17. Откормленный на убой теленок

Когда я открывал массивную входную дверь, по моему предплечью скользнула рука Эсми. Ее пальцы сплелись с моими, но она ничего не сказала.

Не было слов, которые можно было произнести.

Дверь со скрипом распахнулась, и мы зашли в огромную комнату и ее смутный полумрак. Перед отъездом в Итаку мы закрыли заднюю стену дома огромными металлическими жалюзи, и теперь весь дом пребывал в отвратительной темноте, несмотря на полуденное солнце. Я вспомнил разговор, который все мы услышали чуть больше года назад, когда Белла впервые вступила сюда: «Никаких гробов, никаких сложенных в углах черепов, я даже не думаю, что здесь есть паутина, - самодовольно сказал ей Эдвард. - Ты, должно быть, страшно разочарована».

Паутина теперь здесь была, зловеще свисая с каждого плинтуса, соединявшего стены с потолком. На каждой поверхности в доме осел толстый слой пыли – на книжных полках, мебели и пианино у дверей. Газон зарос, и дорога была почти непроходимой из-за сорняков. Учитывая все это, в доме вполне могли быть гробы и черепа.

Следом за нами вошли Эммет и Розали, молча затащив большой чемодан. Потом появился Джаспер, кивнул, оценивая наше состояние, и быстро отвел взгляд. Он с человеческой скоростью направился в гостиную, опустился на один из диванов и уронил голову в ладони. Я смотрел на него, вспоминая, как он вез нас сюда.

Мы с Розали стояли у окна в доме Тани почти час и, ничего не говоря, смотрели на скапливающийся снег. Через некоторое время наше молчание было прервано раздавшимся позади нас звуком прочищающегося горла, и я, обернувшись, увидел Джаспера, стоявшего с жестким выражением на лице.

- Карлайл, нам нужно поговорить, - это было все, что он сказал.

И мой сын-солдат вывел меня на свистящий ветер, вне пределов слышимости других, где изложил тщательно подготовленную легенду.

Потребность скрывать следы была неизбежной действительностью нашего существования, и за прошедшие годы мы научились делать это хорошо. Если последний отъезд был особенно плохим — очень публичный побег Джаспера или что-то вроде этого — мы часто разделялись и меняли личности только для того, чтобы удвоить эффект исчезновения. Это было одной из самых болезненных вещей в той полу-реальности, в которой мы жили: чтобы оставаться вместе, временами нам неизбежно приходилось жить отдельно. Обычно задача выбора легенды и новых личностей ложилась на меня. То, что на этот раз именно Джаспер должен был создать историю, не освобождало меня от этого.

И по-настоящему очень больно было из-за того, что история в этот раз была так близка к правде.

Легенда была о том, что Эдвард изменил свое мнение об отъезде и убежал из дома, а Элис приехала в Форкс, надеясь убедить его вернуться. Не найдя его там, она вместе с Беллой выследила его в Сан-Франциско, и они уже втроем возвращались домой по шоссе 101 в Орегоне, когда Эдвард заснул за рулем и направил машину с обрыва в холодный Тихий океан. Мы с Джаспером нашли бы автомобиль, который Элис оставила в аэропорту, и инсценировали катастрофу, оставив достаточно обломков для идентификации автомобиля, но позволив остаткам машины быть отнесенным бурным течением в море.

Поэтому мы вернулись в Форкс, по крайней мере, на некоторое время, под предлогом возвращения Эдварда и Элис. Когда появятся новости, мы оплачем наших детей с Чарли Своном, и я буду служить источником его гнева. В смерти своей дочери он будет винить моего сына и его поступки, никогда не узнав, насколько точны его обвинения. Мы бы остались достаточно надолго, показывая наше мучение и раскаяние, а затем исчезли, как всегда, отягощённые бременем ужасной тайны, которую мы унесем с собой.

Но сейчас, в настоящий момент, мы были в режиме ожидания — новостей или просто долгого ожидания, чтобы увериться, что новости больше не будут хорошими. Я попытался встретиться взглядом с сидящим в гостиной Джаспером. Он занял мое место в качестве семейной опоры, позволив мне развалиться на части, оплакивая Эдварда, и при этом отказал себе в возможности начать горевать по женщине, которая освободила его душу много лет назад. Теперь, когда решения были приняты, замкнутость Джаспера в себе была очевидна в каждом его движении, вернее, в отсутствии таковых. Теперь он сидел в полной тишине, склонив голову на руки, и волосы ниспадали с его висков.

- Мы должны пойти наверх, - прошептал я, мои губы были так близко, что касались уха моей жены.

