Этот парень разрушил мою любовь.
О, когда-нибудь он пожалеет об этом,
Но сейчас он снова мечтает тебя вернуть.

Этот парень тебе не пара,
Хотя, он тоже хочет тебя
И сейчас снова мечтает вернуть.

О, этот парень был бы счастлив
Просто любить тебя, но, Боже мой,
Счастье для него недостижимо,
Пока он видит, как ты плачешь…

(«This Boy», «The Beatles»)

Гермиона Грейнджер не хотела умирать. Она устала притворяться, что безропотно приняла свою судьбу, потому что на самом деле так и не смогла смириться с ней.

Гермиона Грейнджер не хотела умирать. Она хотела жить, любить, бороться, но… сейчас слишком устала от окружавшей её суеты…

[align=center]***[/align]

Слёзы брызнули из её глаз так внезапно, что это потрясло обоих. Склонив голову на твёрдую грудь Малфоя, Гермиона вцепилась в его рубашку трясущимися пальцами.

— Я не хочу умирать, Драко. Я не хочу умирать…

— Тебе и не придётся, — прошептал он, уткнувшись лицом в её волосы, и увлёк за собой на кровать, а когда Гермиона послушно устроилась на нём, начал мягко поглаживать по спине вверх-вниз. — Знаю, Эдриан поделился с тобой надеждой на то, что ему удалось отыскать настоящее анти-заклятье. Уверен, оно сработает... Ты уже любишь Тео. Я люблю Тео… — он не стал продолжать мысль, просто начал целовать её, легко, почти целомудренно касаясь губами лба и висков.

Приподнявшись, Гермиона посмотрела на него сверху вниз и грустно улыбнулась, когда скатившаяся со щеки слеза шлёпнулась возле его левого глаза.

— Даже если анти-заклятье и поможет (чему пока нет подтверждения), сработает оно совсем не так, как вы все полагаете. Поверь, я уже пыталась проверить это с Гарри и Роном. Не получилось.

Не сумев сдержать гримасу отвращения, исказившую черты привлекательного лица, Малфой перевернулся на бок, так что теперь они лежали друг напротив друга. Пропуская сквозь пальцы густые пряди, скрывавшие её лицо, он вздохнул:

— Конечно! По-другому и быть не могло. Ведь для тебя они — всего лишь друзья. Скажи-ка мне вот что… Ты любишь Тео? Да или нет?

— Ох, Драко… — промямлила Гермиона, устало смежила веки.

— Грейнджер, открой глаза и посмотри на меня.

Она послушалась, но продолжала молчать. Впрочем, ничего говорить и не требовалось: ответ слишком отчётливо читался в её взгляде. Драко тут же заверил:

— Я его тоже люблю. Так что всё сработает.

Невольно улыбнувшись, Гермиона мягко коснулась ладонью его щеки.

— Так отчаянно хочешь переспать со мной?

Ухмыльнувшись в ответ, он не стал отпираться:

— Да, наверное. Но это к делу не относится.

— Ма-алфой, — мученически простонала она и вновь прикрыла веки, пытаясь сосредоточиться и тщательно сформулировать то, что хотела донести до него. Открыв глаза спустя несколько мгновений, Гермиона твёрдо заявила: — Ты не влюблён в Тео. Ты любишь его как брата… лучшего друга. И тем более ты не влюблён в меня.

Внезапно перед ней из детства, из омута школьного прошлого вновь всплыл яркий образ высокомерного хорька-Малфоя всё с тем же угрюмо-презрительным выражением на лице. Вцепившись в её запястья, он отрезал:

— Будь так любезна, Грейнджер, не решай за меня, что я могу, а чего не могу чувствовать. Это не красит ни тебя, ни меня.

— Так ты, оказывается, бисексуал? — спросила Гермиона серьёзно.

— Какое это имеет значение? — Драко раздражённо оттолкнул от себя её руки и уселся посреди кровати.

