2024-4-26

17

0

0

Эдвард
Схватки неожиданно прекратились, и Кетрин затихла, стараясь восстановить свое сбитое от боли дыхание. Ее лицо было мертвенно бледным, глаза горели нездоровым блеском, но она держалась, она прекрасно контролировала себя, и за все это время ни один стон не сорвался с ее пересохших, потрескавшихся губ. Я поражался ее выдержке, и я просто не имел права впадать в отчаяние, нельзя было терять ни минуты столь драгоценного сейчас времени.
– У тебя все получится, – и она посмотрела мне в глаза, как будто заражая меня своей уверенностью.
И я сделал надрез. Острый скальпель легко прорывал податливую толщину брюшной стенки, обнажая матку. Но кровь из глубокой раны сочилась неимоверно медленно, и я в очередной раз подумал, как же нам повезло, что у Кетрин была эта ее загадочная защита. Краем глаза я видел, как моя любимая с силой закусила губу, сдерживая крик, как проступили вены на ее перехваченных ремнями руках, как намертво вцепились в операционный стол ее скрюченные от напряжения пальцы. Я почти физически ощущал, как ее боль передавалась мне, тяжелым эхом отдаваясь в самых дальних уголках моего сознания, но нашел в себе силы собраться и продолжить начатое.
Второй надрез рассек матку, и я уже видел голову своего ребенка. Просунув руку в образовавшееся отверстие, я захватил ребенка под шею, и осторожно вытащил его на поверхность. Маленькое щупленькое окровавленное тельце безжизненно повисло в моих руках. Я не слышал ударов его сердечка, но ребенок был теплым, даже горячим, он буквально прожигал мою кожу, внушая мне надежду на благополучный исход, и я попытался прочистить ему рот и нос заранее приготовленными для этого ватными тампонами. Все мои усилия были тщетны, ребенок по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.
А дальше я уже не знал, что мне делать: спасать ребенка или помогать Кетрин. Она следила за моими действиями полным отчаяния взглядом. Увидев всю бесполезность моих попыток, она изо всех сил дернула правой рукой, разрывая сдерживающие ее запястье ремни. Понимая, что сейчас произойдет, я успел перехватить ее уже в миллиметре от браслета, удерживая ребенка в свободной руке. И я почувствовал, что мой сын слегка шевельнулся, и его маленькое сердечко сделало один очень тихий, но все-таки слышный мне удар.
– Ты обещал, – обессилено прошептала она, – мы теряем драгоценное время.
Я не мог позволить ей снять браслет. Я не мог позволить ей умереть.
– Дай мне еще минуту, – попросил я, – пожалуйста! Я не могу сдерживать тебя и одновременно заниматься ребенком!
Она нехотя кивнула, ее воспаленные глаза просто умоляли меня действовать. Я опять сосредоточился на нашем ребенке. Вспоминая все свои знания по медицине, я перевернул ребенка на живот. Я попытался осторожно постучать его по крошечной спинке, чтобы прочистить ему легкие, но чуда не происходило, и волна безысходности и отчаяния снова накатила на меня, и я уже поворачивался к Кетрин, еще до конца не зная, что я сейчас все-таки сделаю…
Невесть откуда взявшийся Карлайл буквально выхватил ребенка из моих рук. Я был так сосредоточен на выборе решения, что даже не услышал взволнованные мысли столь вовремя вернувшейся с охоты семьи!
– Займись Кетрин, – властно приказал мне отец, – я о нем позабочусь.
И я поверил ему. Я старался сконцентрироваться на Кетрин, которая уже вырвала и вторую руку из-под сдерживающих ее ремней и приподнялась на локте, прикрывая рукой зияющую дырку в брюшной полости. Я осторожно отвел ее ладонь, извлек плаценту из все еще открытого надреза, и свел вместе края ее кожи, чтобы рана быстрей заживала. И действительно, разрез схватывался под моими руками буквально на глазах, покрываясь желтоватой корочкой.
Я боялся смотреть туда, где Карлайл колдовал над моим ребенком, я только с робкой надеждой прислушивался к четким, уверенным мыслям отца, он сосредоточенно продумывал различные варианты реанимации моего сына. А я что-то безумно шептал, пытаясь успокоить отчаянно мечущуюся в моих руках Кетрин, но на самом деле каждое мгновение казалось мне вечностью, поглощающей последние капли моей веры.
