- Ты же знаешь, что нам совсем необязательно ехать. Мы можем прямо сейчас взять и вернуться домой, и плевать на уже заплаченные за билеты деньги, - говорю я Эдварду, одновременно выводя успокаивающие круги на его руке, скрытой тканью куртки. Мы не можем почувствовать друг друга кожа к коже и без одежды, как если бы были в постели, но и совсем без прикосновений я тоже не могу. Они больше для него, чем для меня, и я дотрагиваюсь до Эдварда снова и снова, чтобы он знал, что я рядом, но не думаю, что он ощущает то, что я пытаюсь сказать ему своими касающимися его руками. Даже если одобрения так и не будет, я всё равно выйду за него, но говорить это бессмысленно, ведь он уже всё решил, и в самый последний момент, который уже, собственно, и настал, мне уже ни за что не найти слов, способных на него повлиять.

В ожидании своего поезда мы сидим на вокзале и в зале ожидания, а пунктом нашего назначения является Форкс, и, хотя до прибытия состава осталось меньше десяти минут, я все ещё сомневаюсь, что это хорошая идея. Я не была уверена и неделю назад, когда Эдвард только-только высказал своё мнение о том, что это необходимо, ведь мне совсем не хотелось и не хочется отдавать его на растерзание своим родителям, и я честно пыталась его переубедить и отговорить. Я утверждала, что преодолею возникшие между нами разногласия сама, и что всё будет хорошо, но, называя мои проблемы и своими и относясь к ним соответствующе, он был непреклонен. Это даже трогательно, что то, что, если честно, меня беспокоит, находит отклик и в нём, но подслушанный разговор, свидетелем которого Эдвард вообще не должен был быть, отразился на нём крайне негативно и ударил по нему гораздо больнее, чем по мне, и, как результат, внутри него будто что-то надломилось. Он словно стал другим, не похожим на самого себя и почти замкнулся в себе, и всё это после, пожалуй, самого счастливого дня в нашей жизни. Он сделал мне предложение, и теперь мы не просто парень и девушка, живущие вместе, мы жених и невеста, а в скором будущем и муж и жена. Неважно, что мы даже не начинали обсуждать выбор даты, и что у меня снова нет кольца, теперь-то нам уж точно ничто не помешает дойти до конца. У нас не будет проблем с тем, чтобы назначить день и всё организовать, ведь мы больше не больны.

Мы здоровы, и потому нам не придётся снова и снова что-либо откладывать или переносить из-за моей явной слабости или не самого лучшего самочувствия и связанной с этим неспособности просто выйти из дома. В этот раз все эти вещи ни за что не станут помехой, и мы больше никогда не расстанемся, а станем семьёй, как всегда и хотели. В связи со всем этим я ощущаю ничем не омрачённое и не замутненное счастье, и меня печалит лишь то, что, переживая обо мне, Эдвард грустит всё больше и больше с каждым днём. Большую часть времени властный, просто берущий своё и то, что принадлежит ему по праву и без всяких официальных бумаг, мгновенно теряющий контроль и не боящийся сделать больно, в последнее время он вечно озадаченный и погружённый в свои мысли. А ещё он держит себя в непонятно откуда взявшихся рамках и чуть ли не спрашивает у меня разрешения на то, чтобы просто прикоснуться.

Учитывая всё это, то, что в последний раз мы были близки ещё до помолвки, сразу же после скреплённой лишь поцелуем, наверное, и неудивительно, в этом смысле Эдвард фактически отстранился, но он был и остаётся центром моего притяжения. Он словно магнит, и я люблю его всё больше и больше с каждым прожитым днём. Я не встречала никого добрее, сильнее и смелее, а он именно такой и есть, ведь даже когда условия были заведомо неравны, он не думал долго, а просто вступился за ту, какой я была, и за мою честь. При необходимости Эдвард поступит точно так же и во второй раз, и для меня на самом деле нет никого лучше и совершеннее него, и, исходя из всего этого, потому-то мне и трудно видеть его таким унылым, почти подавленным и растратившим всякую уверенность в себе. Всё, чего я хочу, это просто всё вернуть, и чтобы всё наладилось, но подозреваю, что без поездки в Форкс это просто невозможно. Только поэтому я и согласилась на неё и связалась с родителями, и позволила любимому человеку взять необходимые отгулы. Не знаю точно, что у Эдварда на уме, но, как бы несовременно это не выглядело, вполне допускаю мысль, что он собирается попросить моей руки и благословения, а если это, и правда, так, тогда мы тем более не вернёмся домой, и ответ, что я, наконец, получаю, лишь доказывает это:

- Нет. Я хочу этого. Хочу сделать всё от меня зависящее, чтобы твои родители приняли нас и, когда придёт время, были рядом с тобой, - говорит Эдвард, переплетая наши руки около своей правой ноги. Его лицо со следами напряжённости в линии подбородка и в первую очередь в глазах сейчас более чем серьёзно, но моё внимание не ограничивается лишь этим. Оно сосредоточено и вокруг слов, которые прозвучали так, будто речь уже не только о том, чтобы просто получить разрешение на брак и расписаться, как мы и планировали поступить ещё до расставания, но и о полноценном торжестве. Хотя, быть может, сейчас и не самый подходящий момент, но я не могу не спросить:

- Ты сейчас о чём?