Вместо ответа Гермиона легла на бок, повернувшись к нему спиной, и пробормотала:

— Вот видишь. Ничего не получится. Спасибо за заботу, правда. Уверена, что найду какой-нибудь другой способ выжить.

Она изо-всех сил пыталась дышать размеренно и глубоко, чтобы сдержать рвущиеся наружу слёзы, как вдруг почувствовала, что Малфой укладывается рядом и накрывает их обоих одеялом.

— Забудь об этом хотя бы сегодня, — прошептал он ей на ухо, — и просто засыпай.

— А как же все остальные?..

— Они никогда не узнают, что мы провели эту ночь в мягкой постели. Вернёмся на кладбище на рассвете. Закрывай глаза.

Драко притянул её к себе, обнял, придавив сверху рукой, и прикрыл веки, хотя понимал, что уснуть ему вряд ли удастся: тело, налитое горячечной смесью желания, беспокойства, ожидания и страха, от напряжения буквально закаменело.

«Как она посмела диктовать, что мне чувствовать, а что нет?»

Его ладонь медленно заскользила вниз по её руке. Мягко перебирая пальцы Гермионы, он смотрел на неё в тусклом свете огромной детской.

Пусть на свой собственный лад, но Драко был неравнодушен к Гермионе Грейнджер. В его жизни она оставалась одной из нескольких значимых констант. Которых, к слову, существовало не так уж много: родители, друзья и (что совершенно невероятно) эта всезнайка и её тупые приятели.

«Я больше никого из них не ненавижу. Особенно её. Влюблён ли я в Гермиону? Нет. Вряд ли я вообще смогу полюбить кого-либо кроме себя, по крайней мере раньше мне не удавалось. Но это совсем не значит, что я не буду добр к ней… В одном она права: я не влюблён в Тео, в отличие от кое-кого из змеёнышей… Одного из нас это чувство гложет уже довольно давно…» — с этой мыслью Драко и заснул.

[align=center]***[/align]

Тео и Блейз закончили игру около трёх ночи. В полном молчании, не разговаривая друг с другом, они постепенно нашли имена на все буквы алфавита. То один, то второй, вразнобой или поочерёдно, они натыкались на искомое и заполняли пустующие пока строки списка. Закончив поиски, они вернулись к отведённой под ночёвку площадке, освещённой костром, и обнаружили, что та совершенно пуста.

Оба не произнесли ни слова, укладываясь на раскатанные одеяла, и дружно притворились, что засыпают.

Оба не поинтересовались мнением другого насчёт того, куда могли деться Гермиона и остальные змеёныши.

Оба не увидели ничего особенного в том, что совсем недавно один из них плакал, а второй его утешал. Подобное происходило между ними и раньше и, вероятно, повторится ещё не раз.

— Эй, Блейз, — произнёс наконец Тео.

— Хм-м?

— Спишь?

— Да.

Послышался тихий смешок.

— На самом деле? Спишь?

— Да, на самом деле сплю. Я же всегда во сне отвечаю на тупые вопросы.

— Ладно-ладно. Просто хотел проверить.

Они вновь замолчали. Воцарилась гробовая тишина.

— Ты что-то хотел, Тео?

— Да. Сказать «спасибо» за… сегодня… — последовала пауза. — Хотя, на самом деле, я благодарен тебе за очень многое. Всю мою жизнь ты был настоящим другом.

— И ты — мне.

Повернувшись на бок, Блейз взглянул на Тео (который, оказывается, уже некоторое время смотрел на него) и признался:

— Знаешь… То, что я сказал тебе, — правда.

— Ты всегда слишком много болтаешь, так что придётся уточнить, — добродушно поддел его Нотт.

Блейз так и сел.

— Секундочку… Надо увековечить этот момент для потомков. Неужели наш Зануда Тео только что пытался пошутить? У меня аж сердце в груди зашлось от неожиданности!

