Поистине наслаждаясь теплой, бодрящей водой, заботливо и нежно омывающей мое податливое тело, я сама того не ожидая, мысленно возвращалась в события вчерашнего дня.
Моя бывшая комната… фото мамы… воспоминания о детстве… отец…
Ах, Чарли! Как же так вышло!
Вчера его поведение было необычным, я бы даже сказала, подозрительным. Словно он ждал чего-то и в то же время ужасно не хотел, чтобы это что-то произошло. Несмотря на то, что большую часть времени отец как будто не замечал моего присутствия, в те минуты, когда его потухший взгляд все же останавливался на мне, я невольно вздрагивала. В глубине его выцветших глаз мелькали странные темные искры. И еще этот блеск, неестественный и оттого пугающий. Пожалуй, впервые за свои двадцать пять лет я почувствовала реальную угрозу, исходящую от близкого человека. И самое страшное - никак не могла сообразить, что являлось причиной этого.
Прежде мне везло: удавалось удачно избегать скандалов и не испытывать на себе гнев или же недовольство родителей. Ни криков. Ни упреков. Вообще никакой агрессии. Все мои ошибки, подростковые шалости, залеты и другие особенности переходного возраста и неконтролируемых гормонов воспринимались спокойно и не предвзято. Максимум, что я могла получить – отказ в карманных деньгах, щадящий домашний арест, тяжелый вздох матери, означающий, что на ближайшую неделю я могу забыть о вкусной домашней выпечке и фирменных блюдах миссис Свон и обязательные воспитательные меры от отца.
Это был и печальный взгляд глубоких шоколадного цвета глаз, в котором я отчетливо читала разочарование и усталость, словно воспитательная работа со мной была сравнима с Сизифовым трудом; и тихая монотонная речь, в которой он ненавязчиво пытался воззвать к моей совести и ответственности, которая, по его мнению, «плюет на свои обязанности». Папа не забывал упомянуть мамины нервы и здоровье, которые «за деньги не купишь и не поменяешь на e-bay», но при этом ни разу не вставил в монолог «мне», «мое», «я». Это направляло мои мысли к вполне логичному выводу, что отец не был эгоистом и самовлюбленным павлином, которыми определенно являлись некоторые мои одноклассники и друзья. Он совершенно искренне и глубоко любил маму, что делало его героем в моих глазах и образом почти идеального мужчины.
Хорошо, не буду скрывать – это давало ему еще и негласную фору в сотни тысяч очков.
Конечно, такие мягкие нравоучения могли и не давать результатов, и в конечном итоге все могло окончиться довольно тривиально, в духе мыльных опер, старательно и подробно описывающих неформальную и жестокую войну между старшими и младшими поколениями. Но я любила своих родителей и не желала им зла.
С каждым «разбором полетов» мой взгляд упрямо цеплялся за новые морщинки на любимом лице, за почти не скрываемые тени под глазами - горькое осознание, что тому причиной являлась я, отрезвляло лучше ведра ледяной воды. Я отважно принимала все стрелы в свою сторону и, ощущая тяжкий груз вины, обещала исправиться.
Думаю, не стоит говорить, что в конечном итоге обещание я сдерживала, сохраняя в запасе у родителей парочку лишних годков для счастливых совместных событий и приятных моментов.
Именно поэтому если отец и переживал сильно, то обычно чувства свои тщательно контролировал и держал глубоко внутри. И даже когда мама, не выдерживая, начинала повышать голос, то на лице отца оставалась маска олимпийского спокойствия. Такой выдержке оставалось только позавидовать.
Теперь, когда сознание не было затянуто дымкой боли и обреченности, я могла трезво взглянуть на вчерашние события и проанализировать ситуацию со всех сторон.
Трудно отрицать тот факт, что памятная дата особенно способствовала столь удрученному состоянию отца.
Одиночество убивало его, медленно и безвозвратно. Безжалостно высасывало тепло, запуская свои холодные ядовитые щупальца внутрь до самых костей. Покрывало глаза туманной темно-серой завесой, превращая мир в черно-белое кино. Сгущало воздух, делая каждый вдох огненной пыткой, обжигающей сухое горло.
Как это не печально, но окончательно свалиться в пучину депрессии ему не давала безумная, недосягаемая надежда на то, что Рене войдет в дверь, которую отец теперь не запирал ни днем ни ночью, и одной своей улыбкой развеет тяжелые черные тучи, зловеще нависшие над нашим домом, в наших сердцах. Надежда, которая пронзала сердце, словно острое копье.
Я все это знала, поскольку испытывала то же самое.
Но долго притворялась слепой. Не замечая очевидного. Не желая признавать, что боюсь одиночества не меньше, чем Чарли.
Отец, конечно, посылал мне сигналы. Слабые, но крайне тревожные. Он ждал, что я откликнусь и протяну руку помощи, что не останусь безразличной.
