Элис, как будто думая, что если она остановится, то с ней вместе остановится и сердце Розали, металась по больничному коридору, похожая в своем многоцветном платье на пойманную бабочку, а я стояла, как статуя, напротив уводивших к операционной дверей, и с трудом заставляла себя моргать и дышать. Мне никогда еще не было так страшно и никогда раньше я не чувствовала себя до такой степени смертной и уязвимой. Как будто всю свою жизнь я шла по узенькому мостику над бездонной пропастью и только теперь вдруг открыла глаза и увидела бездну, в которую могу упасть в любую секунду. Эдвард так же молча и неподвижно стоял рядом, чуть касаясь рукавом моей ладони, и это едва уловимое ощущение того, что он рядом, немного успокаивала вскипавший в груди ужас - я знала, что если все-таки упаду, меня удержат. Хотя бы просто попытаются удержать.

Шли минуты. Мне казалось, мы ждем уже вечность, и сквозь свой нервный паралич я недоумевала, где же миссис Хейл и отчим Розали и почему они до сих пор не здесь... Рука Эдварда сжала мое плечо, взгляд метнулся к медленно, как будто в кошмаре, открывающейся двери, и я, тоже повернувшись навстречу вышедшему к нам доктору Каллену, случайно увидела, что электронные часы над дверью показывают тридцать четыре минуты седьмого. Мы здесь всего полчаса.

Доктор Каллен устало улыбнулся, и у меня от облегчения едва не подкосились ноги.

- Патология проводящей системы сердца. Плохая наследственность плюс нездоровый образ жизни - и вот результат. С ней все будет в порядке, - сказал он. - Завтра сможете навестить ее - сейчас наркоз еще действет, и она спит.

Элис рухнула на стул и нервно рассмеялась, давая выход напряжению через смех, а я просто привалилась к стене и закрыла глаза. Слава Богу!..

Эдвард отвез меня домой, и всю дорогу я тараторила без умолку, выдавая все, что приходило на ум: какие-то детские воспоминания (о том, как мы с Розали учились плавать в жуткой ледяной речке рядом с фермой ее дедушки, как играли в прятки, и я спряталась на дереве, а потом никак не могла с него слезть, и как уговорила Чарли отправить меня в школу на год раньше, потому что не хотела ни в чем отставать от Розали, а та старше меня почти на год), бессмысленные вопросы («Что ты думаешь о девушках, которые ходят с накладными ресницами?»), обрывки каких-то перемешавшихся у меня в голове жизнеутверждающих афоризмов... Словом, Эдвард наверняка был рад, когда наконец остановил машину у моего дома и избавился от моего шумового фона.

- Все нормально? - спросил он, придержав меня за плечо, когда я уже собралась выйти из машины. - Хочешь, я останусь, или съездим куда-нибудь? Тяжелый был сегодня денек!..

Я вполне оценила его вежливость, но не осмелилась ею злоупотребить.

- Все отлично, правда! Просто перенервничала немного. Лягу спать пораньше, да и все дела, - бодро ответила я.

Эдвард улыбнулся - так же устало, как и его отец полчаса назад.

- Ладно, тогда увидимся завтра.

Стоя на пороге, я провожала взглядом его Вольво, сама не понимая, зачем соврала. Ведь все совсем не было нормально, и я совсем не хотела остаться в одиночестве, наедине со своими нервами, с жутким ощущением смерти, стоящей за спиной, и с пониманием того, что в любой момент она может взмахнуть косой... На глаза вдруг навернулись слезы. Черт возьми, все ведь обошлось, с Розали все будет в порядке, а у меня здоровье отличное, и вообще мне только семнадцать лет! Два поколения стоят между мной и могилой, но я все равно ощущала себя хилой и хрупкой, старше своего настоящего возраста на век-другой. Закрыв дверь, я вошла в кухню, налила себе воды и, поддавшись порыву, добавила туда приличную дозу «Джека Дэниелса», коллекционную бутылку которого Чарли кто-то презентовал на Рождество. Что, интересно, сказал бы Эдвард, если бы я рассказала ему об этих своих страхах?.. Я не могла себе этого представить. Сделав первый глоток, приятно согревший горло, я вдруг подумала, что вообще не представляю реакцию Эдварда на какую угодно правду обо мне. О том, что я до смерти боюсь пауков, полгода писала в закапанном слезами дневнике о том, что Джаспер Уитлок меня не замечает, втихаря читаю в Интернете любовные романы - да-да, те самые, которые «детям до семнадцати» - люблю придумывать, что бы говорила в интервью, став суперзвездой, а на флешке у меня хранится файл с шестьюстами страницами фэнтези-истории, написанной мной прошлым летом (посредственная писанина, но такая вдохновенная!..), и что сам он там (под именем Эдиарда Кейлана) - главный романтический герой, и что моим правдивым ответом на вопрос «Что ты делаешь в свободное время?» было бы «Сочиняю сюжет для сказки, которая была бы круче «Гарри Поттера», и придумываю начинку для торта, какого еще не видывал свет»...

