— Помогите ей!
Эдек побежал к упавшему ящику, под тяжёлым краем которого виднелся малиновый фартук.
— Почему вы стоите? Помогите мне его поднять!
Никто не сдвинулся с места. Заключённые с презрением уставились на него.
— Пусть умирает. Может, тогда мы сможем освободиться из этого ужасного места.
На краткий миг он задумался над намёком Пятого заключённого.
— Охрана не знает о случившемся здесь. Ты знаешь планировку её дома, Первый. Поищи у неё оружие. Пусть истекает кровью на полу, а мы застанем часовых врасплох у ворот. Высвободимся из лап этой стервы!
Эдек услышал Изабелу, бежавшую по брусчатке внутреннего дворика.
— Что с ней случилось? Эдек, помоги мне поднять этот ящик! Почему вы все стоите? Мы должны поторопиться…

Пятый и Шестой рванули к дому Шварц, другие же пленные хранили молчание, стоя неподвижно и таким образом выражая открытое неповиновение.

Изабелу не шокировали противоречивые эмоции на лицах узников. Внутри неё царило такое же смятение. Но она не станет убийцей. Не отступится и не станет наблюдать за смертью бауэрсфрау Шварц, когда может ей помочь.

Изабела схватила дрожащую руку Эдека, и вместе они принялись за дело, наклоняя и что есть мочи ворочая ящик. Но им удалось лишь приподнять его.

— Эдек, попробуй удержать его на весу, в то время как я попытаюсь вытащить её оттуда за ноги!

Он напрягся изо всех сил. И смог продержать ящик, пока его жена вытаскивала бауэрсфрау Шварц из-под него.

Остальные так и продолжали стоять истуканами, пока не услышали пальбу со стороны сторожевой вышки.

Эдек поднял с земли бауэрсфрау Шварц, а Изабела взяла женщину за руку, пока на их глазах другие пленники бежали к главным воротам, думая, что Пятому и Шестому удалось застрелить охранников. Оставшиеся заключённые понимали, что если смогут добраться до ворот, то у них есть шанс выйти на свободу.

Эдек и Изабела отошли назад, пока остальные бежали к воротам. Беглецов больше не волновали угрозы бауэрсфрау Шварц в адрес их родственников в Польше или же их собственные судьбы. Не волновали их дети, оставшиеся в детской. Арестанты могли думать только о своём спасении.

Им недалеко удалось уйти. Добравшись до внутреннего двора, беглецы увидели, что стража укрепила ворота и стояла над двумя телами, и прекратили попытки к бегству.

Часовые, завидев Эдека с бауэрсфрау Шварц на руках, оставили мёртвых заключённых и побежали к ним.

Эдек крикнул им, голос юноши эхом разнёсся по внутреннему двору.

— На неё упал ящик! Пятый и Шестой ухватились за возможность бунта. Они побежали в дом и нашли её оружие. Вы должны привести сюда врача, если хотите, чтобы она выжила!
Охранник вскинул ружье и нацелил его на других пленных.
— Вы все, возвращайтесь к работе! Хватит на сегодня развлечений!
Те быстро развернулись и возвратились к своим заданиям.

Под наблюдением часового Эдек с Изабелой отнесли бауэрсфрау Шварц в её комнату и осторожно опустили женщину на кровать.

— Доктор скоро прибудет. Пока же не выходите из дома.
Пара понимающе кивнула, когда солдат развернулся и сбежал по лестнице.
— Эдек, я промою ее раны. Ты не принесешь мне с кухни немного теплой воды и тряпку?
Он молча ушёл и вскоре вернулся. Изабела уже сняла окровавленные слои одежды с тела бауэрсфрау Шварц и накрыла её простынёй.
Женщина застонала от боли. Открыв глаза, она посмотрела на своих работников.

— Вы не оставили меня умирать.
Голос её был слаб и едва слышен.
Заключённые отрицательно помотали головой в ответ.
— Я была в сознании всё это время. И всё слышала. Герр Калленски, я признательна, что ваших сил хватило поднять тот ящик самостоятельно. Фрау Калленски, я благодарю вас за то, что вытащили меня без помощи других. Вы… вы сделали мне одолжение. Я не забуду этого. Я…

Она потеряла сознание, оставив пару таращиться на неё в шоке.

Изабела смочила тряпку в тёплой воде и продолжила очищать её раны. Эдек, как мог, помогал своей жене.

Прибывший доктор похвалил проделанную ими работу.

С того вечера их кормили двойной порцией говядины, в то время как другие заключённые жили впроголодь, совсем без мяса.



— Фрау Калленски, вот та фотография, о которой я говорила вам, та самая с моим Якобом и его женой.

Бауэрсфрау Шварц стала разговорчивее с Изабелой по мере своего выздоровления. Её восстановление шло медленно, но она уже могла сидеть в кровати и совершать короткие прогулки. Изабела сидела с ней и всячески ухаживала за женщиной.

Девушка взяла фотографию из протянутой руки бауэрсфрау Шварц и взглянула на яркое, счастливое изображение в рамке.

