Эта задумка появилась давно, но сформировалась в окончательный сюжет только когда мне совершенно случайно попалась на глаза вот эта фраза: "Fearless is not the absence of fear, it's not being completely unafraid. Fearless is having fears. Fearless is having doubts. Lots of them. Fearless is living in spite of those things that scare you to death". Это слова Тейлор Свифт, с некоторых пор моей любимой певицы. И за одну эту фразу я готова обожать ее до старости. Потому что она права. А так как для меня единственный способ выразить собственные эмоции - отдать их своим героям, то я решила написать эту небольшую историю о том, как любовь делает нас бесстрашными :)

Я попробовала было подобрать песни к каждой из глав, исходя из их основной идеи, но это у меня получилось плохо, и я пошла по другому пути: что играло бы в наушниках наших героинь, когда они оставались наедине с собой и с плеером, и вот что получилось:

"Дура-принцесса" и всегда уходящая и сбегающая Белла переживала бы свои драмы под вот такой плейлистик:
Taylor Swift - Mean
Vienna Teng - Stray Italian Greyhound
Roxette - Spending my time
Plumb - Blush
Dido - Christmas Day
Sting - Fields of Gold

"Уоки-токи" Элис, девушка-смайлик, веселилась бы и лила слезы в подушку под такие песни:
In-Grid - Les fous
Taylor Swift - Superstar
Damien Rice - Cannonball
Katy Perry - Firework
Alanis Morissette - Crazy
Dolores O'Riordan - The journey

Ну а колючая и несчастная "железная дева" Розали заглушала свои мысли вот этим:
Avril Lavigne - Tomorrow
Simple Plan - Perfect
Kate Winslet - What if
Liz Phair - Why can't I
Nickelback - Far away
Blake Shelton - She wouldn't be gone

От чудесной Irrik к "О двух Эдвардах"

Миллионы огоньков
По стене скакали.
Сотни разных голосов
В этом шумном зале.

Громкой музыки волны
Легкое касанье.
Посреди людской толпы
Будто бы одна я.

Здесь веселья ураган,
Не бывает грустно.
А внутри меня туман,
Холодно и пусто.

Бросить все! Уйти! Куда?
Кто же остановит?
Все равно я девушка,
Которая уходит.

Только лишь в моей мечте
Не позволит сдаться
Тот, чей голос в тишине
Просит с ним остаться.

От моей дорогой tess79

(К "А вдруг!..")
Вот герой твоей мечты,
Рядом он совсем, но ты
Для него - пустое место.
Он язвит, грубит лишь вместо
Романтических признаний...
Но какое обаяние!!!
Рядом девушки-красотки,
Ты теряешься, ты сохнешь.
Только взгляды неслучайные
Разгоняют вмиг отчаянье,
И надежда как недуг,
Нет, ну правда, ну а вдруг?
***
(к "Неодиночеству")
Горло перетянуто "колючкой",
А в голове - шум наковальни.
Нет сил быть, как обычно, злючкой,
Здесь так тепло, уютно...нереально.
Имбирный чай, компресс, забота,
И запах, и само присутствие Его,
Что кажется родным Он отчего-то,
А ты считала, рядом - никого?!
Жар в теле, разум затуманен,
И сокровенное наружу рвется.
Так поцелуй его сейчас желанен,
И сердце, кажется, совсем не бьется...
Сбежать. Укрыться. Неприкаянна.
Стыд щеки опаляет, словно бы, до донца.
"Я не хочу любви его" - твердишь отчаянно.
Тебе же личное он дарит солнце!
С ресниц сморгнув нечаянную влагу,
Готова ты решиться на отвагу:
Принять любовь... да что угодно от него!
Но звук шагов сейчас отчетливей всего.

(к "Черному лебедю")
Взгляды смущенные тайну хранят,
Счастье безмерное вскоре сулят.
Боже, улыбкой его можно льды растопить,
Ноги твои разучились ходить!
Словно сомнамбула, ты под гипнозом
Глаз его света, свиданья прогноза.
Как это здорово, как упоенно,
Быть вот такой вот...просто влюбленной!
***
Жизнь вносит в будней серость яркий луч,
И сразу двое жаждут встретиться с тобою.
Один - смешит, родной весь, и могуч,
Другой - всю жизнь был для тебя мечтою.
Так глупо, несуразно, но двоим,
Дала согласие ты, голова бедова!
И выбрать все же, кто из них любим,
Пытаешься, но не выходит снова.
Блестящий план - свидание двойное,
Тебе спешит на помощь крошка Элис.
Была ты королевой средь изгоев,
Теперь два рыцаря - твои. Какая прелесть!
Прическа, платье, макияж,
Подобран яркий антураж.
Но ты была тогда б не Белла,
Коль все испортить не сумела.
Забывчивость - твой злобный враг,
Судьбе угодно было так.
Скрип шин по скользкому шоссе,
Меняет планы сразу все...
***
(к "Слишком много "бы"")
Судьбы бросок, и в тарары
Летят все планы и мечты.
Такие меткие шары,
И на пути у них лишь ты.
Сознанье - вата, гипс, бинты,
Осталось ль что от красоты?
Забота греет, глаз любует
Цветов букет, игрушки ворс.
Обоих сразу ты волнуешь,
Волнует кто тебя? Вопрос!
Твой принц и грез твоих герой,
Сидит напротив, и смущенно
Свиданье сделайте игрой,
Воображением включенной.
Что любишь ты, что любит он,
Герои, музыка, секреты.
Как будто сбылся сладкий сон,
Ты наслаждаешься моментом.
День этот лучшим мог бы стать
Для вас обоих, если б только...
Вот это бы с пути убрать,
Судьбы вершитель соизволил.
***
(к "Одолженному небу")
Неба серость, хмурь пророчит дождь.
Ты его не любишь, но так ждешь!
Ведь погода встречу обещает...
Встречу с тем, кто так все понимает.
Холод, ветер - спутники желанные,
Если рядом Он. Но чувство странное:
Радость с горечью, обидой пополам,
Но с мольбой твой взгляд направлен к небесам.
Лишь за пеленой дождя так просто
С Ним общаться, где свидетель только звезды.
Отчего ж при свете дня бежишь
От Него, от чувств своих...молчишь...
Разъедает душу кислотой...
Это химия лишь?
Вывод слишком твой простой.
Ты ершишься и взрываешься невольно,
Убегаешь вновь,
не показать чтоб, как же больно!
Только рыцарь терпелив и благороден,
Понимающ и, Он, правда, превосходен!
И за честь твою вступиться Он готов
Без сомнений и ненужных слов.
Из записок батарея из шутливых,
Только в них скопилась твоя сила,
Вся решимость, боль в одном намеке...
Он поймет, не сомневайся, эти строки!
***
(к элисовскому прослушиванию)
С каждым шагом решимость слабеет.
Нет, не думай, малышка, смелее!
Удивить ты смогла несомненно,
Где же маска твоя самомненья,
Милый Джаспер? Нет, та же печать
Страха...и лицо не узнать.
Чувства ваши сплелись воедино,
Наконец, уж не до поединков!
Образ вспышкой мелькнул пред глазами:
След помады, рубашка...слезами
Взгляд туманит, и дрожью в коленях
Мчатся вскачь ожиданья мгновенья.
На краю ты обрыва стоишь,
Руки сами играют, малыш!
И божественно так никогда ты не пела:
Чисто, звонко, как будто летела.
Шквал оваций, восторженность зала,
И сознание вдаль ускользало.
И глаза Его в свете софитов
Быть теплее еще не смогли бы.
И не помнишь уж где ты, зачем,
Лишь объятий Его сладкий плен.
Шелк рубашки вниз по плечам,
Ты сдаешься во власть палача.
Так бери Его, Эл, не терзайся,
Ведь в любви он почти что признался.
Чудо в жизни возможно, ты знаешь,
Пусть исполнится, что загадаешь.
В дверь стучится уже Рождество,
Всем, кто верит, даря волшебство!