Самое малое, что мы могли предложить Джасперу после всего, взваленного им на себя в последний день, было немного уединения. Эсми довольно медленно повернула голову, оценивая тихую неподвижность Джаспера, и кивнула. Я потянул ее к лестнице, но Эсми ускользнула от меня. С опустевшими руками я смотрел, как она пересекла комнату и осторожно положила руку на шею Джаспера. Он вздохнул, и его плечи поднялись и опустились.

- Хочешь, я разожгу огонь? - прошептала она.

Джаспер почти незаметно покачал головой. Эсми кивнула и, прежде чем вернуться ко мне, похлопала Джаспера по спине. Мы молча поднялись по лестнице, обняв друг друга за талию.

Стена вдоль лестницы была типичной выставкой семейных фотографий – мы на протяжении десятилетий собирали эту коллекцию. У меня екнуло в груди, когда Эсми остановилась, чтобы посмотреть на одну из них.

Фотография была сделана незадолго до того, как мы переехали в Форкс, Таней, когда она и ее семья приехали в наш дом в Номе. Перед домом была широкая дорога, и предыдущие владельцы установили баскетбольное кольцо над гаражом. В течение недели после нашего переезда Эсми переместила обруч на третий этаж, и на несколько лет баскетбол вытеснил бейсбол как вид спорта нашей семьи. Мы жили тогда достаточно далеко от цивилизации и могли пренебречь формальностями, так что в момент, запечатленный на фото, мы играли трое против троих, футболки против кожи (бикини, в случае Элис), в минусовую погоду. Эммет отбил мяч после неудачного броска Эдварда, и Таня, захватив мяч после контратаки Эммета, сделала пас в мою сторону. Рука Джаспера была в миллиметре от талии Элис, когда он держал оборону «лицом к лицу» против своей жены, а у Эсми, нашего вечного судьи, было смущенное выражение лица, поскольку она, несомненно, наказала Эммета за какое-то нарушение правил. Мы все семеро смеялись — братья и сестры язвили друг другу, жены подзуживали своих мужей.

Эсми смотрела на фото какое-то время, в конце концов, погладив стекло одним пальцем. Я, ничего не сказав, сжал руку на ее бедре и прижался губами к шее. Когда, мгновение спустя, Эсми заговорила, ее слова меня поразили.

- Мы снова расстаемся.

Это не было вопросом.

- Да, - пробормотал я.

Это было последнее, что мы обсудили с Джаспером — три молодых супружеских пары было гораздо труднее отследить, чем одну нетрадиционную семью. Мы с Эсми отправимся туда, где я смогу найти работу. Розали и Эммет, как мы предполагали, могли бы уехать в пределах нескольких сотен миль, но, конечно, это будет зависеть от них. А Джаспер…

- Мы потеряем Джаспера, - прошептала моя жена.

Я закрыл глаза и выдохнул. Эсми, когда ей это было нужно, могла читать меня так же, как и Эдвард.

- Да, - я вздохнул.

Он такого не говорил, но в этом и не было необходимости. Элис была его опорой, его единственной связью с нашей семьей. Она была той, кто видел их вдвоем и вместе с нами, и хотя я знал, как ему понравился наш образ жизни, без Элис не было ничего, что удержало бы его здесь.

Эсми отстранилась от меня. На миг я замер, неуверенный, сердится ли она. Но полсекунды спустя она была в гостиной, присев на диване рядом с Джаспером. Не сказав ни слова, она положила руку ему на колено. Джаспер склонил голову еще ниже, принимая ее жест.

Снова болезненно засосало под ложечкой, когда я наблюдал за ней и нашим сыном. Я надеялся, что бессмертие убережет Эсми от боли когда-нибудь снова потерять ребенка. Теперь эта боль должна была усилиться четырехкратно. Я задавался вопросом, как скоро Джаспер нас покинет. Уйдет ли он прямо сейчас? Останется ли, пока мы не простимся с Розали и Эмметом? И, самое важное, что он будет делать теперь, будет ли вести этот образ жизни, принесший ему душевный покой? Я надеялся, что будет. Я надеялся, что человек, которым Джаспер стал за полвека, каким-то образом останется, и воинственный вампир навсегда уступит место благородному философу, свободно смеющемуся, с глазами, загорающимися в присутствии его жены.

Его жены, которая, вероятно, в этот самый момент находится в дюйме от своей смерти.

Под моей рукой что-то смялось, и я понял, что случайно сдавил никелированную ручку двери в комок. Вздохнув, я ослабил хватку и открыл дверь той комнаты, к которой я неосознанно пришел.