— Это Якоб, а вот женщина, о которой я говорила тебе, и мой муж, Вильям… Я звала его Билли.
— У вас была красивая семья, бауэрсфрау Шварц.
— Была. А сейчас… Знаешь, что наша фамилия переводится как «чёрный»? Мало счастья выпало на нашу долю. Словно чёрная туча навечно зависла над нами.

Изабела молча рассматривала фотокарточку в своих руках. Она напомнила ей о своих родных. Девушка гадала, как они выглядели сейчас. И жалела, что у нее не было фотографии с ними.



Эдек плакал. Только по одному виду мужа Изабела могла сказать, что произошло нечто ужасное. Она не понимала, почему он шел к дому в это время дня, когда обычно работал в полях.

Стоило ему ступить на кухню, как Изабела метнулась в объятия мужа.

— Эдек, что случилось?
— Бауэрсфрау Шварц только что получила весточку из Польши. Она хотела, чтобы я рассказал тебе. Мои родители сбежали после того, как их дом спалили дотла… Твой отец… он тоже бежал.
Грудью юноша ощущал, как дрожит тело его жены.
— Моя мать? Моя сестра?
— Они… их привезли в Аушвиц после бегства твоего отца. В отличие от нас, он отказался ехать сюда…
Изабела рухнула на землю, уронив голову на руки.
— Изабела, они… погибли.

Девушку поглотила тьма. Она не знала, сможет ли когда-нибудь вынырнуть из неё.



Изабела проснулась в объятиях мужа. Кроме его тепла, она больше уже ничего не чувствовала.

— Эдек, я слышу женские стенания, или у меня галлюцинации?
Он теснее, почти вплотную, прижал жену спиной к своей груди.
— Тебе не снится, но это кошмар… Они во внутреннем дворе утешают друг друга. Солдаты пришли за их детьми.
Изабела лежала неподвижно, пытаясь осмыслить его слова.
— Бауэрсфрау Шварц сказала, что в самом начале нашего срока ей определили квоту на потомство невольных рабочих. То было одно из условий для пребывания пар в лагере. Данный указ распространяется и на её запрос. Детей не вернут…
Изабела в защитном жесте прикрыла руками живот. Только-только стало заметно, что малыш растет внутри неё. Большие ладони Эдека легли поверх рук Изабелы, покоящихся на её животе.
— Почему ты не рассказала мне? Бауэрсфрау Шварц сказала, что заподозрила у тебя беременность несколько недель назад. Ты думала, что я не обрадуюсь?
— Разве это имеет значение, Эдек? После родов ребенка всё равно заберут. Какая теперь разница…
— Не говори так, Изабела! Бауэрсфрау Шварц сказала, что не отнимет его у нас. У неё есть план… которому нам стоит довериться. Она сказала, что будет выдавать тебе мясо три раза на дню, а твои обязанности сократятся.
Будущая мать недоверчиво покачала головой.
— Так же она поступала с другими матерями, и посмотри, что вышло. Нам следовало дать ей умереть, как другие того хотели… Нам следовало воспользоваться тем шансом на побег.
Эдек крепче прижал жену к груди, руки молодого мужчины плотно прижались к её округлившемуся животу.
— Я верю ей, Изабела.
Она не шевельнулась. Не могла плакать. Не могла обрести голос. Когда он к ней вернулся, то зазвучал слабо, и в нём сквозило сомнение.
— Надеюсь, что ты прав.



— Какой чудесный день. Приятно будет ощутить кожей солнечное тепло. Бауэрсфрау Шварц дала нам пару минут отдыха. Пойдём посидим в поле, Изабела. Я только скажу ей, куда мы направляемся.

Дожидаясь возвращения мужа, Изабела стала медленно подниматься со стула. Живот уже мешал ей ходить, и она не сомневалась, что ей потребуется вечность, чтобы доковылять до поля.

Эдек вернулся и легко подхватил жену на руки, унося её прочь от дома. Высокая трава красиво покачивалась на ветру, золотистыми волнами спускаясь по склонам холмов.

Он опустил жену на землю, затем встал на колени у её ног, расшнуровывая ботинки Изабелы и снимая их. Он избавил её от чулок и принялся растирать ей опухшие лодыжки.

— Эдек, если ты продолжишь в том же духе, то я засну.

Он тихо рассмеялся и присел рядом с ней, снимая свои полуботинки и носки.

Эдек с любопытством наблюдал за Изабелой, которая откинулась на спину и подняла ступни к солнцу.

— Что ты делаешь, жена?
Улыбка расползлась по её лицу.
— Я так делала ещё ребёнком. Есть нечто в летнем ветерке, сквозящем между пальцев ног… тепле солнца, греющем мои пятки… Посмотри, как контрастирует моя кожа с голубым небом. Я воображала, что гуляю по небу… гуляю с ангелами. Попробуй, Эдек.

Эдек откинулся и осторожно вскинул ноги вверх, подражая Изабеле. Он согласился, что ощущения были приятными… восхитительными.

