EPOV

Я лежал на кровати среди смятых простыней и сбитых подушек, прижимая к себе Беллу. Её голова покоилась у меня на груди, а рука обвила плечо.
Непослушная прядь волос упала ей на лицо и, видимо, немного щекотала, так как Белла всё время забавно морщила носик. Как можно осторожнее, чтобы не разбудить, я убрал выбившуюся прядь с её лица, и улыбнулся. Во сне Белла выглядела ещё более уязвимой. Она всегда казалась мне хрупкой и нежной, но во сне… Когда я видел её спящей, желание защитить её ото всех бед становилось ещё сильнее.

Идиот!
Дебил!
Придурок!
В очередной раз корил я себя, отворачиваясь к окну. Воспоминания о той сцене, что я устроил сегодня, в очередной раз пронзили моё сознание.

Как только мама и Белла удалились, меня окружили сёстры Мэллз. Кэт, Джули и Мириан были моими хорошими знакомыми. Вместе с Кэт я учился в Гарварде, она также вышла замуж за моего студенческого друга Джорджа.
- Если ты не будешь чаще появляться в Лондоне, клянусь, я забуду, как ты выглядишь! – воскликнула Кэт, шутливо ударяя меня по руке.
- Не лги, такого красавчика не забудешь, - улыбнулась Мириан, мечтательно взглянув на меня.
Ей было всего восемнадцать, и она никогда не упускала возможности пофлиртовать со мной. Я не предавал этому особого значения, так как знал её буквально с пелёнок.
- В любом случае, через шесть месяцев ты просто обязан приехать! – продолжала Кэт. – Будешь крёстным папой!
- Что? Правда? Поздравляю, мамочка! – искренне улыбнулся я, обнимая Кэт. – Джордж – счастливый мужчина.
- Да, я каждый день ему это говорю! – рассмеялась Кэт, делая глоток вина.
- Можно присоединиться к веселью? – услышал я голос Тани у себя за спиной и повернулся.
Девушки тут же радостно взвизгнули, так как семья Тани была очень близка с Мэллзами, и они были подругами.
- Я думала, что ты уже не придёшь! – упрекнула её Джули.
- Представляешь, в испанском офисе случилась накладка с контрактом, и, вместо того, чтобы в воскресенье ехать в Лондон, я вынуждена была лететь в Милан! – раздосадовано ответила Таня, беря бокал с подноса, который предложил официант.
Мы продолжали светскую беседу, хотя меня это и немного напрягало, но я решил постоять с ними ещё десять минут и вежливо удалиться.
- Эдвард! – обратилась ко мне Таня, и я повернулся к ней лицом.
В её глазах вдруг появился какой-то странный задор, и усталость от перелёта как рукой сняло.
- Почему ты обманул меня, сказав, что Белла с Эсми? – каким-то странным тоном спросила Таня, вскинув бровь.
- Я не обманывал, она ушла с моей матерью.
- Ну, а мне кажется, что она довольно мило общается с Генри О’Конэлом возле дальнего столика. Довольно уединенное место… - кивнула вперёд она, и я, чувствуя, как меня буквально поглощает гнев при упоминании фамилии «О’Конэл», проследил за её взглядом.
Моя кровь будто вспыхнула пламенем, когда я увидел, что Таня была права. Возле дальнего столика стояла моя жена, потягивая очередной «Манхеттен», а рядом ошивался О’Конэл. Он наклонился так близко к ней, практически шепча на ухо, рукой опёршись о стол позади неё, а она не делала абсолютно ничего!
- Кажется, им очень весело вместе, - сказала Таня мне на ухо, и я до боли сжал кулаки и зажмурил глаза, пытаясь успокоиться.
О’Конэл злил меня одним своим существованием. Меня бесило даже то, как он дышит, как двигается и как смотрит. Но, когда он стоял так близко к моей жене, я буквально чувствовал, что теряю контроль и схожу с ума от гнева.
Однако не здесь… Не сейчас, не на всеобщее обозрение, - повторял я себе, глубоко вздыхая и пытаясь успокоиться.
- А я думала, Белле нравятся только итальянские художники, - прошептала мне на ухо Таня, и всё…
Боль воспоминаний слилась со злостью и гневом, и я, не выдержав переполняющих меня эмоций, швырнул бокал «Мартини» куда-то в сторону и стремительно направился к «парочке».
А потом крики, злость и желчь, которые я излил на Беллу, мой гнев, её смятение. Вспоминая, как она стояла посреди спальни, потирая руку, которую я так неосторожно схватил, пытаясь достучаться до моего воспалённого злобой сознания, я в сотый раз за ночь почувствовал себя уродом.
Только сейчас, успокоившись, я вспомнил, что Белла даже не смотрела в сторону О’Конэла, когда я их видел, она, казалось, вовсе не слушала его, игнорируя его присутствие. Её плечи были слегка поникшими, глаза блестели, зрачки расширились, а взгляд был нечётким. Не привыкшая к алкоголю, она явно выпила лишнего, к тому же почти не ела на празднике.