***
(к "Ми мажор")
Ночь, ставшая волшебной,
Повергла в сумрак день.
В страданиях душевных
Ты - горьких слез мишень.
Но солнца луч не меркнет,
Он светит среди туч...
Один звонок лишь свергнет
Всю грусть твою. Тягуч,
Так сладок, так желанен,
Тот ожиданья миг.
Ты в полумраке спальни
Рисуешь милый лик.
Так сладко предвкушенье,
Что ждет тебя, его?
Желаний исполненье
подарит Рождество!
Ты в кружеве французском
Навстречу так спешишь,
Любить - тоже искусство,
То явь, иль просто спишь?
Но Он - такой красивый,
Герой мечты твоей.
Побудь сейчас счастливой,
Под сенью глаз-огней.
Изгиб гитары тонкий
Пошлет по телу дрожь...
Влюбленная девчонка,
Ты разум не тревожь.
Пусть снова озарится
Любовью эта ночь,
И в сказку превратиться
Ты сможешь ей помочь...

От моей милой Shineon к "Девицы не могут волшебничать":
Три подруги. Три души.
Юности мгновенье.
Тут, казалось бы, пиши
Праздник настроенья.
Киноленты и попкорн -
Не идёт веселье,
Ведь у каждой на груди
Грусти ожерелье.
Все подруги, но таили
То, что их грызёт.
Только радости делили,
Прячась от хлопот.
Но у каждой за спиной
Горький стоит страх.
Пришло время открыть тайны
Слёзы на глазах.
Все надуманные беды,
Но внутри болит.
Тело, вроде бы, в порядке -
У души бронхит.
Сладость нежную любви
Нагло травит страх.
Недостойна. Скоро бросит.
Плач. Ресничек взмах.
Лишь открыв свои проблемы,
Не решить беды,
Но сочувствие подруги,
Как глоток воды.
Не уйдёт наутро боль -
Дело не к врачу.
С острой юностью сразиться
Вместе по плечу.