Они были благодарны за подобные мгновения. Приходившие с войны слухи извещали об усилении военных действий на границе Германии. Они не знали, что сулило им будущее, поэтому старались наслаждаться подобными мелочами. Их можно было пальцам пересчитать, но для пары они тем не менее были особенными.



— Фрау Калленски, у вас схватки?
— Да, но я так слаба.
— Изабела, послушай меня. Ты можешь и ты выдержишь. Ты сильная женщина и создана для продолжения рода. Старайся дышать через нос, а ребёнок скоро появится на свет. Я скоро вернусь. Герр Калленски, идёмте со мной.
Он поторопился за фермершей, жаждая узнать, что их надзирательница хотела ему сказать вдали от ушей жены.
— Что-то не в порядке. Я достану повозку. Когда услышишь, как она приближается к дому, зайди внутрь, но не тревожь жену. Аккуратно подними её и отнеси в повозку. Понял?

Мужчина кивнул в ответ. В нём зародилась паника.

Когда он услышал шуршащие по гравию колёса, то направился в гостиную, подняв жену с дивана.

Бауэрсфрау Шварц ждала их с одеялами. Ночь выдалась безлунной, так что Эдеку пришлось осторожно и вслепую ступать по неровной почве.

— Бауэрсфрау Шварц, а если они отнимут ребенка, когда мы вернёмся?
— Герр Калленски, вы оба спасли мне жизнь. Вы не потеряете своё дитя. Я признаю его своим, и ребенок не покинет территорию лагеря, когда вы возвратитесь с ним. Не вези фрау Калленски в больницу, так как те врачи ведут более точный учёт и могут явиться сюда через пару дней. Отправляйся в женский монастырь. Там примут роды и сохранят всё в тайне. Монахини пытаются сторониться властей. Я располнела, так что руководство поверит, что я легла в постель с солдатом, дабы способствовать размножению арийцев. Уйди под покровом ночи и следуй по дороге в город. То будет первая колокольня. Скорее укладывай её в повозку. Она бледна как смерть…
Женщина обмотала Изабелу ещё одним одеялом, когда Эдек бережно уложил жену вглубь повозки.
— Верни телегу до рассвета, и сможешь возвратиться к жене следующим вечером, после рождения ребёнка.
— Я желал бы остаться с ней, бауэрсфрау Шварц.
— В Германии так не поступают, герр Калленски. Вы должны довериться мне, иначе возбудите подозрения, и власти позовут солдат, которые заберут вашего ребенка. Я даю вам слово, что вы сможете вернуться за женой и ребёнком завтра с наступлением темноты. В монастыре о них позаботятся.
Женщина обратилась к стонущей от боли женщине.
— Изабела, ты должна вести себя как можно тише. Путешествие выдастся неприятным, но помни, что твоё молчание превыше всего. Как только выедете на дорогу, ты должна смолкнуть. Я накрою тебя одеялом и пустым мешком из-под картошки, чтобы часовые на вышке не колебались. Твой муж поспешит.

Она поставила на Изабелу пустой ящик и наглухо защёлкнула телегу.

Женщина повернулась к Эдеку, протягивая ему деньги.

— Герр Калленски, перед возвращением нагрузите ящик провизией. Стража не задаст вам вопросов.

Мужчина поблагодарил фермершу и быстро запрыгнул в повозку, берясь за поводья и приводя лошадей в движение.

Когда они подъехали к монастырю, две монахини подбежали к ним.
— Моя жена вот-вот родит. Сегодня вечером я вернусь за ними. Прошу, позаботьтесь о ней… них. Пожалуйста…
— Сынок, мы уже мастера в этом деле. Как тебя зовут?
— Эдек Калленски, это моя жена Изабела…
— С Изабелой и вашим ребенком вс` будет хорошо. А пока помолитесь. Когда вернётесь, у вас уже будет ребёнок…
— Наш первенец.
— Тогда усерднее молитесь. Господь прибудет с нею. Уверена, ваша жена храбра и решительна.

Эдек кивнул в ответ, напоследок прижав жену к груди и передав её монахиням, отнёсшим роженицу в каменное здание.

Долго простоял он перед входом, пока не нашёл в себе силы отвернуться… покинуть любимую женщину, оставив её в руках совершенно незнакомых людей.

Он стал молиться. Больше он ничего не мог поделать.



— Она восхитительна, как и её мать. Посмотри на её светлые волосики и голубые глаза. Матушка говорила мне, что при рождении у меня были очень светлые волосы. Как ты решила наречь её, любимая?
— Мария Алиция Калленски. В честь моей матери, моей сестры… Хочу звать её по второму имени…

Изабела рыдала на груди мужа, держа между ними спящий комочек и надеясь, что её мать и сестра смотрят на них с небес; девушка отчаянно желала, чтобы родные были здесь, с ней, и пережили с ними этот благословленный момент вхождения в жизнь нового человека.