Идиот!
Как можно быть таким идиотом?!

Когда после нашей ссоры, я буквально выбежал из спальни, чтобы не сказать ещё чего-нибудь, я тут же последовал в бильярдную, зная, что там я найду такие необходимые мне сейчас одиночество и скотч.
Подойдя к минибару, я вытащил оттуда бутылку дорогого бренди и, не утруждаясь поисками бокала, сделал три больших глотка из горла.
Горло буквально онемело от столь крепкого горячительного напитка, но это было ничем по сравнению с пламенем, которое горело внутри.
- Ты пьёшь как варвар, а не как джентльмен! – отвлёк меня голос отца, и я тут же повернулся.
- Знаешь, что в Америке говорят о джентльменах? – спросил я, улыбаясь и, всё же взяв бокал, налил себе ещё бренди. - Джентльмен — это человек, который кошку всегда называет кошкой, даже если споткнулся об этот мохнатый грёбанный комок шерсти и упал.
- Не смешно, - сухо ответил отец, закрывая за собой дверь и проходя вглубь комнаты к креслу.
- А кто сказал, что я шутил?
- Это было очень безответственно с твоей стороны Эдвард, - более резким тоном сказал отец. – И не справедливо по отношению к Белле.
- Ты слышал? – спросил я, шокировано глядя на него.
- Все, кто был недалеко от балкона, слышали, - сухо ответил отец, вырывая у меня бутылку и наливая себе бокал бренди.
Тяжело вздохнув, я одним глотком осушил свой бокал и, с шумом отставив его в сторону, сел на одно из кожаных кресел, закрыв лицо руками.
На душе было как никогда мерзко.
- Я хотел бы быть зол на тебя и спросить, что к чёрту это было, но я тебя прекрасно понимаю, сын, - уже более мягким голосом сказал Карлайл, присаживаясь в кресло напротив.
- Если понимаешь, то какого хрена ты вообще позвал сюда этого ублюдка?! – снова вспыхнул я, впиваясь взглядом в отца.
- Во-первых, смотри за своим языком в родительском доме, - предупредительно сказал Карлайл, в ответ на что я закатил глаза. – А во-вторых, ты прекрасно знаешь, что при всей моей… нелюбви к О’Конэлам, я не мог не пригласить их на праздник, на котором собрался весь бомонд Лондона. Эдвард, ты же бизнесмен, причём очень процветающий! У меня дела с его отцом, и я не имел права проявить неуважение! – сказал Карлайл спокойным ровным тоном, словно объясняя девственнице, что такое вибратор, - Я искренне надеялся, что все ваши… ссоры остались в прошлом.
- «Ссоры»?! – воскликнул я, резко поднимаясь с кресла. – Он подсунул мне кокаин, и обвинил в наркоторговле, папа! – на той же повышенной ноте сказал я, сделав особый акцент на последнем слове.
Подойдя к столу, я налил себе ещё бренди, пытаясь успокоиться.

