Глава 16. Ад наносит ответный удар

В садах Эдема тоже была своя тюрьма, расположившаяся посреди облачной крепости, на центральной площади. Она была вырыта в земле, напоминая очень большую погребальную яму. Ее серебряные своды, сверху присыпанные торфом, как погребница, поддерживались монолитными колоннами из серых камней. Снаружи эту темницу и отличить было трудно. Казалось, будто это простой холм, поросший травой. Тут же, на этой насыпи, раскинулись прекрасные сады небесного замка, призванные укрыть истину от глаз непосвященных. На скосах холма были пробиты и огорожены крепкими освященными решётками две узенькие отдушины, через которые внутрь подземелья проникал слабый свет и проходила скудная струя воздуха. Порой до ушей несчастных узников доходили отголоски ангельского пения – услада для слуха.

В этой древней темнице, выкопанной еще во времена Первой Небесной войны, свою провинность несли те, кто получив ключи от золотых врат, всё же нарушили установившиеся порядки: были тут и беженцы из Чистилища, не до конца выстрадавшие билет в высший мир; томились здесь и ангелы-отступники, коих в связи с началом Второй войны не было возможности низвергнуть в Ад, сюда же бросили и князя Преисподней, наделавшего немало шума своим появлением. Все они страшно томились в этих проклятых стенах от тесноты, голода и жажды. Свет солнечный едва заглядывал сюда, лишь на мгновение скользил косыми лучами через амбразуру узкого оконца, а тепло не проникало сюда вовсе, отчего сырость была несказанная. Она сковывала тела заключенных, вызывая непреходящую дрожь. Сложно представить, что в Царствии Небесном, где каждой души касалась длань Господня, могло существовать нечто подобное.

Узники, загнанные в общую яму, были лишены всякой возможности двигаться. У одних ноги были заколочены в деревянные колодки, на других же наложили тяжёлые цепи, уныло скрипевшие при каждом движении рук и ног; те же, кто особенно провинился и подлежал смертной казни, были прикованы к стене тройными цепями за ноги, за руки и за шею. Гнездились эти страдальцы в самых дальних уголках тюрьмы, в узких и совершенно тёмных впадинах, вырытых в глине.

Это был кусочек Ада на небесах – настоящая пытка для тела и духа, ибо всё здесь казалось таким материальным, что порой несчастных посещала вполне закономерная мысль: а не вернулись ли они на землю к страданиям мирским?! Все заключенные, где сидели, там же и спали, и тут же они и пили, и ели, и справляли физические нужды. А потому кругом стояло такое зловоние, что ни один тюремщик не задерживался здесь надолго: приводил очередного страдальца и был таков. В общем, все как в мире людей. Видимо, Создатель просто не желал изобретать ничего нового, пользуясь смекалкой собственных творений.

Впрочем, Асмодею повезло больше, чем большинству заключенных – его бросили в отдельную камеру, которая хоть и была размером не больше собачьей конуры, но предоставляла немного личного пространства. Очевидно, небожители не хотели, чтобы он предал огласке тайну тысячелетия, поведав о своих приключениях на Пустоши.

Очнулся демон от нестерпимого смрада и страшного жжения во всем теле. Попробовал открыть глаза, но определить, получилось оное или нет, не сумел, поскольку ни один луч света не блеснул в кромешном мраке. Поначалу Асмодей даже не мог понять, где он находится и что с ним произошло, ибо кроме вони, жжения в запястьях и подступившей к горлу тошноты решительно ничего не ощущал. Ничего, кроме того, что каждый вздох давался с невероятным трудом, как будто его заживо замуровали в тесной темной каморке, лишенной притока свежего воздуха.

– Вот, Дьявол, – прошипел он, коснувшись волос. Если его замуровали, то почему он мокрый с ног до головы? Мерзость какая! Тут же его захлестнула волна отвращения к себе. И откуда этот смрад? Неужели нынче это аромат Райских садов? Но к каким-то определенным выводам он прийти не успел — залитый студенистой жижей пол внезапно ушел из-под ног, и демон полетел вниз, инстинктивно вытянув перед собой руки. Час от часу не легче. Асмодей рухнул в еще меньшую камеру, а следом его обдала зловонная жидкость, будто кто-то вылил ему на голову ведро с помоями. Отвратительно! Правда, осмыслить произошедшее в полной мере ему помешал очередной удар. Перед глазами все почернело, и демон провалился в небытие.

Когда он вновь пришел в себя от боли в затекших конечностях, обнаружил серебряные кандалы, сковавшие руки. Веки слиплись, и подниматься не желали, но даже после того, как он разлепил их перепачканными в какой-то мерзкой жиже пальцами, темнота оставалась непроглядной. Хорошо хоть, болезненная резь в глазах поутихла, а о сводящем с ума жжении напоминал только непрестанный зуд. Дышать стало легче, однако гнилостный дух векового разложения все же заставлял Асмодея морщиться и бороться с подступавшей к горлу тошнотой. Демон попытался подняться, но ноги его увязли в какой-то слизи, кишащей кусачей мелюзгой. Что ж, теперь понятна причина зуда.

– Быть заживо съеденным блохами, как это… остроумно, оказывается у вас есть чувство юмора, – усмехнулся он, обращаясь к небесным братьям. – Что, так и не придете посмотреть на поверженного демона?! – голос его обратился в рев раненого зверя, но ответом стала лишь тишина. До него не доносились даже стоны других заключенных, Асмодей обреченно выдохнул. Ужели его теперь будут пытать тишиной?

И все-таки, забавная штука жизнь: уготовила ему такой путь. И ради чего? Неужели он прошел сквозь первородную Пустошь, вынес все мыслимые страдания, чтобы сдохнуть в вонючей дыре, словно безвестный раб? С другой стороны, если он еще жив, возможно, высшие силы неравнодушны к его судьбе и им угодно было дать ему крупицу времени, чтобы проститься с жизнью и постичь нечто важное, прежде чем предстать перед судом Всевышнего. Но что сонм небожителей хотел донести до него таким образом? Что при всей своей власти и могуществе он все равно лишь песчинка мироздания, подвластная несгибаемой воле Творца? Что их бунт неизменно потерпит крах, как было на заре времен? Чего от него ждали? Что он, воззвав к Всеблагому Отцу, покается, искренне попросит избавить его от мучений и подарить быструю и безболезненную смерть? Ради чего дана ему эта отсрочка?

Да… поразмыслить было над чем, да только ничего стоящего на ум не приходило. В голову лезли мысли о неосуществленных сделках, о незаконченной партии в волшебные шахматы, о планах Люцифера в грядущей битве. Об Авроре, светлый образ которой поддерживал в нем желание бороться не только за собственную жизнь, но и за возможность быть с ней, об их нерождённом ребенке, которому не суждено узнать имя истинного родителя. Хотя… может, оно и к лучшему. Из его соперника отец получится куда лучше, чем из него… Но сможет ли он их защитить? И станет ли защищать, узнав правду?

Асмодей отдавал себе отчет, что соображал сейчас плохо и думал о вещах незначительных пред ликом Вечности, и все-таки мысли его никак не хотели обращаться к высоким материям. А вернулись они, как ни странно, к тому дню, когда впервые холодный поцелуй Смерти коснулся его губ. Это был день, когда падшие задушили восстание Вельзевула; день, когда огонь любви Авроры растопил ледяное сердце Азраэль, и та возложила его жизнь на алтарь любви. Он не сберег этот дар, потому и поплатился. Рафаил в очередной раз забрал его бессмертие, однако и тут сила великой любви уберегла его от злого рока. Дадут ли ему третий шанс? Едва ли… Бог хоть и любит троицу, но в его случае определенно сделает исключение. Так ему и надо!

Уперев спину в холодную стену, Асмодей закрыл глаза: боли и страха он не ощущал. Перестал его терзать и жуткий смрад, а слабость, разлившаяся по всему телу, подсказывала, что жизненные силы постепенно оставляют его. Оковы вытягивали их, но оное почему-то ничуть не встревожило демона. Худшее из того, что могло случиться, уже произошло, и угнетало падшего лишь чувство вины за неисполненные обязательства.

Узнав истину, единственное, чего он желал, это оградить возлюбленную и ее малыша от предсказанного свыше, но видимо, тому не суждено исполнится. Злой рок неотступно следовал за ними с тех самых пор, как их глаза впервые встретились, злой рок их же и уничтожил, когда они решили воспрепятствовать силам Вселенной. Горько, несправедливо, но истинно.

Свет вспыхнул так неожиданно, что глаза демона заслезились. Отерев их тыльной стороной руки, он воззрился на смельчака, осмелившегося его побеспокоить. На пороге в золоченом доспехе, белоснежном плаще, перекинутом через плечо, стоял ослепительный ангел. Силуэт его окутывало теплое сияние, сделав вошедшего единственным лучиком света в непроглядном мраке. И свет этот был таким ярким, что Асмодей зажмурился, давая себе возможность привыкнуть.

– Поднимись, – скомандовал он.

– Гавриил, божественный вестник, – не скрывая ехидства в голосе, произнес демон, но с места не сдвинулся, – и какую же новость ты мне принес?

– Тебя казнят с первыми лучами солнца.

– Прискорбно, – равнодушно фыркнул Асмодей. – Это значит, что гнить мне в этих стенах до скончания времен, ибо солнце не проникает сюда. А как же справедливый суд?

– Приговор тебе вынес сам Творец, он не подлежит обжалованию, так что Люцифер к закату получит твою голову на блюде, вместе с головами пленников, что были взяты в поднебесном мире, – демон тихо усмехнулся, коснувшись притороченной к ремню сумки. Пустая.

– Где пророчество?

– Уничтожено, – отозвался Гавриил.

– Очень удобно. Уничтожить все доказательства… и свидетелей, чтобы никто и никогда не узнал истины.

– Эта правда до добра не доведет, – спокойно ответил архангел, глядя на падшего брата сквозь прутья решетки.

– Ты знал с самого начала?

– Отнюдь. Эта истина открылась мне после нашей недавней встречи, но я предпочел бы не становиться хранителем этой тайны.

– Твои опасения небезосновательны. Те, кто об этом узнают – быстро умирают.

– Я боюсь не смерти, а того хаоса, который разразится, если все узнают про заточение матери. Ты ведь за этим сюда явился? Внести рознь в наши ряды?

– Ваша война мне больше не интересна, – холодно ответил Асмодей. – Сфера была единственной возможностью вырваться с Пустоши, и я ее использовал. Как я понимаю, Отец не придет сюда, чтобы заполнить пробелы в моих знаниях?

– Покойникам знания ни к чему.

– Тогда зачем сюда явился ты? Эти вонючие казематы не самое подходящее место для столь лучезарного и незапятнанного создания, – с издевкой произнес Асмодей. – Того и гляди запачкаешь свой прекрасный плащ.

– Следи за своими речами, ты на святой земле.

– Что же, если это новый облик Рая, я не желаю сюда возвращаться и уж тем более, задерживаться.

– Я пришел сюда убедиться в том, что ты похоронишь эту тайну вместе с собой. Обычаи требуют, чтобы приговор был приведен в исполнение в присутствии небесного воинства и непорочных душ. На этом настаивает и Отец…

– Но тебя волнует лишь то, что я скажу, когда на плахе мне дадут последнее слово? – небрежно перебил его Асмодей. Гавриил в ответ лишь едва заметно кивнул. – И что же ты сделаешь, если я пожелаю открыть истину? – он встретился с решительным взглядом своего небесного брата. – Понятно! Ты пришел сюда не для того, чтобы возвестить о приговоре. Ты пришел сюда, чтобы убить меня. Это высшая справедливость? – Асмодей всплеснул руками, и серебряные цепи мерзко зазвенели. – Печально, ангелы пали так низко, а демоны взлетели высоко. Кажется, этот мир сошел с ума. Что же, будь спокоен, тебе не придется замарать свою честь и руки, ради сохранения тайны. Я повинен во многом, но разрушения миров не желаю.

– Почему? – Гавриил с недоверием воззрился на него.

– Потому, что я… устал. Я пришел сюда не для того, чтобы уничтожить Вашу веру в Отца, Гавриил. Все куда проще: убегая с Пустоши, я ошибся дверью, – по губам его скользнула едва заметная улыбка.

– С Пустоши? Ты действительно там был? Видел ее? Мать… как… – он хотел спросить «как она», но эти слова встали у него поперек горла. Как может чувствовать себя узница, проведя в одиноком заключении несколько тысяч лет? Тут уж разве что глупец не поймет ее желание смести с лица земли все, что так дорого ее обидчику.

– Она безумна, если ты об этом, – этот немой вопрос Асмодей прочел по выражению его лица. – И страшна в своем гневе. Не думал, что когда-нибудь скажу подобное, но решение ее заточить, пожалуй, было единственно верным.