- Какая разница? Я же не спрашиваю тебя, что у тебя дома творится! - раздраженно воскликнула Розали, и Эммет ядовито улыбнулся, глядя ей в глаза.
- А может, было бы неплохо спросить хоть разок? - раздраженно спросил он. - Проявить к моей жизни хоть какой-то интерес?
- Ты думаешь, мне не интересна твоя жизнь? - Розали задохнулась от несправедливости этого обвинения и не сумела ничего добавить.
- Я думаю, тебе не интересно ничего, кроме собственного вранья.
Я не вру, хотела она крикнуть, и мне интересно все, что связано с тобой, - и не смогла.
- Тогда какого черта ты со мной, раз я так ужасна? У тебя полно знакомых и получше меня.
Эммет прищурился, и его глаза, казавшиеся ей самыми красивыми на свете из-за их выразительного света и тепла, вдруг стали ледяными, бесчувственными... Она не смогла выдержать этот незнакомый взгляд.
- Сам не понимаю, - резко, почти презрительно бросил он.
Тупая и смертельная боль ударила ее в грудь, оборвав вздох хриплым спазмом. И, не думая о том, что делает, спятив от этой боли, Розали ощутила, как шевелятся ее губы, говоря:
- Вот и я тоже.
Никогда в жизни ей не было так невыносимо страшно, как в те секунды, что она смотрела ему вслед и знала, что он не обернется. Этот страх преодолел ее глухую, холодную обиду, и Розали, вскочив на ноги, хотела было побежать за Эмметом или хотя бы просто окликнуть его, остановить, но тут вдруг заметила, что вокруг полно людей, что они вовсе не одни во всей вселенной, как ей только что казалось. И вместо того, чтобы броситься за Эмметом, извиниться, все объяснить ему и как угодно исправить то, что случилось, Розали развернулась и, ни на кого не глядя, решительно зашагала в противоположную сторону.
Почти неделю, несмотря на так и не прошедший страх, одиночество и впитывавшиеся в подушку слезы по ночам, Розали не разговаривала с Эмметом, оправдываясь перед самой собой то тем, что это он виноват в их ссоре и потому это он должен все исправить, то тем, что виновата она и потому заслуживает все свое одиночество, слезы и страх. Но каждый день она бессильно и умоляюще надеялась, что Эммет все-таки сделает первый шаг, покажет, что тоже хочет вернуть то, что было, или хотя бы просто посмотрит на нее, перестанет вести себя так, как будто ее не существует, да и не существовало никогда... Но он этого не делал, и Розали нашла еще одно, пусть и мучительное, оправдание своему бездействию: раз он ничего не делает, то ему ничего и не нужно, а раз так, то ей просто нет смысла делать что-то самой. С этой догадкой, вонзившейся в сердце как острая щепка, Розали прожила еще неделю, каждый день загоняя ее все глубже, и наконец больно стало настолько, что уже и обида, и гордость, и страх оказаться отвергнутой сделались на ее фоне почти не ощутимыми. Ничего не может быть хуже неизвестности, пусть уж лучше подтвердятся ее самые страшные предположения, чем и дальше мучаться от незнания! Этими рассуждениями Розали подбадривала себя, пока блуждала по пустым школьным коридорам вечером пятницы, дожидаясь, пока у Эммета закончится тренировка.
- Подожди, приятель, - гулким окликом голос Джеймса прокатился в коридоре, ведущем от выхода из спортзала, и Розали невольно замерла, прислушиваясь. – Я, конечно, не прочь стать капитаном и все такое, но ты ведь знаешь, что тренер словами не бросается. Такими темпами он и из команды тебя вышвырнет и глазом не моргнет. – Шаги двух человек, звучавшие до того, как Джеймс заговорил, стихли. – Может, уже наконец скажешь, что там у вас произошло с Розали?
- Моя игра с ней не связана, - буркнул Эммет. – И вообще, спасибо за участие, - саркастично усмехнулся он, - но тебя это не касается.
- Да ладно тебе! Все, у кого есть глаза, прекрасно знают, что вы с Розали играете в молчанку. И я не исключение. Ну так что случилось? – не отступал Джеймс. Эммет ответил не сразу, испытывая терпение не только друга, но и Розали, замершей у стены коридора, пересекавшего парням путь.
- Я не знаю, - тихо и как-то беспомощно сказал Эммет и снова замолчал так надолго, что Розали уже стала слышать стук собственного сердца так, будто оно билось прямо у нее в ушах. – Все нормально, пока мы не начинаем говорить друг с другом. Не болтать о всякой ерунде, а, ну знаешь, о семье там, об отношениях.
- Вы что, уже планируете создать семью? – удивленно весело воскликнул Джеймс.
- Да нет же, придурок! – раздосадовано, но не зло осадил его Эммет. – О ее семье! О том, что я не знаю о ней. Раньше она всю ночь шаталась под дождем, но не разу не сказала мне, почему это лучше, чем спокойно спать у себя дома.
- Что? Она всю ночь нашего старого доброго города дождей торчала на улице? – уже без усмешки удивился Джеймс. – Знаешь, она реально чокнутая.
- Заткнись! К чему я тебе это рассказываю... - Снова зазвучали шаги, приближаясь к повороту коридора.
- Да погоди! – шаги остановились, скорее всего Джеймс удержал Эммета рукой. – Просто это странно. И что? Ты так и не узнал в чем дело?
- Нет, - раздраженно ответил Эммет. – У нее с отчимом какие-то проблемы, но она мне не говорит. С ней сложно. Она как будто все время защищает свою территорию. Пока я милый и пушистый и не захожу на нее, все нормально. Но стоит только заговорить о том, почему она иногда бывает чернее тучи, она рычит на меня, и все портится.
- Тебе это так важно?
- Да знаешь, мне не наплевать, что с ней происходит! Но иногда хочется, чтобы было наплевать. Меня напрягает ее отношение к тому, чтобы вместе ходить на вечеринки, общаться с моими друзьями и ее подругами.
- Но ведь Розали общается с Анжелой. Или вернее общалась…
- Это еще один пунктик! Анж – хорошая девушка, но мы же не можем вечно прятаться от нее, как будто порвали ее любимого медвежонка.
- Порвать не порвали, а вот отобрали точно, - негромко проговорил Джеймс.
- Да не в этом дело. Розали вообще по-моему счастлива, только когда прячется от всего мира. А мне это не нужно. - Он на секунду замолчал, а потом договорил каким-то безжизненным, почти несвоим голосом: - Она депрессивная, неприступная и ледяная лгунья. С ней... тяжело.
- Так какого черта так хандрить из-за нее? Радуйся, что легко унес ноги! - недоумевающе воскликнул Джеймс.
Эммет что-то ответил ему, Джеймс, кажется, усмехнулся, но Розали не слышала слов, спасаясь бегством от встречи, на которую совсем недавно надеялась, подгоняемая обидой, злостью и разочарованием не только в Эммете, но и в себе.