Мне было тогда восемнадцать лет. Мы с Генри О’Конэлом поступили на один и тот же факультет в Гарварде, и терпеть друг друга не могли… Точнее он меня, мне же было ровным счётом наплевать на его персону. Тогда я ещё не встретил Беллу, и был просто ветреным первокурсником, который жил в своё удовольствие. Мы с О’Конэлом были знакомы с детства. Рождённые в состоятельных английских семьях, мы бывали на одних и тех же приёмах, ходили в одну школу, разумеется, лучшую в Лондоне (спасибо моей дражайшей бабушке). Проблема наших отношений была в том, что мы оба любили лидерство, однако из нас двоих оно больше любило меня. Мы соперничали с самого детства, но я не предавал этому значения.
Поступив в колледж, я, конечно же, записался в университетскую команду по футболу, и меня выбрали капитаном. Генри также претендовал на это место, однако его постигла неудача. Со временем я заметил, что его привлекало всё, что было у меня. Девушки, которые ранее были ему не интересны, тут же становились объектами его страсти, если с ними начинал встречаться я. Он всегда принимал участие во всех конкурсах, что и я, ходил в клубы, где бывал я, и пытался сдружиться с моими приятелями. Однако он всегда был лишь вторым.
Единственным, что грело его душу, был статус старосты факультета, который принадлежал ему. Я не был заинтересован в этом, поэтому снял свою кандидатуру сразу же.
Под конец года в Гарварде был организован конкурс для архитектурного факультета. Нужно было сконструировать макет здания, и я тут же загорелся этой идеей, так как архитектура всегда была моей страстью.
Генри также принял участие в проекте, чему я удивлён не был, однако, не особо обращал на него внимание.
За два дня до окончания приёма конкурсных работ, я нашёл свой макет сломанным вдребезги на полу. Я был абсолютно уверен, что это сделал О’Конэл, так как Зак, мой сосед по комнате, уехал на две недели в Испанию с родителями, а ключ был лишь у меня и у Генри, как старосты общежития.
Когда я пришёл к нему, требуя от него правды, ублюдок даже не скрывал своей злорадной улыбки, демонстративно перебирая связкой ключей в руках, но всё ещё клеил идиота, говоря, что я сам сломал свой макет, понимая, что он бездарен и не выиграет.
Не выдержав, я ударил сволочь, сломав его нос, который до сих пор слегка кривоват.
О’Конэл выиграл конкурс.
Я решил просто забить на всё и игнорировать ублюдка, отдавая все силы подготовке к главному матчу сезона – игре против Дартмута, чемпиона прошлого и позапрошлого годов.
Когда мы выиграли первенство, я как капитан стал грёбанной звездой, и мою фотографию повесили в холле, назвав студентом года.
Я тогда ещё удивился, что Генри, грёбанный О’Конэл, вёл себя на удивление тихо. Через три дня после этого, меня разбудили рано утром декан и участковый. Так как в ночь до этого у форварда команды, Вила, был День Рождения, у меня было жуткое похмелье, и я совершенно не понимал, какого хрена полицейский рыщет по моей комнате… До того, как он залез рукой под шкаф и достал оттуда пакетик с белым порошком.
Меня тогда чуть не исключили, в управлении поднялся скандал, и я просидел шесть суток в камере пока меня не вытащил отец. Я не знаю, сколько он заплатил, чтобы это всё замяли, но шериф сказал, что я счастливчик.
После этого я решил съехать из общежития и снимать собственное жильё неподалёку.
Слава Богу, в Гарварде вроде никто кроме декана и президента университета не знал, а моё отсутствие объяснили болезнью.
Я безуспешно пытался узнать у отца подробности. Я знал лишь то, что мне подбросили кокаин, тем самым едва не разрушив мою жизнь. Ведь, если бы всё сложилось иначе, меня бы выперли из Гарварда, я провёл бы как минимум лет пять за решёткой.
Отец лишь сухо отвечал: «инцидент исчерпан, и я настоятельно советую тебе забыть об этом».
Но я не мог успокоиться. Я всё время думал, кто мог так сильно ненавидеть меня, чтобы решиться на такое. Конечно, я сразу подумал об О’Конэле, но тут же отбросил эту мысль, убеждая себя, что он не мог… Я так думал.
Ответы на мои вопросы предстали передо мной в виде того самого жирного полисмена, который нашёл у меня кокс.
Он сидел в баре поздно вечером, куда я пришёл выпить с друзьями. Не раздумывая, я подошёл к нему, открыто и немедленно предлагая две тысячи долларов за ответы на вопросы, а именно «кто?».
Не долго ломаясь, он рассказал мне, что в управление университета и в полицейский участок пришли письма, в которых меня обвиняли в торговле наркотиками двое студентов, один из Гарварда, второй из Дартмута. От этого заявления я опешил. Одно дело употребление (хоть я и никогда не пробовал эту дрянь), и совершенно другое торговля. Я мог бы загреметь лет на пятнадцать.
Мне важно было знать имена, но этот грёбанный полицейский не помнил.
Пообещав ему ещё тысячу долларов, мы договорились встретиться через два дня в этом же баре, так как у него должно было быть дежурство, когда он смог бы беспрепятственно посмотреть имена в стопке «особых» заявлений, которые так и не попали в базу данных департамента.
Одним из обвиняющих был Генри Томас О’Конэл, вторым – Пол Клируотэр.
Это было наше первое «знакомство» с этой мразью, который оказался лучшим другом Генри.