Черт, а я амбициозная...

Я залпом опустошила стакан. Даже не знала, что у меня столько секретов... Хотя я, кажется, проболталась обо всем этом на нашем последнем девичнике, когда мы перебрали спиртного и нас всех троих потянуло на откровенность. Иногда все-таки приятно бывает выложить кому-нибудь все свои стыдные маленькие тайны и обнаружить, что не так уж они и ужасны. Спасибо небу за подруг, мохито и пижамные вечеринки, на которых можно говорить что угодно, услышать обо всем на свете и не бояться при этом выглядеть идиоткой!

Виски оказался отличным снотворным, и на следующий день, когда зазвенел будильник, я едва сумела вытащить себя из постели и в результате опаздала в школу. Благополучно забыв дома сочинение. А еще забыв о тесте по геометрии. И о том, что после занятий меня ожидала профориентационная беседа с классным руководителем - тяжкое сорокапятиминутное действо, лишенное малейшего смысла, потому что я не знаю, чего хочу, а раз этого не знаю я, то уж миссис Шеннон не знает тем более. Зато вот Эдвард провел в ее офисе всего минут пятнадцать, которых, видимо, хватило на то, чтобы еще раз обсудить его блестящий аттестат, обговорить его перспективы на журналистком поприще и набросать примерный план интервью в достославном Колумбийском университете, которое ждало его через несколько недель.

- Не может быть, чтобы ты не знала, чего хочешь! - воскликнул Эдвард по пути на школьную парковку вечером того унылого дня. - У тебя ведь есть любимое занятие, и ты... - тут он вдруг осекся и с воодушевлением заговорил: - Ты ведь лучше всех в классе мистера Мейсона, за сочинения у тебя высшие баллы, и... Помнишь, когда мы устроили пикник у водопада? Как ты говорила тогда - о книгах, о природе? Если ты не будущая Маргарет Митчел, то я Иисус!

- Что это такое, вокруг твоей головы? Неужели нимб? - натянуто улыбнувшись, откликнулась я.

Он не обратил внимания на мой тон.

- Я серьезно, Белла! По-моему, ты просто боишься попробовать.

- Брось, - внутренне подобравшись, фыркнула я. - С чего ты взял, что я хорошо пишу? Ты что, читал что-то моего авторства?

- Почитал бы с удовольствием, если бы...

- О, ради Бога!.. То, что ты сам хорошо пишешь, еще не значит, что и я тоже. Талант - это не простуда, поцелуями не передается, - с неожиданным цинизмом ответила я, желея о том, что до сих пор не закрыла эту малоприятную тему.

- Правда? Может, мы просто плохо стараемся? - Эдвард попытался смягчить неожиданно наэлектризовавшуюся атмосферу шуткой, но это только рассердило меня еще сильнее. Что он - уверенный, талантливый и во всем успешный, может знать о том, как живется совсем другим людям и что творится у них в голове? Откуда ему знать, что невозможно принять решение, если ты не умеешь решаться, и что невозможно ничего создать, если у тебя нет для этого никакого материала? Что... что нельзя испечь пирог, если у тебя нет даже муки.

Последнюю фразу я произнесла вслух.

- Кстати, ты не пригласишь меня на чай? Я бы с удовольствием попробовал то, что ты можешь испечь, когда у тебя есть мука, - холодноватым тоном произнес Эдвард в ответ.