Как и в остальной части дома, на полках в комнате Эдварда поселился толстый слой пыли. Сами полки были в основном пусты — Эдвард настоял на том, чтобы оставить почти все свое имущество в Форксе, но Эсми исхитрилась и упаковала музыкальную коллекцию сына и стерео без его разрешения. Пластинки, кассеты и CD оставались в Итаке, по-прежнему запечатанные в коробках.

По краям полок располагались другие вещи Эдварда, аккуратно выстроенные в соответствии с датой приобретения. Эдвард хранил вещи для того же, для чего я использовал тексты и произведения искусства. Как мои картины и журналы хранили историю моей жизни, так и его коллекция странностей рассказывала о нем. Я узнал некоторые из них – песчаный фульгурит, появившийся, когда они с Эмметом однажды ночью в шторм охотились на озере Верхнем, и алмазное сердце, которое когда-то принадлежало его матери. И были вещицы, происхождения которых я не знал – обычная металлическая крышка от бутылки, лежавшая на краю с самыми последними предметами.

Я поднял этот предмет, позволив ему поймать солнечный свет, струящийся через окно. Сверху были выбиты слова Nantucket Nectars, но, помимо этого, я понятия не имел о его происхождении. Было так много всего о мыслях Эдварда, о том, что важно для него, чего я даже спустя девяносто лет все еще не знал. Так много, чего я никогда не узнаю.

Сжав полку трясущейся рукой, я мало-помалу перебрал ее содержимое. Я повертел в руках каждую вещь, удаляя пыль и полируя ее рукавом. На конце полки моя рука сомкнулась вокруг плоской серебряной призмы. Она была скромной и потускневшей за прошедшее столетие. Но когда я перевернул ее, то увидел, что тесненная монограмма была почти столь же чиста, как и в тот день, когда я шел из приемной в той больнице Чикаго, чтобы вернуть эту безделушку: Э.Э.М. Эдвард Энтони Мейсен. Старший.

Я едва знал отца Эдварда. Несмотря на то что лицо Элизабет Мейсен, я уверен, смог бы вспомнить и без моих умственных способностей, ее муж был всего лишь одним из тысяч, кого я видел в той ужасной трагедии. Эдвард мало походил на него – сыну досталась лишь линия челюсти Эдварда-старшего, и он был так же высок и худощав. Но остальные черты перешли Эдварду от его матери. Она проводила с ним гораздо больше времени, чем Эдвард-старший, брала для него уроки фортепиано, следила за тем, чтобы его латинский и греческий были на высоте. Эдвард совсем не помнил своего отца. Но у меня была кристально чистая память о его матери, которая попросила личные вещи ее мужа и, спотыкаясь от слабости, подошла к постели сына, положив их рядом с ним.

- Он будет жить, - прямолинейно сказала она мне, когда я любезно напомнил ей, что нужно лечь в постель. - Вещи отца должны быть у него.

И так у Эдварда были: кольца отца, его сбережения и дом в стиле Тюдоров в северной части Чикаго. И эта зажигалка – я не знал, что она до сих пор была в коллекции Эдварда. В начале двадцатого века почти все мужчины курили, и хорошо воспитанный джентльмен всегда носил зажигалку как для себя, так и чтобы помочь друзьям в их привычках. Не удивительно, что Эдвард-старший, когда умер, имел ее при себе.

Вращая металлический прямоугольник в руке, я пристально рассматривал его. Эдвард Мейсен ничего не знал о том, что может случиться с его сыном. При поступлении он был в бреду и так и не пришел в сознание настолько, чтобы знать, что его жена и сын тоже заболели. А потом я принял эстафету у того, кто был отцом Эдварда в том смысле, в каком я быть не мог. Я провел Эдварда через юность, ввел его во взрослую жизнь и направил его по жизни, которой он никогда не должен был жить. Тем не менее, когда он вновь подошел к этой грани, я оказался так же беспомощен, как были бессильны спасти своего сына мечущиеся в лихорадке Мейсены.

Мой палец скользнул по инициалам на зажигалке.

- Мне очень жаль, - прошептал я.

Спальня не ответила.

Но ответила гостиная.

Со стороны лестницы взорвался пронзительный крик, сопровождаемый удушливыми рыданиями. Мои уши отметили тонкий тембр голоса моей жены, в то время как мои ноги несли меня из спальни на лестничную площадку. Был отвратительный гул, когда твердая грудь Эммета столкнулась с моей и одно из окон на лестнице треснуло от многократно отраженного звука. Мы трое – Эммет, Розали и я – затормозили и посмотрели с лестничной площадки вниз, в гостиную.