В следующем году О’Конэл перевёлся в Дартмут, и я до сих пор на 80% уверен, что этому «решению» посодействовал мой отец.

- Тебе не нужно напоминать мне об этом, сынок, я прекрасно помню, - сказал отец слегка осипшим тоном, и я тут же пожалел о резкости сказанных мною слов.
- Извини, - коротко сказал я. – За то, что сорвался, и за то, что чуть не испортил вам с мамой праздник... О Боже! Мама! Она, наверное, ужасно зла на меня? – спросил я, глядя на отца.
- Твоя мать не знает. Они с Беллой выпили лишнего, стоя с болтливой Луизой. Эдвард, ты должен извиниться перед Беллой, - более строго сказал отец.
Глубоко вдохнув, я ответил:
- Я знаю, и мне ужасно плохо оттого, что я сорвался, накричал на неё, просто… Видеть её с другим мужчиной – это…я не знаю как объяснить. Я чувствую себя слабым, и злым, и раздражённым, и огорчённым, и бессильным, и… Самое ужасное, что я не имею право обвинять её ни в чём после того, что совершил, - сказал я, закрывая глаза и делая глубокий вдох, словно это сможет помочь.
- Эдвард, я знаю, что ты не любишь разговоров… на эту тему, но я всё же скажу, - начал отец, садясь напротив. – Тебе необходимо поговорить с ней. Вы должны всё выяснить, расставить точки и жить дальше.
- А если не будет никакого «дальше», отец? – подняв глаза, спросил я. – Что если, когда я признаюсь ей, она не захочет больше ничего иметь со мной? Я не смогу… я не смогу без неё и Несси, – сказал я, чувствуя такое привычное за это время жжение в груди. – Я говорил с ней сегодня, - улыбнулся я, вспоминая любимую улыбку дочки, унаследованную ею от матери, - она была такой весёлой, задорной… Я не смогу жить без этого, папа, я просто не вынесу. Жена и дочь – это единственное, что имеет значение.
Карлайл взглянул на меня, и уже открыл рот, чтобы сказать какую-то отцовскую сострадательную хрень, но я остановил его.
- Вот только не надо успокаивать, ты ни раз доказал, что ты хороший отец, так что можешь говорить то, что думаешь на самом деле! – сказал я, в ответ на что Карлайл вопросительно нахмурил брови. – Я не привык себя жалеть, и не люблю, когда это делают другие! Я знаю, что ты думаешь! Ты думаешь так же, как однажды сказал мне Джаспер! – воскликнул я, вспоминая слова друга. – Вы оба правы. Из-за собственной глупости я загнал себя в песчаную яму, из которой можно выбраться, но также есть вероятность, что тебя засыплет песком. А я слишком труслив, чтобы даже попытаться, и предпочитаю просто сидеть, бездействуя.
- Эдвард, ты недооцениваешь Беллу, - сказал отец, похлопав меня по плечу, - она с виду хрупкая и ранимая, а на самом деле она сильнее многих людей, которых я знал. А ещё у неё доброе и открытое сердце, способное простить и понять. Любовь – это самое сильное, что есть на земле, а она тебя любит, сын. Я знаю, о чём я говорю, мы с твоей матерью тоже не всегда жили в идиллии, - сказал отец, и я тут же вопросительно посмотрел на него. В моих глазах папа с мамой всегда были идеальной парой, идеальной семьёй. Я даже ни разу не видел их ссоры или малейшей перепалки.
- Расскажи мне, - попросил я, глядя ему в глаза.