- В каком смысле?

- В предельно прямом. Вся школа в курсе, что ты заткнешь за пояс Джейми Оливера, а на мне ты свои кулинарные чары ни разу не пробовала! - Он притворно вздохнул. - Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, ведь так? Почему же в моем случае ты решила не идти таким легким путем?

Он уже и не пытался говорить серьезно, улыбаясь во весь рот (и - как всегда! - от его улыбки тусклое вечернее солнце делалось как будто немного ярче), но я не желала поддаваться этим его безотказным стоматологическим чарам и решительно отвернулась, пробормотав:

- Я не была уверена, чем питаются джедаи.

- Почти тем же, чем кормят в замке Дракулы, - последовал ответ.

Меня распирала строптивая и капризная злость, но при этом душило желание рассмеяться. Да с Эдвардом даже поссориться по-человечески невозможно!.. Интересно, хорошо это или плохо?..
Я все еще злилась, но уже улыбалась, сама отвечая себе на этот вопрос.

- Ладно, - остановившись и повернувшись к Эдварду, воскликнула я. - Мистер Каллен, я имею честь пригласить вас на файв-о-клок. Как насчет следущей субботы?

Улыбка Эдварда неуловимо переменилась, превратившись из шутливой в коварно-соблазнительную и снова новую. Да сколько же патронов в обойме у этого чеширского кота?

- И я буду официально представлен мистеру Свону? - спросил он.

Я подавила смешок.

- Оденься понаряднее - придется фотографироваться. С арестантским номером в руках.

- Все так серьезно?

- Более чем! Из всех моих знакомых, носящих брюки, папа симпатизирует только Джейку.

Эдвард прищурился, и я с тревожно-приятным предвкушением приготовилась услышать от него что-нибудь в духе: «Так ты еще общаешься с этим Джейком? Может, мне пора познакомиться с ним и познакомить его с моими кулаками?»... Не поймите меня неправильно, я вовсе не хотела, чтобы Джейк попал в больницу, о нет! Но вот чтобы из-за меня два рыцаря переломили копья - это было бы... М-м-м!..

Эдвард отвлек меня от сладостно-кровожадных размышлений, усмехнувшись и заявив:

- Ну тогда придется мне надеть килт.

Невыносимый человек!



- Выпускной уже совсем близко, а это значит, что скоро мы отправимся в наш большой путь по жизни, - Джессика изобразила пальцами кавычки вокруг этих слов, - так что мы подумали и решили, что было бы здорово сочинить для нас напутствие, как-то вдохновить самих себя. Я уже обо всем договорилась! Послезавтра будет фотосъемка для школьного альбома, и заодно каждый сможет записать свое напутствие всем остальным на видео. Эрик все это смотирует в фильм, обработает, и у нас будет памятный сувенир из наших школьных времен. Кстати...

Джессика говорила и говорила, повысив голос, чтобы перекричать царивший в школьной столовой шум, но я толком не прислушивалась, увлекшись размышлениями о том, что бы такого сказать в своем напутствии. Сидевшая рядом Элис, судя по задумчивому, расфокусированному взгляду куда-то сквозь стену, была занята такими же мыслями. Как всегда, когда где-то на горизонте возникал некий творческий вызов, в ней пробуждался неукротимый художественный азарт, жажда затмить всех остальных, блеснуть ярче, творить креативнее, даже если никто не собирается ставить за это оценки и определять победителей. Себя я никогда не считала творческой личностью, но подобный азарт был знаком и мне. Вот и в этот раз банальности в духе «только вперед» или «все в наших руках, поэтому никогда их не опускайте» были немедленно отвергнуты, и я погрузилась в попытки сообразить что-нибудь более свежее и умное. Отвлек нас обеих Эммет.

- Привет, - поздоровался он, остановившись рядом с нашим столиком и не очень уверенно спросил: - Как жизнь?

- Неплохо, - отозвалась Элис, ногой пододвинув ему стул. Они всегда неплохо ладили, а так как Розали неизменно предпочитала молчать о своих проблемах, то никаких обвинений и изобличающих определений в адрес Эммета Элис от нее не слышала и потому никакого негатива к нему не испытывала. В отличие от меня.