Оба хохотнули, и Тео подбодрил друга:

— Ну же…

Набрав в грудь воздуха, словно перед прыжком в бездну, Забини признался:

— Я был серьёзен, когда сказал, что люблю тебя.

— Знаю. Я тоже.

Блейз был рад, что завеса тьмы скрывает его. Посчитав, что Теодор не до конца осознал его слова, он помотал головой, подтянулся ближе и сел рядом с другом.

— Пожалуйста, постарайся понять, Тео. Хочу, чтобы ты наконец услышал меня. Я никогда не желал причинить тебе боль или ранить, но, думаю, пришло время сказать правду. Я люблю тебя больше чем друг.

Вопреки ожиданиям Нотт даже не вздрогнул.

Чуть помолчав, он взял Блейза за руку. Его прикосновение немного успокаивало, но Забини по-прежнему не знал, было ли оно просто дружеским или значило что-то большее.

Наконец Тео беспомощно пробормотал:

— Знаю, Блейз. Просто… вряд ли я смогу… ну… смогу… дать тебе прямо сейчас какой-то конкретный ответ, — выпустив ладонь друга, он уронил её на землю и тут же услышал:

— Ты любишь Гермиону?

Нотт тихонько простонал:

— Мать твою! — и, сжавшись, подтянул колени к подбородку.

— «Да» или «нет» были бы куда понятней, — усмехнулся Блейз.

— Только что ты спросил, люблю ли я тебя, и сразу же хочешь знать, люблю ли я кого-то ещё, вот совсем ничего странного! Как по мне, это уже слишком, я и так почти на пределе, — заявил Тео, нервно дёргая траву возле ног.

— Всё потому что ты не желаешь иметь дело ни с чем эмоциональным. Ненавидишь всё, что хоть немного запачкалось или отклоняется от установленного тобой порядка; всё, что не стоит на подставке и на чём для красоты не повязан бантик, — слабо ухмыльнулся Забини. — Но сейчас разговор не об этом. В общем… позволь мне признаться в собственных чувствах первым.

Издав страдальческий стон, Теодор выпрямил поджатые ноги и подскочил с одеяла. Взволнованно расхаживая перед другом туда-сюда, он спросил:

— Ты же только что сделал именно это, разве не так?

— Я о другом… Позволь сказать, что я чувствую к нашей крохе… — ощутив внезапную усталость, Блейз медленно встал, взглянул Тео в лицо и, явственно разобрав в его округлившихся глазах ожидание, продолжил: — Да, меня влечёт к ней. Если точней, я в неё влюбился. Тебя это шокирует?

— Твою же мать, — заторможенно повторил Нотт.

Забини приподнял бровь и, наигранно вздохнув, поддел друга:

— Обычно у тебя словарный запас несколько богаче, чем продемонстрированный здесь и сейчас, — снова опустившись на одеяло, он уже серьёзно добавил: — Понимаю, что тебе есть над чем подумать после моего заявления, но в нашем распоряжении осталось не так уж много времени. Гермиона умрёт, если мы не отыщем лекарство, тем более что, оказывается, до него рукой подать. И ведь просто всё до безобразия.

Теодор с силой потёр лицо ладонями.

— Ты про не внушающий доверия способ Эдриана? Мы даже не знаем, сработает ли он.

Блейз коротко и удивлённо хмыкнул.

— Как ты узнал… Постой-ка, кажется, я понял… Видимо, Пьюси тебе и рассказал, так ведь?

— Эдриан рассказывает мне всё, — заявил Тео, многозначительно выделив голосом: — В отличие от некоторых.

— Туше, — согласился Забини. — Вот только по-прежнему уверен в одном: признайся я в том, что люблю тебя, до того, как мы отправились сюда, ты вряд ли благожелательно отнёсся бы к моим словам.