- Эдвард, это дела прошлого… - попытался найти отговорку он, но я остановил его.
- Расскажи мне, ты ведь знаешь обо мне буквально всё.
- Ладно, - глубоко вдохнул папа, потирая лоб, - для тебя не секрет, что между твоей матерью и бабушкой, Глорией, весьма непростые отношения, - сказал отец, и я иронично усмехнулся.
- «Непростые» - это в смысле политика взаимного игнорирования и мимолётных фраз вперемешку с бабушкины подколками на тему «янки»? – спросил я.
- Да, но то, какой ты видишь Глорию сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, каким человеком она была двадцать пять лет назад, - на полном серьёзе сказал отец. – Моя мать – очень непростой человек, очень авторитетный и сильный, и она всегда старалась подавить окружающих. Когда она узнала, что я привёз Эсми на новогодние праздники, чтобы представить её родственникам, она одарила её презрительным взглядом и приказала слугам выставить её вещи за дверь, говоря, что в её доме не место «девицам», - сказал отец, и я тут же почувствовал злость на Глорию. – Я тогда был так зол на неё, и, глядя на то, как Эсми молча глотает слёзы, униженная и оскорблённая, пытаясь поднять свой чемодан, у меня сердце кровью обливалось, - с горечью сказал отец. – Тогда я впервые в жизни накричал на мать и, вопреки её приказам и крикам, ушёл из дома вместе с Эсми. Когда Глория поняла, что в выборе между ней и Эсми, она проиграла, мама приняла Эсми, и какое-то время даже была спокойна. Но, когда мы поженились, она вновь стала собой. Иногда она даже пыталась унизить Эсми при мне, но я тут же вставал на её защиту, как ты когда-то вставал на защиту Беллы, - улыбнулся мне отец, с гордостью глядя мне в глаза.
- Я не мог позволить ей обижать мою жену, кем бы она мне не приходилась, - просто сказал я.
- Да, но, к сожалению, мы не всегда можем быть рядом с теми, кого любим, и защитить их. И пока я не видел, она продолжала «ломать» Эсми. А я как дурак не знал, что происходит в собственном доме, до того, как однажды Эсми в слезах после очередной нападки матери не сказала, что хочет уехать из дома обратно в Америку, что больше не может. Она прорыдала у меня на руках почти всю ночь, а я, поглощённой злостью и гневом на Глорию, напоминал себе, что она моя мать. Эсми тогда была беременна тобой, и даже это не остановило нападок моей матери. Тогда я решил съехать, купил дом, а Эсми его обставила. Я знаю, что оставлять мать одну в огромном фамильном особняке было жестоко, но это целиком и полностью её вина. После того, как мы съехали, она какое-то время не имела с нами никакой связи, но потом родился ты. Я уж думал, что в моей семье, наконец, воцарился мир, но не тут-то было. Всё стало ещё хуже, и мать обвиняла Эсми в том, что она настроила меня против неё и заставила съехать, в общем, абсолютно то же самое, что было когда-то с Беллой.
- Но сейчас, вроде, всё утихло. Я не вижу такой ненависти, - сказал я.
- Да, после… - начал папа, но тут же замолчал, опустив глаза. На его лице на мгновение отразилась мука, но он быстро совладал собой, - время всё поставило на места.