Эммет сел верхом на стул и кивнул на продолжавшую тараторить Джессику.

- Как вам идея?

Я неопределенно пожала плечами, Элис повторила это движение.

- Сочинишь послание в стихах и положишь на музыку? - спросил ее Эммет.

Элис усмехнулась.

- Я не пишу стихи. Все тексты наших песен написала Шарлотта, но она слишком скромная и никогда об этом не рассказывает, - сказала она.

Я удивленно подняла брови - мне почему-то всегда казалось (воистину, идиотизм первой любви неистребим!), что за лирику у них отвечал Джаспер...

Эммет как будто прочитал мои мысли.

- Как Джаспер? - спросил он. - Пережил потерю титула главного школьного красавчика? Хотя нет, нас же шрамы украшают!..

Этот вопрос, кажется, поставил Элис в тупик - занятая своими мыслями, она наверняка успела забыть о том, что кроме нее и меня с Розали, никто не знает, что произошло на вокзале и что этому предшествовало. Официальная версия была гораздо проще - перебегал рельсы в ночной ливень и чуть не попал под поезд.

- Нормально вроде, - с неохотой ответила она. Я почему-то чувствовала, что знаю, каким будет следующий заданный нам вопрос. И не ошиблась.

- А как Розали? - спросил Эммет, вдруг необычайно заинтересовавшись мозаичным узором на полу столовой и не поднимая от него взгляд.

Я ощутила внезапный прилив кипучего раздражения. И этот туда же! Трусит, как и Элис, не решается посмотреть в глаза своей собственной вине и пытается разгребать жар чужими руками. Джаспера мне было жаль, конечно, но он это заслужил, а вот Розали - бесстрашная, железная и такая хрупкая Розали - не заслужила! Не заслужила едкого больничного одиночества в обществе одних только капельниц и его вопросов о ее здоровье, заданных нам, а не ей.

- Сходи и сам спроси ее, если тебе интересно, - с плохо скрытой злостью бросила я.

Эммет явно не ожидал от меня такой резкости.

- Действительно, и как это я сам не додумался до такого? - не без насмешки сказал он, но я с мрачным удовлетворением отметила, что в его голосе прозвучали нотки пристыженности.

- Не додумался до чего? - манерно протянула Виктория, подойдя к нашему столику и мягко приобняв Эммета за плечо. Взгляд ее подведенных густой блестящей зеленью глаз метался от него ко мне с Элис и обратно, и я безвольно сжалась, как замученный раб под зенесенным кнутом работорговца.

- До того, что лучше не позволять тебе распускать щупальца, - устало процедила Элис, глядя на это собственническое объятие.

Виктория кокетливо хихикнула и тряхнула головой, отбрасывая за спину волосы.

- А все остальное, кроме щупалец, мне распускать можно? - игриво спросила она и, повернувшись к Эммету, поднялась на цыпочки и мимолетно поцеловала его в щеку. Я невольно пригляделась, почти ожидая увидеть там след, как от змеиного укуса. - Людей ведь нужно любить, а не поклоняться им, как иконам. Правда, Белла? - ни с того ни с сего спросила она, сопроводив эти слова многозначительным и каким-то злорадным взглядом в мою сторону.

Я непонимающе нахмурилась, но Виктория, кажется, и не ожидала от меня никакого ответа.

- Ну что, идем? - спросила она, снова обернувшись к Эммету. - Я попросила Джесс и Джеймса, они нас подождут, и...

Я смотрела им вслед, механически крутя в руках бумажный стаканчик с соком, а в голове так же медленно и бессмысленно крутились всего две мысли: что волосы у Розали свои, а у Виктории крашеные, и что она обнимает Эммета за плечи, а он ее - за талию, отвечая что-то на ее слова. И больше не выглядит пристыженным.



Во взгляде бледной и изможденной Розали, метнувшемся ко мне и Элис, едва я открыла дверь ее палаты, недвусмыслено читалось разочарование. И слезы. Я вспомнила себя на ее месте, заточенной в этой же палате и тоже ждущей, когда же откроется дверь и на пороге появится... Хотя нет. Я не ждала - потому что Эдвард никогда не заставлял меня ждать. В душе взорвался очередной заряд злости: на Эммета, на жизнь с ее тупой и слепой несправедливостью, на саму себя - за то, что я ничего не могла с этой несправедливостью сделать.