Всем своим видом он говорил, что один он не справляется, что нуждается в поддержке и понимании. А кто, как ни я, могла подставить свое плечо? Кто, как ни я, должна быть его проводником, путеводной звездой, освещающей дальнейший жизненный путь?
Откуда ему еще ждать помощи? Друзей нет, ближайших родственников тоже. Не было даже домашнего питомца, который бы успокаивающе мурлыкал на руках или смиренно лежал у ног, разделяя с хозяином горечь потери.
Пустые стены и собственные мысли, что нависали над ним, как палачи, ожидающие короткого приказа, чтобы осуществить свою миссию и остановить бессмысленные мучения опустошенного человека.
От отца осталось лишь тело – пустой, безжизненный сосуд. И рано или поздно этот сосуд исчерпает свои возможности…
Лишь в моих силах было что-либо изменить. А я что сделала?
Родная дочь, самый родной человек, который должен находиться рядом, струсила. Убежала, поскольку не смогла совладать со своими страхами.
Я наплевала на все то добро, что он и мама сделали для меня. На их заботу, самопожертвование, любовь и тепло…
Настырный червячок совести оживил в памяти яркие картинки прошлого...
Вот мама склоняется над моей кроватью, переживая, что мой организм тяжело переносит банальную простуду...
Папа дарит мне велосипед, о котором я втайне мечтала (он нашел мои вырезки из журналов, спрятанные под подушкой)...
Еще много чего...
Проносясь в моем воспаленном сознании словно яркие вспышки, это воспоминания вызывали жгучие слезы стыда.
Я неблагодарная дочь… Нет бы задаться элементарными вопросами
Как отец пережил этот день? Уснул? Напился? Навещал ли могилу? Не нужно ли ему что-то?
И если отношения с Эмметом я пустила в свободное плавание, то с отцом так нельзя было поступить, я просто не имела никакого морального права на это. У него же никого нет, кроме меня.
Я должна… НЕТ!
Я ХОЧУ помочь Чарли! ХОЧУ построить те отношения, которых мы не имели ранее. ХОЧУ вернуть все то, чем он так щедро делился со мной. Желаю увидеть в его глазах свет. Жизненный свет, который не позволит ему оставить меня, как это сделала мама. Хочу вновь обрести семью, насколько это возможно.
Мучительные вопросы и догадки побудили меня в темпе закончить водные процедуры и стремительно покинуть душ.
Суетливо перебирая одежду в довольно габаритном шкафу (на кой черт мне столько, все равно ж предпочитаю джинсы и футболки), я уже обдумывала, что скажу отцу, как только переступлю порог родительского дома. Работа подождет…
С чего начать? Как привлечь его внимание? Стоило ли сразу просить прощения? Если да, то за что?

За несправедливую злость и отчуждение на похоронах мамы?

Тот мрачный день был из тех, что на какое-то время сотрясают размеренную жизнь городка, выбивают из колеи привычного ритма. Нет, люди умирали и раньше, от болезней ли, от старости, либо из-за других трагических обстоятельств. Но... Случившееся с мамой никого не оставило равнодушным. Хотя я, честно говоря, даже удивилась, когда увидела, как много людей - едва ли не целые семьи - пришли на местное кладбище, чтобы проводить миссис Свон в последний путь. Коллеги по работе, школьные подруги, просто хорошие знакомые - я даже не всех знала в лицо. И это лишний раз доказывало, какое сильное влияние мама оказывала на окружающих. Она была не просто красивой и умной женщиной, не только учителем литературы и активным деятелем школы. Она оказалась той, о ком не забудут, едва закроется крышка гроба и увянут венки из цветов на памятной могиле.
Почему меня это так дивило? Потому что нашлись и такие, кто не удержался от шепотков за спиной Чарли: жена, дескать, просто сбежала, решила начать новую успешную жизнь. на чужой роток не накинешь платок - известное выражение, оправдывающее себя на все сто процентов. Откуда этим сплетникам было знать, что мама любила отца, не за что-то, а просто любила. И он ее. Они были для меня примером семейных отношений. Но мама исчезла - и все рухнуло.
Помимо этого, огня в и так незатухающий костер различных предположений относительно пропажи Рене добавила полиция.
Никто до последнего не верил, что поиски миссис Свон, прекрасной матери, верной жены и лучшего учителя литературы в округе Кинг, быстро прекратились. Официально прекратились. Странно, но запутанное дело, напоминающее хитроумную головоломку, развалилось. Ни улик, ни круга подозреваемых, какое-то жалкое подобие опроса свидетелей, тоже ни к чему не приведшего. Как будто был человек - и нет его. Исчез бесследно. Чарли попытался подать аппеляцию, добиться пересмотра дела, но... Я не знала, что произошло, но однажды он просто вернулся домой, выпил, а потом отправился в похоронное бюро.
