значения. Да и неинтересно. Все же… я не написала то письмо… Мы ехали недолго, едва выехали за город, когда отец заметил вас с ружьем. Да… вам идет стрелять… Хватило одного мгновения понять, что теперь-то все кончено. Отцу хватило – я же находилась в неведении. Он загородил меня своим телом. А когда я поняла – я простила ему все. И ложь. И предательство. И боль. Я простила его, но возненавидела вас, Глеб. Вы услышали женский крик, и тоже все поняли. Возможно, даже раскаялись, но уже не могли не завершить того, что следовало сделать. Вы вынесли тела. Моего отца, водителя и меня. Я была ранена. Достаточно, чтобы вы подумали, что я мертва. Но не слишком серьезно, чтобы последовать за отцом. А жаль… Вы даже поцеловали мой лоб, не удосужившись проверить, дышу ли я еще. И вы утопили трупы в реке. Признаюсь откровенно, мгновение я думала о том, чтобы не бороться с водой. Так ведь просто… Но жажда жизни, такая невозможная, невыносимая, что я едва ли дождалась вашего ухода, вспыхнула во мне. Когда я вынырнула, я видела, как вы удалялись. И поняла, что единственное, что теперь важно – это отомстить вам. Вот и все. Я объяснила?
Глеб ошеломленно смотрел на молодую женщину. Ее появление, такое закономерное, казалось ему само собою разумеющимся… Она жива, и этого было достаточно… И все же… Он сам, своими руками превратил ее в то, что теперь было перед ним.
- что вы делали в эти годы? – тихо спросил он.
- Это не так интересно. Вам довольно знать, что я прошла через все круги ада, прежде чем добиться права называться своим нынешним именем. Воровала. Торговала своим телом. Лгала до того, что сама путалась в своей лжи. Ради одного только торжества над вами.
- И все же? Как вы стали Бертой Диздье?
- Просто. Однажды мне встретился человек. Он пожалел меня. Молодую, красивую, но уже развращенную этой жизнью. И я лгала, лгала, лгала… Что почти ничего не помню. Что меня ограбили. Что я потеряла документы. Единственное, что осталось в памяти – имя Берта. Я молила о помощи. Призывала всех святых, хотя давно уже в них не верила. Ради куска хлеба. Все, что угодно, лишь бы не сдохнуть… Он поверил. Точнее, я не знаю, поверил ли он словам. Думаю, нет. Но он поверил моей молодости. Моим губам. Дыханию. Телу. Он жалел меня до такой степени, что я забеременела от него. К счастью, ребенок родился мертвым. И мы поженились. В конце концов, я взяла у него больше, чем давала сама. Я получила право на жизнь. И право на месть. Наш брак продлился недолго. Диздье оставил меня. Он был немолод. И умер от подагры. Я презирала его. Жалела. И, может быть, любила.
Она перевела дыхание и закрыла лицо ладонями.
Глеб встал и прошелся по комнате.
- Сколько у меня времени? – вдруг спросил он, словно этот вопрос только теперь взволновал его.
- Я думаю теперь уже около часа. Может быть, немного больше. Вы что-то чувствуете?
- Любовь.
Софи улыбнулась.
- Да… вы все еще живы… так странно… мне говорили, что яд действует безболезненно. Просто уснете и все…. А теперь я вижу, что безболезненной смерти не бывает. Жизнь вырывают с кровью и мясом. Страшно. Мне безумно страшно. – Дрожащим голосом проговорила она.
- Значит, около часа?
- Да. Этот час ваш. Если хотите, вы свободны. И вольны в этот час уйти. Вам ведь есть с кем проститься?
- С кем мне нужно было проститься, я простился уже.
- Ваша жена?
- Я люблю ее. И не хочу, чтобы она стала свидетельницей моей гибели. Позвольте мне остаться здесь. Подле вас.
Софи вздрогнула.
- Вы будете этот час со мною, Софи? – спросил он тихо.
- Если вам это нужно.
Софи медленно поднялась и, держась за стену, подошла к нему. Взяла его за руку. Он внимательно следил за ее лицом.
- Это ты… Я знал… Кажется, всегда знал, что ты не оставишь меня. Что ты придешь ко мне. За мной. Это ли не наибольшее доказательство нашей любви? Я принадлежу тебе. Весь. Полностью. Как и ты – мне. Наш союз скреплен кровью нашего отца… Пускай он тебе не родной… Это теперь даже не любовь. Это что-то большее. Наверное, сама жизнь. Ты знаешь, я не должен был родиться на свет. Моя мать украла меня у судьбы. Вырвала меня в последний момент, когда могла это сделать. Вот и живу я этой ворованной жизнью. И только встретив тебя, я понял, мое место рядом с тобой… Ты ведь простила меня… просто?
- Просто. Это был не ты. И не я. Это была наша ненависть.
Он вдруг наклонился. Губами коснулся ее виска. Она закрыла глаза и откинула голову. Он целовал ее. Впервые в жизни. И в последний раз. И он был счастлив.
- Подожди, - хрипло сказала она, - подожди…
Он остановился. Она перевела дыхание.
- Послушай… Отнеси меня в бальный зал. Усади у себя за спиной на пол. Сядь за рояль. И играй. Пока можешь. Я хочу слушать. Слышать… Эту жизнь… - шепотом сказала Софи.
Он играл. Солнце клонилось к закату. Свет уже не заливал зеркальный паркет. Он играл. А когда звуки смолкли, она была мертва.
Он знал, что она не смогла бы убить его.
Знал с самого начала. Еще в той галерее. Едва увидев портрет, нарисованный углем. Его портрет. Нет, она не могла убить его. Он догадался в тот миг, когда она сказала про яд. Да, она сама выпила тот кофе. И от этого было страшно. На полу ее спальни остался лежать пистолет. «Вам идет. Стрелять». Да, убийства давались ему легко.