– Обычно предатели вроде тебя погибают здесь страшной смертью, но ты мне брат, когда-то им был, а потому я спрошу: желаешь ли ты снять бремя со своей души? Тебе есть в чем покаяться передо мной и перед миром?

– Только в том, что не сумел ухватить другую сферу, – усмехнулся он. – Мне не нужна исповедь и не нужно отпущение. Мы оба знаем, что сказки о всепрощении Господа придумали смертные, чтобы со спокойной душой провожать своих покойников в мир иной. Исповедь – успокоение для живых. А моей исповеди ты жаждешь, чтобы оправдаться перед своей совестью за убийство падшего брата. Что до меня, я всегда поступал так, как считал необходимым, руководствуясь своим чутьем, выгодой и здравым смыслом. Случались ошибки, но даже они сослужили мне службу, наградив опытом. Мне не о чем жалеть… а если и есть, то не перед тобой, и не перед Богом мне держать ответ.

– Тогда вставай, тебя ждет свидание, на которое ты должен явиться, – Гавриил со скрипом распахнул дверь, и с обнаженным мечом зашел внутрь. – Хотел бы я подарить тебе смерть воина, но, боюсь, тебе уготовлено иное. Каждый грех заслуживает своей кары. Ты знаешь это, а твоих грехов не счесть. Не жди легкой смерти, я… сожалею.

– Нет, не сожалеешь, – Асмодей покачал головой. – Тебе неведомо это чувство, ибо для того, чтобы его познать, нужно жить. Жить среди людей. Не жизнью праведного раба, свято следующего воле Создателя, а жизнью человека. Нужно понимать человека. Нужно ошибаться, нужно сопереживать, нужно учиться… не мне тебя судить, я тоже не умел, точнее, не понимал как это…

– А теперь понимаешь?

– Отчасти, – Асмодей попытался подняться, но тяжелая цепь тут же потянула его к земле. Слишком много… слишком много силы демона забирал Рай. Даже само нахождение в этих святых чертогах вытягивало из него магию, что уж говорить об оковах, которые и сделаны были лишь с одной целью – медленно, но верно убивать своего носителя.

– Тебе придется идти, иначе тебя протащат волоком вплоть до эшафота, – произнес Гавриил, дернув едва поднявшегося пленника за цепь. Асмодей пошатнулся, но на ногах устоял – это было дело принципа, в конце концов. Не то, что бы он готов был умереть стоя вместо того, чтобы жить на коленях, лелея планы о побеге, но и барахтаться в ногах у кого бы то ни было, не собирался. Да и его унижение едва ли бы смягчило приговор.

С трудом поднявшись по земляной лестнице, он вышел из темницы, глубоко вздохнув. И плевать, что количество оставшихся ему вздохов можно по пальцам пересчитать. Тем сладостней каждый из них. Наконец привыкнув к солнечному свету, демон осмотрелся. Они находились на центральной площади небесного замка. В лучшие времена здесь проходили парады и пышные торжества, ныне же господствовала беспокойная неизвестность. Слух о том, что падший проник в божественные чертоги, быстро разнёсся по всем небесным сферам, всколыхнув обитателей Рая. И теперь сотни ангелов, серафимов, престолов и чистых душ наводнили площадь в ожидании новостей. В общем, все как у людей или у демонов. Выходит, не столь уж отличные друг от друга существа населяли три мира.

В самом центре площади был установлен огромный помост, за которым расположилось нечто наподобие виселицы. Но взгляд Асмодея был прикован не к орудиям пыток, на это демон насмотрелся и у себя в Аду, а к лицам двух узников, лежащих в телеге, что стояла у подножия эшафота.

– Ба, так это наши беглецы, – изобразив на лице веселье, хотя улыбка сейчас давалась с большим трудом, проговорил Асмодей. – А мы с ног сбились, разыскивая их. Кто бы мог подумать, что небеса предоставят убежище этим мятежникам и предателям. Хотя… – он перевел взгляд на скованные руки и ноги узников, – вижу, их помощь не была оценена по заслугам. Вполне справедливо. Наивно полагать, что после всех свершений вы оставите им жизнь и честь.

Левиафан и Мамон – разжалованные рыцари Ада, предатели, что открыли небожителям путь на проклятые земли, лежали на скупо постланной соломе, одетые в длинные власяницы, прижимаясь один к другому. Левиафан держал у себя на коленях Мамона. Голова Мамона возвышалась над краями телеги, а его мутные глаза смотрели по сторонам, пытаясь сфокусироваться на лицах собравшихся. Да… это как надо было пытать таких могущественных демонов, чтобы они так жалко выглядели в минуту своей казни. Асмодей мысленно позавидовал себе: чтобы ни ждало его впереди, смерть его будет быстрее их пыток. Они-то явно не первый десяток лет томились в этой смрадной яме.

Столпившиеся кругом души, старались проникнуть жадными взглядами в самую глубину повозки. Они теснились, вытягивали шеи, становились на цыпочки, влезали на ступеньки и прочие возвышенности, вскарабкивались на архитектурные выступы в кладке стены и казались удовлетворёнными лишь тогда, когда им удавалось коснуться глазами каждого дюйма этих двух тел, покончивших с мучениями лишь для того, чтобы их публично обратили в прах.

Асмодей оглядел собравшихся с высокомерным признанием, и в глазах этих душ не уловил свойственной человеку жажды зрелищ. Они взирали на демонов скорее с состраданием, мысленно вознося молитвы за упокоение их непокаянных душ. Их любопытство было обусловлено ни желанием увидеть человеческие муки и зрелищную смерть, а участием, желанием помочь. Вот они, праведники: тихие и смиренные.
Даже когда его провели мимо выстроившихся в ряд ангелов, никто не осмелился хулить его, осыпая проклятиями. Нет, напротив, вслед его осеняли крестами, а путь его заливали святой водой, с искренней мольбой о его душе. Пожалуй, этакое участие толпы можно было бы назвать трогательным, если бы молитвы с болью не отдавались в его голове, а святая вода огнем не жгла кожу.

Когда очередная порция воды выплеснулась ему на лицо, демон не смог сдержать яростного шипения, тут же бросившись на праведницу, осмелившуюся сотворить подобное с князем Преисподней, но получил несколько сильных ударов, даже дыхание перехватило. Сволочи, били мастерски, со знанием дела. Их бы на недельку в Ад, чтоб урок преподали тюремным надсмотрщикам, которые грешников стегали так, словно поглаживали. Асмодей до крови прикусил язык, чтобы облегчить боль. Не помогло!

Колокол пробил оглушительно, возвестив о начале казни. Асмодей с вызовом оглядел своих собратьев по несчастью: измученные, дрожащие, отупевшие, они не сопротивлялись и желали они лишь одного; чтобы поскорее кончился этот кошмар, скорее наступило блаженное небытие. Да, лучше уж провалиться в неизвестность, чем кормить на Пустоши прожорливую Тьму. Оставалось надеяться, что есть еще во Вселенной мир, который сможет их приютить мертвых демонов.

Асмодей первым взошел на помост, бросив на толпу полный надменный взгляд. Отсюда вся площадь казалась вымощенной головами, ступени небесного чертога походили на амфитеатр, переполненный зрителями. Из каждого окна высовывались возбужденные лица с горящими глазами, но демон искал лишь один взгляд – взгляд того, кто вынес ему смертный приговор. Но его не было. Бог, видимо, не пожелал явиться на представление устроенное в его честь. Не пожелал последний раз встретиться с разочаровавшими его сыновьями. Жаль! Очень жаль! Хотел бы Асмодей увидеть глаза Отца, когда прежде близких к его престолу падших серафимов распнут на внутренней площади небесного замка.

Огласили приговор, но Асмодей не слышал ни единого слова. Небесные палачи столкнули стоявших по обе стороны от него Левиафана и Мамона на эшафот и раздели донага. Тихий шёпот охватил толпу, когда перед ней предстали два некогда величественных исполина, ныне же покрытые шрамами и кровоподтеками. Секунда, и палачи привязали их к колесам, повернув лицом вверх. Когда же черед дошел до Асмодея, вся площадь и вовсе всколыхнулась от волнения.

– Это он – убийца Рафаила, – раздался голос где-то совсем близко.

– Убийца? В самом деле?

– Убийца, – шепот волной прошелся по толпе, оно и понятно, не каждое тысячелетие по небесам разносится весть о гибели архангелов.

Херувимы-палачи подошли к нему со спины, отстегивая плащ рубинового цвета, следом с неприятным лязгом отрылись заклепки доспеха – шлем, поножи, наплечники полетели вниз, обнажая тело. Массивная кираса, отходя вместе с кожей, с грохотом упала к ногам. Асмодей бросил взгляд на собственную грудь, вид был такой, будто к коже приложили раскаленное железо, оставили его на несколько часов до полного остывания, а потом с силой отодрали. Целый лоскут кожи повис под грудной клеткой, доходя до пояса, кровь начала сочиться из растерзанной плоти, увлажняя помост. Ужасное зрелище, а ведь это лишь начало его позора. Подхватив его подмышки, двое увальней привязали демона к столбу, в самом центре эшафота. Оно и понятно: здесь он – главный злодей, а потому принять смерть должен последний. Кто бы мог подумать, что его тюремщики с такой точностью будут следовать закону эпистолярного жанра.

– Эти вещи божественного происхождения, – проговорил один из ангелов, возложив к основанию эшафота двуручный меч Асмодея и его кинжал. – Они выкованы в священных кузницах, и будут преданы огню сразу после казни.

– Заканчивайте, – сквозь зубы прошипел рыцарь Ада. – Я не заслуживаю таких пышных церемоний.

Но с мест никто не сдвинулся. Все стали ждать. Херувимы, сложив на груди руки, стояли, опершись о столб помоста. Так проходили минуты. Присутствующих охватило нетерпение, со всех сторон сыпались перешептывания. Толпа глухо волновалась. Вдруг всем стала понятна причина этой заминки. На главном балконе замка показались три охваченных теплым светом силуэта. И все с благоговейным трепетом пали ниц пред ними.

По центру в золотом венце стоял сам Творец, лик его практически не читался из-за ослепительного ореола, окружившего его, поэтому никто из присутствующих не мог сказать наверняка, стар ли он или молод, облачен в доспехи или тогу, голубоглаз или черноок – все скрывала сияющая пелена. Воистину, Бог – есть свет. Воистину, Бог – есть сила. Но если увиденное можно было описать, то чувство умиротворения и одухотворенности, которое снизошло на толпу в момент его появления, нельзя было объяснить словами. Только почувствовать… душой. То был небывалый экстаз, заставивший присутствующих практически порхать в невесомости. Давно Асмодей не чувствовал такой легкости, казалось, за его спиной вновь раскрылись крылья. Рядом с Создателем, облаченные в доспехи, стояли два его верных архистратига. Архангел Михаил – справа, архангел Гавриил – слева.

– Пусть исполнится воля Творца! – прокричал кто-то из толпы.

– Да свершится справедливый суд!

Когда палачи уже взмахнули палицами, готовые обрушить их на своих жертв, переломать им кости, с балкона разнесся громогласный голос: «Есть ли Вам что сказать перед тем, как свершится воля моя?»

– Пропади оно все пропадом, – прошипел Левиафан. – За Люцифера!

«Ты бы лучше кричал об этом двести лет назад, когда началось восстание Вельзевула. Глядишь, не оказался бы в такой ситуации, предатель», – подумал Асмодей, однако вслух оное не произнес.

– Умоляю, взываю к милости, властелин, – взмолился Мамон. – Я исполнил все свои обязательства, я раскрыл порталы, пощадите. Я буду сражаться на Вашей стороне, мои знания приведут Вас к победе.

– Предатель не достоин милости. Это справедливое возмездие, ибо предав однажды, ты предашь снова, – холодным голосом произнес Михаил.

Толпа затаила дыхание, бесчисленное количество глаз обратилось к последнему рыцарю, прикованному к столбу. Подняв голову, он изо всех сил старался разглядеть в ослепительном сиянии глаза Творца, но чем больше он старался, тем меньше видел. А жаль, как же сейчас хотелось проникнуть в мысли родителя. Чувствовал ли он что-то, когда отдавал этот приказ.

– Да свершится предначертанное! – прошипел он. Пожалуй, если и мог демон еще словесно задеть ангельскую элиту, то только так. Сколько сил они приложили к тому, чтобы схоронить предсказание, а оно все равно явило себя, да еще и в самый неподходящий момент. И пусть строки уничтоженного пророчества до скончания веков жгут их память, рождая сомнения. Это станет началом конца.