Родовые муки не могли сравниться с эмоциональной болью, вызванной гибелью членов её семьи. Тяжёлая утрата была почти невыносима. Изабела страстно желала жизни своей матери и сестре, хотя больше никогда не сможет их обнять или увидеть.

— Изабела, есть ещё две вещи, которые нам следует сделать, пока мы здесь и у нас есть такая возможность.

Молодая мать понимающе посмотрела на мужа, благодарная ему за то, что он мог думать о чем-то радостном.

Монахиня, ухаживавшая за Изабелой после родов, вернулась к ней в чистом, белом облачении.

— Сестра, не могли бы мы поговорить со священником?
— Вы хотите крестить своего ребенка сейчас?
Эдек и Изабела улыбнулись в ответ.
— Да. Но также мы хотели бы обвенчаться перед лицом Господа.



— Сара, представь мой шок, когда я услышала, что у тебя родился ребёнок. Ты так умело скрывала беременность, и какая в итоге получилась красотка! Посмотри на её блондинистые волосики! Идеальная арийка! Кто из командиров её отец? Франц спрашивал меня, кого ему поздравлять, когда новоиспечённый отец появится в штаб-квартире. Он умоляет меня завести ещё одного ребенка, но я сказала ему, что после нашей десятки с меня хватит. Не сомневаюсь, что при виде этой малютки он всё-таки постарается изменить моё мнение.
Женщины дружно рассмеялись, сидя в гостиной и попивая чай.
— Тебе кто-нибудь помогает нянчиться с ней? Как ты умудряешься справляться с хозяйством и всеми заключёнными, а теперь ещё нести дополнительные обязательства?
Изабела замерла над печкой, ложка зависла в воздухе, пока она слушала, как подруги общаются в соседней комнате. Они не знали, что она могла слышать их.
— У меня отличные помощники. А убиваю я только неработоспособных. Всё просто, Грета. Очень просто. Тебе следует подумать о том, чтобы попросить себе пленных. Уверена, Франц оценит дополнительные руки на ферме, несмотря на то, что она крупнее нашей. Поляки самые трудолюбивые, так что советую отправить запрос уже сейчас.
— Сара, я всё никак не могу поверить в то, что ты решилась на ребёнка, в твоём-то возрасте!
— Уверена, Билли смеётся надо мной, где бы сейчас он ни был, Грета.
— Что ж, я должна идти, но ещё раз поздравляю с рождением дочки. Уверена, Франц заглянет к тебе, когда вернётся с фронта. Спасибо за чай!

Изабела заслышала шаги в фойе и как закрылась парадная дверь.

Бауэрсфрау Шварц появилась на кухне, осторожно баюкая Алицию на груди. Она протянула девочку Изабеле и стала помешивать суп.

— Грета самая болтливая женщина в Германии. Вам с герром Калленски повезло, что у вашей крохи светлые волосы и голубые глаза. Я не сомневаюсь, что это положит слухам конец, если таковые вообще были. К закату молва дойдет до штаб-квартиры. Здесь Алиция будет в безопасности, фрау Калленски. Вам больше не нужно беспокоиться. Покормите дочь. Я закончу ваше блюдо, но ожидаю вашего скорого возвращения.



Весна, 1945 г.

Всё, что осталось на ферме, так это газета под их кроватью и вода в колодце. Не осталось ни еды, ничего съедобного. Они умирали от голода и слабости. Линии электропередач были обрублены, газопроводы — перекрыты, так что не было тепла, а печь они не могли растопить.

Звуки падающих с неба бомб понуждали их жаться друг к другу на кровати. Мощные ударные волны от разрушенных бомбежками зданий в Ландсхуте стряхивали образующийся на стенах их спальни иней — сосульки падали, разбиваясь о деревянный пол.

Солнце уже встало, а запах тлеющих углей и чёрного пороха проникал в окно их спальни. Бауэрсфрау Шварц сказала им собрать вещи и приготовиться к уходу в любую минуту.

При себе у них была только одежда да небольшая сумка-футляр Эдека, так что дополнительных сборов им не требовалось.

Они услышали мощный рупор, непохожий на тот, который им доводилось слышать прежде.

Подбежав к окну и выглянув наружу, супруги увидели вдалеке большие группы солдат. Одетых в другую форму, чем те, с которыми они имели дело во время работы в лагере.

Тогда они поняли, что смотрели не на нацистов.

А на американцев.

— Быстрее!
Исступленно прозвучал голос бауэрсфрау Шварц, и они спустились по лестнице; Изабела несла спящую дочь на руках.
— Вот, возьмите это. И быстро уходите, пока они без разбора не изрешетили дом пулями.
Пара устремила взгляд на открытый Эдеком конверт, обнаружив там крупную сумму денег.
— Мы не можем принять их, бауэрсфрау Шварц.
— Можете и возьмёте. Этой суммы вам хватит, чтобы воссоединиться с покинутой семьей… начать новую жизнь. Мне больше нечего вам дать, так что…
— Тем больше оснований, чтобы вы оставили их себе, бауэрсфрау Шварц…
Эдек попытался отдать ей деньги, но женщина пихнула конверт обратно ему, смотря прямо в глаза.
— Единственное, что мне понадобится там, куда я направляюсь, так это прощение. И я сомневаюсь, что оно снизойдёт на меня, так как я его не заслуживаю.
Звук пуль, ударивших по металлическим воротам невдалеке, прозвенел в воздухе.
— Идите сейчас же, живо! Хватайте ребёнка и бегите отсюда! Вы свободны!