Не удивительно, что единственного представителя власти, осмелившегося переступить порог дома Свонов, встречали суровым, осуждающим взглядом и неприкрытым презрением. Его обходили, как прокаженного, не желая даже бросить ничего не значащие слова приветствия. Некоторые едва ли не в открытую перешептывались: «Сколько наглости есть в этом теле в форме, что он посмел как ни в чем не бывало заявиться в такой день и вести себя так, словно именно его тут и ждали?».
Шериф Дик Спенсер, о котором я до этого мало что знала, заявился к нам в дом после похорон, чтобы выразить соболезнование, хотя в его блеклых глазах я не увидела ни толики сочувствия. Он как будто вовсе не замечал недовольство пришедших помянуть маму людей, забаррикадировав собой один из столов с закусками. Именно эта личность, преследующая свои какие-то интересы, настояла на скорейшей официальной церемонии прощания. Он собственноручно поставил финальную точку в первом за последние тридцать лет шумном деле, которое сумело привлечь ненужное внимание к бездействию доблестной полиции и распространить слухи о причастности широко известного «могущественного и опасного человека», как писали газеты.
Куда больше мистера Спенсера (которого за глаза называли «троллем») волновало нераскрытое дело, висевшее над ним как Дамоклов меч и портившее статистику. Его достали шепот и косые взгляды обеспокоенных жителей, которые жаждали узнать правду, хотели получить гарантию того, что с ними не произойдет нечто подобное. Которые ждали, что добросовестный и ответственный шериф успокоит их и докажет - опасный маньяк не разгуливает по окрестностям в поисках новой жертвы. Шериф просто устал отвечать на неприлично частые звонки и отвечать заученной фразой: «Тайна следствия… Поиски ведутся… Делаем все возможное…».
Выражение его морщинистого жирного лица, усыпанного крупными бородавками, свидетельствовало о том, что его ни капельки не тревожило столь неприветливое отношение горожан, заполнивший дом Свонов темными одеяниями, шумными вздохами и жалобными всхлипами. Он их даже не замечал. Стоял у стены, занимая самую выгодную позицию для обзора, и периодически бросал холодный и какой-то... безжизненный взгляд на женский портрет в черной рамке.
Я стояла рядом. Не возле шерифа, нет. Рядом с портретом мамы. Словно цеплялась из последних сил за эфемерное ощущение - пока ее вижу, она еще здесь, со мной.
Эммет придерживал меня за плечи, опасаясь, как бы я внезапно не потеряла сознание.
Я же сверлила глазами дыру в тучной фигуре шерифа, желая, чтобы до него дошло наконец - он нежеланный гость. И что от одного его вида меня тошнило, а руки сжимались в кулаки в бессильной злобе. Что он не имел права даже смотреть в сторону нашего дома. Что в аду ему уже зарезервировано почетное место «продажного копа» и лицемера.
Мужчина хладнокровно игнорировал мои сигналы, словно пригвоздив свои пустые глаза к фотографии мамы. Разочарование и гнев превратили его губы в тонкую жесткую линию, которую хотелось стереть ластиком, как лишнюю черту на рисунке.
Сожалел ли он? Сочувствовал? Да ни черта подобного!
Уверена, в своей гнилой голове он уже прокручивал различные варианты возможной встречи с моей матерью. Понятное дело, что ни одна конституция не остановит его от этого увлекательного занятия. Монстр в униформе! Его глаза время от времени темнели, словно их заполняло нечто зловещее и необъяснимое, а поседевшая бровь приподнималась, придавая лицу неестественную маску лицедея. Волк в овечьей шкуре. Стадо мурашек пробегало по моей спине, а сердце старалось биться тише, но страх не мог затмить чувства несправедливости и злости, переполнявшие мою душу.
Если раньше во мне и теплилась слабая надежда, что мистер Спенсер и вправду пытался помочь разыскать маму, то теперь я видела, что он сделал все, чтобы дело развалилось.
Ублюдок.
Спасибо Эммету, который понял мое состояние и под каким-то предлогом увел шерифа с глаз долой.
В тот день Чарли, словно перепуганный щенок, забился в уголок, пытаясь спастись от всех желающих высказать ему свои слова поддержки и лишний раз напомнить, какой замечательной была Рене Свон.
Он сам был похож на покойника: черный смокинг, худое тело, едва ощутимое дыхание, пугающий безжизненный взгляд. Многие ожидали, что и он ляжет рядом с женой, если не в этот день, то вскоре. Слава Богу, их ожидания не оправдались. Чарли не закатывал истерик и не прыгал в яму, когда в нее опускали гроб. Он просто физически … присутствовал. А мысленно… пребывал в своем мире, недоступном для остальных.
Папа прятался и от меня тоже. От взрослой дочери, которая возвела между ним и собой стену арктического отчуждения и обиды. Конечно, папа все еще помнил, как я отреагировала на постановление о приостановлении уголовного дела, которое шериф принес нам.
Меня даже никто не слушал. Я вдруг лишилась права голоса. Превратилась в предмет мебели, который по ошибке забыли отвезти на свалку.