– Пусть свершится высший суд, – произнес Михаил.

Палицы опустились; послышался глухой треск, и небеса навсегда померкли для рыцарей Ада. Палачи железными крючьями содрали кожу с двух уже бесчувственных тел; весь помост был залит черной, как смола, кровью.

«Милосердие ангелов – та еще выдумка», – подумал Асмодей, сквозь кровавую пелену наблюдая за тем, как каратели огромными тесаками, наподобие тех, которыми орудуют мясники, оскопили двух мятежных рыцарей. Весьма печально, ангелы может и не дорожили своей мужественностью, а потому без колебаний подняли руку на «святое», но демоны, познавшие прелесть плотского греха, были весьма к этому чутки. Может поэтому, в знак солидарности, и не было в Аду подобной пытки.

– Тебе уготовлена участь пострашнее, и пусть справедливость восторжествует, – произнес палач, в котором демон тут же узнал юного херувима, схлестнувшегося с ним в день смерти Рафаила. – Выходит, мальчишка жаждал отмщения, – инстинктивно Асмодей растянулся в улыбке. Той самой улыбке, которая ложится на лица падших, когда они встречаются с новой жертвой и наперед знают, что в скором времени этот заблудший пополнит ряды проклятой Богом братии.

– Для ангела нет постыдней пути, чем вершить собственную месть, прикрываясь именем Господа. В скором времени ты разделишь удел низверженных, мальчик, – проговорил Асмодей без крика, но достаточно громко, чтобы его слова долетели до ушей слушающих.

Тем временем изувеченные тела сняли с колес, и в солнечных лучах блеснул огромный клинок, отсекший повинные головы. Потом то, что осталось от Левиафана и Мамона, от двух сильнейших рыцарей бездны, которые лишь два столетия назад лелеяли планы захвата трех миров, было вздернуто на виселице. Глядя на эту скорбную картину Асмодею даже стало интересно, какую участь уготовили для него. Могло ли быть для демона разврата, что-то более унизительное, чем лишиться достоинства на глазах собственных врагов. Черт, да от одной только мысли о том, что кто-то ловким движением отсечет то, что ввергло его в грех, демона пробил холодный пот.

– Теперь твой черед, – произнес каратель.

– Я не тороплюсь, – ядовито выплеснул Асмодей, когда ангел подошел к нему, чтобы отвязать и перетащить к окровавленному колесу.

Да, в такие моменты оставалось только надеяться на чудо. Сейчас демон готов был взмолиться с таким фанатичным неистовством, которого не видел этот мир. Один лишь вопрос: к каким силам взывать? Сильнейшие и вынесли ему приговор, и обращаться к ним было бы, по меньшей мере, глупо. Гори оно все огнем. Он знал, что вылазка на Пустошь будет опасной, но такого конца не мог вообразить даже его воспаленный разум. Если бы ему сейчас предложили выбор, он бы предпочел на долгие тысячелетия застрять во мраке вместе с обезумившей Матерью, срывающей на нем свою злобу, чем так постыдно умереть по приказу Отца. Что уж говорить, с родителями им «повезло». Правду ведь смертные говорят, что в ссорах родителей больше всего страдают дети. Как оказалось, в мире бессмертных эта истина так же актуальна.
В тот момент, когда демон готов был уже принять свою смерть, случилось невозможное. Громовой раскат сотряс небеса, и привычная для глаза лазурь сменилась кровавым багрянцем. И воцарилась тишина. Это было так неожиданно, что даже высшие ангельские чины переглянулись, обмениваясь молчаливыми соображениями.

– Демоны! – взревел кто-то с дальней стороны площади.

– Мой повелитель, демоны! Демоны вырвались, и они у наших ворот! – прокричал один из привратников, рухнувший ниц перед Творцом.

– Демоны… демоны! Как такое вообще возможно?! Как они могли сорвать все печати? – прошелся испуганный ропот.

– Это все ты! Ты накликал на нас беду! – взревел юный херувим, уставившись на Асмодея, который был не меньше удивлен, чем представители небесного воинства. Последний раз, когда он был на военном совете, Люцифер даже словом не обмолвился, что хочет штурмовать облачный замок, а тут такое. Сколько же всего он пропустил?

– Трубите тревогу! – слетев на каменные плиты, прокричал архангел Михаил, обнажив ангельский клинок, в котором были заключены души праведников, принявших мученическую смерть за веру. – Вперед! Вперед!

– За небеса! За Господа нашего! – подхватили клич небесные воители. Оглушительный звук горна разнесся по округе. Казалось, не осталось в Раю существа, не услышавшего этот призыв.

На несколько бесконечно долгих минут воцарилась мертвая тишина, души в смятении сбились в кучу, нервно оглядываясь по сторонам, боевые гарнизоны ангелов выстроились в ряд, с обнаженными клинками, готовые в любую минуту встретить противника. Но ничего не происходило, тишина угнетала, натягивала нервы, словно скрипичные струны. Казалось, еще чуть-чуть, и они порвутся. Асмодей затаил дыхание, узнав почерк Люцифера. Властелин Ада любил напряженное затишье перед битвой, любил психологические атаки, ибо в бою они давали немалое преимущество. Ведь напуганный противник – побежденный противник.
Но в тот момент, когда ждать уже не было сил, свист огненного снаряда разорвал тишину, и огромный огненный шар, перелетев через стену, прокатился по площади, всюду распространяя адский огонь. За ним прилетел еще один, разрушив крепостной вал, и в этот миг тень огромного дракона Люцифера скрыла солнце, вызвав всеобщую суматоху.

Раздались дикие крики. Линия огня слилась в сплошной поток. У врат появилась неприятельская кавалерия: сотни огненных кошмаров прорывались к небесным стенам. Ряд за рядом надвигались орды воинов гнева, дикие фурии под алыми знаменами что-то выкрикивали гортанными голосами, вражеское войско росло, стихийной рекой окружая замок. Нервное напряжение сменилось паникой: большая часть душ, обитавших в Раю, не знали ничего о военном деле и не принимали участия в сражениях, а потому обратились в бегство при первой же опасности, сминая стройные ангельские ряды. И теперь защитникам небесных врат приходилась помимо неприятеля сдерживать обезумевшую от страха толпу. На стене Цитадели вновь запела труба.

– Сохраняйте спокойствие! – прокричал Михаил, взлетев над площадью. – Им не пройти сквозь золотые врата! Их бережет древняя магия. Они не пройдут по святой земле.

– Но он же прошел! – указывая на Асмодея, прокричал кто-то из толпы. – Если он прошел, пройдут и другие. – Толпа вновь зашлась испуганными криками.

– Они не собираются нападать, – тихо проговорил Асмодей, обращаясь к Гавриилу, стоявшему хоть и далеко, но не настолько, чтобы не услышать. – Идти сюда сейчас самоубийство. Люцифер желает иного.

– Чего он хочет?

– Для начала они сомкнут кольцо и возьмут крепость в осаду, попытаются сломить дух защитников, пока его подручные будут осквернять эту землю. Тебе ли не знать, что это значит? Он готовился к этой битве не одно столетие, он изучал вас. Ваше подкрепление будет перебито еще на подступах к крепости.

– Зачем ты все это говоришь?

– Пощадите своих воинов, и тех обитателей Рая, которых не защищают эти стены. Люцифер жаждет свести личные счеты. Все решит один лишь бой, который положит конец давнему спору: один на один – отец и сын. И пусть свершится предначертанное!

– Ему не победить! Это обреченная битва.

– Тем более Вам нечего опасаться.

– Этому не бывать! Люцифер не достоин этой чести.

– Что ж, тогда Ангела Смерти ждет славная жатва, – Асмодей хотел сказать еще что-то, но силы ему изменили – браслеты убивали его, по крупицам вытягивали жизнь, ноги демона подкосились, и он буквально повис на столбе.

– Его нужно казнить, – проговорил Исрафель, ни на секунду не отходивший от пленника.

– Не сейчас! Его знания могут быть полезны, – Гавриил одарил пылкого херувима строгим взглядом и направился к балкону, где высшие чины небесного воинства уже собирались на военный совет.

– Поверь, не тебе выпадет честь лишить меня головы, – прошипел Асмодей настолько тихо, чтобы только Исрафель мог его услышать. – Слабоват ты для этого, дружок.

– Это мы еще посмотрим!

Прошло несколько напряженных часов. Асмодей не ошибся, Люцифер не торопился с наступлением, предпочитая взять небесную крепость в осаду, замкнув в кольце проклятого войска. Впрочем, времени даром он не терял: его воинство разрушило внешние стены, взяло дамбу у реки Хиддекель, что огибала крепость, и осквернило её священные воды своими испражнениями. Все прилегающие к священной обители территории оказались в руках врага. Последние вести, пришедшие извне, принесли ангелы с востока, успевшие явиться на зов прежде, чем на золотые врата наложили магические печати.

Солнце постепенно клонилось к закату, и вскоре небесный мир окутала угнетающая тьма, красная луна зажглась в ночи́, как символ понесенных потерь. До зарницы стражники у стен слышали крики неприятельских воинов, рыщущих по приграничным территориям: то тут, то там вспыхивали языки адского огня, и слышалось завывание сотен безвинных душ, не успевших попасть в небесную обитель до закрытия врат. В темноте трудно было определить, сколько демонов уже переправилось через границу небесного мира, но утром, вернее, в темных сумерках, заменивших рассвет, небожители убедились, что ночные опасения не были преувеличением. Облачные степи перед вратами были черны от демонов, фурий и прочих тварей Преисподней. Куда ни кинь взгляд, торчали их черные или кроваво-красные стяги.

Словно термиты, демоны копошились в степи, окружали защитными заклинаниями свои позиции, оскверняли священную землю, чтобы твари послабее могли на нее ступить. Вскоре лагерь падших окружила непроходимая стена первородного огня, взметнувшаяся, казалось, до самого солнца. Вокруг замка целый день кипела работа, а небожители смотрели на все это бесчинство, не в состоянии ничем и ничему помешать. Потом ко рвам подъехали большие повозки, запряженные слизистыми тварями, напоминавшими причудливую помесь черепахи и бегемота. Маги сменились рабочими чертями — теперь другие отряды засуетились возле волшебных щитов, устанавливая подле них осадные орудия.

– Что он собирается делать? – произнес Гавриил, приподняв обессиленного демона за подбородок, чтобы видеть его глаза. – Эти стены нерушимы. Магия, защищающая их, способна противостоять и стали, и огню.

– Ты разве плохо меня слушал, божественный вестник, я еще накануне сказал, что Люцифер будет стремиться сломить ваш дух, тогда священные стены падут сами. Сила небес зиждется на вере, как и мощь клинков душ, коими вы сражаетесь. Так скажи мне, архангел, что будет, если рухнет вера людей? Что будет, если эти души, – он обвел взглядом дрожащих от страха обитателей Рая, – потеряют веру в счастливую загробную жизнь, которую обещали им в бессмертии? Они страдали в смертной жизни, веруя, что навсегда обретут покой и негу в Царствии Небесном, но разве это покой? О, нет, в их глазах – это великий обман. Оттягивая схватку, вы лишь приближаете катастрофу.

– Мы ждем подкрепление… и тогда…

– Будет слишком поздно, – бесцеремонно перебил Асмодей. – Люцифер не пропустит сюда ни единой души. Неужели ты не понимаешь, Бог и Дьявол должны схлестнуться… это предначертано судьбой.

Огненные камни из машин, вопреки ожиданиям, в неуязвимую стену так и не полетели. К своему плану Люцифер подошел с поразительным хладнокровием, руководствуясь не только силой, но и хитростью. В момент, когда катапульты все же свершили свои роковые выстрелы, на площадь обрушились не магические шары, но вещи куда более устрашающие. Будто град с небес посыпались расчлененные тела защитников Рая, тех самых, что шли на зов своего властелина. Увечные останки ангелов и молодых серафимов заполнили улицы, а вслед за ними в небеса опять поднялся черный монстр Люцифера, изрыгающий пламя. Он летал на недосягаемой для магии и меча высоте, словно падший стервятник в ожидании пира, издавая такой пронзительный крик, что несчастные души, прижимая ладони к ушам, падали на колени. Даже у ангелов в обессиленном мозгу начинали появляться мысли о том, как бы убежать, заползти в самую глубокую нору, умереть, лишь бы не слышать этих душераздирающих воплей. Лишь сильнейшие из них сохраняли здравомыслие, понимая, что это лишь крики бессилия. Падшая братия не могла пересечь священную границу, а потому сторонники Люцифера решили взять их измором, чтобы небожители сами раскрыли для них золотые врата.