Бауэрсфрау Шварц запустила руку в коридорный комод и вытащила оттуда револьвер, а крики солдат приближались к внутреннему двору.

Эдек и Изабела как можно быстрее выбежали из дома, Эдек вскинул руки вверх, в то время как Изабела прижимала дочь к своей груди.

Едва они отошли от солдат, как эхо одинокого выстрела раздалось с парадного крыльца.

В ответ солдаты вскинули ружья наизготовку, целясь в дом.

Переступив же порог, освободители нашли источник шума лежащим на полу в луже собственной крови.



Дрожащая ладонь Эдека покоилась на спине Изабелы, пока они медленно, следуя заданному американцами темпу, шли вдоль дороги. Посмотрев на жену, он узнал пережитый им шок. Бледная Изабела дрожала, Алиция уткнулась в затылок матери, пытаясь заснуть после той суматохи во внутреннем дворике фермы.

— Позволь мне понести её немного, любимая.

Она покачала головой, отказываясь выпускать дочь из рук. Эдек понял, что она не уступит, и обернулся посмотреть на следовавших за ними людей.

Никаких эмоций, отклика или жизни… ничего. Словно всех путников изваяли из камня.
Бетонной плитой легло бремя на их сердца, а белый фермерский домик стал точкой на горизонте.

Они полагали, что с освобождением придет ликование. Его не было. Изнурённые телом, они волочились позади американских солдат и могли разве что безучастно смотреть перед собой. Весь ужас ситуации заключался в том, что они пребывали на свободе, в то время как их семьи были уничтожены. Привычная им реальность прекратила существование.

По прибытии в Ландсхут они увидели мёртвые тела на обочине дороги. Запах гари и смерти висел в воздухе, словно призрак зла, что породил этот кошмар, ставший их жизнью и окутывавший бытие пеленой неослабного уныния.

Освобождение из трудового лагеря означало признать тот факт, что они выжили, в то время как другие нет.

К этой моральной дилемме приобщились безответные вопросы об их будущем. Не получили бывшие узники ответов или понимания, идя по разрушенным взрывами бомб улицам Ландсхута. Они не знали ни куда направляются, ни стоит ли им радоваться, бояться или грустить, — они не знали ничего, кроме физически истощающей агонии, требовавшей переставлять ноги. Внезапно нахлынувшая вина выживших тяготила их, как и неизмеримое, тяжкое бремя, заполнившее сердца и мысли освобождённых.

И под гнётом всего этого они стали падать на землю.

Американские солдаты принялись поднимать их и нести к фургонам, которые отвезут людей к разбитой неподалеку американской базе. Они приносили непрестанные извинения, что освобождённым пленным вообще пришлось идти пешком, но воронки от бомб не давали машинам проехать дальше церкви. Выжившим приходилось передвигаться любым способом. Босые, смертельно худые, бледные, озябшие… почти безжизненные.

Отпущенных на свободу заключенных посадили в большие фургоны, чьи дощатые полы были закапаны кровью и усыпаны черным порохом.

Руины вокруг них дымились разрушением и отчаянием, отражая чувства выживших, пока тех качало взад-вперед в фургоне, покидавшем этот ад. Им вспомнился день своего приезда сюда, и страх вновь заговорил в них, как и несколько лет назад.

Куда они пойдут? Что будут делать? Готовы ли они к тому, что потребуется от них сейчас, когда они вольны выбирать?

Вскоре они приехали на базу, где их встретили улыбающиеся люди, протягивавшие им руки, помогая сойти с фургона.

Им предложили воду, мягкий хлеб и кусочки шоколада.

Последний был самым сладким, до неприличия роскошным угощением, которое они попробовали впервые за много лет, а тёплые улыбки и доброта американцев воодушевляли их улыбаться в ответ. Мимика — язык, не признающий границ и линий фронта. Язык, прорывающийся сквозь колючую проволоку баррикад, ставших их миром, — язык, медленно взывающий их сердца к человечности.

Язык человеческой доброты и порядочности.

Людей разместили в бараках, и дружная троица забралась в одну койку, вконец обессиленная. Проснувшись следующим утром, они встали, учуяв аромат жареного бекона, кофе и мыла. Семья покинула барак, и с ними поздоровался на немецком волонтёр, вручивший каждому из них по мешку, полотенцу, паре больших одеял и по обмылку.