- Возможно, об этом ещё и рано говорить, но наша свадьба... Какая она будет?

- Скромной, как мы и хотели, и я надену голубое платье. То самое…. Я его сохранила, - сразу же нахожу свой голос я, ведь мои ожидания относительно его вопроса состояли в том, что он будет сложнее и вызовет необходимость в обдумывании. На деле же Эдвард спросил о том, что мы уже обсуждали ещё до того, как разлучились, и, несмотря на всё, что произошло после и тем самым, как тогда казалось, уничтожило нас и наши планы навсегда, моё мнение не изменилось. Я хочу, чтобы всё было так, как мы и собирались это устроить, и мне будет более чем достаточно его одного, и я не нуждаюсь ни в гостях, ни в застолье, ни в подарках и ни в бесконечных поздравлениях. Мне просто нужен лишь он один, но, услышав мои слова, Эдвард качает головой, и я задумываюсь, что, быть может, он уже с этим не согласен, а мгновением позже получаю и соответствующее подтверждение.

- Я рад это слышать, но нет. Мы купим новое, длинное платье в пол, и устроим праздник в ресторане, где я работаю, или в любом другом, если ты только пожелаешь, и соберём всех близких и друзей.

- Но мы хотели иного. Или ты забыл?

- Конечно, нет. Я помню всё, что связано с тобой, но это было давно, и мы не обязаны следовать принятым тогда решениям. Мы не могли позволить себе большего, но теперь всё иначе.

- Но эта роскошь ни к чему.

- Я не согласен. Это же раз и навсегда. Больше я тебя не потеряю, - говорит он, и внезапно все мои аргументы заканчиваются. При желании я, конечно, могла бы продолжить пытаться его переубедить, но такого намерения у меня нет, и это, безусловно, от необходимости дать ему то, что он хочет. Мы не ссоримся, но в прошлом это происходило неоднократно и случалось довольно часто, и, оглядываясь назад, я понимаю, что ненавидела каждую секунду, в течение которой это длилось, и в повторении я определённо не заинтересована. А то, чего я действительно жажду, это чтобы Эдвард был счастлив, и поскольку порой отношения без компромиссов и даже уступок невозможны, и, видя, как ему важно не просто расписаться, а ещё и отметить этот день с семьёй, я просто киваю и, наконец, соглашаюсь со всем предложенным. Быть может, в последнее время я и слишком часто поступаю так, как Эдвард хочет, в то время как он словно подавляет меня и мою волю, но это совсем не так. Я не делаю ничего, с чем бы в глубине души совершенно не была согласна, и не иду ни на какие жертвы в угоду ему, и не подстраиваюсь под его нужды, но даже если что-то из этого происходит абсолютно неосознанно, я нисколько не возражаю против такого стечения обстоятельств. В конце концов, и без всяких блестящих или не очень украшений на пальцах Эдвард владеет моим сердцем так же, как и я его, и пусть сейчас я и позволяю ему руководить, когда-нибудь мы поменяемся местами, и уже он прислушается к моему мнению. Это то, в чём я уверена, иначе меня просто не было бы на вокзале, готовой отправиться в, вероятно, напряжённую поездку, по крайней мере, на протяжении какого-то времени, и берущей в руки переноску с Питом внутри, в то время как Эдвард подхватывает мой рюкзак и сумку с нашими вещами. Мы занимаем свои места в вагоне, и раньше, чем я к этому действительно готова, поезд уже пребывает на Форкс и тормозит на станции. Путь занял около четырнадцати часов, большая часть из которых пришлась на ночь, но мне даже суток не хватило бы, чтобы настроиться на этот визит, вот только это не потому, что я переживаю за себя.

Меня заботит лишь Эдвард, и, может, это и нехорошо, но по этой причине я даже рада, что папа на работе и будет дома только вечером. Всё-таки с мамой у меня нет таких явных проблем, как с отцом, и когда взятое нами с Эдвардом такси останавливается у двухэтажного и отделанного белыми панелями дома, в котором прошли мои детство и подростковые годы, едва выбравшись из машины, я сразу же замечаю Рене в окне второго этажа. Правда, она тут же исчезает определённо для того, чтобы открыть нам дверь, но, несмотря на это, и уже расплатившийся с водителем Эдвард тоже успел её увидеть, и я беру его за свободную и ничем не отягощённую левую руку, тем самым пока не давая пойти в сторону крыльца.

- Ещё есть время передумать.