– Я знаю, чего ты добиваешься, – прошипел Михаил, взобравшись на помост, и встряхнул едва дышащего Асмодея так, что у того в ушах зазвенело. – Это все ложь. Не было ни Матери, ни твоего визита на Пустошь. Это Люцифер подослал тебя сюда, чтобы внести рознь в наши ряды. Не так ли? Именно поэтому ты пытаешься вынудить нас к этой схватке. Так знай же, не бывать тому, – его рука взметнулась, и в кулаке сверкнул ангельский клинок, демон не закрыл глаз, не склонил головы, но глаза его сверкнули такой неистовой яростью, что у стоящего рядом херувима волоски на спине встали дыбом.

– Если после смерти нас тоже ждет загробный мир, я подожду тебя у его дверей, – прошипел узник, – казалось, смерть неизбежна, но клинок застыл, едва коснувшись острием его щеки. Тонкая струйка крови устремилась вниз, скользнув по губам, шее, свернула к ключичной впадине и застыла там.

– Не нужно. Он приговорен к смерти и понесет заслуженную кару, когда будет не нужен. Убив его сейчас, ты покажешь им всем, что боишься, – склонившись к уху архангела, произнес Гавриил. – Если уж так хочешь его убить, утащи в катакомбы и сделай это. Но не здесь… я не позволю.

– Я ничего не боюсь.

– Я знаю это, но сейчас мы не можем позволить себе оплошностей. Думай шире, в крайнем случае, его можно обменять на жизнь плененных братьев.

– Я не выменяю главнокомандующего на обычного воина, даже если их там будет сотня.

– Об этом им, – он взглянул на привлеченных этой перепалкой душ, – тоже знать необязательно. Высвобождая свою злость, ты являешь свою слабость, брат.

– Клянусь, я его убью, – прошипел архангел, уже собираясь выплюнуть очередную угрозу, когда к нему подскочил один из серафимов, призывая на крепостную стену.

– Что ж, я смотрю, здесь уже выстроилась целая очередь из желающих меня убить, – усмехнулся Асмодей, сплевывая кровавую слюну.

– Он тоже жаждет боя, – задумчиво произнес Гавриил, провожая лучезарного архангела взглядом.

– Тогда чего Вы ждете?

– Решения Отца. Он удалился, чтобы подумать.

– О, как это на него похоже, – злобно прыснул Асмодей. – Его мир стоит на грани, а он ждет пока звезды встанут в благоприятное для боя положение.

– Или когда его сила достигнет апогея.

– Почему? Почему вы сражаетесь за него, в то время как он, будучи в силах предотвратить кровопролитие, не делает ничего.

– Потому что, если он вмешается, он сотрет Вас в порошок, – Гавриил зачерпнул плошку воды из ведра, и поднес Асмодею. – Пей, ночь будет долгой.

– Эта не та пища, что нужна демону, – усмехнулся тот.

– Здесь тебе не обитель Проклятых. В Раю мы оберегаем души, а не торгуем ими, и не пожираем, словно алчущие наживы монстры, – прошипел архангел, еще раз поднеся к пересохшим губам демона плошку. – Пей, худого от нее не будет. – Асмодей с жадность выпил воду и прохрипел с кривой улыбкой на лице:

– После Рафаила ты был следующим в моем списке, но пожалуй, мне стоит пересмотреть приоритеты.

– Тебе стоит пересмотреть собственную жизнь, – Гавриил бросил плошку в ведро, одарив демона разочарованным взглядом, и поднялся на стену, где его ждал Михаил.

– И правда, в чувстве юмора Господь им отказал, – буркнул Асмодей себе под нос. – Слишком серьезны.

Тем временем в тылу падшие спешно готовились к нападению. В полночь начался штурм небесного замка. В линии огня были сделаны хитрые проходы, через которые вперед вышли нападающие. Воины бездны ринулись в бой беспорядочной плотной кучей, не обращая внимания на потери, ибо полчищам их не было числа.

– Твари из Чистилища! – вскричал один из защитников крепости.

– Они выпустили древних монстров!

На площади возникла настоящая суета. Все воины, которые могли сражаться, были выставлены на стены; владеющие магией, отражали ментальные удары захватчиков, но решимость защитников медленно стремилась к нулю при виде древних чудищ, чьей поддержкой заручился Люцифер. Интересно, что им было обещано в обмен за помощь. Явно же, что обещанием свободы дело не ограничилось.

И вновь на замок с диким грохотом обрушились огненные камни, почва горела под ногами. Всем телом Асмодей чувствовал, как вибрирует позорный столб, к которому он привязан. А потом произошло то самое чудо, к которому он так взывал. Один из шаров, прокатился совсем близко от него, опаляя первородным огнем крылья его стражей и задев одну из опорных ножек помоста. Конструкция пошатнулась и, потеряв устойчивость, с треском рухнула на землю, придавив демона обломками. Что ж, одна радость в этом была, он сумел высвободить руки из ослабленных веревок и вскоре выкарабкался из-под развалин. Но тут же почувствовал холодный клинок, приставленный к груди.

– Я же сказал, что убью тебя. А если уж ты собрался бежать, то сам Бог велел мне привести в исполнение его приказ.

Асмодей быстро оценил происходящее кругом. В возникшей суматохе до него уже никому не было дела. Все предводители поднялись на стены и руководили обороной небесной обители, чистые души метались по площади, взывая к милости Творца, которого по счастью тут тоже не было, да еще и так кстати на глаза попался собственный меч, который должны были расплавить после его казни. Выходит, поединок один на один. Уж с юным херувимом, даже находясь на грани жизни и смерти он – рыцарь Ада справиться просто обязан.

– Посторонись, у меня нет времени обучать тебя фехтованию, – небрежно отпихнув острие клинка, произнес Асмодей. Лезвие тут же обагрилось кровью, боль и жжение распространились по всему телу, но отступать было некуда. Уж если идти, то только до конца.

Собравшись с силами, Асмодей нанес удар херувиму по ноге, да так, что тот буквально согнулся от боли. Меч выскользнул из руки небожителя, перерезав демону сухожилия на левой руке, и по касательной прошлось по ребрам. Сделав кувырок, рыцарь ухватился за рукоять ангельского клинка, который тут же обжог его огнем, и нанес последний удар. Исрафель, казалось, даже не понял случившегося. Сраженный первой болью, ангел полностью утратил концентрацию и здравость мышления, невыразимая мука потушила юношеский пыл в его глазах. Мгновение, и тело несчастного рухнуло к босым ногам демона.

Мешкать было нельзя. Подхватив свой меч и кинжал, Асмодей помчался на нижние ярусы крепости. На пути ему встречались перепуганные души, бегущие из горящих строений в другую сторону площади. Ангелы, отражавшие магические удары, при виде его поворачивались и что-то кричали, но демон не мог разобрать ни слова, да и не пытался. Видимо смотрелось это, по меньшей мере, странно. Когда его падшие товарищи, рискуя жизнью, пытались прорваться на небеса, их предводитель, словно ошпаренный, рвался оттуда.

Наконец он миновал второй рубеж обороны, за которым сплошной стеной стелилось пламя, но несмотря на это, вокруг стояла какая-то пугающая тишина, слышен был только треск огня — ни криков, ни шума боя, ни звона оружия. И вдруг земля ушла у него из-под ног, а впереди послышался глухой рокот. Асмодей приподнял голову и застыл на месте.

Пред ним, вцепившись девятью пастями в золотые врата, стояла огромная гидра. Холодным, скользким хвостом она обвила левую ногу Гавриила, пытаясь не то его задушить, не то пронзить ангела отравленным жалом. Склизкая тварь шипела и вилась вокруг него, а тот в припадке праведного гнева продолжал рубить ей головы своим сияющим мечом. Но едва стекала из раны чёрная кровь, на месте отрубленной головы вырастали две другие, ещё злее, ещё страшнее. Вот как тут не поверить в правдивость древних мифов. Очевидно, что Люцифер забрал из Чистилища тяжелую артиллерию.

Как бы то ни было, путь к отступлению был закрыт. Своей тушей гидра загородила всю арку, впору хоть со стены прыгать. Демон уже собирался взобраться по выступающим в кладке камням и спрыгнуть вниз, но бросив последний взгляд на сражающихся, замер в нерешительности. Одна из голов чудовища вцепилась пастью в золотое крыло архангела, и тот взвыл от боли, истекая кровью. Правильнее и разумнее всего сейчас было бы уйти, не привлекая лишнего внимания, но какая-то неведомая сила, эмоциональный порыв заставил Асмодея вмешаться.

– Свет не повергнет эту тварь, – вскричал он, – только огонь! Вниз! – Гавриил инстинктивно рубанул голову гидры и вместе с ней рухнул на землю, а Асмодей мысленно воззвав к кольцу, воздвиг меж ним стену непроходимого огня. Злобно зашипев, тварь попятилась назад, растревоженная нестерпимым жаром.

А битва продолжилась. С новой силой громыхнули барабаны. Казалось, что Люцифер совершенно не волновался о том, сколько воинов падет в этой битве. Важен был лишь результат. Он посылал их на передовую только затем, чтобы проверить силы осажденных и рассеять их по всей длине стен. Это была новая стратегия, совершенно разнившаяся с той, что он применил в битве за Преисподнюю. Какова же была истинная мощь Чистилища, если король Ада проявлял подобную расточительность к жизням своих верноподданных?

Основной удар был направлен на Золотые Ворота. Магические удары сыпались на них со всех сторон, их обливали жертвенной кровью, насылали на них монстров, имен коих Асмодей даже никогда не слышал.
«Сколько усилий не приложи, а прорваться с этой стороны не суждено. Нужно идти вдоль стены, надеясь отыскать столь необходимую лазейку. Главное, не попасться на глаза какому-нибудь вооруженному отряду» – подумал он. Как не отвратительна была демону эта мысль, но придется прятаться и убегать.

И действительно, сначала Асмодей бежал, потом шел, а когда сил не осталось идти, начал ползти. Серебряные браслеты на запястьях буквально выжигали его жизнь, впрыскивая в кровь яд, но сбросить с себя эти оковы, как ни старался, демон не мог. Время шло, солнце закатилось и взошло вновь, звуки битвы затихли или просто остались позади. Он прошел бог весть какое расстояние, но стены, защищенные священной магией, стали для него непреодолимым барьером – ни единой лазейки. Вконец потеряв надежду, он сполз по стене, закрыв глаза. Есть хотелось нестерпимо, если ему сейчас попадется на пути какая-то душа, он набросится на нее и выпьет до дна. Если, конечно, у него хватит сил подняться.

– Не думал, что ты сможешь уйти так далеко, – усаживаясь рядом с ним, произнес архангел. – Либо магия браслетов ослабела, либо я недооценил твое упрямство.

– Как ты нашел меня? Не помню, чтобы я оставлял следы.

– Я почувствовал горький запах отчаяния, и взял след, – Гавриил пошарил в складках запачканного кровью плаща и подал демону склянку с черным дымком внутри.

– Это что, – усмехнулся Асмодей, принимая бутылочку из его рук, – небольшая вольность перед казнью?

– Можешь считать и так, – демон поднес стекло к глазам, вглядываясь в клубящиеся петельки.

– Убийца-насильник, десять, нет… одиннадцать загубленных девичьих жизней, – это мой гость, помню его при жизни, а вот после смерти я его так и не нашел. Потеря была невелика, а силы тратить лениво, и я предпочел о нем забыть. Как он оказался в Раю?

– Жертва распределительной системы. Его по ошибке направили к нам… хотел вернуть эту ничтожную душонку по месту новой прописки, да война помешала.

– Не думал, что такое бывает. Впрочем, кара все равно его настигнет, твое здоровье! – Асмодей вытянул зубами пробку, сплюнул ее в траву и с наслаждением втянул в себя серый дымок, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Гавриила, которого буквально передернуло от увиденного. – Не делай вид, что это тебя оскорбляет. Тебе не хуже меня известно, какая судьба ждет тех, кому Вы отказываете в теплом приеме.

– Мог бы не делать это так демонстративно.

– Мог бы, – усмехнулся Асмодей, – но будь спокоен, удовольствия мне это не доставило. На вкус он такой же мерзкий, как и его прижизненные делишки. Наверняка будет несварение. Итак… – протянул демон, – не думаю, что ты преследовал меня, чтобы поблагодарить за спасение твоей жизни и вернуть собственность, к которой я не особо привязан.

– Я должен вернуть тебя назад. Люцифер временно отступил, мы получили возможность перегруппироваться перед новым нападением…

– Тут-то мое отсутствие и обнаружилось. Что же, поступай, как должен. Сейчас я все равно не смогу сопротивляться, – с горькой усмешкой произнес Асмодей, звякнув кандалами. И это была правда, сил сопротивляться у него не было, как не было сил двигаться. Собственно, и остановка его была обусловлена лишь желанием тихо дождаться прихода смерти, которая явно подзадержалась, пожиная жертв войны.