Шериф Спенсер воспринимал мои крики, доводы и четкие ориентиры на дверь, как назойливое жужжание комара, мешавшее ему сосредоточиться и нащупать спусковую кнопку обездвиженного Чарли.
Дик добился своего. Он больше не появлялся с бумагами у нашего порога – он сделал ход конем. Навестил отца на работе, получив свой золотой ключик, закрывающий все проблемы на толстый и юридически неоспоримый замок.
Но не Чарли известил меня об этом «незначительном факте». Заботливая миссис Дуглас, живущая через два дома от нас, просветила по доброте душевной. Ошеломила своей осведомленностью. Шок. Обида. Боль. Злость.
Очутившись дома и наткнувшись на совершенно пьяного отца, я оказалась в шаге от того, чтобы наброситься на него и вытрясти всю душу. Тогда чуть не пострадал бабушкин сервис, который случайно попался мне на глаза и выглядел подходящим оружием «отрезвления».
Он предал нас! Предал маму!
Сдался!!!
Как он мог?
Больше не было разговоров, вечернего чаепития, теплой домашней еды и уборки теперь уже ЕГО дома.
Я точно знала, с КЕМ прощалась и по чьей вине происходил весь этот фарс. А вот что думал Чарли... Мне было все равно.
Возможно, присутствующие и заметили нехарактерную для такого события отчужденность отца и дочери, но лишних вопросов не задавали, советов тоже не поступало.
Я старалась не замечать Чарли, не желая тешить досужие уши и устраивать скандал. Зачем выносить сор… Удавалось хоть как-то отвлечься, будь то Эммет или кто-то еще. Любимый очень мне помог, без него я не смогла бы пережить тот день.
Но я была не права…

За скорый переезд к Эммету?

Оставаться в доме, где все напоминало о человеке, с которым мы простились, но втайне ждали возвращения, было невыносимо тяжело.
Прошло уже два месяца с того дня, когда полсотни людей заполонили наш дом, разделяя с нами самый трудный и тяжелый период в жизни. Город продолжал встречать рассветы и закаты, кто-то женился, заводил детей. Кто-то наоборот, обретал свободу и кидался в омут с головой. Город продолжал соблюдать природный порядок вещей. Но.. для меня уже не было все, как прежде. Семьи Свонов же больше не существовало.
Я все чаще оставалась у Эммета, с радостью принимая его объятья и ласки, которые хоть на миг, но все же вырывали из головы образ мамы.
Папа неизвестно где пропадал, возложив заботы о доме на меня. Если бы он присмотрелся, то заметил бы недельную пыль, полную корзину грязного белья и горы немытой посуды – я так же плевала на порядок, как и Чарли.
Выходные он проводил у телевизора или в местном баре, где довольно быстро стал постоянным клиентом. Чем он там занимался, не составляло труда догадаться, но смотреть на это у меня не было никакого желания. Я не искала забытья в алкоголе и не понимала, что на дне бутылки находили вот такие отчаявшиеся люди. Себя? Ответы? Смысл жизни? Призраков прошлого?
Пару раз мне все же пришлось завернуть в это увеселительное заведение, поскольку отец уже был не в состоянии покинуть его самостоятельно. Скользкие, похотливые взгляды посетителей бара, как и предвзятые высказывания дам легкого поведения, чьими услугами, я надеялась, отец не пользовался, меня не трогали. При этом я старалась не кашлять с каждым вдохом, который наполнял легкие непередаваемым букетом из пота, табака, перебродившего пойла и еще бог знает чего. Помимо краски стыда, окрасившего мое лицо в цвет перезрелого помидора, я испытывала легкое чувство жалости (все-таки не каждый день на твоих глазах происходит саморазрушение небезразличного тебе человека) и отвращения.
От прежнего Чарли не осталось больше следа – он выкопал себе глубокую яму и сам же в нее и спустился.
Я больше не была дочерью – я стала нянькой, смотрителем за его тлеющей душой и изувеченным телом.
Молчание и нежелание открыться друг перед другом сделали свое дело.
Собрав все вещи, которые не напоминали мне о маме, я окинула комнату изучающим печальным взглядом, отпечатывая каждую деталь в сознании, и бесшумно покинула ее.
Внизу папа вроде как ужинал, лениво ковыряя вилкой и машинально пережевывая, скорее всего уже остывший полуфабрикат, цвет которого явно не способствовал здоровому аппетиту.
Когда он случайно заметил сумки, тот тут же – замер. Затем громко сглотнул и встал.
- Ты…
Его худые дрожащие руки указывали на чемодан в моих руках, в глазах застыл непередаваемый ужас, губы дергались…
- Я переезжаю к Эму… - тихо произнесла я, отвечая на его немой вопрос и ощущая неожиданно возникшее смятение.