- Я так не думаю. Мы уже здесь, и я готов, - он улыбается мне, пожалуй, первой за последние несколько дней действительно искренней улыбкой, и я вижу, что сегодня он выглядит гораздо лучше, чем вчера. Она призвана меня, подбодрить, что ему успешно удаётся сделать, и ко мне начинают возвращаться ощущения равновесия, стабильности и покоя. Пока Эдвард сохранял проложенную между нами дистанцию и возведённую стену, я почти утратила их, но он сжимает мои пальцы, и сила, которую я ощущаю в этот момент, действеннее и эффективнее всяких фраз убеждает меня, что он снова обретает себя таким, каким я его люблю. Он дорог мне всегда и вне зависимости от обстоятельств, но ему было плохо, и это неизбежно затрагивает и меня, а сейчас я вспоминаю то, что почти забыла. Мы справимся со всем, что готовят нам эти несколько дней, потому что мы вместе, но в любом случае я не оставлю его. Он мой и только мой, и больше ничей, и я тоже должна защищать его так, как только могу, и служить ему опорой, и быть на его стороне, и поддерживать каждый день. Это я и собираюсь делать с этого момента и на протяжении всей оставшейся жизни, и перед родителями и в их отсутствие поблизости, и когда мы входим внутрь, и после того, как, обняв, мама отпускает меня и говорит нам проходить, Эдвард помогает мне раздеться. Это не показное и не для неё, это то, как он ведёт себя, если мы возвращаемся откуда-то вдвоём или наоборот приходим куда-либо вместе, и он принимает мою куртку, пока я разуваюсь и открываю дверь переноски, проверяя, как там Пит. Мы выпускали его в поезде, и наш малыш перенёс свою первую поездку очень даже неплохо, и я вижу, что сейчас он тоже в порядке, хотя и не торопится выходить. Но это и не страшно, всё-таки он в незнакомом месте, и ему требуется время, а у нас его более чем достаточно. Обратно нам во вторник, а сегодня только пятница, и я просто надеюсь, что это время пойдёт нам всем лишь на пользу.

- Как он? Всё хорошо? – тем временем спрашивает Эдвард, опускаясь на корточки рядом со мной и тоже заглядывая к Питу. Он тыкается мордочкой в наши руки и всё же выбирается наружу, и тут же начинает обнюхивать окружающую обстановку. Это тоже нормально, и, выпрямившись, я оборачиваюсь от ощущения, что за мной наблюдают. Это мама, и она смотрит не просто на меня, а на нас и в особенности на Эдварда. Она оценивает его, и я почти уверена, что знаю, кого она видит. Наконец-то того, с кем я засыпаю и просыпаюсь каждый день, заботливого, ответственного, преданного и любящего человека, усвоившего урок, а не ту его версию, видение которой отложилось у неё в голове с того дня в больнице, когда они встречались последний раз. Собаки чувствуют людей и не тянутся к тому, кто не заслуживает доверия, а Эдвард определённо его достоин, и я вижу, что подошедшая к нам и считающая нашего щенка прелестным, и спрашивающая его имя мама смотрит на того, кого выбрало моё сердце, уже совсем другими глазами. Я могла бы ответить, но вместо этого предпочитаю отступить и позволить им пообщаться друг с другом, и даже если Эдвард и чувствует себя неуютно, то ничем этого не выдаёт. Вставая уже с полноправным членом нашей семьи на руках, он чётким и ясным голосом просто сообщает ей, как мы его назвали:

- Это Пит. Некоторое время назад я нашёл его на улице, а Белла захотела, чтобы он остался с ней.

- Но теперь вы живёте все вместе.

- Да… - не совсем решительно отвечает Эдвард, и я переплетаю наши пальцы, чтобы его подбодрить. Ему неловко, и мне слегка тоже, но мы все взрослые люди, и притворяться ни к чему. Мои родители очень даже в курсе, что мой дом теперь и его, и Эдвард также знает, что я не стала держать эту информацию в секрете, и всё, что нам нужно, это просто преодолеть возникшую заминку. В связи с этим я и благодарна маме, которая и сказала то, о чём, возможно, не стоило упоминать, когда она предлагает присмотреть за Питом, напоить и накормить его, пока мы раскладываем вещи. Вряд ли мы будем так уж сильно и основательно располагаться, но я всё равно ценю сделанный ею шаг и отдаю ей привезённые с собой миски, после чего мы с Эдвардом и поднимаемся, наконец, наверх и в мою старую комнату.