– Что так просто? Я не узнаю того Асмодея, которого знал прежде. Неужели не будет предсмертного рывка разъяренного льва или припасенного туза в рукаве?

– У меня даже рукавов нет, – усмехнулся демон, – твои собратья проявили щепетильность в этом вопросе, как говорят смертные: «я гол, как соко́л…»

– «и остёр на язык, как бритва», – продолжил архангел.

– Беру назад свои слова насчет отсутствия у тебя чувства юмора. Ты не безнадежен.

– Ты мог раскрыть врата изнутри, мог оставить меня на растерзание этой твари, и все было бы кончено, но ты не сделал этого, хотя знал, чем рискуешь. Почему ты так поступил?

– Потому что никогда не желал этой войны. Раньше я думал, что буду сражаться, не смотря ни на что, но теперь я понимаю, что не хочу сражаться вовсе. Кто бы ни победил, равновесие между мирами нарушится. Свет без тьмы… тьма без света… инь и янь, понимаешь? От этого пострадают все. И прежде всего экономика. К тому же, если победит Люцифер, он наверняка возжелает освободить Тьму. Как бы я ни ненавидел Отца и его режим, но этого допустить не могу.

– И ради этой цели великий демон Асмодей готов отдать свою жизнь?

– Моя жизнь сейчас немного стоит.

Гавриил снял с руки стальную перчатку, коснувшись стены. Она тут же завибрировала, являя глазу магический барьер, по которому пошла разноцветная рябь, подобная той, что бывает на воде при попадании камня, с одним лишь отличием, круги не расползались, а наоборот, стягивались к тому месту, где ладонь архангела коснулась кладки. Когда последний круг коснулся его руки, Гавриил сжал кулак, из которого тут же вырвались золотистые лучи.

– Ты отпускаешь меня? – с недоверием глядя на него, спросил Асмодей.

– Это зависит от того, куда ты пойдешь...

– Врата Ада закрыты для демона-отступника. Рано или поздно Люцифер узнает о том, что случилось у Золотых ворот, и вынесет мне смертный приговор. Так что теперь я сам по себе. И раз уж мне придется укрываться на Земле, не хотелось бы увидеть ее в руинах из-за нескончаемой вражды наших родителей.

– Ты будешь жить, как обычный человек? – уже не скрывая удивления в голосе, произнес Гавриил. – Это невозможно.

– Кто знает, – пожал плечами Асмодей, – может, как смертный я смогу получить то, что недоступно Богу.

– Например, – сейчас архангел смотрел на него так, будто слушал бред сумасшедшего. Незаметно жить на Земле, означало не пользоваться магией, чтобы потоки энергии не привлекали лишнего внимания. Но разве демон на это способен? Пытались оное сделать и недавно казненные Левиафан и Мамон, но дьявольская сущность все равно взяла верх, тут-то небесные преследователи их и настигли. Это был лишь вопрос времени. Однако внезапная догадка рухнула на архангела, будто ньютоново яблоко. – Это правда… те слухи, что ходили по Раю про тебя и эту смертную?

– Все слухи, что ходят обо мне – ложь! Все, кроме этого! – он уже собирался сорваться вниз, но Гавриил положил руку ему на плечо.

– Что еще?

– Браслеты. Если их не снять, ты погибнешь при падении. Хотя, скорее всего ты погибнешь и без них. Пусть судьба рассудит, – он положил руки на его запястья, прошептав заклятие. Серебро раскалилось докрасна, прожигая до мяса и без того растерзанную плоть, и оковы раскрылись, рухнув к ногам ангела. – Их не должны здесь найти. Сделай одолжение, выброси их в океан, – Асмодей в ответ согласно кивнул.

– Прощай, брат, – проговорил он.

– Надеюсь, что мы больше никогда не встретимся. Это будет означать, что ты не изменил своему намерению, и мне не придется тебя убивать.

– Я желаю того же.

Асмодей окинул прощальным взглядом небеса, в очередной раз убедившись в том, что не желает сюда возвращаться, и сделал шаг вперед. Словно метеор он полетел на Землю, огненным «хвостом» расчертив ночные небеса пополам. А в голове его пульсировала лишь одна мысль: «Когда на небесах взойдет кровавая луна, а землю поглотит жар первородного пламени, ангел, проклятьем заклеймённый, вновь падет…»

***

Месяцы пролетели слишком быстро. Аврора и оглянуться не успела, как подошел ее срок разрешиться от бремени. А вот о Лионеле подобного сказать нельзя, ибо для него постоянные перемены настроения и необъяснимые слезы возлюбленной превратились в настоящую пытку, не говоря уже о ее новых гастрономических пристрастиях, которые было практически невозможно удовлетворить в разгар войны. Ну где, скажите на милость, он может достать для нее французский сыр, если в бакалее даже простой хлеб в дефиците? А ведь это лишь верхушка айсберга. Ребенок еще в утробе матери вел себя, как настоящее исчадие Ада: постоянно ворочался, брыкался, не давал Авроре покоя ни днем, ни ночью. И это ввергало Лионеля в настоящее отчаяние, хотя он и успокаивал себя мыслью, что оное просто невозможно. Впрочем, и сам он далеко не ангел, так что ждать покладистого нрава от малыша не приходилось.

Единственное, что вызывало у него наибольшие опасения, это состояние Авроры. Доктор Джонсон, знавший об их секрете и наблюдавший беременность девушки, начал поговаривать о том, чтобы все-таки отправить ее в Саванну, ибо был не уверен в том, что роды в Новом Орлеане пройдут благополучно. Госпиталь был переполнен, не хватало ни лекарств, ни врачей, ни кроватей, не говоря уже о том, что рожая в таких антисанитарных условиях, вероятность летального исхода увеличивалась в разы. По словам старика кровяное давление у Авроры то и дело подскакивало, отечность не спадала, да и положение плода вызывало его постоянное недовольство. Врач много говорил о кровотечениях, об эклампсии, произносил кучу мудрёных слов и, в конце концов, так напугал Лионеля, что он принял твердое решение – Саванне быть.

Оставалось только придумать, как перевести женщину на последнем месяце беременности на расстояние в семьдесят миль, да еще и переплыть преградившее им путь озеро. Да, задачка не из простых. Но было бы желание. Вскоре нашлось и решение, даже определилась дата отъезда. Но и тут Аврора в очередной раз заупрямилась, совсем забыв о своем порыве отправиться в Саванну в одиночестве, да еще и на карете с извозчиком. Воистину, страх перед собственными кошмарами поубавил в ней решимости и прыти.

Хотя и здесь была своя положительная сторона: инцидент с цепью угас вместе с обидой Авроры, страх перед восставшими сновидениями заставил, наконец, девушку смириться с собственной судьбой и вести покладистый и чинный образ жизни беременной затворницы, как пристало благовоспитанным женщинам Юга. Правда, с одним лишь исключением, новость о ее интересном положении хранилась в строжайшей тайне, а потому и на улицу она практически не выходила. Лишь ночами совершала краткие прогулки по саду, стараясь избежать ненужных сплетен.

Как ни горько ей было это признавать, но Лионель был прав с самого начала. Город наводнили жнецы и прочие прислужники падших, пристальное внимание которых могло погубить всю их жизнь. Но даже с этим Аврора смогла со временем смириться. «Все ради благой цели» – твердила она про себя. И это помогало. Единственное, что все чаще начинало ее угнетать – это безделье.

В доме не осталось ни книг, ни прочих благ цивилизации, даже мебель раздали на нужды неимущих. Так что занять себя уборкой не было никакой возможности, а потому все больше времени она проводила перед окном, сквозь стекло глядя на отражение той, нормальной, жизни, которой у нее никогда не будет. Хотя…надежда всегда теплилась в ее душе. Так было и сейчас. Погладив живот, девушка повернулась к Лионелю, погрузившемуся в чтение последней газеты. Видимо новости были безрадостные, потому что с каждой минутой ведьмак все больше хмурился, и глубокая морщинка прорезалась меж бровей – недобрый знак. Впрочем, благих вестей в последнее время не поступало: все миры находились на осадном положении. И если о происходящем на Земле без устали твердила пресса, то «Загробный вестник» вообще не подавал никаких признаков жизни. Если бы не постоянные землетрясения, штормы, грозы и затмения дражайшие слуги потусторонних миров и вовсе не имели представления о происходящих там переворотах.

Аврора уже собиралась вернуться к скучному заоконному созерцанию, когда взгляд ее наткнулся не небольшую тарелочку с шоколадом, и сердце девушки наполнилось практически детской радостью. Сложно было представить, каких трудов Лионелю стоило достать для нее сладости в такое время. Одарив мужчину таким нежным взглядом, на который только была способна, она подскочила к столику, вгрызаясь в горькую плитку. После всех лишений военного времени самый обыкновенный шоколад казался ей пищей богов, и она на одном дыхании умолотила практически весь скудный запас, только сейчас вспомнив о Лионеле. Сладость тут же встала поперек горла, и она подняла на мужчину виноватые глаза, встретившись с его теплым взглядом.

– Ты будешь? – проговорила она, облизнув с пальцев остатки шоколада. Не пропадать же добру, в военное время не до приличий, особенно при своих.

– Ешь, – тихо ответил он, вернувшись к чтению, но от этого короткого слова Аврора почувствовала себя еще более виноватой. Она знала, что Лионель любил шоколад, знала и то, что в последнее время он отказывал себе во всем, чтобы по максимуму удовлетворить ее нужды. А ведь это она виновна в их бедственном положении. Это она отдала практически все их золото и драгоценности на нужды госпиталя, она отдала мебель и книги, но война затянулась, и оставшихся в их распоряжении средств не хватало катастрофически. Банки, опасаясь дефолта, не принимали иностранные облигации и денежные переводы в валюте, а многомиллионные активы и золото, хранившиеся во Франции не могли доставить в Америку из-за морской блокады. Это был замкнутый круг, и никакая магия не могла помочь им в решении этих проблем, ибо никакой гипноз и колдовство не могли заставить служащих банка отдать то, чего у них не было.

– Если ты возьмешь немного, с меня не убудет, – присаживаясь около него, произнесла девушка. – Пожалуйста, – на этот раз возражать Лионель не стал, молча отщипнул себе крохотный кусочек и положил в рот. – Новости с каждым днем все хуже и хуже, что стряслось на этот раз?

– В проливе северяне арестовали торговое судно из Франции, вместе с нашим золотом, – ответил он. – В сражении при Геттисберге армия конфедерации потерпела поражение и была вынуждена отступить в Виргинию. Потери измеряются тысячами, а это значит, очередная волна мобилизации, очередные поборы.

– Но они не могут тебя забрать, ты иностранный подданный, – еле сдерживая волнение, произнесла Аврора.

– Если армия янки дойдет до Нового Орлеана, это не будет иметь значения, – он поцеловал ее в макушку и подошел к окну. – С каждым днем все хуже и хуже.

– И что же нам делать?

– Надеяться, что южане поднимут белый флаг раньше, чем северяне придут сюда. Мы находимся на удалении, в этом наше преимущество. Не думаю, что Борегар будет сражаться, если большая часть его территории окажется в оккупации.

– В этом случае, ты понапрасну терзаешься, – Аврора подошла к нему и обняла сзади, уперев живот в его спину, но тут же почувствовала дискомфортное сдавливание и отступила.

– Поверь, поводов для волнения более чем достаточно. Мы все сидим на пороховой бочке, которая может взорваться в любую минуту, – он посмотрел на небо, и его рука нервно вцепилась в портьеру. – Война людей – не самое страшное из того, что может случиться с этим миром.

– Что там? – взвизгнула Аврора, подскочив к окну.

– Двенадцатое лунное затмение в этом году. Это аномально много и не предвещает ничего хорошего, – с замиранием сердца Аврора наблюдала за тем, как огромная тень нависла над ночной владычицей и ее серебряная поверхность залилась багрянцем.

– Это то самое явление, которое ведьмы называют кровавой луной?

– Да, – кивнул Лионель. – За всю мою жизнь такого не было ни разу, – он закрыл глаза, пытаясь прислушаться к себе, магия действительно ожила внутри него, силы возросли многократно – потрясающее ощущение, но в то же время горестное, ибо энергия не приходила просто так. И если где-то прибыло, значит, где-то убыло. – Много магов было убито этой ночью. Они отдали свои силы Земле, а она в свою очередь, распределила их между оставшимися колдунами. Рай и Ад опять схлестнулись.

– Смотри, падающая звезда, – Аврора указала пальцем на светящуюся сферу, расчертившую небо, и угасшую за горизонтом.

