Глухая лесная чащоба, укрытая невесомым покрывалом темноты. Пронзительный и резкий крик ночной птицы и шелест незримых крыльев где-то высоко меж облетевших крон. А сказки иногда бывают такими мучительными, когда они реальны. Но у них хотя бы есть неизменное утешение, эта ложечка сладкого варенья, приглушающая горечь всех предшествующих страданий, - «и жили они долго и счастливо». Это заранее известно. Мне же неизвестно ничего. А ведь я привыкла всегда все знать наперед, трусливо заглядывать на последнюю страницу книжки, чтобы точно убедиться в том, что конец будет хорошим. Не знаю, сколько раз я нарушила свое собственное обещание и попыталась узнать, какой же конец ждет меня, когда наша история завершится. Ты прячешь от меня последнюю страницу прямо-таки садистски жестоко и изворотливо. Я не могу прочитать ни слова – слишком уж быстро они изменяются. Я видела что-то золотое, что-то солнечно-светлое, а потом все заметала белая круговерть метели, и твой силуэт медленно таял в ней, укутывающей меня своим саваном… Пусть будет так. Пусть конец будет каким угодно. Но пусть он будет скорее… Я вряд ли выдержу больше.

***

Замерев, я смотрела на Джеймса. Как же он изменился! Вместо всегда тщательно подобранной, щегольской одежды на нем было какое-то рванье, обуви не было вообще, волосы растрепались… Создавалось впечатление, что он все это время жил на улице, как одичавший бродяга или безумный лесной отшельник... Но несмотря на все это, он был прекрасен. Прекраснее даже, чем я помнила.

Я смотрела на него и не могла произнести ни слова — буря чувств смела все, что оставалось во мне логического и разумного, и мне показалось, что я разучилась говорить.

Звенящую тишину между нами нарушил он.

- Я пришел повидать тебя… Извиниться за то, что чуть не сделал с тобой. Поверь, для меня нет наказания сильнее, чем боль, которую я чувствую от осознания того, что сделал… Я хотел попрощаться… Не хотел, чтобы ты думала, что я бросил тебя… Все изменилось... Так... Так сложилось, что мы теперь не сможем быть вместе. – его лицо исказилось гримасой боли, голос дрогнул — казалось, каждое произнесенное слово стоит ему немыслимых усилий.

В своем безумном онемении я едва слышала, что он говорит мне — самый звук его голоса сводил с ума — и единственное, что я поняла из его слов — что мы не можем быть вместе.

- Но почему?! – я вскочила и сделала шаг в его сторону, но он отшатнулся от меня и я, увидев это, остановилась. – Почему, Джеймс? Я простила тебя… Я… я люблю тебя. А ты? Ты… больше не любишь меня?

- Ты знаешь, что это не так. Я не смог бы разлюбить тебя, даже если бы захотел. – сказал он тихо. – Но... Я изменился, Мэри. Я стал… чудовищем… Для твоей безопасности лучше, если я... буду далеко от тебя.

Так долго я ждала его возвращения, страдая от никак не гаснущей надежды сильнее, чем от любой уверенности в том, что мое ожидание бессмысленно, и вот он здесь — и говорит мне, что мне же будет лучше, если он уйдет? Это невозможно, это бред, безумие, морок! Он не может и в самом деле так думать, он не может вновь уйти! Я попыталась что-то сказать, но голос не слушался, и я в безмолвном отчаянии протянула к нему руки, надеясь, что он поймет эту безмолвную мольбу и все-таки сжалится надо мной.

- О Мэри... - глухо прошептал он, и мне показалось, что сейчас он шагнет ко мне, обнимет, прижмет к себе — и все снова станет по-прежнему, как будто и не было этих бесконечных месяцев без него... Но что-то мешало. Будто некая незримая сила тянула его назад, в лесной мрак, не давая приблизиться ко мне, не выпуская из своей мертвой хватки. И снова мучительная внутренняя борьба, читающаяся на его прекрасном лице, искаженном болью... Не в силах смотреть на это, я воскликнула:

- Почему тебя не было так долго?