– Еще немного, – из последних сил уговаривал я себя и пытающуюся добраться до браслета Кетрин, – потерпи еще чуть-чуть, все будет хорошо, отец все сделает...
И, наконец, едва слышный удар маленького сердечка. Пока еще тихий, но такой долгожданный крик ребенка. Он разорвал все мои страхи, словно откатился насмерть придавивший мою грудь тяжелый камень. Обессилено откинулась на стол вырывающаяся из моих объятий Кетрин, и я в изнеможении уткнулся лицом в ее руки.
/Эдвард, с ним будет все в порядке,/ – ободряюще думал Карлайл, но я уже и сам понял, что все будет хорошо.
Дальнейшие события были для меня смазанными и нечеткими, словно комнату окутал густой туман. Перепачканный кровью Карлайл, бережно прижимающий отчаянно махающего ручками и ножками ребенка к своей груди. Появившаяся словно из-под земли Розали, трепетно обтирающая ребенка от крови, воркующая что-то невообразимо нежное возле его ушка. Загадочно улыбающаяся Элис, подающая пеленку, в которую заворачивают маленькое тельце. Эммет с Джаспером, которые смущенно топтались в дверях, застенчиво пряча свои ликующие улыбки. Тихий стук холодильника снизу, это Эсме хозяйничает на кухне.
/Поздравляю, папаша,/ – слегка насмешливая мысль Эммета в моей голове.
И Кетрин. Она вся измучена, перепачкана кровью, но ее лицо озарено счастливой, светлой улыбкой, ее взгляд прикован к маленькому комочку, и сейчас центр нашей с ней вселенной переместился туда, где делает свои первые уверенные вздохи наш малыш. И все громче и увереннее бьется его сердечко.
А ребенок продолжал заливаться в требовательном крике.
– Он хочет кушать, – сказал Карлайл, – нужно попробовать приложить его к груди.
В комнате возникла Эсме с двумя бутылочками. Одна из них была с донорской кровью, другая с детской смесью. Мы точно не знали, чем будет питаться малыш, поэтому предусмотрели оба варианта.
Карлайл осторожно положил ребенка на живот Кетрин, и она притянула малыша поближе к своей груди. Мой сын смешно потянул носиком, принюхиваясь наверняка к очень приятному для него запаху, и жадно начал двигать пухленькими губками в поисках его источника. Кетрин направила грудь к его ротику, и ребенок жадно заглотнул набухший сосок, и увлеченно заработал щечками. Чмокающий звук гулко раздавался в повисшей в комнате тишине.
Умиленные этим зрелищем, мы вовремя не обратили внимания, как Кетрин снова сжалась от боли. И только из мыслей Карлайла я понял, что ребенок прокусил ее грудь, и уже сосет материнское молоко вперемешку с ее кровью.
– Кетрин, – и я обеспокоенно протянул руки, намереваясь оторвать ребенка от ее груди.
– Нет, – жестом остановила меня она, – ему нужна кровь.
/Эдвард, это опасно, нужно забирать ребенка,/ – уже просто кричал в своих мыслях Карлайл.
Но Кетрин из последних сил вцепилась в малыша, и я видел, как она снова прикусила свои и без того истерзанные в кровь губы. И все мы в каком-то оцепенении наблюдали, как она из последних сил сдерживается, чтобы не закричать. В конце концов, она просто отключилась, наконец-то выпустив ребенка из своих рук, и я быстро подхватил сына, практически насильно отрывая его от груди.
Малыш недовольно захныкал и негодующе замахал крошечными ручками, но Роуз проворно выхватила его из моих рук, а Эсме тут же ловко всунула ему в рот бутылочку с кровью. Малыш продолжил свою трапезу, но вид у него теперь был несколько обиженный, как будто он понимал, что его обманули.
Удостоверившись, что с ребенком все в порядке, Карлайл наконец-то осмотрел по-прежнему пребывающую в бессознательном состоянии Кетрин. Шов под животом постепенно зарастал, кровавый след от укуса на груди тоже затягивался, и ярко переливался изумрудный браслет на ее левой руке, тревожно подавая сигналы, что ее защите необходима подзарядка.