- Мы принесли тебе столько всего! - подрагивающим от неискреннего воодушевления голосом воскликнула я, втащив в палату с помощью Элис большую картонную коробку, полную всякой всячины, которую мы собрали для Розали сегодня после школы. Там были несколько книг (беззаботные глупости в духе «Шопоголика» и прочее легкое чтиво, с которым так приятно поваляться в постели и не особенно напрягать мозги), несколько журналов, посвященных биографиям разных исторических личностей (любым глянцевым изданиям Розали всегда предпочитала именно их), целую гору «сникерсов» (на тот случай, если доктор Каллен в курсе, что шоколад - это лучшее в мире лекарство), целую коллекцию расчесок и щеток для волос (Элис еще пару лет назад пообещала Розали, что если та не начнет должным образом заботиться о своих шикарных волосах, то однажды ночью она сострижет их и сделает себе из них парик) и еще миллион всего, что чисто теоретически могло бы порадовать ее или ей пригодиться.

Розали рассматривала то, что мы ей принесли, а мы расспрашивали ее о ее здоровье и рассказывали о том, что было в школе, пытаясь хоть немного ее развлечь, но было совершенно очевидно, что все наши старания бесполезны - не мы были ей сейчас нужны. Совсем скоро разговор сошел на нет, и мы надолго замолчали.

Сейчас, с закрытыми глазами, до зелени бледная и неподвижная, Розали действительно казалась мертвой, и тот же страх, который я чувствовала вчера, пока ждала за дверями операционной, снова нахлынул на меня. Я вспомнила месяц, который сама провела в больнице, и то, как быстро шла на поправку. Доктор Каллен тогда сказал, что все дело в настрое самого больного, в его желании быть здоровым или оставаться больным. Мой больничный месяц был веселым, смешным и смущенно-влюбленным, в нем было столько многообещающих «если бы», что мне не терпелось поскорее выбраться на волю и воплотить их в жизнь. А вот Розали... Не зная, что можно сделать, чтобы хоть немного поднять ей настроение, я уже собралась было рассказать ей, что Эммет о ней все-таки спрашивал, и подать это пресноватое блюдо под самым оптимистичным соусом, на какой была способна моя фантазия, но тут Розали заговорила:

- Я, по-моему, когда была в отключке, все равно надеялась, что открою глаза и увижу, что он здесь. Наверное, только для этого их и открыла. Правда.

О ком идет речь, было понятно сразу - всех остальных своих знакомых парней Розали предпочитала высокомерно называть по фамилиям. А "Он" у нее был только один. Мы с Элис молча переглянулись, наверняка думая об одном и том же - о сцене в столовой и о Виктории.

- Уже столько времени прошло, что мне вроде бы пора привыкнуть, а я все никак... - снова заговорила Розали, по своей невыносимой привычке улыбаясь, чтобы этим спрятать серьезность того, о чем говорила. - Никак не могу толком поверить, что все закончилось.

Ее лицо, словно судорогой, исказило горе, и Элис, не выдержав, испуганно воскликнула:

- Роуз, не думай об этом сейчас!

Розали зажмурилась, чтобы удержать слезы, и опять улыбнулась.

- Знаю, ничего не поделать, мне просто придется это пережить. Но не сегодня. Я... я переживу это когда-нибудь потом.

Она едва успела договорить, как дверь ее палаты снова отворилась, и на пороге появилась Анжела.

Полных несколько секунд Розали молча смотрела на нее, и Анжела тоже молчала, нервно стискивая пальцами закутанный в белую гофрированную бумагу букет. Букет шиповника - тоже белого, колючего и пышного, изумительно красивого и пахнущего в сто раз лучше любых домашних роз. Я переводила взгляд от Анжелы к Розали и только теперь по-настоящему понимала, как тяжело им обеим далась их ссора. Двенадцать лет они были не разлей вода, делили друг с другом все до тех пор, пока не пришлось делиться неделимым. Но Эммет перестал быть вершиной их любовного треугольника, и теперь делить им снова стало нечего.