Эсми согнулась пополам, спрятав лицо в ладонях, ее плечи тряслись с такой силой, что ножки дивана стучали о пол. Мои ноги понесли меня вниз по лестнице, прежде чем я уловил голос Джаспера. Каблуки его ботинок быстро щелкали по полу во время его речи – он говорил высоко, тихо и быстро, но я мог разобрать вопросы, которыми он обстреливал человека на другом конце провода.

- Как долго? Когда? Что случилось? С Беллой все хорошо?

С Беллой все хорошо.

Мой мозг, каким бы емким он ни был, какое-то время пытался обработать это заявление. Был только один человек, который знал ответ на этот вопрос, и это…

– Элис? - изумленный голос Розали закончил мою мысль.

Ее рука взметнулась ко рту, и сразу же руки Эммета успокаивающе сомкнулись у нее на животе. Джаспер поспешно кивнул, все еще прислушиваясь к голосу своей жены, я тоже мог слышать ее сейчас урывками, усеченными слабыми динамиками телефона Джаспера.

- Она не будет спать... выглядит ужасно... Атланта, потом Сиэтл... четырнадцать часов.

Четырнадцать часов.

Я внимательно посмотрел на Джаспера. Только он спросил о Белле...

- Все? – тихо спросил я, и он кивнул.

«Они все в порядке», - беззвучно, одними губами, ответил он.

Казалось, что-то щелкнуло, или, возможно, это мир вновь собрался воедино. Мгновение я не был уверен, случайно ли я упал или намеренно. Но когда я, коленопреклоненный, оказался на полу нашей гостиной, я понял, что мое тело просто отреагировало так, как было обучено много веков назад. И слова, которые слетали с моих дрожащих губ, были самой глубокой, самой простой молитвой.

- Спасибо тебе…

Затем нежные руки моей жены обхватили мои плечи, и вместе с ней мое тело поглотило то, что, как я знал, было рыданиями радости.


И вот так все закончилось.

Когда Элис сказала «четырнадцать часов», я ожидал, что это будут самые медленные полдня моего существования. Но спустя всего несколько минут мы впятером сели в машину Джаспера и направились в Сиэтл. Таким образом, почти полгода беспокойства и два дня мучительного горя закончились тем, что на рассвете трое из нас стояли у пункта выдачи багажа в аэропорту, как будто мы просто ждали нескольких отдыхающих, возвращающихся ночным рейсом. Окружающие сонно бродили, подсознательно реагируя на наш необычный внешний вид и давая нам побольше места. В любой другой день наша семья имитировала бы их состояние, делая вид, что мы так же устали, проснувшись в тот же безбожно ранний час. Но сегодня утром сделать это было невозможно. Никто из нас не пытался скрывать пристального внимания, вглядываясь вглубь коридора, откуда появлялись новоприбывшие.

Было странно стоять в ожидании. Я обнаружил, что ищу в лицах людей вокруг меня некие признаки знания того, насколько моя жизнь прямо сейчас изменилась. Всем своим существом я чувствовал себя голым и беззащитным – как будто носил на груди знак, который гласил: «Мои дети сегодня чуть не умерли». Но никто, казалось, не замечал. Одни просто неторопливо брели через линию металлодетекторов, другие стояли полусонные, ожидая, пока багаж упадет на транспортер.

Розали с Эмметом отправились обшаривать гараж, чтобы по запаху Элис найти мерседес. Эсми была подавлена этим решением, но когда Розали пробормотала ей, что не хочет быть первым человеком, которого увидят Эдвард и Белла, моя жена неохотно согласилась.

Джаспер стоял в нескольких метрах от нас с Эсми. Все его тело было напряжено в ожидании, а руки сами сжимались в кулаки и снова разжимались в почти недоступном человеческому глазу темпе. Время от времени я видел, как он бросал взгляд на огромный ЖК-экран с надписью «Прибытие» и искал рейс 5:32 из Атланты.

Внезапно я увидел, как плечи Джаспера расслабились, и мои глаза взметнулись к табло. Там, где долю секунды назад значилось «По расписанию», теперь появилось «Прибыл». Эсми начала дрожать в моих руках, но она улыбалась.

- Дорогой, ты должен успокоиться, – прошептала она. И я понял, что на самом деле это мое дрожащее тело трясло ее.

- Прости, - прошептал я в ответ. - Я просто…

Я просто что? Нет слов, чтобы описать это чувство. Мой сын собирается спуститься по коридору и вернуться из мертвых. Второй раз за столетие мне возвращали этот дар, словно я был ребенком, которого мягко упрекнули за то, что он куда-то засунул любимую игрушку. Казалось, Вселенная говорила: «На сей раз позаботься об этом лучше».