Я переложил Кетрин в солярий. О том, что ее защите необходимо ультрафиолетовое излучение, основным источником которого был солнечный свет, Кетрин рассказала нам за неделю до родов. Я и раньше видел, как жадно она подставляет лицо солнечным лучам, но кто из нас не любит погреться на солнце, и я даже не мог представить, насколько это важно для нее. Ясные дни были крайне редко в этих краях, и Джаспер предположил, что ей может помочь солярий, который тут же был доставлен и установлен у нас в доме. Действительно, Кетрин полежала в нем всего пять минут, и сказала, что он ей вполне подходит.
Сколько держать ее в солярии сейчас, мы не знали. Минут через десять она заметалась, и Карлайл принял решение открыть прозрачную крышку.
Я осторожно приподнял ее, она безвольно повисла у меня на руках, и меня словно обдало раскаленным жаром. Она была горячей, просто нестерпимо горячей для меня, температура ее тела составляла градусов сорок, что очень опасно для человека. Нервничал в своих мыслях Карлайл, не зная, как ей помочь. Она ведь строго настрого приказала не пичкать ее никакими лекарствами и не колоть ей никаких препаратов, что бы ни случилось.
Я перенес ее в комнату, уложил в кровать, заботливо укрыл одеялом. Ее дыхание было тяжелым и сбивчивым, неровно билось сердце. Она металась по подушке, ей было очень плохо, ее бил озноб. Она что-то сбивчиво шептала в забытьи, я не мог разобрать некоторые слова. Язык вроде был очень похожий на русский, но я не понимал смысла. Она поочередно звала меня, маму, и еще какого-то Вальку, имя которого я уже слышал от нее в ее сне. Может, так звали ее брата?
Я держал ее за руку, поправлял ее волосы, гладил ее бледное горящее лицо, но ей было все хуже и хуже. Я молил бога, но я давно не верил в него и позабыл все нужные молитвы. Я готов был отдать свою душу дьяволу, но я не был уверен, есть ли у меня душа. Я готов был сделать все что угодно, совершать любые подвиги или преступления, я готов был забрать себе ее боль, ее страдания, умереть за нее, лишь бы она жила, лишь бы ей стало легче.
– Эдвард, мы не можем вколоть ей жаропонижающее, а температура ее тела растет, – окликнул меня Карлайл.
Из его мыслей я понял, что я должен сделать. Я быстро разделся и скользнул к ней под одеяло, прижимая ее раскаленное тело к своему ледяному торсу. Я сжал ее в своих объятиях, обнимая ее сзади, пытаясь охватить как можно большую поверхность ее тела, и погасить ее жар своим холодом. Я растирал ее кожу своими руками, стараясь впитать ее тепло в себя, сравнять температуру наших тел. Время тянулось нестерпимо медленно, и мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она стала успокаиваться в моих объятиях.
/Эдвард, все, температура упала, отпусти ее, она может замерзнуть,/– мысли Карлайла донеслись до меня как будто издалека.
И я нехотя выпустил ее из своих объятий, снова подоткнул ее со всех сторон одеялом и пристроился возле нее на кровати. Кризис миновал, теперь она спала спокойно, ее лицо выражало умиротворенность и безмятежность. Я осторожно взял ее руку и прижался к ней губами. Я все еще боялся поверить, что она будет жить, я боялся отвести от нее взгляд, я боялся, что она просто исчезнет, как мираж, оставив меня в одиночестве.
И только сейчас, убедившись, что с ней все в порядке, я прислушался к тому, что происходило в доме. Все мысли моих родственников вертелись вокруг маленького комочка, мирно посапывающего на руках у Розали. Из мыслей Эсме я узнал, что мой сын очень любит покушать, отдавая предпочтение человеческой крови. Его кормили каждые полчаса, чередуя донорскую кровь и молочную смесь. И еще я узнал, что до шикарно оборудованной детской комнаты его так и не донесли, зато все члены моей семьи уже держали его на руках.