- Она не отпускала меня… Это не важно! – оборвал он сам себя и взглянул на меня со странным выражением — как будто боялся и одновременно надеялся что-то прочесть по моему лицу.

Что-то необъяснимо пугающее было в этом взгляде, в его безжизненной, замершей красоте. Что-то было... неправильно. Зачарованная его взглядом, я сделала шаг вперед, льющиеся на меня солнечные лучи перестали заслонять мой взор своим белым покрывалом, и я с внезапной ясностью увидела, что его глаза — прежде сияющие сапфировой, небесной синевой — теперь полыхали багровым огнем... И тут запертые в самом дальнем уголке сознания воспоминания о терзавших меня бесконечных кошмарах, внезапно вырвались на свободу. Я видела эти глаза, видела в них это дьявольское красное пламя – в своих снах…

Откуда-то издалека до меня донесся тихий вскрик Мариссы, а затем ее громкий возглас:

- Мэри, ты не поверишь, я порезала палец о травинку!

Я не отрываясь смотрела на меняющееся лицо Джеймса – на нем отразился испуг, сквозь который медленно проступало выражение дикой, звериной ярости и одновременно безнадежной, бессильной обреченности.

- Мэри, беги, - прохрипел он.

Я замерла, тело не слушалось меня. На поляне появилась Марисса, держащая в руке охапку цветов. Увидев, что я не одна, она замерла, всматриваясь…

То, что произошло дальше, напоминало страшный сон: в одно мгновение Джеймс оказался рядом с Мариссой… Я лишь успела увидеть, как изменилось его лицо – грусть и отчаяние сменила кровожадная маска зверя. А потом... Я до сих пор не могу поверить в то, что увидела, мое сознание отказывается это принять, но... Он схватил Мариссу за плечи и впился зубами в ее шею. Как будто со стороны я услышала собственный крик, а затем перед глазами потемнело, земля закружилась под ногами и неожиданно обрушилась мне на голову, хороня меня под лавиной непонимающего и невыносимого ужаса.

Когда я пришла в себя, то не сразу поняла, что произошло и почему я лежу на мокрой от росы траве на темной лесной поляне. Но постепенно воспоминания накатили на меня сокрушающей волной. Я вскочила и бросилась в ту сторону, где в последний раз видела Джеймса и Мариссу. Джеймса там больше не было, а Марисса… Моя подруга лежала на земле, устремив ослепленные смертью глаза в небо. На ее шее зияла страшная рваная рана, не оставляющая никакой надежды на то, что девушка жива. Заливаясь слезами бессилия, я опустилась рядом с ней на колени, гладила ее по волосам, звала по имени, пытаясь заставить себя потерять сознание, задушить в себе мысли и чувства, слишком непереносимые для человека…

Словно сквозь пелену тумана я видела, как к нам подошел кто-то, услышавший мои крики, как на поляне появились какие-то незнакомые люди, а потом и мои родители. Потом я оказалась дома, и мама спрашивала у меня, что произошло. Я сбивчиво рассказала ей все: про цветы, про Джеймса, появившегося словно ниоткуда, про его страшные красные глаза и про то, как он набросился на Мариссу, а затем снова пропал… Мама смотрела на меня недоверчиво и о чем-то тихо говорила с папой, но мне было все равно…

Я все время жду, что этот страшный сон закончится и я проснусь. Но этого не происходит и я начинаю сомневаться в том, что мой рассудок принадлежит мне. Как мог человек быть таким жестоким? Как мог человек, которого я думала, что знаю и люблю, убить мою подругу у меня на глазах?..

Может быть, я и правда схожу с ума? Ведь Марисса не могла умереть? Ведь Джеймс просто не мог, не мог убить ее! Ведь эти страшные красные глаза не могли быть настоящими?!