— Вон там вы можете помыться без посторонних глаз. Снимите вашу одежду, а потом замотайтесь в одеяла. Положите ваши вещи в этот пакет вместе с полотенцем. Мы постираем вашу одежду и через некоторое время вернём её вам. В ожидании своих вещей вы можете позавтракать.
Эдек отнёсся к предложению со скепсисом.
— Сэр, прошу прощения, но как я узнаю, что мы получим именно наши вещи? Это всё, что у нас осталось.
Солдат улыбнулся в ответ, кивая:
— Я напишу на мешке ваши имена и номер барака, так что ваши вещи останутся в целости и сохранности. Скоро вам вернут их чистыми. Вы столько натерпелись. Позвольте теперь нам позаботиться о вас. Позвольте создать для вас уют и проявить к вам расположение.

Лица четы Калленски застыли в неподдельном шоке. Они не привыкли к бескорыстной доброте окружающих. Они позабыли, каково открытое проявление доброты со стороны других людей.

Когда Изабела ободряюще коснулась руки мужа, Эдек улыбнулся солдату, бессловесно принимая из его рук сумку и другие предметы. Семья прошла к палатке обмывочного пункта, где рядком стояли самодельные кабинки, разделённые корытами с тёплой водой, от которой исходил пар, и корзинами.

Осторожно вытащив свои единственные пожитки из бедных карманов, мужчина и женщина положили свою смердящую одежду в сумку и принялись смывать с загрубелой кожи последние остатки своего заключения. Тёплая вода и благоухающая мыльная пена вызвали у них слёзы. Тепло успокаивало. Пробирало до костей, в то время как новое ознаменование их надежды, отчаяния и страхов наконец-то сходило с их тел, впитываясь в уже побитую бомбами Землю.

Так началось их очищение.

Они улыбались, моя друг другу волосы и тря спины. Тихо смеялись, когда Алиция удивленно взвизгнула от контакта воды с её нагим тельцем. Шумно расхохотались, когда их херувимчик, порозовевший от тепла и недавней помывки и взбудораженный новым опытом, стал оплёскивать водой своих беспечных родителей.

Вытершись полотенцами и положа их в сумку для стирки, пара потянулась за тёплыми одеялами. Ткань чесала обнажённую кожу, но тем не менее была чистой и дарила уют. Когда Эдек подхватил с пола свою сумку-портфель, оттуда выпал конверт, данный им бауэрсфрау Шварц. Изабела осторожно потянулась за ним, её радостный настрой как ветром сдуло.

Наклонившись вперёд, молодые люди сгрудились над вскрытым конвертом в их руках и стали считать. Дойдя до последней банкноты, они осознали, что держали в руках сумму много большую, чем та, на которую они могли рассчитывать. Обняв дочь, пара затряслась от неверия, а неистовый плач сменился ничем не обременённой радостью.

Они знали, что сейчас могли отправиться куда душе угодно. Сумма, олицетворявшая их свободу, теперь принадлежала молодой семье.

Положив конверт обратно в сумку Эдека, они прошли в столовую, шаркая туфлями, волоча одеяла по земле. Им выдали по ломтику бекона, сваренному вкрутую яйцу и налили немного кофе. Уходя, один солдат передал Алиции немного шоколада, вслух отметив красоту этой девочки.

Сытые и беззаботные, Калленски покинули столовую, вернувшись в койку подремать.

На этот раз, отойдя ото сна, они обнаружили дожидавшуюся их одежду вместе со списком вариантов относительно того, куда они могли направиться, когда покинут базу.

— Мы можем вернуться в Польшу. Говорят, через две недели мы сможем сесть на поезд до Кракова.
— Для нас там ничего не осталось, Эдек. Я не уверена, что вообще захочу возвращаться в Польшу.
Он согласно кивнул и продолжил читать вслух.
— Тут говорится, что в настоящее время все порты Франции закрыты. Но, думаю, что сумей мы добраться до Бельгии…
— …Мы сможем сесть на корабль до Америки?
Эдек кивнул в ответ, а перед глазами мужчины предстала вереница открывающихся перед ними возможностей.
— Это может занять какое-то время, Изабела, может, месяцы… или даже годы…
— Эдек, мы будем вместе. Будем делать то, что должны.
— Тогда Франция. Я поговорю с местным солдатом, разузнаю, кто организует нам переезд.
Изабела обернулась посмотреть на дочь, спавшую с ангельской улыбочкой на лице.
— Представь, какой будет её жизнь, Эдек. Она не вспомнит этот кошмар. И вырастет с воспоминаниями о счастливых временах и вещах.
— Я надеюсь на это, любимая.
Легким касанием руки Изабела убрала кудряшки со лба Алиции, смотря на сидевшего напротив неё в тенте мужа.

Она надеялась, что они будут готовы.



Разруха шествовала по Европе, пересекая границы, поглощая регион в дальнейшем хаосе и унынии. Восстановление шло медленно, и Эдек легко нашёл работу. Он привык к подтачивающей здоровье тяжёлой работе, как и все выжившие, выбравшие путь до Франции, хотя ничто не могло сравниться с ужасом тех лет, проведённых в нацистских пытках. Ничто. Эдек шел на всё, чтобы перевезти свою семью в Бельгию.