Он был здесь прежде и не раз, но теперь, с новыми обоями, дизайном и мебелью, она совершенно другая, и, открывая дверь, я отчего-то нервничаю. У меня была односпальная кровать, но когда, пройдя реабилитацию, я вернулась в отчий дом и поняла, что задержусь в нём довольно-таки надолго, то захотела всё переделать и затеяла ремонт, и теперь я чувствую себя так, будто Эдвард поднялся сюда впервые. Кажется, и ему эти эмоции совершенно не чужды и очень даже близки, и, не желая служить отвлекающим фактором, я решаю пока развесить вещи, по крайней мере, те из них, что могут помяться, и сдвигаю дверцу шкафа-купе, когда чувствую то, как меня обнимают и прижимают к сильной груди неожиданно уверенные руки. Из-за имевшего места быть отчуждения между нами я почти забыла, что они именно такие, но теперь всё возвращается на круги своя, и, находясь в объятиях, которых мне однозначно не хватало, я ощущаю, что оживаю. Во встроенном зеркале мы видим самих себя, и когда я кладу свою руку на лежащую на моём животе кисть Эдварда, моё отражение делает то же самое. Вот так, глядя на нас двоих, уже не знаю, в какой по счёту раз, я осознаю, что, кроме него, больше никто так близко к моему телу никогда и ни за что не подберётся. Но, если честно, дело не только в том, что Эдвард способен сотворить с моей физической оболочкой. Мы живём в эпоху во многом вседозволенности и нередко даже распущенности, когда далеко не каждый ждёт своего единственного и хранит себя для него, но нас с Эдвардом отличает то, что прежде, чем впервые коснуться моего тела, ещё задолго до того он уже коснулся моей души. Она выбрала его, и он нашёл путь к моему сердцу, затронув струны, о существовании которых я и не подозревала, проникнув глубже, чем кто-либо до него, и фактически забравшись под кожу, и лишь потом я отдала ему себя, и мы стали единым целым. Это и есть истинная любовь, когда волнуешься о другом больше, чем о себе самом, хочешь забрать всю его боль без исключения и желаешь защитить от всего, чего бы это ни стоило, и у нас всё именно так и не иначе. Я знаю, он не будет светить нашими отношениями больше уровня, что считает допустимым, учитывая всю ситуацию и то, где мы находимся, но даже в этом случае я не перестану ощущать, что это навсегда. Вот только папа может и вовсе не смягчиться, и, поглаживая облачённую в рубашку руку, я решаю сказать то, что собиралась произнести ещё вчера и на Центральном вокзале Нью-Йорка:

- Мне неизвестно, что ты задумал и собираешься делать, но, как бы ни закончились эти выходные, ты должен кое-что узнать. Я в любом случае выйду за тебя и стану твоей женой, Эдвард, и ничто не заставит меня изменить своему решению. Я уже согласилась и не заберу свои слова обратно. Этого никогда и ни за что не произойдёт. Этому просто не бывать, - пока я говорила, мои глаза ни не секунду не отрывались от глаз Эдварда, но для зрительного контакта использовалось зеркало, и едва я заканчиваю свою мысль, как оказываюсь лицом к лицу с любимым человеком, обнимающим меня, словно видящим мою душу и обнажающим передо мной свою. Я не нуждаюсь в словах, чтобы понять, что он скучает по мне, нам и нашей близости так же сильно, как тоскую и я, но считает невозможным игнорировать то, что мои родители и особенно отец фактически не приемлют наших отношений, и переступать через известное неодобрение, как будто такие вещи совершенно неважны. Мне не нужно никаких речей, но я всё равно не останавливаю Эдварда и даю ему сказать всё то, что он считает необходимым, поскольку он выслушал меня и не перебил, и теперь настал мой черёд сделать то же самое:

- Не думай, что я не хочу тебя, потому что это совсем не так. Мне тоже не хватает нас, и я счастлив, слышать то, что ты только что тут сказала, но я так не могу.

- Я знаю…

- Они любят тебя, но не верят мне, и я просто не в силах это забыть. Ты не можешь не чувствовать, что я отдалился, и я понимаю, тебе больно, ведь и я ощущаю то же самое, но скоро всё закончится, обещаю. Я поговорю с твоим отцом, возможно, даже сегодня же вечером, и когда мы вернёмся домой, ты получишь меня обратно. Я и так весь твой, но…

- А я твоя… - не выдержав напряжения и эмоций и перебив Эдварда, просто говорю я. Его слова не оставляют сомнений, он, и правда, хочет обратиться к Чарли за благословением, и я волнуюсь всю оставшуюся часть дня. И пока мы гуляем с Питом и осматриваем город, хотя в нём и нет ничего особо заслуживающего внимания, и когда помогаю маме готовить ужин, и уж тем более в момент появления на подъездной дорожке полицейской машины я не могу думать ни о чём другом, кроме как о том, что будет. Окно моей комнаты выходит как раз на парковочное место у дома и тропинку, ведущую к входной двери, и, даже не находясь на первом этаже, мы с Эдвардом раньше мамы видим вернувшегося с работы Чарли, хотя и не спешим выходить из моей комнаты и спускаться. Но поскольку откладывать это вечно абсолютно не представляется возможным, мы покидаем наше убежище и рука об руку преодолеваем лестничный пролёт, и сразу же у его подножия замечаем Чарли. Разумеется, он в форме, как и положено шерифу, только что вернувшемуся со службы, но застываю я, как вкопанная, не только из-за этого и того, что кобура с пистолетом всё ещё при нём, но ещё и потому, что даже по телефону мы не общались, кажется, несколько недель. Я хочу, чтобы меня обняли, сказали, что любят, и заверили в своей поддержке, даже если по какой-то причине я снова наломаю дров, но всё не так просто, и нам на самом деле есть что обговорить и обсудить. Потому-то я так и продолжаю стоять на последней ступеньке, в то время как, повесив куртку в шкаф, папа обращается ко мне:

- Белла…

- Здравствуй.

- С приездом.

- Спасибо. Ты ведь помнишь Эдварда?