Отвернувшись, Нотт попытался закрыть эту тему, но Блейз развернул его обратно, и продолжил, так и оставив руку на плече:

— Только не думай, что я решился на этот разговор исключительно ради благополучия Грейнджер. Да, я сделаю всё, чтобы спасти ей жизнь, но тебя я полюбил задолго до того, как стало известно о её проклятии, так что доверься мне, ладно?

Подняв обе ладони перед собой, Тео, сам не понимая, от чего пытается защититься, признался:

— Ладно. Хорошо. Просто… Серьёзно, ты слишком много всего на меня вывалил… Да, я люблю её. Люблю… И да, я люблю тебя… тоже… И давно знаю, что ты любишь меня сильней, чем просто друг, но ты прав: вряд ли я смог бы спокойно выслушать подобную новость раньше. Не то чтобы я не смог бы принять тебя таким, нет. Ты — мой друг, и останешься им навсегда… Просто никак не пойму… хоть убей… — снова застонав, на этот раз от бессилия, он продолжил: — Не пойму я… Чёрт!.. Блейз, зачем кому-то любить меня?

Плюхнувшись обратно на одеяло, он завалился на бок и, отвернувшись от друга, крепко обхватил себя руками. Блейз лёг у него за спиной и, положив ладонь на закаменевшее от напряжения плечо, спросил:

— А почему бы кому-то и не полюбить тебя, Тео? Лучше задай себе этот вопрос.

[align=center]***[/align]

Пытаясь разбудить друга, Флинт легонько пнул краешком ботинка по задранному носку его туфли. Судорожно дёрнувшись, Эдриан сразу же проснулся.

— Где я?

— На кладбище, — усмехнулся Маркус.

— Вот же дерьмо, — Пьюси потёр глаза. — Не могу поверить, что вот так запросто вырубился.

— Ага, прямо здесь, на земле в старинной части кладбища. Сначала у меня рука не поднималась тебя будить, пусть, думаю, поспит чуток. А потом смотрю: уже пришло время возвращаться, — объяснил Флинт.

— Это опасно, ты в курсе? — предостерёг его Эдриан.

— Возвращаться?

— Нет, так напряжённо думать.

Всё ещё посмеиваясь над подначкой друга, Маркус встал, протянул ему руку и, помогая подняться, согласился:

— Истинная правда. У меня всё как-то больше мышцы работают, а не мозги.

Хмуро глянув на него исподлобья, Пьюси поправил:

— Нет. Ты — сердце нашей змеиной группы. Эй, послушай… Серьезно, спасибо за то, что всегда был тем, кто помогал мне вернуться на землю, когда я слишком высоко задирал нос и витал в облаках.

— Это когда ты изображал Эдриана Всемогущего и пускался во все тяжкие под девизом «Я — бог»? — с серьёзным лицом спросил Флинт, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу смешок.

Друг просверлил его испытующим взглядом, но промолчал.

Они могли аппарировать, но отправились в лагерь пешком, потому что понимали: обоим нужно время подумать и, возможно, поговорить.

— Ты действительно считаешь, что я манипулирую всеми вокруг в собственных интересах? — помолчав, тихо спросил Пьюси.

— Бывает, — озвучил итог своих размышлений Маркус. — А иногда ты вмешиваешься в наши жизни ради нашего же блага, так что в конечном счёте всё нормально.

— Я не знал, что посылаю Грейнджер и её команду в Перу на верную смерть. Собственной жизнью клянусь. Я тогда попросту не придал значения этим бабкиным слухам о проклятии. Не поверил… — он остановился и потянул идущего впереди Флинта за рубашку. — Ты же мне веришь, правда?

— Конечно, — Флинт покорно развернулся, но вечная его улыбка постепенно истаивала. — Твоя самонадеянность — лишь часть проблемы: ты не поверил в существование проклятья, и, значит, его там точно быть не могло. Ну да ладно, за неё тебе от меня и так уже досталось. Сейчас мы должны быть как раз такими как ты: категоричными и самоуверенными. Теми, кто лезет в чужие дела. Надо найти выход из этой ситуации. А в итоге — исцелить Тео и спасти Грейнджер.