Из-за политического климата и отсутствия возможностей переправы до Америки они упорно трудились и выжидали, когда будут взяты новые политические курсы и больше возможностей станет им доступно.

С каждым месяцем новая жизнь приближалась, хотя бывших военнопленных частенько посещала грусть или вина… вина выживших, которые гадали, почему именно им повезло.

— Ранее мне сказали, что билеты на корабли появятся в продаже завтра.
Это объявление повергло Изабелу в шок. Она ожидала, что проведёт в Бельгии ещё немало месяцев.
— Ты когда-нибудь задавался вопросом: могли ли мы сделать больше в своей юности? Могли ли наши родители не дать нацистам породить и продолжать геноцид и пытки? Я чувствую вину за то, что мы можем купить эти билеты, в то время как многие не выжили и тем самым не удостоились подобного шанса.

Голос юноши сорвался от эмоций, слёзы катились по его лицу. Изабела осознала, что перед ним на столе лежала открытая газета, в которой он читал последние сводки о войне.

Она понимала испытываемую им вину, тоже её испытывая. Так много все они могли сделать, и всё же из ежедневных отчётов создавалось впечатление, что человечество потерпело поражение по многим фронтам, отчего с трудом можно было принять масштаб боли, страданий и смерти.

Изабела понимала чувства Эдека, и всё же кому было по силам изменить прошлое? Можно ли по страданиям одного человека измерить муки другого? Да и следует ли? Мог ли кто-то помешать осуществлению маниакальных планов Гитлера и нацистского режима? Эти вопросы поднимались в статье газеты, лежащей перед её мужем, и женщина жалела, что у неё не было на них ответов.

Резко встав, она подошла к Эдеку сбоку, села ему на колени, крепко обнимая.

Слёзы мужчины промочили блузку Изабелы, а влага из её глаз смочила волосы на голове мужа, в которую она упёрлась подбородком.

— Эдек, мы никогда не узнаем этого. Всеми силами мы должны стремиться никогда не повторять наших ошибок. Ты знаешь, что каждый день я оплакиваю эти потери? После того как ты уходишь на работу, я падаю духом — часто при виде играющей Алиции. Думаю обо всех тех людях, которых мы видели в повозках по дороге из Польши. Семьи… малыши… даже те из жёлтой комнаты… моя мать и сестра… наши соседи и друзья детства… Мы здесь и должны помнить их… должны жить ради них, чтя их память. Мы обязаны делать то, что они не могут.
— Ты права, Изабела, но моему сердцу от этого не легче. Мы избежали тисков смерти, когда миллионы…
— Эдек, я думаю, что наши сердца всегда будет щемить из-за этого. Нам придётся собирать нашу жизнь по кусочкам. Вместе мы поможем друг другу исцелиться. Нам придётся подготовиться к большим переменам, быть готовым принять наше тягостное прошлое, как и предвестие будущего. Неужели ты не видишь? Есть так много, ради чего нам стоит жить.
В ответ мужчина поцеловал жену в шею, плотнее прижимая любимую к своей груди.
— Как мне так повезло, Изабела Калленски? Ты самое важное в моей жизни. Ты и Алиция…
— Нет, Эдек. Это я — счастливица. Когда ты спас меня, выбрав себе в жены, ты навсегда изменил мою жизнь. Ещё никогда прежде я не любила тебя больше и не была столь благодарна тебе.



Следующим утром Эдек встал до зари, чтобы добраться до конторы, где оплатит их поездку в Америку. Вложив три дорожных документа в свою библию, он крепко прижал её к груди, в которой сердце колотилось от волнения, и шагнул на тротуар. Там, в поле зрения и в ожидании того же, выстроилась людская очередь… из его собратьев-странников, готовых платить любую цену за билет в новую жизнь.

Они все разделили небывалый опыт переездов. Теперь порядок формировался из беспорядочности, коей были их жизни. Эта колонна не создавалась с целью обесценить их существование, обрить головы или сделать «номером», получить паёк или смертельный приговор. Они стояли в очереди за сроком на жизнь. Они заявляли права на свой второй шанс в погоне за счастьем.

Они верили, что были готовы.



— Уважаемые гости «Нового Амстердама», убедительно просим вас пройти к левому борту капитанской палубы. Нью-Йорк уже показался на горизонте, а через несколько минут мы проплывём статую Свободы.

Эдек, сняв дочку с сидения, закружил её в воздухе. Она смеялась, ощущая силу отца, а маленькие ручки кинулись обнимать шею обожаемого папы. Эдек потянулся за рукой Изабелы и поднёс ладонь жены к губам, нежно целуя.

Их семья из трёх человек поднялась по ступенькам вместе с другими пассажирами. В болтовне преобладало волнение, эхом отражавшееся от узких проходов, ведущих к главной палубе.

Когда они вошли в поток солнечного света, им пришлось заслонить глаза от ослепительного, палящего солнца.