- Помню… - вздыхая, отвечает отец, и звучит это так, будто даже если бы он сильно захотел, то не смог бы его забыть, вот только совсем не по той причине, по которой у меня не получилось выкинуть Эдварда из своей головы. С какой стороны ни посмотри, это ужасное начало, и напряжение, сгущающее воздух, нисколько не уменьшается даже тогда, когда, проявляя вежливость и уважение, он приветствует Чарли в ответ:

- Здравствуйте, мистер Свон, и спасибо, что позволили приехать, - и потому я более чем благодарна спасительному звонку в дверь, извещающему о приезде Анжелы с Беном и моим племянником. Мы ждали их к ужину, хотя и не были уверены, что они смогут найти время, но это явно моя сестра со своей семьёй, и я прихожу в себя, когда спешу к двери, желая открыть её и увидеть их, но особенно самого любимого мальчика на свете как можно скорее. Живя в разных городах, мы чисто физически не можем встречаться друг с другом часто, но стараемся компенсировать это более-менее регулярным общением по скайпу, и я отлично знаю, что Ричард, первые шаги которого мне посчастливилось увидеть лично, уже прекрасно ходит и немного говорит. Сейчас этот прелестный малыш первый, кого я вижу, и хотя он и прижимается к ногам родителей, но стоит на своих двоих, и пусть мы и не виделись всего-то месяц, и это ощущение может быть обманчивым, мне кажется, что Ричард уже не такой и маленький, каким был в начале сентября. Это очень даже меня радует, то, что он растёт, но ещё приятнее быть узнанной и видеть его делающим шаги к себе навстречу. Я не могу заботиться о нём каждый день, и это естественно, пропускать многие вещи из его жизни, но сейчас я опускаюсь перед ребёнком на колени и, снимая поочередно ботиночки, перчатки, шапочку, шарф и куртку, раздеваю его, заканчивая с этим как раз тогда, когда в коридор выходит Пит. Для него здесь стало слишком многолюдно, но, к моему удивлению, он не убегает, а приближается, и вскоре мы все становимся свидетелями тому, как Ричард касается его макушки. У них нет домашних животных, и я показываю племяннику, как правильно гладить щенка, но он начинает тянуться ко мне, и я поднимаю его на руки и встаю сама, тут же оказываясь в объятиях сестры.

- Привет, мамочка.

- И тебе привет, тётушка. Я смотрю, ты не одна.

- Так и есть, - лишь отвечаю я, собираясь вернуться обратно к Эдварду, которого потеряла из виду, но только я оборачиваюсь, как понимаю, что всё это время он был поблизости. Мне становится немного совестно, что я чуть ли не забыла про него, когда занялась племянником, но Эдвард не выглядит ни опечаленным, ни уязвленным, и я расслабляюсь, после чего делаю то, что и собиралась. Вскоре же мы все располагаемся за накрытым столом и оживлённо общаемся, и я понимаю, что, хотя пока преследуемая Эдвардом цель нашего визита ещё даже близко и не достигнута, не жалею, что приехала и нахожусь в кругу семьи, в которой родилась. Увы, она есть не у каждого, и это дар, что надо ценить, и под пристальным взором сидящего рядом Эдварда я лишь крепче обнимаю племянника, которого и так не спускаю с рук, пока не задумываюсь, что, возможно, не мне одной хочется ощутить тепло его маленького тела и прижать к себе. Анжела, уверена, только рада немного отдохнуть, как наверняка и Бен, а родители точно нянчатся с внуком чаще моего, но я сейчас и не о них.

- Хочешь его подержать? – спрашиваю я у своего жениха, почти убеждённая в том, что ответ будет сугубо положительным, несмотря на то, что есть вероятность потревожить заснувшего и свернувшегося клубочком на коленях своего хозяина Пита. Просто кому, как не мне, знать, что Эдвард буквально грезил о том дне и часе, когда сможет впервые прикоснуться к маленьким ручкам и ножкам и крохотным пальчикам новорождённого на них. Конечно, Ричард уже давно вышел из этого возраста, но он всё равно маленький и нуждающийся в заботе почти в той же степени, что и только что появившиеся на свет дети, и на месте Эдварда я бы очень хотела вдохнуть запах младенца, даже невзирая на собственную потерю. Но ещё я вспоминаю себя и то, как нервничала, боясь уронить малыша, и понимаю, что без ободрения со стороны ничего не выйдет. – Знаешь, всё ведь будет хорошо. Он никуда не денется, и сейчас это даже вполовину не так страшно, как было бы, будь ему только пару дней от роду. А я точно знаю, о чём говорю.

- Это ты тогда впервые взяла его на руки?

- Я всё ещё была нестабильна и боялась, что в самый ответственный момент они меня подведут, и отказывалась это делать, но Анжела мне помогла, и в тот день я поняла, что если хочу быть в жизни этого ребёнка, то мне больше нельзя оступаться.