Той ночью она так и не смогла заснуть - наверное от того, как же исступленно мечтала это сделать, чтобы наконец перестать думать о том, что услышала в том проклятом школьном коридоре. На следующий день в школе она сделала вид, что не услышала, как Эммет зачем-то поздоровался с ней, пересела от него на другой конец класса на занятиях и перестала ходить в столовую на ланч. Все стало точно так же, как было раньше, до того, как он появился в ее жизни, но теперь она не могла этого выносить, не могла даже поверить, что жила так раньше, в этом отчужденном и пустом одиночестве. Так бывает, когда, проведя весь день на холоде, на несколько минут забежишь в теплый дом, а затем снова выйдешь на улицу - мороз, прежде почти не ощутимый, режет разнеженную кожу как ножом. Шло время, и это ощущение холода проникло из чувств во все ее тело, но ни одежда, ни одеяло, ни теплая еда - ничего не помогало с ним бороться, и однажды, заметив в кармане куртки Кинга пачку сигарет, Розали вспомнила подлую выходку Виктории, с которой все и началось... Горячий и едкий дым, заполняя легкие душным и жгучим жаром, создавал короткую иллюзию тепла, а мысль о том, что она делает это как будто назло своему прошлому, в котором даже мысль о том, чтобы курить, не приходила ей в голову, как-то по-злому веселила Розали. Особенного аппетита у нее не было и раньше, а сигареты уничтожали и тот, что оставался, одежда висела на ней, как на вешалке, черты лица заострились, но если прежде даже худоба ее как будто украшала, то теперь, глядя на себя в зеркало, Розали видела только... Впрочем, не так уж и часто она на себя смотрела. Это зрелище было неприятным.
Временами, когда полусумасшедшая, ожесточенная решимость жить дальше, ни о чем не вспоминая, преодолевала ее замороженное оцепенение, Розали пыталась заняться учебой, ночи напролет просиживала над учебниками, изо всех сил заставляя себя думать о будущем, об экзаменах, об университете, но вместо алгебраических формул и дефиниций испанских слов думала о том, как в библиотеке она делала за Эммета испанский, а он засыпал, уронив голову на стол и глядя на нее, о том, как она дожидалась его с тренировки, чтобы он проводил ее домой, потому что тогда эта дорога не казалась ей такой унылой и мрачной, о том, как он всегда, как будто в память о том, что было в их первый раз, целовал ее колено перед тем как... О том, как уговаривал ее съесть побольше этими глупыми «за маму, за папу, за бабушку с дедушкой»... От этих воспоминаний было не избавиться, и они раз за разом в щепки разносили тот хлипкий стерженек в ее душе, который она безнадежно пыталась восстановить, чтобы хоть как-то выдерживать свою опустошенную жизнь. Ни в чем больше не было смысла. Зачем нужна внешность, знания и университетский диплом, если сама она не нужна? Эта безнадежность захватила ее, как болезнь, прорываясь во всем, что она делала. Оценки, работа, подруги - все скатывалось по наклонной, рушилось, портилось. Розали ни с кем не общалась и не пыталась расспрашивать кого-нибудь о том, как теперь живет Эммет, но иногда, украдкой глядя на него с последней парты на уроках или сквозь заполнявшую школьные коридоры толпу, она подло надеялась увидеть, что и у него все так же валится из рук, как у нее, что ему так же плохо... Но не видела этого. Он выглядел таким же спокойно-веселым и уверенным, каким был всегда, вокруг него по-прежнему роились друзья и приятельницы и, судя по его ответам у доски, проклятые, ядовитые, ненавистные воспоминания о всем том, что было между ними, отнюдь не мешали его учебе. И это было настолько больно, как если бы она ежеминутно видела его с другой девушкой. Хотя до этого наверняка недолго осталось - Виктория все время была с ним рядом, а он вовсе и не стремился избегать ее общества...
Розали ненавидела себя за свой подлый, жалкий эгоизм, но никак не могла прекратить чувствовать себя так плохо от зрелища того, что у него все хорошо. Ведь это означало конец, окончательный и безвозвратный. Пока есть боль, есть жизнь - жизнь тех чувств, в которых он ей признался так рано, а она так поздно. В ней эта жизнь еще была, потому ей и было так больно, а вот он уже шел дальше, и никакая любовь не цеплялась за его ноги своими липкими ядовитыми побегами, не давая двигаться. Если бы он хоть на секунду позволил ей подумать, что с ней ему было все-таки лучше, чем без нее, Розали бы извинилась за то, какой резкой, закрытой и мрачной была, за то, что не ценила его, как должна была, что не понимала его и не хотела понимать, пообещала бы никогда больше не лгать и не сбегать от него за стены своего защитного холода... Что угодно сделала бы, только бы все исправить.
Но время шло, и ничего не менялось.
На конец апреля была назначена последняя и важнейшая игра сезона, определявшая победителя в баскетбольном кубке всего штата. Почему-то Розали думала об этом как о каком-то рубеже, о дне, когда решится судьба не только кубка, но и ее собственная судьба. Может быть, она надеялась, что, счастливый выигрышем или расстроенный поражением, Эммет сделает к ней шаг, что победа развяжет ему язык, как алкоголь, или поражение толкнет его искать утешения, и он скажет ей... хоть что-нибудь. С этими чувствами Розали сидела на скамейке между Элис и Беллой, глядя с трибуны школьного стадиона на головокружительное мельтешение черно-бело-красных силуэтов танцующих чирлидеров во главе с Викторией. Перерыв между вторым и третьим таймами заканчивался, и сокрушительно победоносный счет на табло, воодушевленные возгласы болельщиков и зажигательные танцы Виктории и Ко недвусмысленно говорили Розали о том, что ее ожидания, ее мерзкая эгоистичная надежда на то, что Эммет будет играть хоть немного хуже обычного, выдавая этим свое состояние, не оправдались. От разочарования и от безумной злости на себя за то, что смеет быть разочарованной этим, Розали с трудом удерживала слезы, а необходимость выглядеть спокойной и всем довольной, чтобы избежать расспросов подруг, только усиливала желание разрыдаться, закричать во весь голос, выпустить из себя свое отчаяние, от которого сердце болело физически.
Эй, ты в порядке? - спросила не в меру внимательная Элис, сосредоточенно вглядываясь ей в лицо.
Розали покачала головой, вымученно улыбнулась и хотела что-то ответить, но на вдохе грудь вдруг пронзило острой, как лезвие, болью, и она задержала дыхание, надеясь, что сейчас станет легче, и она сможет ответить. Так часто бывало в последнее время - должно быть, ее образ жизни нельзя было назвать особенно здоровым - но быстро проходило. А сейчас легче не становилось, она уже едва могла дышать сквозь эту внезапную пронзительную боль, исколовшую ей грудь как будто десятками булавок.
- Я выйду... подышать, - еле слышно пробормотала Розали, пытаясь тратить поменьше воздуха и, поднявшись со скамейки, торопливо пошла по проходу между рядами к дверям зала. Боль усиливалась. За спиной раздался свисток судьи, волна голосов болельщиков обеих команд хлестнула Розали по ушам, а ей вдруг стало страшно. Страшно оттого, что все вокруг так ликующе живы, а она погибает. Кусая губы и прижимая руку к груди, она шла вперед и все пыталась уговорить себя не нервничать и не бояться, верить в то, что спазм сейчас отпустит и она снова сможет дышать, но слезы уже бежали по щекам, а горло сжимала судорога подкатывающего рыдания, отбирая последний остававшийся в легких воздух. Короткой вспышкой в мыслях мелькнуло воспоминание - папа ведь умер от порока сердца... Но с ним было так много любивших его, у него была она, и мама, и... Как же так получилось, что она умирает одна? Розали всхлипнула, и внутри как будто что-то лопнуло, словно слишком сильно надутый воздушный шар. Удар боли сквозь грудь - и ничего.