Вскоре я услышал, как мой сын проснулся, и требовательно заерзал, чмокая губами. И сразу забегали и засуетились мои родственники. Эсме оттолкнула по пути на кухню праздно болтающегося у нее на дороге Джаспера. Розали зло шикнула на протягивающего руки к ребенку Эммета. Элис тихим шепотом уговаривала Карлайла давать ребенку только кровь. И, наконец, воцарилась тишина, слышалось только громкое чмоканье моего сына, с огромным аппетитом поглощающего молочную смесь из бутылочки. Я не слышал даже мыслей своих родственников, все они пребывали в состоянии легкой эйфории и не способны были сейчас думать. Да уж, наш сын определенно был под надежным присмотром шести нянек, не знающих усталости и не нуждающихся во сне!
И только Эсме подумала о том, что мне, наверное, тоже очень хочется побыть со своим ребенком. Я услышал ее легкие шаги на лестнице, дверь отворилась, и мама уже была рядом, протягивая мне моего сына.
– У тебя полчаса, – предупредила она, и тут же деликатно исчезла за дверью.
И ее слова сопровождались возмущенными мыслями Розали, которая считала, что полчаса для меня слишком много, и доверять ребенка такому обормоту, как я, на столь длительное время было крайне неразумно.
Я держал на руках своего сына. Хоть прошло всего часов двенадцать с момента его рождения, он уже заметно изменился. Посветлела и расправилась его кожа, он словно окреп и стал заметно больше, и его лицо имело более осмысленное выражение. Он казался мне неимоверно красивым. Он таращил на меня свои огромные, темные, как у Кетрин, глазенки, прикрытые длинными ресничками, и сосредоточенно двигал бровками, словно силился понять, кто я такой. Я не слышал его мыслей, но этот факт нисколько не расстраивал меня. Я стал бережно баюкать его на своих руках, тихо напевая мелодию колыбельной.
Олег. Ему очень идет это имя. Он будет сильным и мужественным. Но самое главное, я хотел, чтобы мой сын был счастливым. Я был уверен, что мой сын – это благословение, посланное мне свыше. И я, как и любой отец, готов был приложить все усилия для того, чтобы его жизнь была лучше, чем моя. И я обещал ему сейчас, что у него будет все самое наилучшее, я обещал достать ему звезду с неба, я обещал, что все его мечты сбудутся, я обещал, что его имя всегда будет в моем сердце, и я обещал отдать ему всю свою любовь, на которую еще был способен.
В данный момент я был безраздельно счастлив, моя любимая была рядом, мой сын засыпал на моих руках, и с ними все будет в порядке. Но легкое щемящее чувство тревоги не отпускало меня.

Кетрин спала уже почти сутки. И все это время я не отходил от ее кровати. Я любовался ей, и я с улыбкой вспоминал, с каким нетерпением ждал ее пробуждения в тот день, когда первый раз принес ее израненную к нам домой.
И наконец-то ее ресницы дрогнули, и она приоткрыла глаза, с легким недоумением осмотрелась вокруг. И широко улыбнулась, заметив меня на своей кровати.
– Привет, – прошептал я.
Она поднялась мне навстречу и обвила меня своими руками, молча уткнувшись лицом где-то в районе моей шеи. Какое-то время мы просто сидели, обнявшись, наслаждаясь нашей близостью.
– Спасибо тебе, – наконец прошептал я, зарываясь в ее волосы.
Она осторожно отстранилась от меня, и теперь мы смотрели друг другу в глаза.
– За что? – несколько удивленно спросила она.
– За все, – отвечал я, – за то, что ты такая сильная. За ребенка. За то, что согласилась быть со мной.
– Это я должна говорить спасибо, – улыбнулась она мне в ответ, – если бы не ты, я бы сама ни за что не справилась.
– Я только сделал то, что был должен, – возразил я, – и я даже боюсь предположить, что бы случилось, если бы вовремя не появился Карлайл.
– Я могу увидеть сына? – спросила она.
– Не знаю, – усмехнулся я, – он у нас просто нарасхват. Если ты запишешься в очередь, думаю, где-то через недельку у тебя будет шанс.
Но на пороге комнаты уже стояла Роуз с ребенком на руках, а из-за ее спины смущенно выглядывали все мои родственники.
– Я думаю, мы пропустим Кетрин вне очереди, – широко улыбнулась моя сестричка.
Надо же, а я и не знал, что она умеет так искренне и по-доброму улыбаться! Мой сын воистину творит чудеса с нашей семьей!