И я намеревался это сделать.

- Просто будь деликатней, - тихо сказала моя жена. – Не перегибай палку. Они прошли через ад.

Впервые за несколько дней улыбка коснулась уголков моих губ.

- Хочешь сказать, что когда все трое появятся совершенно невредимые, определенные реакции ты относишь к излишним.

Улыбаясь, Эсми поцеловала меня в щеку и прошептала:

- Просто, возможно, сейчас для Беллы будет не так уж полезно, если прямо к ней бросится сразу несколько вампиров.

С моих губ сорвался легкий смешок.

- Я не могу поверить, что кто-то из вас может шутить, - сказал Джаспер себе под нос, поэтому люди вокруг него не могли этого услышать.

Он не отрывал глаз от коридора, по которому в сторону ожидающих семей, водителей и такси неторопливо ковыляли пассажиры. Кивнув Джасперу, я тоже перенес внимание в зал, но улыбка по-прежнему танцевала в уголках моих губ.

Он был прав. За последние шесть месяцев мы шутили и время от времени смеялись. Мы поддразнивали друг друга. Но все это редко срывалось с языка так легко, как сейчас. Возможно, мир действительно пришел в порядок. Я осторожно положил руку на бедро Эсми, а ее рука, скользнув по груди, накрыла мою ладонь.

А потом среди запахов людей – их дезодорантов, выстиранной и подвергнутой химической чистке одежды, мятных конфет и дезинфицирующего средства для рук – я уловил три различных и очень знакомых аромата. Острый сладкий запах вампира, чуть-чуть мятный; рядом с ним был человек, пахнувший потом и слезами, чья кровь была окрашена чем-то цветочным. И перекрывал запах человека тот, что я знал лучше всего – земляной и пряный. Каждый из нас пах немного иначе, чем другие, и однажды я ошибся, сравнив запах Эдварда с мускатным орехом. После этого он несколько дней со мной не разговаривал.

Мускатный орех или нет, но именно этот запах я сейчас уловил. Рука Эсми стиснула мою ладонь, а я сжал ее талию, наши глаза с тревогой обшаривали толпу, которая проталкивалась к нам сквозь узкий коридор.

Сперва я увидел волосы Эдварда. В свете люминесцентных ламп я смог заметить отблеск красного среди светло-коричневого. Я понял, что он наклонился, защищая Беллу.

Я не видел его лица.

Мое горло сжалось, перекрыв рвущийся крик. Каждая мышца моего тела напряглась, звуки возле места выдачи багажа стали одним тупым гудением в ушах. После изменения мы все сохранили реакцию "бей или беги" – пожалуй, она многократно усилилась. Все мое внимание было сосредоточено на молодом человеке, который медленно шел к нам.

Я не видел его лица.

- Элис… - услышал я слева от себя и отчасти отметил изящество темноволосой женщины, когда она прорвалась сквозь толпу и порхнула на грудь своего мужа.

Толпа двигалась недостаточно быстро. Она стянулась тугим узлом перед Беллой и Эдвардом, скрывая их обоих от моего взгляда. Я смотрел на его макушку, мое тело натянулось струной, желая, чтобы он поглядел на меня, но он, кажется, меня не слышал. Паника усилилась. Аро что-то с ним сделал? Он больше не может меня слышать? Перепуганные, мои мчащиеся мысли наконец вернулись к чему-то гораздо более первобытному.

- Эдвард!

И он наконец поднял глаза.

В этот момент мой мир взорвался. Он был здесь. Не огонек воспоминаний, который я едва мог уловить сквозь боль, но настоящий. Невредимый. Живой.

Мой сын.

Его глаза были черными как смоль, с глубокими фиолетовыми кругами под ними. Он выглядел истощенным и ослабленным, как будто это было возможно. Его бледное лицо осунулось, боль наполняла его черты. Когда он пробирался к нам, каждая минута его ста четырех лет проявлялась в его походке.

Белла, заключенная в его объятия, медленно двигалась вперед и наполовину спала, но казалась довольной. Однако когда Эдвард несколько раз наклонялся, чтобы прижаться губами к ее голове, на его лице не появилось улыбки.

Ему все еще было больно.

Шесть месяцев мучений, его и моих, нас обоих, и вот он стоит перед нами, с невредимой Беллой в объятьях. И все в его печальном выражении лица, в том, как опустились его плечи, в легком трепете рук, крепко держащих девушку, которая так изменила его жизнь, все кричало о том, что ничего не изменилось с того прохладного октябрьского утра, когда я нашел его безжизненно лежащим на диване.