В одну секунду отец стал похожим на старика, одной ногой стоявшего в могиле. Плечи поникли, став еще ближе к земле, некогда густая черная шевелюра превратилась в седые редкие пряди, мои любимые глаза цвета шоколада стали глубже, как спрятавшийся моллюск в ракушке. Руки повисли плетьми, напоминая две макаронины. Звенящую тишину нарушил едва уловимый то ли вздох, то ли всхлип. Чарли, сгорбившись, зашаркал к окну. Достигнув цели, он уставился на улицу, словно именно там и проходила его жизнь.
Отец понимал, что я его бросала, как и мама. И если я уходила сознательно и открыто, это не меняло сути самого поступка. Безразличие.
Я ставила жирную точку в финальном акте спектакля о нашей семье, как он когда-то поставил свою размашистую подпись на липовых документах шерифа.
Я закончила то, что он начал. Просто ушла. Без объятий и лишних слов. Ни разу не спросив, что он чувствует.
Как же я была не права…

За мое глупое поведение и упрямый нрав, образовавшие между нами пропасть больше, чем Великий Каньон?

Порой я посещала отцовский дом, забирая ту или иную вещь, что не успела взять при уходе. Самой себе не хотелось признаваться, что просто проверяла, как живет Чарли.
Не одолела ли его тяжелая болезнь?
Не занялась ли занавеска от его окурка?
А вдруг он поскользнулся в душе и ударился головой о бортик ванны? Истекал кровью? Звал на помощь? Нет, такие мысли я старалась отгонять, учитывая, что накручивать себя умела, как никто другой.
А возможно он переосмыслил последние месяцы своей жизни и изменился? Ведь может же такое быть, что у порога меня встретит совершенно новый человек?
Мама учила, что в мире нет ничего невозможного.
Но каждый раз картинка не менялась: отца либо вообще не было дома, либо он лежал на диване, потягивая дешевое пиво.
Однажды я заметила, что фотографии на лестнице - в новых рамках. Возможно, и не придала бы этому значения, если бы не наткнулась на мелкие осколки, захрустевшие под ногами. Мгновенная догадка, словно жесткий раскаленный хлыст, ударила по лицу, опаляя кожу неистовым жаром.
Это были осколки нашей прежней жизни. Отец бушевал. Переживал. Испытывал внутреннюю боль, которую не перекрывали ни разбитые воспоминания, ни литры алкоголя.
Я не знала, хотела бы оказаться рядом с ним в этот момент или же нет. Но одно было ясно точно – он ничего не забыл. И никогда не забудет.
Я ни разу даже не предприняла попытки отобрать из рук призрачное спасение, измеряемое различными градусами крепости, и промыть затуманенные мозги… Найти во всем этом бреде хоть каплю здравого ума и хорошенько встряхнуть его.
Я забыла, когда последний раз называла его «папой»…
Ужасно. Больно. Жестоко.
- Прости, пап, прости, если сможешь…
Стряхнув с глаз жгучие слезы, по глубже втянула воздух и крепко зажмурилась.
Не время раскисать! Время действовать и исправлять свои ошибки!
Папа, я иду!
Открыв глаза, бросила выбранные вещи на кровать и торопливо начала переодеваться.
Натягивая джинсы, прорабатывала последние варианты предстоящей встречи с Чарли.
Просить прощения нужно ОБЯЗАТЕЛЬНО. Рассказать папе о своих чувствах - узнать о его. Постараться говорить с ним мягко и аккуратно. Какие демоны сейчас управляют его сознанием, мне не известны. Как и неизвестны чувства, которые он скрывал глубоко в себе. Я не должна спровоцировать их освобождение и доминирование. Нужно быть уравновешенной и собранной. Нужно показать ему, что он может мне доверять. Что я простила его.
Ведь простила? Да, однозначно, да.
А вдруг он не захочет со мной говорить? Вдруг выгонит?
От чудовищных мыслей руки замерли в воздухе, позволяя джемперу свободно опуститься вдоль тела.
Он имел полное право злиться на меня. И мог даже выгнать меня! МОГ!
Но он этого НЕ сделает. НЕТ. Я заставлю его выслушать меня. Заставлю понять. Как мне жаль, как мне горько и больно. Я сделаю все возможное, чтобы достучаться до него.
Мама, обещаю - сделаю ВСЕ.
А может просто молча сесть рядом? Прижаться к его груди и слушать биение сердца (когда-то это было мое любимое занятие). Слова будут лишними?..
Ладно, буду действовать по ситуации, как учила мама.
Я кивнула головой, соглашаясь сама с собой, и, прихватив поднос, вышла в светлую гостиную.
На деревянном столике стояли пустая чашка из-под кофе и недоеденный круассан – видимо, Мишка очень спешил, вообще-то он чистюля. Вздохнув, я отнесла посуду на кухню, сложив ее в посудомоечную машину, круассан завернула в герметичный пакет. Да, привычки Эммета предавались и мне. Потом вернулась и еще раз оглядела комнату беглым взглядом. Вроде бы, Тайсону больше не к чему прикопаться – доступные для него места очищены от бьющихся и хрупких предметов. Вещи находятся высоко, обувь - в закрытом ящике - не хочется в очередной раз наблюдать гибель Помпеи при возвращении с работы. Да и разнимать этих двоих тоже не приносит удовольствия. В таком большом доме не могут ужиться два самца – смех, да и только.