– Не торопись загадывать желание, – хмуро произнес мужчина. – Это не звезда, а очередная жизнь в своем закате. Какого-то ангела низвергли с небес, а огненный шлейф за ним – это его сгорающая энергия. Скорее всего, с небес упал очередной покойник, – Аврора приложила руку к животу, отойдя от окна. Сердце ее болезненно сжалось, а дыхание перехватило. Она попыталась вздохнуть, но грудь словно перетянули жгутом, и тут внезапная боль заставила согнуться девушку пополам.

– Лионель, – она вцепилась пальцами в его руку, чтобы не упасть.

– Что… что такое? – он обратил на нее растерянный взгляд, еще не до конца осознав, что произошло.

– Кажется, на этот раз все же будет по-моему…

– Ты о чем?

– Не будет Саванны. Пошли за доктором. Я рожу этого ребенка в Новом Орлеане, в этом доме, очень скоро.

Если и можно напугать мужчину, то только такими новостями. Лионеля в момент прошиб холодный пот, а ноги отяжелели настолько, что он не мог и шагу ступить. И главное, разум все прекрасно понимал, отдавал телу какие-то команды, но оно не слушалось, будто не ему принадлежало.

– Лионель! – девушка встряхнула ведьмака, вцепившись в его плечо, и впервые в его глазах увидела нечто сродни панике. Хорошо, что самообладание вернулось к нему прежде, чем успела испугаться сама Аврора. Подхватив ее на руки, словно пушинку, он влетел по ступеням на второй этаж, уложив ее на кровать. И уже собирался выйти из комнаты, но она с такой силой вцепилась в его руку, что даже кости захрустели.

– Ты же не собираешься сейчас уйти? Ты обещал, обещал, что не оставишь меня!

– Я лишь на несколько минут, нужно найти кого-то, послать за врачом. Аврора, я должен… не думаешь же ты, что я сам… – каким бы бледным сейчас не было лицо несчастной роженицы, но оно все равно залилось пунцовым румянцем об одной лишь мысли о подобном.

– Нет-нет, ступай, – пропищала она, свернувшись на кровати. – Я… я буду ждать.

Лионель не помнил, как выскочил из комнаты, как слетел по лестнице и выбежал на улицу, пытаясь найти хоть кого-то, кто сможет помочь ему в трудной ситуации. Как назло – ни души. На вечно оживленных улицах не было ни извозчиков, ни пешеходов. Ему пришлось пробежать до конца улицы, прежде чем он наткнулся на чернокожего мужчину, растянувшегося прямо на земле. Глядя ввысь, он насвистывал незнакомую ведьмаку мелодию, протягивая из бутылки какое-то золотистое пойло.

– Эй, ты! – крикнул ведьмак. – Да-да, ты! Хочешь заработать за ночь столько, чтобы год беды не знать?

– Эээ, Вы так не шутите, добрый господин. Сейчас добра ни у кого нет, даже у благородных, – он снова повалился на траву и сначала затянул веселый напев.

– Видишь это, – Лионель ухватил раба за грудки, практически ткнув его носом в карманные часы, которые в неровном свете масляного фонаря переливались разными цветами. – Это золото. А драгоценных камней здесь еще больше, – и действительно, на золотой крышке расцвела целая россыпь бриллиантов, обрамлявших огромный яхонт в самом центре фамильного герба. – Я прошу так мало, и готов расплатиться этими часами за услугу.

– Чего Вы изволите, господин?

– Беги в госпиталь и найди доктора Джонсона. Или любого другого врача. Скажи, что… у женщины начались роды, и что срочно необходима помощь. Пусть идут к старому дому на холме, на окраине Французского квартала.

– Того самого дома, где духи? – крестясь, переспросил мужчина.

– Того самого…

– Свят, свят! Но если я это сделаю, часы мои.

– Да, – бездомный уже потянулся к драгоценной диковинке, но Лионель перехватил ее, спрятав в карман. – Получишь в ту же секунду, как приведешь врача.

– А не обманете?

– Я никогда не отказываюсь от своих слов. Клянусь могилой матери. Ступай! Время не терпит. Быстрее! – подхлестнутый окриком, мужчина припрыжку пустился вниз по улице, придерживая на себе слетавшую соломенную шляпу. А Лионель, пожалуй, ничуть ни медленней его, бросился к особняку. Правда сил его хватило, чтобы с шумом распахнуть дверь и влететь в холл, а вот подойдя к лестнице на второй этаж, мужчина в нерешительности остановился.

Надо было подняться к Авроре, посидеть с ней, постараться отвлечь ее от мыслей о предстоящем испытании, но у него не хватало воли подвигнуть себя на это. Надо же было Авроре выбрать именно этот день из всех дней в году, чтобы начать рожать! Он присел на нижнюю ступеньку лестницы и постарался взять себя в руки. Правда, получалось это просто ужасно. Мысли его тут же обратились к воспоминаниям о былых опасностях, и разум попытался вспомнить, когда еще он находился в подобном возбуждении. И не мог. Даже когда рождалась Амелия, в его власти был верный фамильяр и престарелая ведьма, которые взяли на себя все сопряженные с рождением ребенка хлопоты, но сейчас помощи было ждать неоткуда. А что если доктор не придет? Что ему делать тогда? О рождении детей он знал ровно столько же, сколько попугай знал о математике. А потому мысль о том, что придется самому взять на себя это бремя, отозвалась в его сознании очередным паническим припадком. И почему этот чертов доктор не идет? Почему?

Лионель поднялся, несколько раз измерил комнату шагами, и вышел на крыльцо, в нетерпеливом ожидании вглядываясь вдаль, но улица была пустынна. Он снова вошел внутрь, в этот раз найдя в себе силы подняться на второй этаж и, потоптавшись у двери, потянул за ручку, застыв в проходе. Боже, как же он сейчас презирал себя за собственную нерешительность.

Аврора лежала на кровати, широко распахнув глаза, но ничем не показывала своей боли, лишь изредка судорожно сминала пальцами влажную от пота простыню и подрагивала. Она повернула голову и улыбнулась Лионелю — и в этих широко раскрытых глазах он увидел безмерный испуг, отчего сам едва не рухнул на пол. Хороша компания, один боится хлеще другого, как же сейчас не хватало умелой руки, той руки, которая не дрогнет в решающий момент.

На ватных ногах он подошел к ней, опустившись на угол кровати, и аккуратно сжал ее руку. Нужно было что-то сказать, подбодрить роженицу, отвлечь, утешить, но язык, неконтролируемый разумом, начал нести всякую чушь. Он говорил о магии, о том, как обнаружил в себе это дарование, вспоминал об Амелии, о том, как поселился в старом замке во Франции, повторялся, заговаривался и начинал все сначала. А потом, наконец, умолк, уперев невидящий взгляд в окно на тихую улицу. Аврора молчала тоже – лишь время от времени на ее спокойное лицо ложилась гримаса боли. В такие моменты она поворачивалась к нему, и говорила:

– Знаешь, вполне терпимо, – и Лионель понимал, что она лжет, и каждый раз лгал ей в ответ:

– Все будет хорошо, ты справишься.

А в глубине его души все сильнее крепла мысль, что хорошо уже не будет. Что же он будет делать, если доктор не придет? Что он с собой сделает, если по его вине Аврора скончается в родах? Что он будет делать, если с ребенком, не приведи Господь, случится беда? И почему магия не могла решить этой проблемы? Лионель примолк, но сидеть спокойно не мог, как на иголках подрываясь от каждого шороха или дуновения ветра.

Прошел час, за ним второй. На востоке уже зарделась зарница, но никто так и не постучался в дверь. У Авроры участились схватки. Ее длинные черные волосы намокли от пота, на рубашке, там, где она прилипла к телу, обозначились влажные пятна. Лионель молча освежил ей лоб и щеки мокрой тряпицей, но рука его дрожала уже сильнее, чем сама Аврора. Он уже не думал о том, что кто-то может прийти к нему на выручку. Мысли крутились около одного вопроса: как он будет принимать роды. Он же ничего в этом не смыслит! Лионель снова подошел к окну и поглядел на улицу.

– Прости меня, – простонала Аврора за его спиной.

– За что? За что я должен тебя простить?

– За то, что доставляю тебе столько проблем. Мужчина не должен делить с женщиной это бремя. Особенно, если женщина этого не достойна. Я… какой неблагодарной я была все это время. Прости, ты ведь всегда заботился обо мне. А я… я не слушала тебя.

– Почему ты говоришь мне это сейчас?

– Просто хочу, чтобы ты это знал, вдруг, больше не смогу… вдруг я… – слеза скользнула по ее щеке, и новая судорога свела тело.

– Даже не думай об этом. Все будет хорошо. Родить ребенка не так сложно, – солгал он, подавая ей чашку с настоем каких-то целебных трав, – это должно облегчить боль, – Аврора сделала несколько глотков, и без сил рухнула на подушки.

Раздавшийся стук в дверь в момент вывел его из оцепенения. Если бы окно спальни выходило к крыльцу, Лионель от нетерпения выпрыгнул в него, лишь бы скорее впустить доктора. Однако распахнув дверь, он испытал очередное разочарование. Надежда в нем угасла так же быстро, как и вспыхнула. На пороге стоял тот же бездомный, стояла какая-то дородная негритянка, скрывшая за льняным платком седые волосы, но где тот, кого он так ждал?

– Где доктор Джонсон?

– Я его искал и в госпитале, и дома, но его нет. Говорят, на вокзал пришел очередной эшелон с ранеными, он там.

– Тогда почему ты не пошел туда за ним?! – вскричал Лионель.

– Я и пошел, да только он не согласился прийти. «Одна жизнь не стоит десятка» – сказал он и еще сказал, что миссис справится сама. И другие врачи отказались. Все боятся этого дома. Говорят, что тут неладное творится.

– Проку от тебя никакого! А это кто? – он кивнул в сторону женщины, стоявшей рядом с ним. – Зачем ты приволок ее сюда?

– Это старая Лола, она ведунья черного квартала. Она поможет.

– Если бы это дело можно было решить магией, я бы не стал приглашать к себе в дом старых шарлатанов, мне не нужна здесь эта… женщина. Мне нужен доктор, – прошипел Лионель, уже собираясь захлопнуть дверь перед их носом, но негритянка, до сего момента хранившая молчание, с такой силой навалилась на дверь, что ведьмак опешил от неожиданности.

– Знаешь ли что, сынок, сейчас я – это все, на что ты можешь рассчитывать. Принять ребенка дело нехитрое, но и тут сноровка нужна, – не дожидаясь ответа, она вошла в холл, небрежно сунув ему в руки корзину с какими-то склянками. Быстро оценила ситуацию, оглядевшись по сторонам, и повернулась к нему. – Что стоишь, как каменный? Али дар речи потерял? Ступай, затопи печь, поставь на огонь котел с водой. Принеси все полотенца, какие найдешь, и моток ниток. И нож. И не говори, что не можешь ничего найти. Быстро достань и принеси мне. Ну, живо! – а потом, не дожидаясь ответа, стала подниматься по ступенькам. – Где роженица? Куда идти? – она снова оглянулась на Лионеля, махнула в его сторону рукой «мол, что с него взять… сама справлюсь», и начала раскрывать каждую дверь, пока не натолкнулась на спальню Авроры.
– Старая Лола у нас в квартале все роды принимает. Случалось ей и благородным помогать, когда дите сокрыть от света пытались. Она свое дело знает.

– Ага, – только и сказал мужчина, все еще глядя на лестницу, хотя бойкой старухи и след давно простыл. Потом молча отстегнул от пояса цепочку с часами, и передал мужчине. Несколько часов спустя негритянка вышла на веранду к Лионелю, который метался точно посаженный в клетку лев.

– Вы ее муж?

– Да… то есть, нет, – в растерянности промямлил он, – я ее брат, несу за нее ответственность, – она с недоверием воззрилась на него.

– Да… видала я таких… Порадовать мне Вас нечем. У бедняжки очень затяжные и тяжелые роды. Ребенок трудно дается, а у него еще и положение неправильное, она только мучается, а дело не движется.

– И что делать?

– Будь она в госпитале, ей бы сделали кесарево сечение, а здесь об этом и думать нечего. Она должна разродиться сама.

– Она в сознании?

– Да, в полном сознании. Храбрая малютка, не кричит, не жалуется. Самым лучшим женщинам приходится тяжелей всех, вот что я вам скажу, – правда о том, что лучших Господь и забирает первыми, она решила смолчать. Парнишка итак был на грани нервного срыва. Ох, уж эти мужчины, головы срубать друг другу не боялись, а чудо рождения ввергало их в панику. Поди разбери этих существ.