Поражённый его речью Эдриан несколько секунд безмолвно пялился на друга, и лишь потом эхом отозвался:

— Категоричными и самоуверенными? Я что-то пропустил? Ты побывал на курсах, где учат пользоваться длинными и умными словами?

Маркус отвёл кулак назад и что было сил стукнул Пьюси по плечу.

— Получил? Ответ понятен?

Потирая ноющую руку, Эдриан возмутился:

— Ей-богу, Флинт! Даже для тебя это слишком категорично.

— Хочешь, с другой руки самоуверенности добавлю? — на полном серьёзе полюбопытствовал Маркус.

— Только не это! Беру свои слова назад. И о том, что ты — сердце нашей группы, тоже. Ты был и навсегда останешься нашими мышцами. Чёрт, я забыл, насколько ты силён, — всё ещё потирая руку простонал Пьюси.

Они продолжили свой путь по тёмному лесу, и, помолчав, Эдриан спросил:

— Помнишь, когда мы были подростками, отец Тео избил его за то, что тот втюрился в Грейнджер?

— Разве такое можно забыть? Его отец не входил в круг приближённых Пожирателей Смерти, как мой или Малфоя. Боясь распространения опасных новостей, он избил беднягу так, что тот попал в госпиталь Святого Мунго. Мать Теодора утверждала, что он разбился, упав с метлы, но мы-то знали, в чём там дело.

— Да, — задумчиво пробормотал Пьюси. — Если я не ошибаюсь, спустя несколько дней он едва пережил несчастный случай, не так ли?

— Правда? — равнодушно осведомился Флинт. — Не помню.

Они продолжили идти, а Эдриан заверил его:

— Точно-точно. Мне рассказал отец, но я никогда и ни с кем из вас это не обсуждал. Он, как тебе известно, никогда не разделял взглядов и идей Пожирателей (в отличие от твоего). Так вот, он слышал, что Нотта-старшего избили за какой-то серьёзный проступок перед Тёмным Лордом. Но вот что показалось странным и моему отцу, и мне: тот всегда наказывал, либо применяя Круцио, либо попросту убивая. Он бы не стал поступать, как рядовой маггл, и тратить время и силы на обычное избиение.

Отвернув голову и глядя в сторону, Маркус глухо пробормотал:

— Ты не рассказывал об этом.

— В то время ты казался обычным мальчишкой чуть постарше Тео… примерно моего возраста… Но ты всегда был выше, крупней, сильней… — вкрадчиво, словно посвящая в тайну, начал Эдриан, стараясь не смотреть на шагающего рядом Флинта. — Во всяком случае, всё, что могу сказать: я был рад, что ублюдок получил по заслугам. Интересно, знал ли Тео, что случилось с его отцом на самом деле и почему?

— Знал, — глухо ответил Маркус. — И даже поблагодарил меня… по-своему, — он остановился возле какого-то дерева. — Ты же в курсе, что именно Астория наябедничала отцу Тео о том, что его сын увлёкся гриффиндорской малышкой, не так ли? Мне об этом ещё тогда рассказала Дафна. Понимаешь… Я чувствовал: это — меньшее, что я могу сделать для друга. Мой отец даже не подозревал об этом... Чёрт, папаша был, конечно, больным ублюдком, но всё равно гордился бы мной, потому что всегда ненавидел Нотта-старшего.