- И ты не оступишься, Белла. Знаю, я многое усложнил, и для некоторых людей в этой комнате всё выглядит так, будто ты повторяешь уже однажды совершённую ошибку, но я обязательно это изменю, - на одном дыхании произносит Эдвард. Слышу эти слова только я, но у его импульсивности есть и другие свидетели, кроме меня, ведь прежде, чем я даже успеваю сказать что-либо в ответ, мой жених уже фактически вскакивает со своего стула.

Теперь мне ни за что это не остановить, потому что Эдвард уже подходит прямо к Чарли, пусть и выглядящему более миролюбиво в гражданской одежде, но всё же сидящему во главе стола, и, тем не менее, возвращая Ричарда своей непонимающей происходящего сестре, я тоже встаю со своего места. У меня в любом случае не получится просто сидеть и ждать возвращения двух мужчин, и я спешу в сторону входной двери, зная, что это то направление, в котором они скрылись, и, предполагая, что найду их на улице, я натягиваю на себя сапоги и пуховик. Ни обувь, ни верхняя одежда мне не принадлежат, и, будучи первым, на что я наткнулась в шкафу, в то время как мои вещи оказались в его глубине, они являются собственностью Анжелы, но она всё равно пока не собирается уходить и в любом случае не будет из-за этого злиться. Даже не застегнувшись, я выбегаю на крыльцо, но ни Эдварда, ни отца не вижу и уже почти решаю повернуть обратно, начиная предполагать, что ошиблась, и они где-то в доме, когда до меня доносятся голоса. Они явно исходят из-за угла, и я не собираюсь прерывать разговор, но оставаться на расстоянии тоже не могу и потому, тихо ступая, движусь вдоль фронтальной стены дома, пока она не заканчивается. Мы с Эдвардом словно поменялись местами, теперь я тот человек, что подслушивает, но мне также не стыдно. В случае если что-то пойдёт не так, я смогу оперативно вмешаться и не позволить ситуации осложниться ещё больше, чем это уже имеет место быть, но вообще-то в Эдварда я верю. Он не стал отцом, но был близок к этому и к тому, чтобы обрести дочь, коей для своих родителей являюсь и я, и он определённо сможет найти правильные слова и заверить Чарли, что мне больше ничего не угрожает. Я знаю, так и будет, и я почти полностью спокойна, когда впитываю каждое слово, оказывающееся в прохладном воздухе:

- Мистер Свон, я понимаю, что вы мне не доверяете, и что мне не заслужить прощения, но ради Беллы нам стоит постараться всё наладить. Вы этого не знаете, но она сильно переживает, а ещё очень часто плачет, поэтому, пожалуйста, дайте нам шанс, - просит Эдвард, и я понимаю, что мне не удалось его провести. Вроде бы при нём мои эмоции не сдавали, но, должно быть, он видел мои заплаканные и покрасневшие глаза, и теперь и мой отец знает, в каком я почти отчаянии из-за нашей размолвки, но, судя по всему, это ничего не меняет.

- Послушай, Эдвард. Ради своей дочери я готов на всё, именно поэтому мы с тобой и не сможем найти общего языка. Конечно, я не собираюсь ругаться и выяснять отношения при Белле, но и делать вид, что забыл о той боли, которую ты причинил моей семье, тоже не буду.

- Да, конечно. Я всё понимаю. Просто позвольте мне остаться. Этого будет достаточно.

- Так я тебя и не выгоняю, а теперь, если ты не возражаешь, я вернусь в дом. Здесь становится холодно, - услышав эти слова своего, по всей видимости, непреклонно настроенного и не желающего идти на уступки отца, я быстро возвращаюсь обратно, потому что не хочу, чтобы о моём присутствии стало известно, и занимаю своё место за столом. По большей части мне совсем не хочется здесь быть, но вместо того, чтобы подняться к себе, что было бы проще всего, я делаю над собой усилие, ведь ещё меньше во мне желания обсуждать постигшую Эдварда неудачу, чем бы непременно всё закончилось, не найди он меня на кухне вместе с остальными. Но я даже не могу признаться, что всё знаю, хотя в этом и вряд ли есть серьёзная необходимость, ведь для него я словно открытая книга. Ему же в свою очередь, скорее всего, и вовсе не захочется сообщать о понесённом поражении, поэтому меня совсем не удивляет, что Эдвард едва смотрит в мою сторону, когда гораздо позже отца входит в помещение и опускается на соседний стул. Я знаю, моё утешительное прикосновение и без всяких слов послужит лучшим доказательством того, что я не смогла остаться в стороне, но всё равно дотрагиваюсь до руки жениха под столом и переплетаю наши пальцы. Неважно, кто и что скажет, мы связаны нерушимыми узами, которые не под силу никому и ничему не разорвать.