– Да, она такая, – почувствовав прилив гордости за возлюбленную, отозвался Лионель. – Я… мне можно ее увидеть.

– Мужчине не положено, – взъелась она, скрестив руки на груди, но ведьмак взлетел по лестнице прежде, чем женщина рот успела открыть. – Ага… брат… как же, – запричитала она, вытирая руки о фартук, и направилась на кухню за очередной лоханью с водой. А пока шла, с недоумением спросила себя: что Аврора для этого Лионеля, и что он для нее?

– Рори, – тихо прошептал он, опустившись на колени около ложа, и взяв руку девушки, прикоснулся к ней губами.

Через силу она всплыла из страшного сна, куда погрузилась, точно в омут нескончаемых страданий, уже ко всему равнодушная, и увидела совсем близко до боли знакомое лицо, густые темные волосы и тонкое аристократическое лицо, губы ее беззвучно зашевелились, а рука потянулась к его щеке, но бессильно упала на кровать.

– Рори, ты сильная. Ты терпела еще и не такую боль. Ты справишься.

– Помоги мне, – взмолилась она.

– Я всегда готов тебе помочь, моя Аврора, ты же знаешь, я жизнь за тебя отдам всю без остатка.

– Ты никогда этого не делал, но помолись… помолись за меня и за ребенка. Его не должны наказывать за мои грехи.

– За наши грехи, Аврора, за наши, – он вновь поднес к губам ее пальчики. Девушка закрыла глаза, голова ее метнулась на подушке, и тяжелый вскрик сорвался с губ.

– Кому я сказала, – негритянка ухватила его за плечо с такой силой, что можно было усомниться, кто из них в доме хозяин, – не положено мужчине здесь находиться. Уходи, а то хуже будет!

– Если ее жизнь будет в опасности, Вы меня позовете?

– Даже не сомневайтесь. Возможно, скоро мне понадобится Ваше мнение.

– Простите, – переспросил он, но женщина так бесцеремонно захлопнула после него дверь, что вопрос так и повис в воздухе.

Часы продолжали свой неспешный бег, и все чаще до слуха Лионеля начали доходить приглушенные стоны. Это было невыносимо, каждый раз сердце ведьмака болезненно сжималось в груди. Но в тот момент, когда он считал, что хуже быть уже не может, по пустынному особняку раздался такой душераздирающий вопль, что у него внутри все похолодело. Мужчина начисто потерял ощущение времени: казалось, что с того мгновения, как за ним захлопнулась дверь его собственной комнаты, прошли уже долгие века непрекращающейся боли. Нахождение рядом с этой комнатой стало для него непосильным испытанием. Ах, если бы он мог хоть как-то облегчить ее муки… Он бы все сделал, душу бы порвал, только бы прекратить эти терзания.

Утро сменилось днем, день – вечером, и снова наступила ночь, а роды все не прекращались. Порой Аврора кричала так, что Лионелю казалось, будто плоть ее терзали невидимые твари, которые набрасывались на нее извне и изнутри, царапали, грызли, рвали клыками и когтями, но нет, это был всего лишь ребенок. Ребенок, которого он так ждал, так любил, но уже начинал постепенно ненавидеть за все те муки, что терпела Она. Что ж, теперь было понятно, почему старуха так настоятельно гнала его прочь. Мужчина действительно не должен был слышать такого. Не должен был запоминать любимую женщину такой. Ему нужно было успокоиться, нужно было выпить, чтобы забыться. На дрожащих ногах он спустился в кабинет, налил стакан оставшегося бренди и залпом осушил до дна. Не полегчало. Крик Авроры до сих пор звучал у него в ушах и сводил с ума.

– Мсье Лайонел, – проговорила женщина, остановившись подле него. – Я пришла к Вам за решением, о котором Вас предупреждала.

– Что с ней? Что с Авророй? Она не…

– Нет-нет, – видя отчаяние, отразившееся в его взгляде, ответила она. – Пока нет. Но в скором времени нужно принять решение, и принимать его придется Вам, как единственному близкому для нее человеку, – при этих словах Лионель неуверенно сглотнул, почувствовал такой страх, с которым прошедшие часы не шли ни в какое сравнение.

– О чем Вы говорите?

– Для Вас высокородных и образованных все сложно и требует долгих размышлений, но мы люди простые и нам нужно указывать путь. Сейчас. А потому ответьте мне на один вопрос: если встанет выбор, между жизнью этой девушки и ее ребенком, что подскажет Вам Ваша совесть? – это было то, чего он так боялся услышать. Делать выбор между жизнью и смертью двух дорогих существ – самая сложная дилемма на свете. И что бы он ни решил, он навсегда останется убийцей, подписавшим одному из них приговор. Его никто не простит за это. Он сам себя никогда не простит.

– Я не допускаю никакого выбора. Нельзя погубить младенца ради спасения матери, и наоборот.

– И все же…

– Если бы до этого дошло, я сказал бы Вам без колебаний: спасите Аврору, а о младенце позаботится Господь.

Негритянка лишь кивнула и заковыляла в спальню роженицы, а Лионель, захлебываясь от бессильного отчаяния, мешком упал на скамью. Принятое решение жгло его хлеще адского огня, и несколько раз он подрывался с места, желая сказать акушерке, что передумал, что желает спасти младенца, ведь находись Аврора в сознании, поступила именно так. Но доходя до ее двери, он каждый раз возвращался на свое место, понимая одну простую истину: лучше пусть возлюбленная возненавидит его за подобное малодушие и собственными руками оборвет его бессмертие… пусть так. Он лучше умрет у нее на руках, чем будет жить без нее.

Часы на камине остановились, и Лионель не имел ни малейшего представления о том, сколько сейчас времени, но когда в комнате стало трудно дышать от духоты и пробивавшиеся снаружи лучи начали блуждать по полу, он раскрыл шторы и, к своему удивлению, увидел, что наступил новый день. Багровый солнечный диск медленно поднимался над горизонтом. В этот момент ему почему-то подумалось, что этим родам не будет конца, что они попали в Ад, и это очередная адская пытка. Часа через три, когда мужчина уже не помнил себя от волнения, акушерка спустилась по лестнице, остановившись в проходе.

– Ба, да ты, сынок, выглядишь куда хуже роженицы, – проговорила она, поднимая с пола уполовиненную бутыль бренди, и молча налила себе полный стакан. – Ну вот, всё кончилось.

– Она умерла?

– Господь с тобой, окаянный, – она отвесила ему звонкий подзатыльник, что он едва не слетел со скамьи. А он-то думал, что такую беспардонность старые нянюшки юга могут проявлять лишь к разочаровавшим их воспитанникам. Но, видимо, этой дамочке было все равно, что в нем течет кровь древних королей и могущественных друидов. – У этой девушки еще много всякого впереди, но, даст Бог, все будет хорошо.

– А ребенок? – он уставился на нее с такой надеждой, что даже если бы произошло самое страшное, Лола, наверное, не смогла бы ему об этом сообщить.

– С ним все хорошо! Родился мальчик, крепенький, здоровый, и с бешеным нравом. А глаза, какие у него красивые глаза. Я в жизни не принимала младенца с такими глазами. Он многого добьется, уж поверьте. Этого кроху топором не прикончишь, а ведь меня посещала подобная мысль, но все разрешилось, как нельзя лучше.

Это было чудо. В этот момент Лионелю захотелось поднять руки к небу и закричать во все горло. С трудом верилось, что все это безумие закончилось. Он сделал шаг вперед и уже собирался броситься к опочивальне Авроры, но треклятая нянька встала перед ним стеной, растопырив руки. Да что ж за упрямое создание.

– Куда это ты собрался, сынок? Неужели не понимаешь, что женщине после такого покой нужен. К тому же, – она приблизилась к нему почти вплотную и сделала глубокий вздох, – не собираешься же ты дышать на младенца дешевым алкоголем. Да и помыться бы тебе не мешало. Экое бесстыдство! Ступай, отдохни, приведи себя в порядок, а завтра приходи. Эта ночь у всех была тяжелой.

Боже, какой же он баран! Действительно, в таком виде нельзя было идти к ребенку. Лионель поднял с пола сюртук, и поспешно направился в уборную, застыв у большого зеркала. Да, зрелище было не из приятных: трехдневная щетина, волосы засалились и теперь отяжелевшими прядями падали на лицо, под покрасневшими глазами залегли темные круги – увидев такое, младенец точно испугается. Мужчина подошел к умывальнику, налил воду из глиняного кувшина и основательно вымыл руки, а затем, вытерев их чистой тряпкой, взял бритву.

Нянька видимо оказалась существом очень щепетильным в вопросах чистоты, потому что под дверью уборной Лионель нашел два ведра с горячей водой. Собственно, он и сам бы справился путем магических ухищрений, но все же было приятно, что кто-то проявил подобную заботу. Надо было признать, что прислуги в доме ему не хватало. Сбросив с себя одежду, он погрузился в теплую воду, чтобы снять напряжение прошедших дней. Тело приятно расслабилось, а тепло сразу добралось до костей – невыразимое наслаждение. Встревоженный разум постепенно успокоился, и его начало клонить ко сну. Правда, стоило дойти до кровати, усталость как рукой сняло.

Несколько часов он смотрел в потолок, абсолютно потерявшись во времени, а потом подорвался, будто ужаленный, облачился в первый попавшийся ему костюм, и направился в спальню Авроры. Казалось бы, все кончено, и можно спокойно вздохнуть, но после первой пытки ожидания началась вторая – пытка любопытством. Прошедшие часы показались вечностью, а он так и не увидел собственного сына, не убедился, что с ним все хорошо. В конце концов, он сделал все, как говорила старая Лола и теперь имеет полное право войти в свою же спальню к своей же женщине. К тому же, он не будет никого беспокоить, посмотрит одним глазком, убедится, что все нормально и уйдет.

Тихонько отворив дверь, он бесшумно скользнул внутрь, оглядывая комнату. Аврора, побледневшая и измученная, тихо дремала, распластавшись на кровати. Непричесанные волосы ее спутались и разметались на подушках, на коже виднелись пятна, и вся она выглядела ужасно истощенной. Горы подушек, обычно аккуратно разложенных, в беспорядке валялись по обеим сторонам от кровати. На туалетном столике лежали отвратительного вида окровавленные тряпки. Он подошел ближе и впервые заметил на вечно юном лице девушки страдальческие морщинки и понял: этих следов не изгладят ни отдых, ни возвращенное здоровье, ни колдовство. Впрочем, это ничуть не портило ее ангельского лика, напротив, украшало его.

По всей видимости, Аврора относилась к тому типу женщин, которых украшали страдания. Они закаляли их, делали несгибаемыми, сильными. И сила их духа была столь притягательна, что ни один мужчина не мог ей противиться. Скользнув ласкающим взглядом по ее телу, Лионель взглянул через полупрозрачный полог кровати на колыбель и застыл в немом ужасе.

Маленькое розовое существо, закутанное в белоснежные пеленки, тихо лежало в своей кроватке, над которой зависли в воздухе десятки маленьких флакончиков с духами и целебными настоями, расческа, ножницы и еще куча бытовых мелочей, которыми наполнена любая девичья спальня. Малышу нужно было только взмахнуть ручкой, эти предметы начинали кружиться над его головой, поблескивая в неровном свете ночника. Но стоило Лионелю подойти ближе, магический барьер растворился, и парящие флакончики со звоном рухнули на пол, заставив Аврору в ужасе подскочить с постели.

– Слава Богу, ты напугал меня до безумия, – пролепетала она, и снова опустилась на подушки, прижимая к животу ладонь.

– Как ты себя чувствуешь? – Лионель старался быть спокойным, но голос его звучал с надрывом. Он сам не знал, зачем задал этот вопрос. Может для того, чтобы заполнить паузу, может для того, чтобы дать себе время осмыслить увиденное. Склонившись над колыбелью, мужчина взял крохотного малыша, который, казалось, мог поместиться в одной его руке и, прижав к груди, вгляделся в его личико. – Не могу понять, от кого он унаследовал свою красоту: от мамы или от папы. Но в одном старуха Лола не ошиблась – глаза у него просто волшебные.

– Он сам необыкновенный, – сделав над собой усилие, Аврора приподнялась, – упрямый, никак не хотел появляться на свет.

– Ты сообщишь Асмодею? – эти слова были произнесены таким холодным тоном, что девушку передернуло. Что… что такое он говорит? Не он ли настаивал на том, чтобы рождение этого малыша осталось тайной для всех миров, а теперь говорит такие страшные вещи. Она просто не верила своим ушам.

– Что я должна ему сообщить? – Аврора посмотрела на него, как на безумца.