Как бы то ни было, Эдварду все еще было больно.

Его голова снова поднялась, и он, моргнув, встретился со мной взглядом.

- Не надо.

Этот шепот я едва мог расслышать, но его хриплого усталого голоса хватило, чтобы остановить любое движение вперед, которое я мог совершить. Он сделал еще несколько шагов, и его глаза снова опустились.

У меня перехватило дыхание. Все было не так, как должно было быть. Они должны были броситься к нам, а мы к ним, мы бы обнимались и целовались, и старались выглядеть так, словно способны лить слезы, которые должны сопровождать такое радостное возвращение домой. Я не должен был, замерев, стоять здесь, в то время как Эдвард был в нескольких футах от меня – да, живой, но избегающий моего взгляда.

Эсми, казалось, ничего не заметила. Игнорируя выражение лица и манеру поведения Эдварда, она начала суетиться вокруг них обоих. Я оцепенело смотрел, как она обнимала сначала Беллу, потом Эдварда, благодаря Беллу и отчитывая нашего сына. Когда Эсми многозначительно ткнула меня в бок локтем, я услышал, как бормочу Белле и Эдварду какую-то ни к чему не обязывающую банальность. Мой взгляд, однако, не отрывался от унылого лица моего сына.

Я протянул руку, чтобы положить ее ему на плечо, но едва я это сделал, как он вдруг поспешно отошел от меня. Эсми неловко обвила Беллу руками и двинулась в сторону раздвижных стеклянных дверей. Эдвард так и не отпустил Беллу и быстро шел рядом с ней. Белла сонно брела между ними.

Все трое торопливо двинулись вниз по широкому пространству зоны выдачи багажа и скрылись в тускло-оранжевой дымке гаража, автоматические двери с шипением закрылись за ними. Мгновение я безучастно смотрел на то место, где они исчезли.

Затем я сжал все еще протянутую руку, засунул ее в карман и последовал за ними.

***

Решение переехать в Форкс всегда было разумным, поскольку то, до какой степени мы все могли передвигаться в дневное время, заставляло нашу жизнь казаться почти нормальной. То, что я сейчас стоял возле этого маленького белого дома в разгар дня, граничило с чудом.

То, что я собирался залезть в окно спальни восемнадцатилетней дочери начальника полиции, граничило с безумием.

К тому времени, когда я добрался до гаража в аэропорту, все уже договорились, что Эдвард и Белла поедут с Розали и Эмметом, и Эсми потребовалось немало сил, чтобы утянуть меня к машине Джаспера. Естественно, как только Розали сообщила мне о том, где находится Эдвард, я пришел следом за ним.

Теперь я стоял под огромной елью, которая росла прямо за окном Беллы. Запах Эдварда здесь был сильным – по какой-то причине совсем недавно ему пришлось воспользоваться именно этим входом в комнату Беллы.

Я вздохнул. Карлайл, тебя могут арестовать за это.

Ну по меньшей мере это будет поводом для сплетен.

Подпрыгнув, я заставил дерево задрожать, когда очутился в его ветвях. Прыжок казался странным – вне охоты я редко позволял себе двигаться в полном объеме своих способностей. Подскочить на двадцать футов в воздух было для меня необычным явлением.

Выбрав ветку, которая вела к окну, я пошел по ней, пока не оказался в нескольких футах от подоконника. Эдвард был внутри — я слышал его дыхание, которое он задержал, услышав мое появление.

Менее чем через секунду створка открылась.

- Карлайл?

Я присел на ветку, чтобы быть лицом к лицу со своим сыном. Его глаза были такими же темными, как и раньше — он явно не покидал дома в течение нескольких часов после нашего возвращения.

- Привет, - начал я.

Он не ответил.

- Можно мне войти? - спросил я тихо.

Эдвард отступил на несколько футов и указал на комнату. Я перебросил свое тело через окно – было тесновато, Эдвард все-таки более худощавый, чем я – и тихо приземлился на видавший виды деревянный пол.

Мгновение мы смотрели друг на друга. Новая рубашка Эдварда помялась в полете, а волосы были взъерошенными и грязными. Когда я начал размышлять о том, как убедить его вернуться домой ради теплой ванны и чистой одежды, он прервал меня.

- Что ты здесь делаешь?

Я вспомнил его болезненный вид в аэропорту шесть часов назад – темные глаза, медленная походка, опущенные плечи.

- Мне нужно с тобой поговорить.