Я готова не отходить от Эдварда ни на шаг хоть целую вечность и, когда чуть позже все мы решаем проводить Анжелу и её мальчиков до дома, держусь на расстоянии лишь только потому, что не хочу разочаровывать отца ещё больше, чем это уже, вероятно, имеет место быть. Строго говоря, я взрослая, и я не обязана прятаться и скрывать какие-то вещи только на основании того, что он не умеет и даже не хочет учиться давать второй шанс человеку, который пришёл и попросил об этом, но и провоцировать ухудшение кризиса — это не самая лучшая мысль. Поэтому я и ухожу чуть вперёд от своих родителей и от Эдварда, но, задумавшись, забываю убедиться, что ни одна из машин не угрожает моему безопасному пересечению дороги. Перед глазами пролетает не то, чтобы вся жизнь, но та, что могла бы быть прожита, точно, когда из-за угла, словно из воздуха, появляется автомобиль, несущийся на внушительной скорости, явно не способный вовремя затормозить и собирающийся меня задавить. Я вижу, как он приближается, но, будто забыв, как это делается, не могу пошевелиться и, застыв без единого движения, мысленно прощаюсь со всеми, кого знаю и люблю, но особенно с Эдвардом, и зажмуриваю глаза ровно в тот момент, когда ощущаю столкновение, перехватывающее дыхание и выбивающее весь воздух из лёгких. Но боли нет, и я думаю, что уже, наверное, умерла и попала в рай, но чёткое ощущение тепла, жизни и пульсации под руками заставляет меня решиться и поднять веки, чтобы понять, что происходит, и первое, что я вижу, это смертельно напуганный взгляд приходящего в себя и тяжело дышащего Эдварда. Я в его объятиях, и я касаюсь того места на груди, где бьётся его сердце, колотящееся сейчас сильнее, чем когда-либо прежде, и, быстро осмотревшись вокруг себя, я осознаю, что нахожусь не на дороге и не под колёсами задавившего меня внедорожника, а на тротуаре. С Анжелой, Беном и Ричардом мы расстались чуть ранее, и я рада, что это произошло не на глазах ребёнка, но мои родители здесь, и они встревожены так же сильно, как и Эдвард. Быть может, это и ужасно, но преимущественно я вижу лишь его одного, прислоняющегося своим лбом к аналогичной части моего лица, дрожащего и трясущегося от страха всем телом и неспособного контролировать вырывающиеся на поверхность изнутри эмоции. Очевидно, он спас мою жизнь, вытащив меня, возможно, в самый последний момент из-под несущейся по дороге машины, но ещё бросается в глаза и то, что из-за того, как быстро всё произошло, Эдвард ещё не успел многого осознать. Я жива и совсем не ранена, и не травмирована, и вообще нахожусь в полном порядке, но он ощупывает меня всюду, куда может дотянуться, а потом, когда не находит ничего страшного и того, что угрожало бы моему здоровью, почти до боли стискивает моё тело в своих сильных руках. Но я и не возражаю и даже приветствую её, когда одновременно его пронизанный агонией шёпот прорезает воздух:

- О, Боже, Белла. Белла…

- Я цела, цела. Всё в порядке, малыш. Ничего страшного.

- Господи, я так испугался. Я мог тебя потерять. Потерять всё…

- Ну, всё. Всё позади. Посмотри на меня, - прошу Эдварда я, и, повинуясь, он чуть отстраняется, показывая мне свои всё ещё поглощённые переживаниями и, пожалуй, даже слезящиеся глаза. Он расплачивается за то, что является моей виной, ведь это я была невнимательна, неосторожна и неосмотрительна, и я как могу успокаивающе провожу рукой по его волосам, холодным, растрепавшимся на ветру, но всё равно знакомым на ощупь, на что он отвечает мне усилением объятий. Он нуждается в утешении гораздо больше моего, ведь он видел мой ступор со стороны и, возможно, даже пытался опередить порой безжалостное и беспощадное время, и рисковал собой, в то время как я просто стояла там, откуда он и вытянул моё застывшее тело. Но мы просто заканчиваем тем, что он настойчиво заводит меня в ближайшее кафе и заказывает чай с ромашкой и мелиссой, и даже провожает до нужной двери, когда я говорю, что мне просто нужна минутка. Я, и правда, хочу немного побыть наедине с собой, но осознаю, что он всё равно будет ждать снаружи и не уйдёт далеко, а мне совсем не хочется делать что-то такое, что заставит его разволноваться снова. А моё слишком долгое пребывание не на виду вполне способно спровоцировать новую волну паники, и я приоткрываю дверь, чтобы вернуться к Эдварду, вот только он уже не один, и я делаю шаг назад, чтобы не быть обнаруженной и не прервать, возможно, нечто важное, ведь там и мой отец. Хотя они и не прямо у двери, а чуть дальше по коридору, я могу слышать каждое слово.

- Не знаю, почувствовал ли ты, но я наблюдал за тобой в течение всего вечера, и я видел, как ты ласково и бережно поднял спасённого, как я понимаю, тобою же щенка вверх и совершенно безропотно позволил ему уснуть на своих ногах, так, как будто это происходит каждый день. А ещё ты очень хотел взять на руки моего внука и держать его столько, сколько будет позволено, но так и не решился, вероятно, из-за страха сделать что-нибудь не так и навредить. Я всё верно излагаю?

- Абсолютно верно, сэр.

- И при всём при этом ты даже не подал вида, что тебя беспокоит то, как я чуть ли не слежу за тобой. Вряд ли ты этого совсем не ощутил, но, преимущественно смотря исключительно на Беллу, ты так и продолжил видеть лишь её, и ты любовался тем, как она взаимодействует со своим племянником, а всего остального для тебя будто и не существовало.