– Что у него родился сын, – Лионель положил ребенка в колыбель, поддерживая за головку, и одарил девушку таким взглядом, что все ее внутренности завязались узлом, а сердце упало в пятки. Впервые он смотрел на нее, как на преступницу. Счастливая улыбка мигом сползла с лица, и она начала хватать ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег. Мысли ее запутались окончательно, и разложить их по полочкам не представлялось никакой возможности.

– Да… как ты можешь? Это безумие так думать… и еще большее безумие произносить такое вслух. Это просто невозможно.

– Не надо меня обманывать, Аврора, со мной это не пройдет. Твои губы могут солгать, но глаза всегда скажут правду. Этот ребенок смотрит на мир Его глазами! Его! Боюсь даже представить, какую душу они будут отражать.

– Лионель, – в отчаянии она протянула к нему руки ладонями кверху в стародавнем жесте мольбы, и все, что было у нее на сердце, отразилось на ее лице, но он отстранился. – Я клянусь тебе… – превозмогая боль, несчастная поднялась с кровати, и подошла к колыбели, впервые взглянув на собственного сына, будучи свободной от опиумного дурмана. Да так и ахнула, прикрыв рот ладонью. Эти глубокие изумруды глаз, без примеси желтизны или янтаря, прекрасные и пугающие одновременно. Не могло быть в мире второго существа, обладающего такими глазами. Не могло быть сомнений. Сгорая от стыда и отчаяния, Аврора посмотрела на Лионеля, и впервые не нашла в нем понимания, участия и тепла. В его взгляде не было даже жалости, только разочарование, боль и немое осуждение. Этот взгляд резанул ее, словно лезвие ножа, прямо в сердце, и убил.

– Довольно клятв. Довольно! В нашем мире они ничего не значат. Аврора, не напоминай мне о себе ни сейчас, ни потом. Никогда! Я ношу тебя в сердце, ты знаешь это, но так больше продолжаться не может. Долгое время мы шли одним путем, но наши дороги разошлись. Ты свободна, свободен твой сын, и вы можете жить той жизнью, о которой ты всегда мечтала. Уезжай отсюда. Домой. Во Францию. Тебя всегда туда тянуло на родные луга, мой замок и мои средства к твоим услугам.

– Прости, прости… я… я не… – как бы она хотела сейчас сказать, что в произошедшем не было ее вины, но это было бы еще одной ложью. Асмодей не силой взял ее в ту ночь, а она даже не пыталась вырываться. Как же мерзко она сейчас себя ощущала. Глядела в зеркало, а в отражении видела падшую во всех смыслах женщину.

– Женщины… не перестаю вам поражаться! Вы извиняетесь и полагаете, что все сразу забудется! Какая важность, что я все это время считал, будто моя возлюбленная носит под сердцем моего ребенка! Ты же извинилась! А значит, по твоей логике, я должен простить! Неужели ты считаешь, что настолько серьезную обиду можно загладить одними лишь извинениями?

– Что? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Я сделаю, – взмолилась она, заливаясь слезами.

– Я уже давно ничего не хочу, – устало произнес он, повернувшись к ней спиной. – Когда ты ответила на мои чувства, я был счастливейшим мужчиной на земле. Вся моя жизнь изменилась, наполнилась светом, а в душе зародилась надежда на спасение. Но это была утопия, в действительности, я никогда не обладал тобой, а ты меня не любила.

– Любила… – пискнула она. – И сейчас люблю…

– Не так сильно, как Его.

– Лионель, – она рванулась к нему, но мужчина ее опередил, с силой ухватив за плечи.

– Что ты с нами сделала, Аврора? – он заглянул к ней в глаза, сам не понимая, что пытался в них отыскать. – Ты убила нас. Два века ты не могла выбрать меж нами. Теперь этот выбор сделали за тебя. Я ухожу… – губы ее задрожали прежде, чем она успела сжать зубы и остановить дрожь. Уходит? Нет, что угодно, только не это! Он ведь обещал… обещал, что всегда будет с ней, а теперь оставляет одну с ребенком на руках.
«С чужим ребенком!» – услужливо напомнил разум, и Аврора закусила губу. Он не может уехать. Но как ей остановить его? Она бессильна, если он преисполнен такой холодной решимостью и речи его так пугающе бесстрастны.

– Прекрати, прекрати так говорить, – внезапно вскрикнула она, будучи не в состоянии выносить его голос, в котором не слышалось любви и заботы. – Мы ведь можем…

– Аврора, я не стану склеивать осколки нашей разбитой жизни. Что раскололось, то раскололось, осталось лишь воспоминание. Прощай, – он с шумом распахнул дверь и вышел прочь, даже не взглянув на младенца, который от испуга зашелся пронзительным плачем.

– Постой, – Аврора бросилась за ним, гонимая чувством вины и презрением к себе, но у лестницы силы ее оставили, и споткнувшись, она полетела вниз, лишь чудом ухватившись за перила. Боль в животе была нестерпимой, но никто не подал ей руки. На миг Лионель застыл на лестнице, оглядев ее, и убедившись, что страшного не произошло, вышел на улицу.

Аврора молча смотрела ему вслед, пока его силуэт не исчез за закрытой дверью, и ей казалось, что она сейчас задохнется от боли, сдавившей грудь. Звук его шагов затих, и вместе с ним что-то умерло в ее душе. Что-то о существование чего она даже не подозревала. Что ж, и поделом ей. Сейчас бесполезно было взывать к чувствам или к разуму Лионеля – ничто уже не способно заставить этот холодный рассудок отказаться от вынесенного приговора. Это был конец. Она осталась совсем одна.

А ребенок наверху кричал навзрыд. Такой же покинутый всеми, как и его мать. Новый приступ вины уже по отношению к этому безвинному малышу затопил ее с головой. Она была слишком занята собой и позабыла о нем, хотя, этот малыш был единственным, кто еще в ней нуждался. Ухватившись за перила, девушка заставила себя подняться и вернуться в комнату. Но едва переступив порог, окаменела от страха при виде ожившего кошмара.

Склонившись над детской кроваткой, стоял Асмодей, шепча одно заклинание за другим. Из воздуха появлялись искрящиеся голубые и золотые всполохи света и впитывались в тело малыша, а он во все глаза наблюдал за каждым жестом отца: уже не плакал и не кривил беззубый ротик, протягивая тоненькую ручонку к растрепанным волнистым прядям.

– Отойди от моего сына, – прошипела Аврора, инстинктивно схватив саблю Лионеля, украшавшую камин. – Я не позволю тебе его забрать.

– Только лишь твоего сына? – переспросил Асмодей, изучающе глядя на нее.

– Когда ты узнал? – девушка оглядела властелина с головы до ног, и ужаснулась увиденному. Весь запачканный запекшейся кровью, пеплом и сажей, в каких-то изодранных лохмотьях, он едва стоял на ногах. Видимо, у исчадия ада ночка тоже выдалась не из легких.

– Я узнал об этом в тот день, когда ты явилась ко мне с прошением об освобождении Алексии Штерн. О чем ты вообще думала? Неужели считала, что я не почувствую собственную кровь? Что другие ее не почувствуют? Ты хоть понимаешь, что ты сделала? – Асмодей вновь склонился над младенцем, вновь зашептал что-то на непонятном ей языке, и силуэт его запылал зеленым ореолом, который от него перешел в тело малыша.

– Я не позволю тебе его забрать, никогда, отойди, – она уперла ему в горло острие сабли, чем вызвала лишь ухмылку на его губах.

– Неужели ты считаешь, что сможешь меня этим остановить?! После всего, через что я прошел в последнее время? – он взревел так, что младенец вновь залился плачем. – Я рыцарь Ада! Меня не могут остановить ни заклятия, которыми окружен этот дом, ни человеческое оружие, – демон обхватил ладонью лезвие, и оно начало раскаляться в его руках, краснеть, пока не расплавилось, раскаленным железом стекая на пол.

– Может и не смогу, но попытаюсь. Я видела этот сон десятки раз. Видела, как черная тень забирает мое дитя. Я… я не позволю. Exorcizamus te, omnis immundus spiritus omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis… – она зашептала слова изгнания.

– Меня не изгнать, как обычного демона, я не занимаю сосуды чужих тел, – зашипел он, морщась от сдавленной боли в висках. Чертова латынь, опять отзовётся у него в голове новой порцией мигрени. Что за детские выходки, он не драться сюда пришел. И уж точно не убивать. Хотел бы, камня на камне не оставил от этого городишки, но забрал своё. Ухватив Аврору под локоть, он вытащил ее в коридор.

– Ты ведь не понимаешь, что здесь происходит? А у меня нет времени все это объяснять. Я должен его забрать, иначе заберут они.

– Кто? – взвизгнула Аврора, вцепившись в его руку.

– Все: ангелы, демоны, их прислужники. Неужели ты считала, что можно родить ребенка от высшего демона, практически прокричать об этом всему Аду, и не возыметь последствий?

– Мое дитя… оно безвинно.

– Он виновен с рождения. С рождения и приговорен. Только представь, он принадлежит потустороннему миру, но в то же время он не эфемерный дух, не наколдованное тело, а живое существо из плоти и крови. Пока он мал, его характер мягок, как глина, они вылепят его по собственному подобию и бросят в огонь. Сделают марионеткой в их руках, или еще хуже… Ему предрекли такую судьбу, которая даже мне внушает ужас. Я – его единственный шанс. Ради этого я дважды был низвергнут, прошел через Рай и Ад. И ты меня не остановишь…

– Тогда я пойду с Вами. Я не отдам сына…

– Однажды, ты отдала дочь незнакомцам во имя спасения. Так отдай же сына отцу. Посмотри на меня, посмотри, – он обхватил ее за плечи, заставив взглянуть на него, – Я мог бы забрать его силой, но не стал. Я не смогу сейчас сражаться, не смогу защитить Вас обоих. Научись уже властвовать собою и принимать решения не сердцем, а разумом. Твои чувства приведут к беде. Всех нас! Если мне суждено в своей жизни сделать правильный поступок, будь добра, не мешай.

– Мы сможем защитить его вместе… моя магия…

– Слепой ведет хромого! – перебил он, – Если я уйду, они оставят тебя в покое. У тебя появится время восстановить силы. Чем больше нас, тем тяжелее скрыться.

– Нет! – сердце Авроры преисполнилось такой болью, что это отчаяние материализовалось магической стеной, отбросившей Асмодея в другой конец коридора. Девушка, испугавшись собственного поступка, бросилась к нему, но тут же в ужасе застыла, почувствовав запах гари. – О, нет! Ребенок!

Когда они вбежали в комнату, пустая колыбель была полностью объята огнем, расползавшимся в разные стороны. Ненасытное пламя пожирало все, что попадалось ему на пути: поглотило окровавленное ложе, взметнулось к потолку по портьерам, обволокло всю мебель, укрыв опочивальню непроглядной пеленой дыма.

– Малыш, – в одной тонкой ночной сорочке она бросилась в огонь, пытаясь добраться до колыбели: с быстротой молнии помчалась по горячим, почерневшим мраморным плитам пола, не чувствуя, как жгло босые ступни, как огонь опалил её волосы, как начала тлеть тонкая ткань рубашки. Она задыхалась в едком дыму, но так и не сумела добраться до цели. Асмодей ухватил ее за талию, притянув к себе. – Нет, нет, пусти… не смей. Мой сын! Сын!

– Все кончено, они его забрали! – прорычал он ей на ухо. – Нужно уходить.

– Нет, пусти! Он здесь! Я найду… – в отчаянии кричала она, вырываясь и царапаясь, словно дикая кошка. Асмодей вытащил ее из комнаты, пытаясь перенестись, но открыв глаза, осознал, что не сдвинулся с места.

– Почему? Почему мы не можем переместиться? – взвизгнула она, с ужасом глядя на демона, который, казалось, был озадачен не меньше нее.

– Прости, дорогая, временно не летаю, – злобно усмехнулся он. – Скажи спасибо своему колдуну и его заклинаниям.

Дым распространился по всему этажу, а следом за ним вырвалось и пламя, захватывая все большую территорию. Жар стал нестерпимым, и если для демона огонь – стихия родная, то для Авроры она была подобна смерти. Подхватив девушку на руки, Асмодей сбежал по лестнице, через запасную дверь выскочив на улицу. И только тогда смог перенестись подальше от особняка, от огня, и от всего этого кошмара. Перенестись настолько далеко, насколько позволяли оставшиеся силы. Забывая о той истине, что никому не дано убежать от собственного страха, ведь как бы быстро не пришлось бежать, страх всегда бежал быстрее. И единственный способ побороть его – это сразиться с ним. Сразиться, чтобы спасти собственного ребенка.

Предыдущая глава || Следующая глава