- Роуз... - пробормотала Анжела. - Прости меня.

Розали еще секунду смотрела на нее, потом закусила задрожавшую губу и молча протянула к ней руки. Анжела сунула мне свой букет, плюхнулась на кровать, обняла ее, и они обе залились слезами друг у друга на плече. Подчинившись растроганно-счастливому порыву, мы с Элис тоже обняли их, и в наших глазах тоже заблестели слезы. Глупое и наивное дружеское счастье заполняло палату так же ощутимо, как солнечный свет и запах лекарств. Я написала бы об этом песню, если бы умела.

- Жалко, я так и не нашла свою камеру, - простуженным голосом пробормотала Элис несколько минут спустя, выбравшись из нашего комка объятий, растроганных слез и перемешанных запахов духов и лекарств. - Надо было сфотографировать момент этого исторического примирения для нашего альбома!

«Наш альбом», который именно так и назывался, мы вели с детства, с тех пор как подружились. К сегодняшнему дню он представлял собой толстенную тетрадь в потертой розовой обложке, распухшую от наполнявших ее страницы фотографий и рисунков, билетов в кино, куда мы вместе ходили, чеков из кафе, где мы вместе праздновали дни рождения или запивали свои горести и радости диетической колой и двойным капуччино, ценников от одежды, в которую были одеты в важнейшие моменты наших юных жизней, засушенных цветков, вкладышей от жвачек - мириадом сувениров, не значивших ровно ничего для всего остального света и бесценных для нас.

- Мы его принесли! - воскликнула я и, порывшись в коробке, положила на одеяло Розали эту трогательно серьезную и смешную летопись нашей дружбы.

Вытерев глаза углом наволочки, Розали раскрыла альбом, и мы, устроившись вокруг нее на кровати, рассматривали его страницы, много смеялись и иногда плакали, извинялись друг перед другом за давно забытые старые грехи и обещали никогда-никогда не ссориться до тех пор, пока пришедшая с вечерней порцией лекарств медсестра не напомнила нам, что мы не на пижамной вечеринке, а в больнице, и не отправила нас по домам. Попрощавшись с Розали и пообещав навестить ее завтра, мы вышли из ее палаты, и я, закрывая за нами дверь, подумала, что нам все-таки удалось сегодня сказать ей кое-что очень важное: что хоть у нее нет больше Эммета, но мы есть у нее всегда.

Анжела торопилась домой - готовиться к итоговому тесту по испанскому, а у меня не было на вечер никаких планов, и я хотела скрепя сердце попросить Элис о благотворительном сеансе подбора одежды для завтрашнего мероприятия. Приближалась свадьба Синтии, Элис все свободное время висела с сестрой на телефоне, обсуждая планы рассадки гостей, цветочные студии, модели туфель и прически подружек невесты, или обшаривала Интернет в поисках интересных идей, так что в последние недели я была оставлена без ее модного руководства и была вынуждена справляться своими силами. Однако такое событие, как фотографирование для альбома выпускников, явно требовало помощи профессионала. Но я не успела попросить об этой помощи. Элис остановилась возле двери соседней палаты, где - уж я-то отлично об этом знала - обитал Джаспер, и с видом Цезаря у берегов Рубикона сказала:

- Вы идите, а я... Мне пора.

Она глубоко вздохнула и, решительно постучав, исчезла за дверью палаты.



- Мне... мне очень жаль, - сказала Элис, глядя в пол и не решаясь поднять голову.

Она долго выбирала эту фразу: не «Извини» (в конце концов, она ни в чем не виновата!), не «Прости меня» (это он должен просить прощения), не «Я сожалею» (такое только у постели умирающего говорят), а именно «мне жаль»... Да, ей было действительно жаль. Но совсем не только Джаспера, хотя сейчас, в полной холодных и неживых лекарственных запахов больничной палате, глядя на бинты, сплошь покрывавшие его руки и голову, на до сих пор не сошедшие синяки, на темную корочку запекшейся крови там, где кожа была ободрана ударом о поезд, на следы от швов, исчертившие его лицо багровым пунктиром, от жалости и стыдного, смешанного со страхом отвращения ей хотелось броситься прочь и никогда больше не возвращаться.