Проверив наличие корма и воды для любимчика, я направилась к машине.
Пока ехала к дому отца, бормотала себе под нос ободряющие слова: «Я смогу, смогу, смогу». Руки намертво вцепились в руль, как будто это был спасательный круг. Глаза не видели дороги. Сердце стучало, как отбойный молоток, гулко и неистово. Я боялась. Боялась ошибиться.
А вот и дом – нога до упора вжала педаль тормоза, наполнив улицу противным скрежетом шин. Дальше работала механическая память: поворот ключа в зажигании, ручник, водительская дверь, нога на тротуаре… Легкий весенний ветерок всполошил мои волосы, привлекая к себе внимание. Я покинула безопасный салон автомобиля и, опустив глаза в пол, побрела вперед, считая тротуарную плитку у себя под ногами.
Девять, десять, одиннадцать… и наконец, коврик с приветливым лозунгом «Добро пожаловать». Сердце тут же подпрыгнуло к горлу, колени задрожали, словно одинокие листья в зимнюю пору. Несколько раз вздохнув, позволила глазам подняться вверх.
Все та же кремовая дверь, холодная золотая ручка и блестящий крючок на уровне моих глаз, который тут же навеял мне воспоминания о Рождестве. Мама, большая елка, праздничный стол, веселая атмосфера…
Встряхнув головой, я пыталась прогнать наваждение - глаза направила к замку…и тут же ощутила, как решимость куда-то исчезла. В горле застрял тяжеленный ком, ладони вспотели, перед глазами даже пошел белый снежок.
Я была близка к тому, чтобы отменить свой грандиозный план и сделать то, что в последнее время у меня неплохо получалось – трусливо убежать. Левая нога слегка дернулась и плавно включила задний ход, совершая осторожный шаг назад.
Дальше произошло нечто необъяснимое – неожиданно сильный порыв ветра властно подтолкнул меня обратно к дому. Мне даже показалось, что я ощутила касания рук на своей спине. Бред, конечно…
Знак? Случайность?
Я решила воспринять это скорее как толчок свыше. Может и от мамы…
Выпрямив плечи, я отряхнула себя и решительно проглотила тот неуместный ком, что мешал мне дышать.
Я уже готова была войти, забыв о главном…
Как себя вести? Как гость – предупредить о своем визите и постучаться? Или же как член семьи - открыть дверь своим ключом?
Я колебалась всего пару секунд, затем руки сами нащупали в кармане нужные ключи и направили их к замку.
Замок поддался легко, словно ждал меня. Несильно толкнула дверь, которая тут же бесшумно открылась, впуская меня в прихожую, покрытую легким сумраком.
Тишина. Душный, густой воздух противно щекотал ноздри, оставляя на языке чувство чего-то липкого и противного.
Прикрыв нос ладонью, я направилась в гостиную, где папа обычно восседал у телевизора.
О. Мой. Бог. Сквозь плотно закрытые шторы и закупоренные окна просачивался слабый свет, который все же позволил мне разглядеть то, что лучше бы скрыть от посторонних глаз. На диване лежала цветастая подушка, которую, мне кажется, я последний раз видела в нашем подвале, в отделе «мусор», скомканная простынь и пару грязных полотенец. Светлый ковер был похож на пол в вонючей забегаловке: пятна непонятного происхождения, следы грязной обуви, окурков, множество пивных бутылок, клочки бумаги и кажется нечто, напоминающее... О, нет. Бэээ.
Источник запаха найден. Сюда бы группу дизинфекторов, человек так пятнадцать – антисанитария на сверх критическом уровне.
Разве можно все это сотворить за один день? Хотя… в последнее время часто ли я переступала порог гостиной? Хм. Кажется, в последний раз это было сразу после панихиды. Гости разошлись, отец где-то пропал, а мы с Эмметом приводили дом в божеский вид…
Спустя минуту мои рецепторы стали бунтовать, выворачивая внутренности наизнанку. К горлу подкатил нервный спазм – собрав всю волю в кулак, я прочистила горло и проглотила уже почти ядовитую слюну.
- Папа, - позвала я недовольным голосом.
Может он в ванне? В туалете? Гараже?
Позвав отца еще раз и не расслышав намека на присутствие в доме кого-то еще, все же решила проверить весь дом, опасаясь, что Чарли мог попасть в затруднительную ситуацию.
Безрезультатно обойдя весь дом, я вернулась к тому же дивану, безнадежно качая головой. Окидывая комнату изучающим взглядом, хотелось поджечь ее, дабы стереть все это из памяти.