- Даже если бы весь мир исчез, я бы и не заметил.

- Скорее всего, это правда.

- И что теперь?

- Ты смотришь на неё так, будто в любой момент готов ринуться вперёд и закрыть её от пуль, хотя ей, насколько я знаю, и не угрожает никакой опасности, и в каком-то смысле сегодня ты действительно принял на себя предназначавшийся ей выстрел. Забудь всё, что я говорил раньше. Я пересмотрел своё мнение, и теперь я думаю, что отныне ты, и правда, больше никогда не подставишь её жизнь под угрозу…

- Клянусь, что не подставлю, сэр.

- Я в этом и не сомневаюсь, - в конечном итоге слышу я явно благословляющий голос отца, и хотя мне этого и не видно, они определённо пожимают друг другу руки, а потом до меня доносятся звуки удаляющихся шагов, принадлежащих Чарли, и я понимаю, что он ушёл. Соответственно в коридоре остался лишь один Эдвард, который непременно придёт за мной, если я вскоре не появлюсь, но мне незачем этого ждать. Я просто выхожу к нему, но сталкиваюсь с ним уже в дверях и оказываюсь прижатой к близлежащей стене. Резко, хотя и не слишком внезапно Эдвард обнимает меня, и его немного застывающий врасплох поцелуй полон желания, эмоций и настоящей и безукоризненной любви, и даже несмотря на то, что мы находимся в публичном месте, где нас могут в любой момент увидеть посторонние, мне совсем не хочется, чтобы он заканчивался. Но он прерывается, когда, чуть отдалившись, Эдвард, подчёркнуто вежливо, нежно и трепетно прикасаясь к моим волосам, обращается ко мне:

- Ты же слышала, да?

- Да, - немного неуверенно признаюсь я, но знаю, он поймёт. Мне хочется как можно скорее вернуться в Нью-Йорк, чтобы ощутить наше в какой-то степени утерянное единство, но пока мне будет достаточно возвращения в отчий дом, где мы сможем снять верхнюю одежду, подняться в мою комнату, лечь в кровать и обнять друг друга. Этим наши отношения не ограничиваются, но будет очень исцеляюще просто прижаться к телу любимого человека, наконец, не переживая о родителях, пребывающих в курсе наших планов и не одобряющих ничего из того, что происходит, и, спасённая, живая и счастливая, я дышу полной грудью, когда собираюсь засыпать в объятиях Эдварда. В прошлые наши посещения его всегда размещали в гостевой комнате, и пусть она и располагается рядом с моей, мы никогда не рисковали, и он ни разу не приходил ко мне ночью, но я больше никогда не окажусь в такой ситуации. Мне трудно успокаиваться без него, но теперь те дни, когда я была вынуждена этому учиться, остались в далёком прошлом, и я улыбаюсь, когда, закрывая глаза, слышу наполненные чувствами и нежностью слова:

- Это идеально…

- Что именно тебе кажется таковым?

- Ты, я, этот момент. А его ведь могло и не быть.

- Ш-ш-ш, не надо об этом. Не нужно, - сильнее сжимая руку Эдварда, обнимающую меня поверх одеяла, просто говорю я. Знаю, ему потребуется время, чтобы отпустить произошедшее, а оно ещё не настало, но я не хочу лишь ждать, когда оно придёт. Мне важно помочь забыть о дороге, о несущейся на меня машине и о себе, уже приготовившейся к удару вместо того, чтобы выбираться из зоны поражения, и, ничего сейчас не желая сильнее, кроме как залечить почти собственноручно нанесённые раны, я придвигаюсь к Эдварду ещё ближе, чтобы он почувствовал моё тепло.

- Это сложно…

- Знаю, но я с тобой и никуда не собираюсь.

- Ты теперь и не сможешь. Ты упустила свой шанс уйти, когда согласилась выйти за меня.

- Его никогда и не было, Эдвард… Я бы любила тебя, даже если бы ты прекратил чувствовать или и вовсе никогда этого не ощущал.

- Но я люблю тебя.

- И я тоже люблю тебя, - отвечаю я, не зная, что ещё говорить. Но слова и не имеют значения. Можно утверждать всё, что угодно, клясться в вечной заботе, любви и преданности, а потом взять и уйти, и никогда не оглянуться, а можно молчать, но каждый день совершать большие и маленькие поступки, доказывающие то, что остаётся невысказанным, и в нашем с Эдвардом случае верен второй вариант. Даже если я больше никогда и не услышу букв, складывающихся в прекрасные слова, я не потеряю веру в то, что любима, и я буду любить того, кого выбрали теперь и мои родители, вечно и до скончания времён.

Не совсем правильно и уместно, конечно, так говорить, но благодаря тому, что Белла чуть не попала под машину, а Эдвард это вовремя увидел, лёд в отношениях с родителями не просто тронулся, а мгновенно растаял. В противном случае было бы туго...

Предыдущая глава || Следующая глава