Они двинулись дальше, как вдруг Флинт вновь остановился и продолжил:

— Ты же знаешь, что наши с Драко отцы были худшими из Пожирателей Смерти... Или лучшими (тут уж с какой стороны посмотреть), но сыновей своих они любили. Твой отец принадлежал к чистокровной элите и считал, что Тёмный Лорд — истинный спаситель магического мира, но никогда не поднимал руку на собственную плоть и кровь. Блейз не знает, кто его отец, а отчимы ему попадались разные: и ужасные, и приличные, и даже парочка замечательных. Но его мать пошла бы на всё, чтобы защитить сына, даже смогла бы убить того, кто посмел причинить ему боль. А у Тео были только мы. Я понял это, ещё когда был ребёнком. Эта мысль обескуражила меня, даже напугала, но я со всей ответственностью отнёсся к роли защитника с тех пор, как принял её, и до сего дня.

Пьюси не мог выдавить ни слова, настолько его захлестнули эмоции. Вместо этого он только кивнул в ночной тьме, положил ладонь другу на плечо и крепко стиснул его.

Оказывается, в их клубе Маркус стал не только сердцем и мышцами «змеиного организма», но ещё и душой. И Эдриан не мог припомнить, любил ли он его когда-нибудь сильней, чем в эту минуту.

Друзья продолжили путь в молчании, но каждый чувствовал, что никогда ещё они не были так откровенны и близки.

[align=center]***[/align]

Проснувшись, Малфой почувствовал, что дрожит от холода. Он сразу понял, что находится в собственной детской «кроватке»: сонный взгляд наткнулся на знакомый с младенчества роскошный зелёный балдахин. В этот момент он ощутил, что рука его покоится на чём-то, верней, обнимает кого-то, и вспомнил… Грейнджер… Рядом лежала Грейнджер.

Но она не спала. Она, оказывается, тоже проснулась, и Драко задался вопросом:

«Который сейчас час?»

Судя по странному жутковато-серому оттенку, окрасившему комнату, было пока ещё очень рано. Он подтянул Гермиону ближе и заметил, что по щеке её катится слеза.

«Она плакала, когда мы засыпали, и сейчас, когда проснулись, тоже плачет…»

Малфой не мог сказать, что ночью между ними всё прошло идеально. Он шептал, что любит её и хочет заняться с ней любовью, хочет спасти ей жизнь, а Гермиона всё плакала, плакала и плакала… Он бы, наверное, тоже заплакал в конце концов, если бы хоть чуточку верил в то, что его слёзы помогут спасти чью-нибудь жизнь.

Прижавшись щекой к её щеке, Драко поцеловал Грейнджер в уголок глаза, смахнув слезу. Почувствовал, что она замерла, но не остановился, не стал спрашивать, всё ли хорошо, не дал ей шанса отступить. Вместо этого притянул к себе, так что напряжённая спина оказалась вплотную прижата к его груди, и поцеловал в щеку.

Когда Гермиона, чуть повернув голову, посмотрела на него карими, полными слёз глазами, их тела словно одним электрическим разрядом прошило.

«Я так сильно хочу её. Вожделею даже… Ладно… Пусть я не люблю Гермиону в самом возвышенном смысле этого слова, но я её желаю. И сделаю всё, чтобы ничто и никогда больше не ранило её. И чтобы она больше никогда не плакала. Помогу ей в поисках лекарства от проклятья. В лепёшку разобьюсь ради того, чтобы Тео снова полюбил её, и всё для всех закончилось хорошо. Или имя мне не Драко Малфой!»

Надо сказать, Малфой, как правило, терпел неудачи во всём, за что бы не брался (за исключением тех случаев, конечно, когда делал это что-то для себя любимого). Но на этот раз он дал себе слово и, так как звали его именно Драко Малфой, намерен был сдержать его во что бы то ни стало.

Подгоняемый надеждой и желанием, он лёгкими поглаживаниями ласкал руки, спину, лицо Гермионы. Нежно, с каким-то умилённым ожиданием снова и снова целовал её шею, волосы, глаза.

Он вплёл пальцы в непослушные завитки волос и жёстко потянул, вынуждая Грейнджер ещё больше повернуть голову, чтобы завладеть её губами, целовать их, почти силой раскрывая шире. Поцелуи становились всё крепче, и Драко казалось: вот ещё одно движение языком... чуточку глубже, настойчивей... и он сможет попробовать на вкус её скорбь и печаль. От этого странного чувства ему самому невыносимо захотелось плакать.