На душе было весьма печально – похожую картину я обнаружила и на кухне. Остальные комнаты не подверглись влиянию хозяйского фэн-шуя. Интересно почему? Было лень подыматься по лестнице? Или же ноги не доносили?
В любом случае, разговор откладывался, пока хозяин не вернется в свое логово. И как я могла подумать, что он окажется дома в будний день? Не у всех же такой свободный график, каким могла похвастаться я.
Это даже хорошо. А то, глядя на весь этот… ноу-хау, наш разговор начался бы с совершенно другой ноты.
Здесь нужно все убрать. Можно вызвать уборщиков, которые справятся за какой-то ничтожный час без моего присутствия и контроля. Но… Я не желала выносить все это на общее обозрение.
У меня появилось острое желание очистить НАШ дом своими руками. Не могла я представить, что кто-то посторонний будет прикасаться к нашим вещам, мебели, которую мама выбирала с особой любовью и скрупулёзностью. Чужие руки будут рыться в нашем грязном белье, выискивать скелетов в шкафу. Нет, я и только я.
Совершив набег на мамины запасы в подвале, я распахнула все окна настежь. Затем повыше натянула резиновые перчатки, которые должны были защитить меня от вредных бактерий, которые так уверенно чувствовали себя в нашей гостиной, и облегченно выдохнула, наслаждаясь игрой света на стенах комнаты.
Вооружившись щеткой и чистящими средствами, запах которых уже мог убить половину всего вредоносного, я приступила к работе.
Лишь когда мышцы спины стали каменными, а запах больше не вызывал приступов рвоты, я смогла остановиться и оценить свой труд.
Дом приобрел прежнюю чистоту и уют, вещи заняли свои законные места, окна впустили свежий мартовский ветерок, который тут же принялся осваивать новую территорию. Все атрибуты холостяцкого жилья были либо выброшены в мусор, либо сложены в отдельные коробки подальше от глаз. И как маме удавалось поддерживать чистоту и порядок каждый день?
Я даже не задумывалась, каким титаническим был ее каждодневный труд… Прости, мам.
На часах было почти четыре. Обреченно покачав головой, поняла, что на работу сегодня не удастся выбраться. И ладно. Мое потраченное время принесло мне больше удовольствия, чем пребывание в шумном офисе с горьким кофе и жужжащими мухами в юбках. Странно, но утомление было приятным, как будто работа смыла все тревоги и дурные мысли. Чистые комнаты переносили в прошлое. Время, которое не вызывало боли и печали, а наоборот – вдохновляло, возвращало былые чувства, мысли, мечты…
Веселая мелодия мобильного, который я положила на столик перед началом уборки, заставила меня внутренне усмехнуться. Наверняка, Эммет. За последние два часа он уже раз десять названивал, интересуясь моим самочувствием или же предлагая помощь. Он даже почти не навязчиво собирался подъехать – «просто, чтобы вспомнить, каким был дом пять лет назад».
- Да, любимый, я уже закончила.
- Я рад, моя Мышка. Ты такая умничка. И все равно нужно было позвать хотя бы миссис Николас. Ты же знаешь, какой быстрой и вездесущей она может быть, - разочарованно произнес Эммет.
Миссис Тони Николас была нашей домработницей, хотя Эммет предпочитал ее называть «домашней помощницей». Пятидесятилетняя негритянка была родом из Луизианы, хотя ее истинные корни шли из-за берегов Нила. Семь лет назад ее муж погиб на производстве, оставив после себя старый вишневый пикап и полуразрушенный дом на окраине города. Не имея собственных детей, миссис Николас дарила свою любовь всем окружающим. Эммет познакомился с ней на заправке пару лет назад. Он не смог устоять перед «южным утонченным шармом», поэтому предложил ей работу. Миссис Николас была доброй и действительно очень активной. Она мне напоминала мою бабушку, поэтому проблем между нами не возникало. Но я и так понимала, что поддерживать дом Эммета в столь тщательном порядке, который предпочитал мой почти жених, было не то же самое, что перейти улицу.
- Любимый, пусть тетя Тони немного отдохнет от тряпок и швабр. Да и мне самой было приятно, честно, - призналась я, плавно опускаясь на диван.
- Ну раз так… Какие твои дальнейшие планы?
- Думаю, не помешает заполнить холодильник и приготовить папе настоящей еды, - ответила я, мысленно перебирая любимые блюда отца.
- И снова сама? – в голосе любимого явно слышались волнительные нотки.
- Ну, я же не инвалид. Взрослая девочка - считать умею, машину вожу, пользоваться ножом тоже вроде бы как освоила, - весело пояснила я, размахивая в воздухе тряпкой.
- А взрослая девочка не забудет обо мне вечером? – хриплые нотки на том конце провода, ускорили мой сердечный ритм, заставляя щеки покрыться алым румянцем.
- Ммм. Думаю, что она найдет время, - томно прошептала я в трубку.
- Кх-кх. Блин, и как теперь работать? – засопел Эммет. – Мой дружок теперь рвется к тебе.