В эту минуту Элис впервые становилось ясно, до какой степени далека она от реальности и насколько не привыкла с этой реальностью мириться. «Я не буду смотреть «Необратимость» и «Девушку напротив», хоть это и реальность, потому что это не моя реальность, и видеть ее я не обязана и не буду». Она могла сказать это Белле в магазине дисков, но сейчас ее собственная необратимость уже была перед ней во всей своей изломанной и страшной красе, и от нее нельзя было отмахнуться, отвернуться, сказать, что она не хочет этого видеть и не будет. Диснеевская сказка, в которой сама она была принцессой, завораживающей своим пением весь свет, а Джаспер - ее прекрасным принцем, кончилась, а вернее, никогда и не существовала, и ей хотелось ненавидеть его за то, что он сделал с самим собой, с ней, со всем ее крошечным идальным миром.

- Мне тоже, - ответил Джаспер очень спокойно, как-то неприятно вежливо, как будто они записывали свой диалог для учебного пособия по этикету.

Они помолчали. Элис бросала на него быстрые взгляды и тут же отводила глаза, как будто пытаясь смотреть на солнце, а Джаспер смотрел на нее со спокойным интересом, упрямо не желая выйти из роли эталона вежливости и обвинить ее во всем, что случилось, или разразиться покаянной речью, или... Словом, сделать хоть что-нибудь, чего она ожидала.

- Как ты себя чувствуешь? - наконец спросила Элис после очередного вороватого взгляда на его перебинтованную руку и франкенштейновские полосы швов на лице.

- Спасибо, отвратно, - последовал любезный ответ, и снова повисла тишина.

Глубоко вздохнув, Элис отлепилась от двери больничной палаты, к которой до сих пор прижималась спиной, и сделала несколько неуверенных шагов вперед. Ее каблуки стучали по полу неуместно громко и как-то стервозно, и Элис на секунду захватило странное желание разуться, замотаться в плед, забраться с ногами на подоконник, отгородиться от Джаспера шторой и только тогда продолжить разговор.

- Когда тебя выпишут? - Элис мужественно предприняла еще одну попытку завязать разговор, но собственный вопрос показался ей странно требовательным, и она торопливо добавила, пытаясь оправдаться: - Ребята из группы спрашивали, вот я и... - Она тихо охнула и замолчала, уставившись в пол. Идиотка, зачем она заговорила о группе, о музыке?.. Для него ничего этого ведь больше не будет.

- Ребята из группы тут были и об этом не спрашивали, - безразличным тоном сказал Джаспер, не обратив внимание на ее замешательство.

Снова повисла тишина.

- Знаешь, когда я учился играть на гитаре, то все время делал одну и ту же ошибку, - вдруг сказал Джаспер. - Я до сих пор ее делаю... - он запнулся, взглянул на свою левую руку, неподвижно лежавшую поверх одеяла в бинтовом лубке, и поправился: - делал, вернее. Так и не смог научиться играть аккорды ровно...

- Что?.. - удивленно переспросила Элис, не понимая, к чему он вдруг сам поднял тему музыки - ее-то любая мысль о том, что теперь он вряд ли когда-нибудь сможет играть, доводила до слез.

- Ты же знаешь, что такое аккорд? Это когда несколько нот звучат одновременно, не перекрывая, не глуша одна другую, красиво. Гармонично. - Он немного помолчал. - А в моей игре никогда не было настоящей гармонии, я вечно брал бас слишком плотно, мелодию - слишком тихо, и доли у меня постоянно заглушали одна другую. И я живу точно так же, как играю. Отрывисто, нервно, неверно. Неправильно. У меня страх потерять лицо всегда забивает, задавливает любое другое чувство, любую его мелодию. Вот так и сейчас. Страх еще звучит, а то, чего же именно я боялся, уже кончилось, уже давно отзвучало. Но... - он усмехнулся и покачал головой. - Я куда хуже, чем ты обо мне думаешь, потому что я не понимал раньше, не замечал, что когда я играл не один, когда моя игра, да и сам я, были аккомпанементом для тебя - вот тогда я чувствовал, что все делаю правильно. Ты здорово выглядишь, кстати, - совершенно не кстати заявил он ни с того ни с сего, не дав Элис опомниться после своего странного признания. - Но в моей рубашке ты мне нравилась больше.