Какое-то время мы просто молчали, каждый думая о своём. Я понимал, что отец прав, и нам необходимо поговорить. Белла не заслуживает лжи, а я больше не в силах нести на плечах эту ношу.

Поблагодарив отца, я обнял его и, стараясь успокоиться, пошёл в спальню.

Белла лежала на кровати, свернувшись клубочком, словно от холода. Она дремала, её ресницы слегка подрагивали, а под глазами виднелись едва заметные следы туши, лицо слегка опухло от слёз и покраснело, но она всё равно была самой красивой женщиной на земле. Я почувствовал, как моё сердце сжалось, и мне захотелось самому себя ударить.
Придурок!
Её ресницы затрепетали, и она открыла глаза.
Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, не понимая, что говорить. Простого извинения с моей стороны будет не достаточно, потому что я, блядь, идиот, который сорвался на неё без причины. Жалеть себя не в моих привычках, поэтому я твёрдо решил признаться ей во всём, будь что будет… Но она не позволила.
Я пытался сказать, но она ответила, что и без моих признаний давно меня простила. Наверняка, она думала, что я хочу извиниться за свои приступы ревности! С Марком в супермаркете, мой выпад сегодня с О’Конэлом, и тогда с…
Я попытался отогнать от себя эти мысли.
Я понимал, что всё равно разговора не избежать, но Белла выглядела такой уязвимой и желанной, что мне была невыносима мысль о том, что я сделаю ей больно.
«Раньше надо было думать, придурок!», - кричал на меня внутренний голос, или, возможно, моя совесть, но я попытался заглушить все чувства, звуки и эмоции, оставив лишь шёпот любви.

Эта ночь была другой… С недавних пор каждая ночь, проведённая вместе с Беллой была страстной и пылкой, но эта отличалась от остальных своей искренностью и трепетом.

И лишь когда Белла изнеможенно расслабилась в моих объятиях, я едва слышно прошептал «Прости». Словно это могло искупить мою вину…

Ещё раз взглянув на спящую на моей груди Беллу, я грустно улыбнулся её красоте, и, повернувшись к окну, взглянул на звёзды, которые сегодня на удивление ярко светили, предвещая ясный день и словно говоря, что, возможно, всё наладится, ведь даже самую тёмную и холодную ночь освещают миллионы крошечных светил.

ОСТАВЛЯЙТЕ КОММЕНТАРИИ НА ФОРУМЕ!!!

Итак, это первая часть главы. Я знаю, что выставлять только часть не свойственно мне, но в противном случае вам пришлось бы дольше ждать. Дело в том, что, как я уже говорила, я хочу, чтобы повествование "в Лондоне" велось от лица Беллы, так как это интереснее... Её эмоции более... разносторонние и более занимательные. Но, так как я прочла почти в каждом отзыве (а я читаю их все, просто физически не успеваю всем отвечать) желание прочесть момент с Генри от Эдварда, я решила, что 7 страничек, посвящённых их отношениям будет как раз.
Что касается второй части... ну, я думаю, что она вас порадует!) Открою секрет: вас ждёт званый ужин, развитие отношений между Глорией и Беллой, весьма непростое откровение свекрови и невестки (и я не скажу каких именно), игра в поло и интригующий конец главы!)))))

Также я хотела спросить вас, хотите ли вы бонусов от второстепенных персонажей? Я имею в виду Роуз и Эммета, Элис и Джаспера,Э а возможно и Рене с Чарли. Дайте мне знать в комментариях на форуме!)

И последнее, хочу сказать ОГРОМНОЕ спасибо всем, кто голосует за меня, как автора, и за "Теорию" на конкурсе Twilight Russia Awards. Мне безумно приятно, и я чувствую настоящую отдачу читателей!)