Он поморщился, а потом бросил в ответ:

- Почему ты не вошел через дверь?

- Не хочу ломать замок, - вспомнив силу запаха Эдварда на дереве и подоконнике, я добавил: - А ты вошел через окно, потому что?..

Его взгляд упал на пол.

- Чарли вышвырнул меня. Он боится, что я причиню ей боль.

Эдвард отошел назад к кровати, где, спутанная одеялом, лежала Белла, по-прежнему полностью одетая, за исключением обуви, с рассыпавшимися по подушке волосами.

Сын провел рукой по ее голове, убирая волосы от лица.

- Он прав, - пробормотал Эдвард минуту спустя.

- Чарли?

Он кивнул, не сводя глаз с лица Беллы.

- Я причиню ей боль, - прохрипел он. - Чарли знает, что я причиню ей боль.

Его губы дрожали, когда он поцеловал ее в лоб.

Тем не менее тот факт, что он сидел здесь рядом с ней, все еще, как я понимал, мучимый жаждой, говорил о чем-то совсем другом. Я подошел к кровати и указал на пустое место рядом с ним.

- Могу ли я?..

Он пожал плечами, и я сел. Старые пружины заскрипели, и на мгновение тело Беллы сместилось на нас, стянутое вниз моим весом. Эдвард потянулся одной рукой и подвинул ее в более удобное положение, а потом прижался губами к ее шее. Я почувствовал благоговейный трепет. Я забыл, как ему было с ней комфортно. Сначала я так волновался, мы все переживали. Поскольку, как выразилась Розали, раньше мы оставляли слухи, но не свидетелей. Оступись он – а сначала видения Элис не были ясны – мы все были бы в опасности.

И все же теперь — после Феникса, после того как он попробовал ее кровь и при этом оставил ее живой и человеком — теперь было почти невозможно вспомнить время, когда шанс Эдварда навредить Белле вообще обсуждался.

Мой сын сглотнул, его лицо превратилось в маску явной агонии.

- Я бы никогда не причинил ей такой боли, - прошептал он. - Я бы умер, пострадай она.

После слов Эдварда передо мной всплыло лицо Джаспера. Оно было решительным, а его бесстрастный голос излагал факты так, словно мы шли в бой: «Элис увидела Эдварда перед Вольтури. Он собирается попросить их убить его». А потом раздался крик…

Эдвард вскинул голову. Его челюсть опустилась, а губы слегка раздвинулись. Он несколько раз моргнул, уставившись на меня.

- Насчет этого... – я заставил себя замолчать, а матрасные пружины внезапно опустились подо мной, когда Эдвард начал вставать. Он подошел к окну и громким стуком опустил на него лоб.

- Эдвард, - начал я, но он оборвал меня взглядом, в котором смешались огонь и боль.

- Тебе не кажется, что я знаю? - с силой шепнул он. - Она, ты, Эсми, Джаспер – вы не думаете, что я знаю о сделанном мной? - его рука сжалась в кулак. - Я чуть не убил ее! И даже если бы не это, я оставил ее здесь! С оборотнями и Викторией... - он с отвращением покачал головой. - И как будто этого было недостаточно, они с Элис едва не погибли, и теперь…

Раздался громкий треск, когда кусок подоконника, сжимавшийся им, сломался под пальцами. Белла пошевелилась, бормоча что-то об угоне автомобиля.

Эдвард уронил кусок дерева на пол и отвернулся.

По дороге домой, в машине, Элис рассказала нам все, что узнала в Форксе и Италии. Мы с Эсми, конечно, помнили оборотней. Такие, как Эфраим Блэк, не теряются среди многовековых воспоминаний. Статный молодой человек, вчерашний подросток, он был одним из самых ярких людей, которых я когда-либо видел. Но больше всего меня впечатлила его преданность своей семье, своей стае и, как следствие, своему племени. Я был знаком с культурой индейцев только по анекдотам, а картина, описывающая годы заселения Запада, была далеко не идеальна. Мне все еще стыдно признать, до какой степени я был удивлен, обнаружив, что квилеты – люди чести, мира и верности. И именно это наконец привело нас к соглашению после многих неудачных попыток и без пяти минут уничтожения моей семьи; было что-то в нашей семье и наших связях друг с другом, что резонировало с собственными чувствами Эфраима. Мы получали нашу часть земли в Форксе с условием придерживаться нашей диеты и, что еще более важно, под мою ответственность. У нас было разрешение племени остаться, пока мы живем мирно под сильным лидером.

Теперь оборотни вернулись, и не было договора, который связывал бы Викторию. Я понял беспокойство моего сына.