Достигнув левого борта, они в благоговении посмотрели на здания, быстро возникавшие на горизонте, в то время как путники постепенно приближались к своей новой судьбе. Пассажиры тыкали пальцами по сторонам, а здания росли и росли; перед ними раскинулся невиданный ими прежде городской пейзаж, уходящий в небо в невообразимых формах.

А затем в отдалении они увидели её, и гулкая тишина медленно опустилась на корабль. Безмолвие нарушали только звуки волн, плещущихся о борта красивого судна, и крики чаек.

По мере приближения к монументу никто не сдвинулся с места. Словно каждого пассажира парализовало шоком от того, что они собственными глазами видели её, что умудрились избежать своих худших кошмаров и наблюдать, как сбывается их мечта.

Многие брали соседей-незнакомцев за руки, другие приобщались к делу через неожиданные объятия. Уцелевшие смыкали руки с теми, кто понимал, кто знал… Кто никогда не забудет.

Они все были частью семьи, объединённой разрушением. Все они стали свидетелями худших поступков человечества, но также и лучших.

И вот она… Свобода. Жизнь.

Люди понимали, что приближаются к прекрасному символу свободы, что им вручают дар, многими так и не познанный. Все рассматривавшие статую понимали, что в долгу у тех, кто отдал жизни, пытаясь жить дальше, храбрясь перед неизвестностью и преследуя любое счастье, оставшееся в жизни, поскольку многие умерли, так и не получив такого шанса.

Солнце опустилось за статую, бросая гигантскую тень на носовую часть судна.

Пассажиры корабля трепетали, в то время как тень каждого из них сливалась с надвигающейся тенью этого светоча надежды. Каждый присутствующий мог рассказать историю — историю мужества, горя, неописуемой потери. Так долго эти путешественники жили под монолитной тенью тьмы и боли, мучившей и запятнавшей годы их жизни. И всё же в тени новой свободы им казалось, словно она благословляет их, только так имея возможность принять людей, плывущих в порт новых грёз и новых приключений.

Свобода приветствовала их, позволяя своей тени смешаться с их тенью.

Эдек потянулся в карман и вытащил оттуда свою библию, достав конвертик, хранимый у груди. Он открыл его, и многие наблюдали за тем, как пепел распылился в воздухе, кружась в кильватерной струе корабля, развеваясь на ветру под присмотром Госпожи Свободы.

Многие закрыли глаза, молясь, чтобы бедные души знали, что, где бы сейчас ни были, они прикоснулись к свободе.

Для пассажиров же корабля конечный порт назначения располагался впереди, а новый мир манил.

Они были готовы.



От автора:

Почти каждая сцена этой истории в некоторой степени основана на историях спасения моих многочисленных родственников, некоторые из которых уцелели в различных лагерях и до сих пор живут в Польше и Америке. У моих дедушки и бабушки есть табличка в музее Эллис-Айленда в память об их путешествии от террора к благословенной американской свободе. Как и многие в их ситуации, они испытывали необычайную благодарность солдатам, освободивших их и заботившихся о них после войны, пока они считались беженцами. Они считают жизнь в Америке одним из величайших даров, где они могут жить свободно и без ужасных страхов прошлого.

Дедушка и бабушка поклялись, что суп из газеты помогал им утолять постоянный голод в самые отчаянные времена в трудовом лагере Ландсхута. Каждый раз, слыша, как мы жалуемся на передряги в наших жизнях, дедушка предлагает нам «газетный» суп. Мы всегда отказывались. Хотя его мысль была доходчивой. Однако его предложение эффективно сводило на нет наше нытьё.

История рождения Алиции (польский аналог имени «Элис»), как и приписывание её к арийцам, чтобы остаться со своими родителями, является началом истории жизни моей матери и того, как она осталась с моими дедушкой и бабушкой. Моя мама родилась в Ландсхуте в 1944 году. Ей единственной позволили остаться в трудовом лагере — отчасти потому, что при рождении у неё были светлые волосы. Других детей нацисты забрали. Многие так и не вернулись к своим родителям после Освобождения. Моя мать до сих пор гадает, почему ей разрешили остаться. Этот вопрос и поныне не даёт ей покоя, даже спустя столько лет.

Последняя сцена — реальная сцена из жизни моей матери и её родителей. Так они видели свою поездку под статуей свободы в качестве пассажиров Ново-Амстердамского лайнера, отправившегося в плавание из Роттердама. Им потребовалось несколько лет, чтобы получить разрешение на въезд в США из Европы. Они прибыли в Америку 9 мая 1951 года.
Ссылка на личные фотографии из архива моей семьи в военные годы, как и другие относящиеся к этой истории можно найти в моем профиле.

Шалом (שלום) — упокоение. Не важно, к какой этничности или религиозной конфессии мы принадлежим, мы семья, объединенная человечностью[i/]. Так пусть же человечество помнит, что наша история до сих пор говорит с нами и направляет нас — предупреждает, — чтобы мы помнили и никогда не повторяли наших наихудших ошибок. Так пусть же мы никогда не забудем этот урок, эти страдания или эти потери. Так пусть же мы всегда стремимся быть [i]готовыми.