Передвинув руку на подрагивающий живот, он пробрался под блузку и огладил упругие набухшие груди. Не прекращая поцелуев, обхватил одну из них ладонью и толкнулся закаменевшим членом в её тугую, круглую попку. Малфой чувствовал, что не может больше ждать. И понимал, что вряд ли Гермиона сейчас страстно желает его. Просто… Да, между ними не было любви с большой буквы, но речь ведь и не шла об этом. Оба нуждались в покое, былой безмятежности, утешении, в конце концов, пусть всего лишь сексуальном, но здесь и сейчас…

Пощипывая затвердевший сосок указательным и большим пальцами, Драко сдвинул с места руку, лежащую под её телом, расстегнул широкие брюки и проник ладонью под одежду, скользя всё ниже, пока Гермиона не захлебнулась вздохом и, вырвавшись из жаркого, властного поцелуя, не вцепилась одновременно и в его запястье, и в подушку.

«Да-а, я нашёл то самое местечко…»

Он с силой сжал её промежность, погладил между складок, нырнул пальцами внутрь. И Гермиона выгнулась, прижавшись к нему спиной ещё плотней, всхлипнула, задышала чаще. Оторвавшись от неё, Малфой быстро расстегнул ширинку, высвободил ноющий член и, стянув с неё брюки вместе с трусиками, вновь накрыл ладонью развилку между бёдрами.

Длинные, изящные пальцы раздвинули влажные складки, закружили по клитору, и Гермиона застонала. Скользнув языком по внешнему краю ушной раковины, Драко чуть сжал зубами мочку и спустился поцелуями к нежной шее. А когда почувствовал, что Грейнджер вновь неконтролируемо выгнулась, а её попка всё сильней упирается в самую чувствительную часть его тела, понял: теперь и она хочет этой близости так же сильно. Пусть даже потом и решит упрекнуть в том, что он воспользовался её слабостью.

Вместе с тем, Малфой хотел, чтобы она помнила: между ними нет любви. Их близость никак не касается Тео. Она нужна им обоим для того, чтобы ярче показать, что они значат друг для друга. И ни для чего более.

Одной рукой удерживая Грейнджер за талию, второй он слегка приподнял её стройную ножку и, уложив себе на бедро, проник во влагалище. Внутри Гермиона оказалась горячей и влажной. Её мышцы, судорожно сжавшие член, поприветствовали Драко наилучшим из всех возможных способов.

Они двигались навстречу друг другу, качались на жарких волнах влечения, порой замирая от переполнявших обоих чувств, пока Гермиона, чуть повернув голову, не простонала, словно от боли:

— Драко…

— Перестань думать… Грейнджер.

Она всё же выдохнула:

— Я люблю… Тео.

— Повторяю: я тоже… А теперь забудь… обо всём… — простонал он в ответ и накинулся на её губы, затыкая жёстким, властным поцелуем, чтобы она даже не пыталась больше произнести что-то в своё оправдание.

Наконец, после нескольких особенно глубоких и резких проникновений, Гермиона вырвалась из его поцелуя и, задыхаясь от наслаждения, утопая в горячей, покалывавшей кожу волне оргазма, пронзительно вскрикнула. Она на самом деле закричала.

И да. Драко Малфой вторил ей исступлённым эхом…

Расслабившись в объятьях друг друга, они некоторое время приходили в себя. Наконец Драко потянулся за одеялом, которым накрыл обоих, и вышел из Гермионы. В пределах возможного поправив на себе одежду, он вновь обратил всё внимание на лежащую рядом девушку. Глаза её были закрыты, она безмятежно спала, поэтому Малфой лишь тихо прошептал:

— Вздремни ещё немного, Грейнджер. А с проблемами постараемся разбираться утром.