Кетрин приняла сына на руки осторожно, словно фарфоровую куклу. В ее взгляде было легкое замешательство, но постепенно ее лицо светлело, и легкая блаженная улыбка заиграла на ее губах. Малыш тут же потянулся к ее груди, и Кетрин начала расстегивать пуговицы на своей кофточке.
– Нет, – резко сказал я, перехватывая ее руку, – я категорически против. Я не переживу второй раз такого.
– Со мной ничего не случится, – упрямо возразила она, – защита восстановит кровь.
Я с надеждой посмотрел на отца.
– Я думаю, нет необходимости так рисковать, – стал мягко уговаривать ее Карлайл, – с ребенком все более чем в порядке, я думаю, ему вполне достаточно донорской крови. А ты можешь сцедить молоко, и мы покормим его с бутылочки.
Кетрин недовольно нахмурила брови, но, слава богу, не стала спорить. Я даже вздохнул с облегчением, понимая, что если с ней еще что-нибудь случится, я просто сойду с ума.

Мой сын рос очень быстро, и всего через пару дней он выглядел, как месячный ребенок. Его все-таки донесли до детской комнаты, но засыпал он по-прежнему только у кого-нибудь на руках. И сейчас его усыпляла Кетрин.
Я осторожно заглянул в детскую. Она стояла у детской кроватки и держала сына столбиком, прислонив головкой к своему плечу. Она гладила его коротенькие, но уже кучерявые волосики, и что-то шептала ему на непонятном мне певучем языке, очень похожем на русский. Я не понимал, что именно она говорит, но даже без перевода мне было ясно, что это те самые вечные слова, которые шепчет мать своему ребенку.
Заметив меня, она слегка рассеяно посмотрела в мою сторону, продолжая прижимать ребенка к себе.
– Это твой родной язык? – осторожно спросил я.
– Да, – и она улыбнулась такой светлой, искренней улыбкой, как будто у нее наконец-то появился шанс открыться мне, и она от этого несказанно счастлива.
– Он очень красивый, – заметил я, – и похож на русский.
Она слегка кивнула, подтверждая мои слова, но вдаваться в подробности явно не собиралась. Я обнял ее сзади, положив руки поверх ее на ребенка.
– Скажи еще что-нибудь, – попросил я, утыкаясь носом в ее волосы.
И она снова зашептала что-то безумно нежное и красивое, нараспев растягивая слова, и каждый звук был буквально пропитан безудержной материнской любовью. Я невольно вспомнил, что что-то очень похожее шептала мне больше столетия назад моя мать.
Олег заснул на ее руках, и она осторожно опустила его в кроватку.
– А кто такой Валька? – решился спросить я.
– Валька? – она удивленно вскинула правую бровь, – откуда ты знаешь?
– Ты шептала это имя в бреду, – с некоторой долей ревности ответил я.
Она вздохнула с явным облегчением.
– Это мой друг, – нехотя ответила она.
– Настолько близкий, что ты видишь его в своих снах? – продолжал допытываться я.
– Очень близкий, – и неприкрытая грусть сквозила в ее словах, – и я не знаю, увижу ли я его когда-нибудь еще.
Ревность к загадочному Вальке сменилась сочувствием, и мне стало вдруг так обидно, так больно за нее. Это так тяжело, находиться вдали от дома, от родных, не имея возможности вернуться.
– Я соскучился по тебе, – прошептал я, стараясь подбодрить ее, снова прижимая ее к своему сердцу.
– И я по тебе, – едва слышно выдохнула она мне в губы, опаляя меня своим горячим дыханием.
– Поедем на нашу виллу? – с надеждой спросил я.
И она согласно кивнула, отвечая на мой требовательный, ищущий поцелуй.

Элис помогла мне выбрать подарок для Кетрин. Я не был до конца уверен, что роскошное ожерелье из плетеного белого золота с изумрудными подвесками ей понравится, но оно идеально подходило к ее браслету. Я решил подарить свой подарок, когда мы будем с ней наедине на нашей вилле. Мы стояли на террасе над океаном, когда я достал красную бархатную коробочку.
Кетрин задумчиво смотрела на переливающееся в лунном свете ожерелье, не спеша брать его в руки. Я хотел надеть свой подарок прямо сейчас, но она остановила меня.