- Что?.. - в который раз беспомощно переспросила Элис.

- Между прочим, ты не собираешься вернуть мне ту рубашку, с прослушивания? Она моя любимая.

- С каких это пор?

- С тех самых, как ты ее надела.

Залившись румянцем, горячим и густым, как тот глинтвейн, который они пили вместе Рождественской ночью, Элис отвернулась к окну. Разговор, к которому она так долго готовилась, который планирвоала так тщательно, с каждой секундой все больше превращался в полный абсурд. Как будто вместо лекарств Джаспер принимал сыворотку правды и теперь на любой вопрос отвечал с такой дикой прямотой, что это уже стало похоже на издевательство.

- Знаешь, что мне нравилось в тебе больше всего? - попытавшись отплатить ему той же монетой, спросила Элис от окна, глядя на прозрачные хрусталики дождевых капель на стекле.

- Нет, - деревянным тоном откликнулся Джаспер.

- Брови, - пробормотала Элис, покраснев еще сильнее.

- Что? - Пришла его очередь переспрашивать.

- Брови, - решительно повторила она, обернувшись и встретив его взгляд. - Мне кажется, все эмоции выражают именно брови - не глаза, не губы... Глаза сами по себе ничего не выражают, губы лгут, а вот брови - нет. Они честные.

- О, я понял, - протянул Джаспер, уставившись в потолок. - Единственное, что во мне было честного, это как раз брови, так?

- Да, так! - воскликнула Элис, чувствуя, как та самая паника, смешанная со страхом и стыдом, с которой она безнадежно боролось с тех пор, как пришла в себя после пережитого на вокзале, неумолимо затапливает ее несмотря на все попытки держать себя в руках. - Что было правдой из того, что ты говорил? Было ли хоть что-то? То, что слышала я или что слышала Мария? Или, может, еще кто-нибудь третий? Ты вообще хоть знаешь, что такое правда?

- Правда - это не ложь, - доводящим до исступления пренебрежительно-позабавленным тоном ответил Джаспер, улыбаясь каким-то своим мыслям и продолжая любоваться потолком. Элис смотрела на него, чувствуя такую ярость, что, кажется, окажись они снова на платформе, она сама с радостью толкнула бы его под поезд.

- Спасибо, что ты хотя бы не сказал, что правда для каждого своя, - сквозь стиснутые зубы прошипела она, злясь тем сильнее, чем яснее понимала, что если бы не он, со всем его враньем, лицемением и подлостью, ее бы, со всеми ее талантами, возвышенными мечтами и трепетными чувствами, просто не было в живых.

- Это была моя следующая реплика, - легкомысленно отозвался Джаспер и расхохотался, когда Элис быстро направилась к двери, не в состоянии больше играть в этом бессмысленном спектакле ни одну из своих ролей. - Ладно, Элис, ты же не ради философских бесед о правде и лжи пришла, - окликнул он ее, отсмеявшись.

Элис остановилась, сама не зная зачем.

- А ради чего пришла? - спросил Джаспер спокойно.

То, что он сказал ей там, на вокзале, ни на секунду не выходило у Элис из головы, и со всем ядом, на который была способна, она ответила:

- Чтобы спросить, не хотелось бы тебе все еще жениться на мне.

Глаза Джаспера удивленно расширились, и Элис улыбнулась с мрачным торжеством, довольная тем, что наконец вывела его из равновесия.

- Да нет, не хотелось бы, - вдруг ответил Джаспер, прищурившись. - К тому же если ты собралась делать мне предложение, Уоки-Токи, то где кольцо и почему ты не стоишь на коленях?

На этот раз он не стал ее останавливать, когда Элис почти бегом бросилась к выходу, едва не сбив по пути предназначенный для посетителей стул.
____________________
Прошу прощения за то, что так долго не было новых глав, и буду очень рада увидеть вас на Форуме