***

Я закрыла тетрадь. Неужели это все? Неужели я так и не узнаю, что было со мной дальше? Может быть, страшная смерть моей подруги стала причиной тому, что я действительно сошла с ума? Или то, что ее убийцей был Джеймс, человек, которого я любила и который обошелся со мной так жестоко? Не из-за этого ли от одного звука его имени меня бросало в дрожь, хотя я совсем не помнила его?

И тут я вспомнила рассказ Джереми о том, как я появилась в клинике и как он принес мне бумагу и чернила… Может быть я продолжила свои записи там? Но как мне узнать, где они? Может быть Джереми поможет мне найти их?

Никогда раньше я не ждала прихода Джереми с таким нетерпением. Как только я услышала его шаги, я выбежала навстречу и перехватила еще до того, как он успел подойти к дому.
Выслушав меня, Джереми кивнул:

- Да, Элис. Твои записи у меня…

Стопка листов, которую принес мне Джереми, разительно отличались от уже прочитанного мной дневника. На них не было изящных завитушек на полях, почерк не был таким аккуратным, строчки не лежали так ровно… Казалось, что эти записи сделаны совсем другим человеком. Не могла я писать таким рваными, нервными предложениями! От этих записей веяло такой безнадежностью, таким отчаянием и горем…

- Джереми, ты читал, это? – дрожащим голосом спросила я.

- Нет, Элис, я посчитал, что не имею на это права.

Мой друг деликатно удалился, а я неуверенно, но решительно опустила взгляд на едва разборчивые строки…

***

без даты…

Я не знаю, какое сегодня число, какой день недели… Иногда я даже не знаю, какое время суток – маленькое окошко с решеткой дает так мало света, что это совсем не удивительно. Временами мне кажется, что я не помню кто я такая, как меня зовут, откуда я. Я не знаю, сколько я нахожусь в этом ужасном месте и я уже не уверена, была ли у меня какая-то жизнь до этого? Может быть, я всегда жила в этой клинике, может быть это ужасное прошлое лишь плод моего больного подсознания?

Все эти люди вокруг: больные во дворе, санитары, врачи, я совсем не различаю их лиц, все они сливаются для меня, от всех них исходит опасность. Единственный мой друг здесь - это Джереми, его одного я рада видеть и он, похоже, рад видеть меня. Он единственный кому есть до меня дело.

Но даже он не может остановить эти ужасные процедуры, которые проводят со мной, после которых я забываю обо всем и хожу как зомби, ничего не осознавая. Что же такого я сделала? За что судьба так жестоко обошлась со мной?

Я чувствую, что память и разум постепенно покидают меня, поэтому я решила записать хоть что-то, что могло бы напомнить мне о том, что со мной происходило…

Итак, что же случилось после того, как я последний раз видела Джеймса? Даже сейчас, когда воспоминания о том кровавом дне почти стерлись из моей памяти, я содрогаюсь, когда думаю о нем. Мне сложно представить, что я когда-то могла любить этого человека, это… чудовище.
Не знаю, сколько времени после смерти Мариссы я провела дома, я не выходила из комнаты, почти ничего не ела и ни с кем не разговаривала. Было ощущение, что я нахожусь в какой-то душевной коме.

Папа часто приходил в комнату, садился рядом и что-то говорил мне, но я не слышала его слов. Иногда заходила сестра.

А однажды, в комнату зашла мама. Она молча прошла в сторону шкафа, открыла створки и стала складывать мои вещи в большой чемодан, который мы обычно брали с собой, когда ездили навестить бабушку. После того, как чемодан был собран, мама подошла ко мне и сказала:

- Мэри, пойдем. Тебе нужно уехать на время, отвлечься от всего этого, развеяться. Мы с папой отвезем тебя в одно место, там тебе помогут.

Меня совершенно не интересовало, что это за место и кто там способен мне помочь, не задавая никаких вопросов, я пошла за мамой. Мы с мамой и папой вышли из дома и сели в стоящую у дома коляску. Я бездумно смотрела, как городской пейзаж сменился деревенским, а потом и вовсе лесным. Вскоре перед нами возникла кирпичная стена, и коляска остановилась. Мы вышли из нее и оказались перед наглухо закрытыми железными воротами. Родители замерли, как будто в нерешительности, а потом я услышала голос отца:

- Кэролайн, может быть не нужно? Мы никогда не простим себя, если оставим ее тут!