– Нет, – и она забрала коробочку из моих рук, – к этому ожерелью нужен соответствующий наряд.
Я напрягся, с каких это пор ее стали интересовать наряды? Неужели все-таки сказалось тлетворное влияние Элис? Но она предостерегающе приложила палец к моим губам, загадочно улыбнулась мне, и легкой танцующей походкой проследовала в дом.
– Жду тебя наверху через пять минут, – махнула она мне, исчезая за стеклянной дверью.

Она лежала на кровати на боку, подперев голову рукой, абсолютно голая, не считая браслета и подаренного мною ожерелья. Легкая провокационная улыбка играла на ее губах, она призывно теребила изумрудные подвески, которые причудливо преломляли падающий на них свет в зеленоватые блики, искорками отражающиеся на ее длинной красивой шее.
– Тебе нравится мой наряд? – насмешливо спросила она с едва заметной хрипотцой в голосе.
И она еще спрашивает! Мне определенно нравилось то, что я видел, а она легким жестом перекинула длинные волосы, обнажая еще больший участок прекрасной лебединой шеи.
– Да уж, украшения подобраны идеально, – усмехнулся я, откровенно любуясь плавными изгибами ее тела.
А она грациозно приподнялась и соскользнула с кровати, двигаясь в мою сторону. Я замер, затаив дыхание, она обошла меня очень близко по полукругу, слегка задевая кончиками своих пальцев, и остановилась прямо за мной.
– Некрасиво получается, – зашептала она, прижавшись ко мне сзади, – девушка уже разделась, а на вас, сударь, полно лишней одежды.
И ее руки обвили меня, медленно расстегивая пуговицы моей рубашки, и вот она уже покрывает легкими поцелуями мои плечи, уверенными движениями пальцев массирует мой живот, опускаясь все ниже и ниже, к ремню джинсов, и я не выдерживаю этой сладкой муки, поворачиваюсь к ней, заключая в свои объятия. Она тихонько посмеивается над моей нетерпеливостью, но доверчиво прижимается ко мне, открываясь мне все больше и больше. И я словно окунаюсь с головой в омут ее прекрасного сильного тела, и ничто вокруг уже не имеет значения, только она и я, мы вместе, мы единое целое, мы продолжение друг друга, и нет слов, которыми можно описать то внеземное наслаждение, которое мы испытываем.
Этой ночью между нами не было никаких преград и никаких тайн, она горячо шептала мне что-то невыносимо нежное на своем языке, я не понимал слова, но это было неважно, они звучали для моего уха как самая любимая мелодия, как долгожданные искренние признания.
Обессиленная от ласк, она засыпала в моих объятиях. И я за всю ночь ни разу не пошевелился, боясь потревожить ее сон.

На следующий день Джаспер собрал семейный совет.
– Нам лучше переехать, – решительно заявил мой братец, – мы подвергаем себя большой опасности, оставаясь здесь. Те же Денали могут неожиданно навестить нас, и нам не удастся скрыть от них Кетрин и Олега. Я считаю, что самым идеальным местом сейчас будет остров Эсме. Я думаю, что мы сможем пожить там несколько лет в полной изоляции, пока подрастет Олег. И там более солнечно, чем здесь, там Кетрин будет лучше.
Все были не против, даже Карлайл был согласен на время оставить клинику. Небольшой остров, который отец подарил Эсме еще лет сорок назад, был прекрасным местом для уединения, и мы все любили бывать там. Я был уверен, что Кетрин там понравится, я уже представлял себя вместе с ней на теплом песке небольшого пляжа, и наши совместные купания в океане, имеющие определенные последствия. И примерно такие же мечты мелькали в мыслях всех моих родственников.
– Я не могу удаляться далеко от этого места, – звонкий голос Кетрин заставил всех нас спуститься с небес на грешную землю.
– Почему? – после некоторого молчания решился спросить Джаспер.
– Если за мной придут из моего мира, мне лучше быть здесь. Если я уеду, меня не смогут найти.
Ее слова были для меня как гром среди ясного неба. Она по-прежнему надеется вернуться в свой мир. А я-то наивно думал, что рождение ребенка подтолкнет ее к мысли навсегда остаться здесь, со мной. А как же Олег? Неужели она захочет забрать его с собой?