Для любителей драм и душевных терзаний - конец этой истории мог бы быть вот таким:

(ПОВ Беллы)
Элис, как будто думая, что если она остановится, то с ней вместе остановится и сердце Розали, металась по больничному коридору, похожая в своем многоцветном платье на пойманную бабочку, а я стояла, как статуя, напротив уводивших к операционной дверей, и с трудом заставляла себя моргать и дышать. Мне никогда еще не было так страшно и никогда раньше я не чувствовала себя до такой степени смертной и уязвимой. Как будто всю свою жизнь я шла по узенькому мостику над бездонной пропастью и только теперь вдруг открыла глаза и увидела бездну, в которую могу упасть в любую секунду. Эдвард так же молча и неподвижно стоял рядом, чуть касаясь рукавом моей ладони, и это едва уловимое ощущение того, что он рядом, немного успокаивала вскипавший в груди ужас - я знала, что если все-таки упаду, меня удержат. Хотя бы просто попытаются удержать.
Шли минуты. Мне казалось, мы ждем уже вечность, и сквозь свой нервный паралич я недоумевала, где же миссис Хейл и отчим Розали и почему они до сих пор не здесь... Рука Эдварда сжала мое плечо, взгляд метнулся к медленно, как будто в кошмаре, открывающейся двери, и я, тоже повернувшись навстречу вышедшему к нам доктору Каллену, случайно увидела, что электронные часы над дверью показывают тридцать четыре минуты седьмого. Мы здесь всего полчаса.
Карлайл был профессионалом и безукоризненно владел собой, по его лицу нельзя было прочесть, жизнь или смерть победила там, за бело-стеклянными дверями операционной, но мне показалось, что я уже знала ответ еще прежде, чем он обвел взглядом наши застывшие лица и, секунду поколебавшись, едва заметно покачал головой.
- Коронарный инфаркт. Почти мгновенная смерть. Мы уже ничего не могли сделать.
Я вряд ли услышала эти слова - они как будто впитались через кожу, в кровь и кости, внутрь меня, и я не успела даже понять их смысл. Сознание опустело, и только один обрывок мысли удержался - время семь часов и тридцать четыре минуты, мы ждали почти полчаса. Так какого же черта они делали эти полчаса, если смерть была мгновенной?..
Я не сразу поняла, что выкрикнула это вслух. Я ничего больше не понимала.
На другой стороне коридора Элис прижала ко рту обе руки, ее огромные глаза смотрели на меня - застывшие, как у фарфоровой куклы, - а плечи вдруг задрожали... На секунду мне почудилось, что она смеется, и какая-то полоумная улыбка нервно изогнула мои губы. А потом я увидела, как по щекам у нее струятся слезы. Элис, этот моральный Пиноккио, никогда не может врать, не умеет сдерживать свои чувства... И значит, все это правда. Полчаса нужны были Карлайлу, чтобы суметь сейчас выдержать то, что сделали с нами его слова, или чтобы хотя бы просто суметь сказать их.
Я отвернулась и бросилась бегом по коридору, не разбирая дороги, прочь от делающихся все громче всхлипывающих рыданий Элис, от не сумевшего спасти меня Эдварда, от Карлайла, не сумевшего спасти никого из нас. Мне казалось, что если бежать быстро, то получится спасти себя самой.
Я всем телом врезалась в дверь, спотыкаясь выбежала на ступеньки, не чувствуя боли от удара, прохладный сумеречный ветер дохнул в лицо дождем, весной и запахами молодой зелени. И у меня не стало больше сил. Я стояла, задыхаясь мокрым и живым воздухом весны, продуваемая ветром, пыталась перевести дыхание и не вытирая слезы. Впереди, на углу улицы, мигали красно-синие огни полицейской машины, но глаза как будто ослепли, и я не могла различить номер, не знала, идти мне к ней или нет. Кто-то окликнул меня. С трудом сфокусировав взгляд, я увидела Эммета - белого, как номер «двадцать семь» на его футболке, с тем же слепым шоком в глазах, как у Элис. Он о чем-то спрашивал меня, но я ничего не могла осознать, и только когда он встряхнул меня за плечи, чуть ли не с ненавистью глядя мне в лицо, я наконец услышала:
- Белла, что?..
То ли у меня откуда-то появились силы, то ли у Эммета их совсем не осталось, но я легко оттолкнула его с дороги, пытаясь уйти - и не смогла сделать ни шагу. Мне не к кому было бежать. Потому что бежала я к Розали. К той уверенной силе, которую она для меня воплощала, к силе, способной выдержать что угодно, зажечь свет в темной комнате моего страха и показать, что я напрасно так боялась.
Куда же мне бежать теперь?
Неловко повернувшись, я вцепилась в руку Эммета и разрыдалась.

А для любителей хэппи-эндов финал будет вот таким:

(благополучно вылечившись от последствий своего сердечного приступа, Розали мирно сидит дома, решив не идти на выпускной)
Приоткрыв окно, Розали стряхнула с почти прогоревшей сигареты пепел и с неохотой спрятала под подушку зажигалку и почти закончившуюся пачку «Кента». Она не хотела признаваться себе в этом, но, похоже, почти два месяца попыток согреть душу сигаретным дымом кончились зависимостью намного более серьезной, чем ей казалось. По крайней мере, даже строжайший запрет на курение, наложенный на нее после больницы, так и не смог ее до конца удержать.
За спиной тихо скрипнула дверь, Розали быстро выбросила сигарету через подоконник и воровато спрятала руки за спину, оборачиваясь на встречу непрошеному визитеру, и встретилась взглядом со скептически прищуренными глазами отчима.
- Что? - сухо спросила она, тут же отведя взгляд и надеясь, что Кинг явился позвать ее спуститься к ужину или велеть ей сбегать за чем-нибудь в магазин и теперь уйдет. Но тот неспешно вошел в комнату и закрыл за собой дверь, явно давая понять, что разговор будет куда более долгим.
Решив не обращать на него внимания, Розали решительно подошла к шкафу, с совершенно ненужным грохотом распахнула дверцы и принялась шарить по карманам куртки, надеясь отыскать там жвачку. Вероятность того, что отчим, который сам курит, почувствует запах дыма, была очень мала, но лучше было перестраховаться. Отыскав, наконец, коробочку с клубничными леденцами, она сунула в рот целую горсть и только тогда обернулась к Кингу.
Тот ждал, пока она обратит на него внимание, стоя у окна и скрестив на груди руки. На пальцах у него были видны разноцветные пятна краски. Рисовал. Так какого черта оторвался от любимого занятия? Розали вопросительно подняла брови, и он, усмехнувшись, распахнул окно пошире, зачем-то провел пальцами по подоконнику и вдруг сказал:
- Можешь выплюнуть эту клубничную дрянь, я знаю, что ты куришь.
Розали замерла, настороженно глядя на него, гадая, как он узнал и что сейчас сделает... Кинг невесело усмехнулся, наблюдая за ней.
- Все вокруг далеко не такие идиоты, какими ты их считаешь, - сказал он. Розали ничего на это не ответила, и он, не меняя тона, ни с того ни с сего осведомился: - Завтра выпускной. Не помню, ты уже хвасталась нам своим платьем?
Розали отвернулась от него и уставилась на свое отражение в зеркальной створке шкафа. Снова в памяти загорелось очередное зараженное безнадежностью воспоминание: вот она со смущенным и жадным любопытством рассматривает себя в этом же самом зеркале, пытаясь обнаружить какие-то видимые следы своего взросления, того, что теперь ее такое привычное и до каждой родинки и царапинки знакомое тело изменилось, стало телом женщины. «Она депрессивная, неприступная и ледяная лгунья. С ней тяжело». Отзвук этих слов обжег словно кнутом.
- Я не иду на выпускной, - резко сказала она, не оборачиваясь. Отражение Кинга в ответ только небрежно пожало плечом.
- Можно узнать почему?
Отвернувшись от зеркала, Розали посмотрела Ройсу в глаза, собралась ответить что-то грубое, но вместо этого только вздохнула.
- Хороший ответ. - Кинг выдвинул себе стул и уселся на него верхом, положив локти на спинку.
Не меньше пяти минут в комнате висело молчание - Розали бесцельно перекладывала книги на своем столе, а отчим просто наблюдал за ней. Затем ей на глаза попался испанский словарь, и, торопливо накрыв его старой тетрадкой, Розали отошла от стола и, чтобы наконец прекратить все это, заговорила:
- Я устала. Лягу спать пораньше. Так что если ты ничего не хотел, то... - она красноречиво замолчала, но Ройс и не подумал встать и уйти.
- Мне кажется, шесть вечера - это уж слишком рано для сна, - мягко, но очень насмешливо сказал он.
Розали ничего не стала отвечать на это. Обойдя его, она села на кровать и, вытащив из-под покрывала подушку, зачем-то обняла ее, как будто любимую мягкую игрушку.
- Тебе-то что за дело? - безразлично спросила она, глядя в пол.
Несколько секунд Кинг молчал, затем ответил:
- Розали, я хочу поговорить.
Она подняла на него взгляд, крепче прижав к себе подушку. Ни малейшего интереса к тому, что он хочет сказать, она не чувствовала, но и пререкаться с ним не было ни сил, ни желания. Сейчас ее совершенно ничего не волновало. А вот Кинг почему-то явно нервничал - раз уж на его лице отражались какие-то эмоции, то эмоции эти, видимо, были очень сильными. Уже предчувствуя, что сейчас начнется очередная беседа в стиле «ты не можешь отпустить прошлое, не даешь мне шанса и рушишь всю нашу семью», она стиснула зубы, чтобы не начать очередную ссору, но Ройс заговорил совсем о другом.
- Это все из-за парня. Сигареты, твое голодание, выпускной...
Розали собралась было возмутиться и возразить, но с запозданием поняла, что это был вовсе не вопрос.
- Из-за того упрямого юноши, с которым я видел тебя тогда в ливень на детской площадке?
Пораженно распахнув глаза, Розали уставилась на Ройса, не зная, что сказать от захватившего ее возмущения.
- Ты что, за мной следишь?.. - яростно воскликнула она.
- После того, как ты в истерике выбежала из дома на холод и в дождь, с разбитым лицом и даже куртку не накинув, было бы странным, если бы я не попытался тебя остановить и вернуть! - с легким раздражением ответил Ройс. - Была темень, я нашел тебя уже на площадке и решил, что мне лучше не вмешиваться - у того парня явно получилось привести тебя в чувства получше меня.
Розали молча смотрела в пол, чувствуя, как горит у нее лицо. Ройс подошел к ней и, присев перед ней на корточки и глядя ей в глаза, негромко спросил:
- Что же такое случилось, что теперь тебя в чувства привожу я?
Изо всех сил стиснув прижатую к груди подушку, Розали отвернулась в сторону, не в состоянии выдерживать его взгляд.
- Я ему больше не нужна, - коротко и почти грубо сказала она. И вдруг разрыдалась.
- Он сам так сказал? - как будто не заметив ее слез, спросил Ройс, и Розали спиной чувствовала, что он смотрит на нее все с тем же спокойным, но при этом совершенно безжалостным сочувствием.
- Нет. Он уже два месяца ничего мне не говорит, - глухо пробормотала Розали, вытирая глаза углом наволочки.
- И эти два месяца ты тоже молчишь?
Спокойный голос Ройса, эти почти равнодушные, как в какой-то безликой анкете, вопросы не давали ей с головой погрузиться в свое горе, заставляли ее думать, отвечать ему. Это бесило, но одновременно это спасало.
- А что я должна говорить? - огрызнулась Розали. - Что говорить, если он не хочет слушать?
Ройс засмеялся. От бессильной злости у Розали перехватило дыхание. Кажется, еще никого в жизни она так не ненавидела, как его в эту секунду!..
- Только что ты сказала мне, что он уже два месяца ничего тебе не говорил. То есть того, что он не хочет тебя слушать, он сказать не мог, выходит... Логично?
- Очень остроумно, - Розали попыталась сказать это со всем доступным ей презрением, но голос прозвучал так бессильно и горестно, что глаза снова заволокло слезами горько-сладкой и ядовитой жалости к себе.
- Ладно, хочет он слушать или нет - это его дело и это не важно, - твердо сказал Ройс, и Розали удивленно моргнула, на секунду отвлекшись от слез на абсурдность этого заявления. - Важно, хочешь ли ты говорить.
Она обернулась к Ройсу, собираясь возразить, сказать, что нет смысла говорить с человеком, которому наплевать даже на то, жива она или нет, но не успела. Покачав головой, как будто заранее отметая все ее возражения, Ройс снова заговорил:

- Я старше тебя черт знает на сколько лет, и за все эти черт знает сколько лет я понял только одну, но очень важную вещь: когда речь заходит о том, что мы чувствуем, мы должны быть эгоистами. Должны делать только то, что хотим мы сами - и не важно, хотят ли этого другие. Мы и так всю жизнь проживаем одной сплошной уступкой окружающему миру: мы не вольны выбрать, кем и когда родиться, не можем делать что хотим и когда хотим без того, чтобы не загреметь в дурдом или за решетку, мы даже прекратить жить не можем без того, чтобы не понести за это какое-нибудь наказание - ад, проклятия церковников, горе родных или что-то еще. Мы принимаем эти правила игры и почти не имеем шансов делать в этой игре хоть что-то только для самих себя. Для себя мы можем только чувствовать. Только в этом мы можем быть истинными эгоистами. Так зачем запрещать себе это, боясь, что кто-то не хочет, чтобы мы таким были? Зачем молчать, боясь, что кто-то не хочет тебя слушать, зачем умирать оттого, что кто-то не сказал тебе, что хочет, чтобы ты жила? - он тряхнул головой, мимолетно улыбнулся горячности собственной тирады, и, поймав взгляд Розали, сказал уже тише и спокойнее: - И я не буду спрашивать тебя, что у вас произошло, кто виноват в вашей ссоре и кто должен теперь сделать первый шаг, потому что все это не имеет ни малейшего значения. Ведь на самом деле тебе только кажется, что ты заставляешь себя сделать первый шаг ради него. На самом деле ты сделаешь - или не сделаешь! - этот шаг только ради себя самой. Ради своего желания быть или не быть с ним. - Ройс улыбнулся с удивительно мальчишеским обрадованным ликованием, как будто доказав у школьной доски сложнейшую теорему, и весело добавил: - Ради своего эгоизма!

Глядя в ее растерянное лицо, он понимающе прищурил свои дерзкие глаза, взял ее за локоть и, заставив ее подняться с кровати, ехидно спросил:
- Ну скажи, разве не проще жить, чувствуя себя не несчастной мученицей и героиней, обреченной на незаслуженные страдания в борьбе за свои безответные чувства, а просто обыкновенной девчонкой с обыкновенными страхами, с которыми она готова побороться?
Розали сделала глубокий медленный вдох, пытаясь успокоить разодранное плачем дыхание, и неуверенно улыбнулась в ответ. Ройс наклонил голову и решительно сказал:
- Собирайся, жду тебя в машине.
Розали недоуменно посмотрела на него, перестав тереть мокрые глаза рукавом.
- Зачем это?.. - непонимающе спросила она.
Ройс поднял брови.
- Не пойдешь же ты на выпускной в джинсах и майке! - фыркнул он, и застарелое ядовито-самоуничижительное упрямство тут же снова взвилось в душе Розали яростным водоворотом.
- Какая разница, в чем я пойду! - воскликнула она, скрестив на груди руки. - Он меня и без одежды видел, так что...
Ройс оборвал эту тираду, громко расхохотавшись.
- О, прошу, избавь меня от таких подробностей. К тому же без одежды он тебя может и видел, но вот в платье тебя не видел никто!
Розали хотела было ответить что-то на это оскорбление, негодующая злость буквально распирала ее изнутри, но вместо потока колкостей и грубостей она вдруг услышала свой собственный смех.

(ну и непосредственно на выпускном, где Эммет и Элис были королем и королевой):