- Замолчи, Джон! Ты о нас подумал? А о нашей младшей дочери? Скоро ей нужно будет выходить в свет в качестве невесты, а кому нужна невеста с сестрой-сумасшедшей?...

Мама решительно направилась к воротам и громко постучала. Я не слышала, что она говорила охраннику, открывшему ей, единственное чувство, которое я испытывала в этот момент, было отвращение. Отвращение к родителям, замысел которых стал мне сейчас понятен, отвращение к своей юношеской любви, к самой себе, способной испытывать все эти чувства… А за отвращением в душе стал подниматься протест, смешанный со странной безнадежностью, с желанием сдаться, довериться… Ведь это же мои родители, мои мама и папа!.. Разве могут они причинить мне боль?

Смятение длилось недолго, я почувствовала, что должна бежать. Это было безрассудно и глупо (ну куда я могла пойти?), но потребность в этом была так сильна, что я начала оглядывать окрестности в поисках пути отступления. Неожиданно я обнаружила, что в нескольких десятках метров от нас кто-то стоит. Кто-то знакомый…

И тут я забыла обо всем. О своем плачевном положении, о том, что случилось со мной и что, возможно, еще случится, потому что это был он… Белокурый юноша из моих снов. Я замерла, жадно рассматривая его, не веря, тому, что вижу. А юноша смотрел на меня.
Я вложила в свой взгляд отчаянную мольбу о помощи, мне так нужно было, чтобы он понял меня, чтобы он спас меня, забрал с собой в тот мир, который я видела в своих снах! Но он смотрел на меня совсем не так, как я ожидала. В его взгляде читалось только равнодушное любопытство. В нем совсем не было тех нежности и любви, которые я рассчитывала, хотела, мечтала, должна была увидеть. А значит, это был не он.

И снова тяжелое чувство разочарования охватило меня, залило душу расплавленным свинцом. Чувство, что меня предали. Опять.

Из этих горьких размышлений меня грубо вырвала мамина рука, схватившая меня за запястье. Я очень быстро оказалась за высоким забором, а железные ворота с лязгом захлопнулись за мной, навсегда отрезая меня от моей прошлой жизни…

***

Я широко распахнула глаза и с шумом вдохнула воздух (кажется, впервые с тех пор, как я стала вампиром, я почувствовала, что задыхаюсь). Что это было? Это страшное видение не может быть правдой!

Я снова прокрутила в голове то, что видела только что и что отзывалось в моем сердце чудовищной болью - незнакомый вампир, возникший на пороге нашего домика, удивленное лицо Джереми, их короткий разговор и то, что случилось после него…

- Ну, здравствуй, друг, - проговорил чужак с недоброй усмешкой, - давно не виделись.

- Джеймс! Что ты здесь делаешь?

- Зачем ты задаешь мне вопрос, ответ на который ты знаешь? – усмешка пропала с лица Джеймса. – Я пришел за ней, за Мэри. Где она? Она нужна мне, верни ее…

На лице незнакомого вампира на мгновение вспыхнуло, словно грозовая молния, выражение дикой одержимости.

- Здесь нет Мэри, Джеймс. Ее вообще больше нет. Считай, что она умерла. Это ведь так! Для тебя она умерла. Давно.

На мгновение, лицо Джеймса стало растерянным и каким-то жалким, но затем, растерянность мгновенно сменилась удивлением, а затем яростью.

- Так ты сделал это, старый дурак? Ты обратил ее? – он сделал паузу, медленно вдохнул воздух, словно идущая по следу гончая. – Я действительно почти не чувствую здесь ее запаха… Ты сделал это?!

- Да, Джеймс. И теперь ты больше не можешь навредить ей.