- Держи его в руках… Ну, то есть в штанах. И вообще, будь хорошим мальчиком - отвечала я, запинаясь.
Мелодичный смех Эммета вызвал лукавую улыбку и на моем зардевшемся лице. Как же я его люблю.
Завершив разговор, я коснулась горящих щек, ощущая внутренний пожар, который распалил мой любимый. Его дерзкий язычок порой такое вытворяет…
Новая волна вожделения прокатилась по венам, сжимая мой пульсирующий центр в тугой узел. Я сильнее сжала колени, пытаясь унять эту сладкую боль. Сейчас не время. Не время.
Начала обмахивать пылающее лицо руками, совершать глубокие прерывистые вдохи, не позволяя внутреннему огню завладеть ситуацией. Страсть постепенно утихала – пульс нормализировался. Одернув себя, выпрямила плечи и резво поднялась с дивана. Настроение стало не просто приподнятым, а по-настоящему восторженным, бодрым.
Супермаркет находился через пару кварталов, но до прихода отца оставалось не так уже и много. Следовательно, времени на лирику нет.
Спустя полчаса кухня ожила и наполнилась ароматами специй и тушеных овощей. Я готовила запеченную курицу в духовке, картофель и сочное овощное рагу. Родительская кухня была меньше и от того казалась компактней. Кухня Эммета была уж слишком большой и модернизированной. Я все время чувствовала себя пришельцем: неуместным, нелепым, инородным телом в безупречном доме Эммета. Такой потерянной и одинокой.
У родителей все было иначе.
Перемещаясь от плиты к разделочной доске, я воодушевленно напевала невесть откуда взявшуюся в голове мелодию и наслаждалась царившими вокруг меня ароматами. Мой рот уже был переполнен густой слюной, напоминая, что кроме завтрака нам ничего не перепало больше.
Когда стрелки часов указывали на цифру шесть, я уже укладывала еду в блюда, готовясь к приходу Чарли. Внезапно тишину дома пронзил приглушенный скрип ключа в замке.
Папа.
Сердце пустилось галопом, руки, держащие блюда, тут же задрожали, выдавая мои чувства. Проглотив нервный ком в горле, я неспешно вышла из кухни.
На пороге стоял удивленный отец, чьи глаза метались от одного угла к другому. Когда его взгляд набрел на мою неподвижную фигуру, я попыталась скрыть обволакивающее меня волнение, изображая на лице доброжелательною улыбку. Глаза Чарли застыли на мне и моей приклеенной улыбке, которая неприятно растягивала лицо.
В кинематографе это называлось «острым моментом», когда нервы напряжены до предела, воздух вокруг разряжен, а ноги словно приросли к земле. Слова перекатывались на моем языке, но рот был плотно закрыт. Мои глаза блуждали по потрепавшемуся костюму отца и нечищеным черным туфлям. Темные глаза Чарли скользили сверху вниз, не давая возможности понять их значение.
Пауза явно затягивалась. Никто из нас не решался прервать эту немую сцену. Пока…
- Пап, я решила приготовить нам ужин, - произнесла я слегка дрожащим голосом, указывая на блюдо в своих руках.
Не дожидаясь ответной реакции, ноги понесли меня в гостиную, где вспомнив мамины учения, я постаралась красиво накрыть стол. Скатерть, салфетки, тарелки, все столовые приборы, свечи… Опустив тарелку в центр стола, я перевела дыхание и на секунду прикрыла глаза, пытаясь унять внутреннее напряжение.
- Я… - низкий голос отца пустил холодок по моей спине. Вчерашний страх на мгновение пронзил мое тело, активируя защитные инстинкты. Это же отец – тот, кто выносил меня из роддома, купал в детской ванне и трепетно держал на своих руках. Он не угроза. И никогда не будет ею.
- Думаю, нам нужно поговорить, - мягко продолжала я, разворачиваясь к отцу. – Пожалуйста, пап, - прерывисто прошептала я.
Чарли облизал пересохшие губы и молча кивнул головой. Освободившись от верхней одежды, он бесшумно направился в ванную, по дороге хватая себя за голову.
Я наблюдала за его удаляющейся фигурой и ощущала, как же много нам нужно обсудить, выслушать и простить друг другу. Сколько ранее сдерживаемых чувств, нам придется выплеснуть сегодня. И хоть пальцы покалывало от волнения, а желудок скрутило в плотный узел, отступаться я не намеревалась.
Первый шаг сделан. И я осознала, что готова и ко второму.

-----------------------------------------------------------------------------------------------
Прошу обратить внимание, что эту главу редактировала очень милая девушка Даша (Crazy_ChipmunK)
------------------------------------------------------------------------------------------------
Милые мои, я вернулась, хоть и с большим опозданием. Очень волнуюсь из-за долго отсутствия и уповаю на Ваши не очень критические комментарии на ФОРУМЕ (кликаем картинку)