- Я не надолго, - с виноватой улыбкой сказала Розали, оглядев переполненный зал. - Знаю, вы бы предпочли послушать не меня, а нашу новую королеву, но я просто боюсь, что другого шанса сказать одну очень важную вещь у меня уже не будет.
В ответ раздался нестройный гул смешков, восклицаний одобрения (и неодобрения) и легких аплодисментов, Элис ободряюще улыбнулась ей, поправив на коротких кудрях свою корону, и Розали, вдруг посерьезнев, заговорила, задумчиво глядя в пол:
- Вроде как близость смерти заставляет по-новому взглянуть на свою жизнь, понять свои ошибки, по-другому посмотреть на самого себя и на других людей... Я не знаю, я не успела ничего этого сделать. Просто вдруг раз, - она усмехнулась и пожала плечами, - и я уже в больнице. Но... - она засмеялась вслед за своими слушателями и продолжила сквозь смех, - но я по крайней мере знаю теперь, что все может кончиться вот так же, совсем без предупреждения... Просто раз - и все.
То, как изменился ее голос, заставило умолкнуть веселые шепотки и смех в толпе, и в наступившей тишине Розали услышала себя так отчетливо и громко, что даже испугалась на секунду, совсем не ожидая такого эффекта. Да он ее и не интересовал, но увидеть, какое впечатления производят ее слова на того, кому они адресованы, она не могла, не оборачиваясь. Да и, признаться, не знала, готова ли это увидеть.
- А раз так, - продолжила она, одновременно улыбаясь и хмурясь, - то выходит, что каждый день может оказаться последним, и жить каждый день нужно, как в последний раз. Сегодня последний день школьной жизни - похоже на конец света, правда?..
Кто-то одобрительно засмеялся, а Розали, нервно усмехнувшись в ответ, глубоко вдохнула и повернулась к Эммету. В ушах был какой-то непонятный шум, она не была уверена, что не упадет в обморок, и, наверное, поэтому заговорила так быстро, что едва успевала переводить дыхание:
- И раз конец света уже начинается, то я хочу успеть сказать тебе, что ты - лучшее, что было в моей жизни. Ты чудесный, самый светлый, искренний, теплый и... - она снова тихо засмеялась. - Я не знаю правильного слова... Ты это ты, и я люблю тебя, и без тебя моя жизнь похожа на ад, и я только рядом с тобой не боюсь быть самой собой, только с тобой не боюсь своего будущего, не боюсь просто жить, и я... Я даже есть не могу теперь, когда ты не уговариваешь меня!.. - Она развела руками и покачала головой. - Я ничего без тебя не чувствую, даже голода. Да и не хочу чувствовать. Прости, что не сказала ничего этого раньше, прости, что была такой идиоткой и не доверяла тебе, что сама отталкивала тебя, что была грубой и делала тебе больно. Я не хотела этого, я просто не могла по-другому!.. А теперь могу. Теперь я знаю, чего хочу, знаю себя и... И знаю, что ни с кем мне не будет так же здорово, тепло и сумасшедше, как с тобой, что никого я не люблю так, как тебя, ни по кому не скучаю больше, чем по тебе... - ее голос с каждым словом делался все тише, и, все-таки не выдержав, Розали отвела глаза и, глядя в пол, уже совсем неслышно договорила: - И что кроме тебя никто не сможет так разбить мне сердце, что его починить сумели только хирурги.
Тяжелая теплая капля сорвалась с ее щеки на блестящий от конфетти пол сцены, и только тогда Розали осознала, что слезы уже бог знает сколько времени текут по ее щекам, а она этого и не замечала... А затем почувствовала, как кто-то берет ее за плечи, заставляет повернуться, и, подняв голову, она увидела бледное и решительное лицо Эммета - всего на мгновение перед тем, как он поцеловал ее.
На секунду ей почудилось, что она потеряла сознание, а затем головокружительный гомон и шум многоголосых восклицаний и аплодисментов обрушился на нее, как сокрушительная морская волна, заставив очнуться, улыбнуться и не то засмеяться, не то все-таки заплакать... Эммет притянул ее к себе, крепко обнимая за талию и шею, и Розали, опустив голову ему на плечо, услышала, как он тихо пробормотал:
- Это я должен был сказать все это - здесь, сегодня, со сцены... Прости меня, пожалуйста!
Она не успела придумать, что ответить, а Эммет этого и не ждал. Крепче притянув ее к себе, он обернулся к краю сцены, к толпе, о которой они оба уже успели позабыть, и громко, ликующе и весело воскликнул, обращаясь не то ко всей школе, не то просто к самому себе:
- Я люблю лучшую девушку на свете! - а затем, приподняв ее лицо за подбородок, взглянул ей в глаза и сказал: - Тебя. Я люблю тебя, Розали.

Голливудский и розовый The end :)

Если днями напролет тренируешься - побеждаешь, если ленишься - проигрываешь, если стараешься с учебой - получаешь высокие оценки, если нет - то нет, если добиваешься девушку - она достается тебе, если махнешь рукой - не тебе. Если пашешь как проклятый - то все получается. Все в жизни зависит от тебя. Всегда так было, это правило еще не знало сбоев. Но не теперь. Теперь можно что угодно сделать, отдать всю свою кровь, всю свою жизнь, все силы - а ничего, ничего не изменится.
Его переполняла какая-то больная, лихорадочная энергия и сила, как будто тело вопреки сознанию упрямо готовилось к борьбе, но выхода этой силе не было, не было поля боя, и она душила и рвала его изнутри. Непрошеные мысли лезли в голову - воспоминания, мечты, планы, случившееся, и не случившееся, и то, чего теперь уже никогда не случится... Дождь, сменяющийся снегом, мокрые улицы, над которыми звенит их смех, Рождество, ее вечно растрепанные волосы под его рукой, их бесчисленные ссоры и примирения, диснеевская Рапунцель и то, как он замер у двери класса, как дурак, слушая ее стремительную французскую речь, как целовал синяки на ее руке, как учил ее забрасывать в корзину мяч и как мечтал прокатить ее в Сиэтл на своей новой машине. Еще вчера все это было живо, а теперь каждая мысль о ней была мертва вместе с ней самой, а его комнату и его голову заполняли трупы - ее трупы, десятки, сотни, миллионы, как будто каждую секунду она умирала заново. Хотелось кричать от ужаса, как увидевший кошмарный сон ребенок, но бессмысленность любых криков и любых молитв парализовывала, и ему оставалось только терпеть и молчать, утопая в океане своей умирающей памяти, и сквозь кошмар ждать рассвета, который, может быть, когда-нибудь все-таки наступит.

(Разговор с Беллой вечером, в пустом актовом зале школы)

- Знаешь, когда я учился играть на гитаре, то все время делал одну и ту же ошибку, - вдруг сказал Джаспер. - Я до сих пор ее делаю. До сих пор не могу играть аккорды ровно...
- Это имеет какое-то отношение к тому, о чем мы говорили? - невнятно и очень зло пробормотала я, вытирая глаза рукавом.
- Да. Ты же знаешь, что такое аккорд? Это когда несколько нот звучат одновременно, не перекрывая, не глуша одна другую, красиво. Гармонично. - Он чуть тронул пальцами струны. - А в моей игре никогда не было настоящей гармонии, я вечно брал бас слишком плотно, мелодию - слишком тихо, и доли у меня постоянно заглушали одна другую. И я живу точно так же, как играю. Отрывисто, нервно, неверно. Неправильно. У меня страх потерять лицо всегда забивает, задавливает любое другое чувство, любую его мелодию. И вот, - он резко ударил по струнам, так, что те пронзительно и звонко загудели, - страх еще звучит, а то, чего же именно я боялся, уже кончилось, уже давно отзвучало. Но... Белла, я куда хуже, чем ты обо мне сейчас думаешь, потому что я не понимал раньше, не замечал, что когда я играл не один, когда моя игра, да и сам я, были аккомпанементом для нее - вот тогда я чувствовал, что все делаю правильно. Только тогда.