Оставаясь лицом человека, лицо Джеймса как-то неуловимо и страшно изменилось, лишилось всего человеческого. Сквозь его черты проступило звериное, свирепое безумие.

– Как… как ты посмел?! Ты уничтожил ее… Ты украл ее у меня!.. Она не заслуживала подобной участи! Она не должна была, она…

Его фигура вдруг расплылась в смутно различимый силуэт, когда Джеймс с немыслимой скоростью бросился к Джереми. Контур его вытянутой руки, толкающей Джереми в грудь, глухой шум удара, сеточка трещин, рассекающих плиты пола. Такие же трещины на коже моего единственного друга, моего… отца… Пальцы светловолосого зверя стискивают его руки, кожа трескается под ними, словно старая фреска. Жуткий, чудовищный хруст, свист воздуха, раздирающий голову крик боли – и я с ужасом поняла, что руки Джереми отделились от его тела.

- Где она?! – прорычал Джеймс, наклоняясь к своей жертве. Растрепанные пряди его волос с запутавшимися в них листьями и паутиной упали на серое лицо Джереми.

- Я не знаю, - прохрипел он. – Оставь ее в покое. Ты и так причинил ей достаточно боли…

- Заткнись! Ты отнял у меня единственное, что еще было для меня важным в этой звериной жизни! Ты отнял мою последнюю надежду! Ты мне заплатишь за это!

Крики, треск и хруст сокрушаемой плоти, звериный рык, крики, крики… И сухое гудение пламени, в котором гинет все. Все, что у меня было.

Боже, это видение не может быть правдой! Я должна что-то сделать! Я должна предотвратить то, что видела, я должна предупредить Джереми! Мы спрячемся, уедем на другой конец страны или мира, если понадобится! Только бы успеть! Зачем же я ушла так далеко от нашего дома сегодня?!

Со скоростью ветра я мчалась через лес, ловко перепрыгивая через поваленные деревья и овраги. Вкрадчивый, лишающий рассудка голос, все еще звучал в моей голове:

- Она нужна мне, верни ее…

***

без даты…

Теперь я верю, я сумасшедшая. Как горько и больно признавать это, но сложно сопротивляться фактам. Ну разве может нормальный человек слышать и видеть то, что слышу и вижу я?

Я уже не сопротивляюсь. Я рассказываю обо всем, что вижу, доктору, а он понимающе кивает головой и что-то пишет в толстую тетрадь. А потом я в лучшем случае получаю очередную порцию лекарств, а в худшем… Шея ноет от бесконечных инъекций, как будто истерзанная клыками бешеного зверя, от одного вида шприца в руке санитара меня трясет от ужаса... Это не люди, это чудовища, на растерзание которым меня швырнули родители!.. Я не верю, что эти пытки, эта ледяная вода, эта электрическая боль во всем теле, эти отупляющие зелья, впрыскиваемые в мою кровь, как змеиный яд, могут быть лечением!

Но даже если и так, то это лечение не помогает, все равно, каждую ночь он приходит снова. Он входит через окно, разжимая металлические прутья решетки так легко, как будто они сделаны из пластилина. Он подходит к моей кровати, иногда садится на нее, и тогда я вжимаюсь в противоположную стену, чтобы быть как можно дальше от него, а иногда просто меряет шагами комнату… Он что-то хочет от меня, что-то говорит. Иногда мне кажется, что я знаю его, и в эти минуты мне становится еще страшнее.

Как-то раз он подошел совсем близко и коснулся моей щеки своей ледяной рукой. Как будто сама смерть прикоснулась ко мне... Я отшатнулась, а его лицо исказила гримаса обиды и ярости.
А потом он замирает, как будто растворяется в сумраке комнаты и я забываюсь беспокойным сном, а на утро нет никаких следов его пребывания, даже решетки выглядят как новые… Кошмарная, дикая галлюцинация. Только больное сознание может порождать ее с таким безумным упорством.

Да, я действительно сумасшедшая. Больная...