Эдвард скрипнул зубами, пропустив через себя эту последнюю мысль, и я оглянулся к окну, туда, где он стоял.

- Неважно, что я делаю, она не в безопасности, - со злостью проговорил он громче, чем следовало.

Белла перевернулась, сжимая кулак на подушке.

- Эдвард, - пробормотала она.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, по-прежнему не поднимая лица. Она снова поморщилась и что-то пробормотала об Италии. В течение долгого времени мы оба смотрели на нее, на маленькие полосы дневного света, которые просачивались сквозь пожелтевшие кружевные занавески и вслед за перемещающимися облаками танцевали на ее лице и теле. Ее сон казался одновременно и мирным, и беспокойным, словно она прилагала все силы, чтобы оправиться от своего испытания, и в то же время вновь переживала его.

- Она не хочет со мной разговаривать, - наконец сказал Эдвард. - Весь путь назад она не сказала ни слова. Я не знаю, о чем она думает, не знаю, хочет ли она меня. Не знаю, причинил ли я ей настолько сильную боль, что это невозможно исправить… - его руки по бокам сжались в кулаки. Он дрожал, его челюсть лихорадочно работала, даже несмотря на то, что не было слов.

Мне было знакомо это выражение, момент, когда его гнев на себя самого балансировал на грани бури. Я нерешительно встал.

- Сын…

Однако, прежде чем я смог сделать шаг, Эдвард выбросил перед собой руки. Он слегка повернул голову, глядя не на меня, а в окно. Весенний ветерок толкал ветви ели, и они медленно покачивались взад и вперед. Когда Эдвард заговорил, я наблюдал за ними.

- Я возвращался, - сказал он, его голос был ровным и устрашающе отстраненным. - Когда Розали позвонила, я только что взял трубку, чтобы успеть на рейс в Вашингтон. Больше я не мог оставаться там. Я не выжил без нее.

Это объяснило его ужасный вид. Я обнаружил, что представляю себе безжизненное существо, с которым столкнулся в октябре, только лежащее не на диване в Итаке, а на кровати в Бразилии…

- Мы собирались ехать за тобой, – услышал я свой ответ. – Эсми и я. До того как вернулись к Тане и узнали новости, мы решили ехать в Бразилию.

На долю секунды я вспомнил, как подходя к порогу, испытал ужас, не понимая, почему в доме так тихо. А затем всплыли в памяти новости Джаспера.

Взгляд Эдварда переместился на маленькую кровать и лежавшую на ней девушку.

- Я не могу жить без нее, - сказал он странно хриплым голосом. – Мне пришлось уехать.

Я сглотнул, на мгновение прикрыв глаза. Мы с Эдвардом во многом были похожи. На самом деле я часто удивлялся тому, как, учитывая короткое время, которое я его знал, мне удалось выбрать компаньона, так похожего на меня. Но это была одна из тех областей, в которых за годы мое мировоззрение изменилось настолько, что мой сын не мог этого оценить. На мгновение маленькая спальня в Форксе исчезла, и я снова почувствовал порыв ветра, когда, упав со скал в Дувре и ударившись о землю, я разбил не свое тело, а валуны подо мной. Затем я вспомнил вес набитого балластом сундука, тащившего мое тело на дно Ла-Манша. Я сидел там внизу и, прежде чем сдаться, где-то около пяти часов гонял воду в легкие и обратно, молясь о том, чтобы утонуть.

- Я знаю, что значит хотеть умереть, Эдвард.

Ответа не последовало. Возможно, он забыл в этой неразберихе и в собственных переживаниях, что был сыном двух потенциальных самоубийц. Это не было тем, чем я гордился, хотя и был рад, что оказался достаточно силен, чтобы попытаться взять собственную жизнь прежде чей-то еще. Но все это было до того, как я нашел способ жить, и других, ради которых стоило жить.

- Да, но вам не нужно беспокоиться о потере людей, которых вы любите, - сказал он, скривив губы в ответ на мою мысль. – Моему миру наступил конец, когда я думал, что она ушла.

Его плечи упали, когда он взглянул на кровать. Три дня назад я бы с ним согласился. Мне не приходилось беспокоиться – я был достаточно высокомерен, чтобы думать именно об этом, даже когда утешал сотни скорбящих родителей, потерявших своих детей. Но теперь я слишком хорошо знал, каково это – беспомощно стоять в стороне, зная, что твой ребенок на пути к верной смерти.

Даже находясь в шаге от него, я почувствовал, как меня снова охватила боль.

- Эдвард, - выдавил я, - неужели ты настолько наивен, думая, что нет никого, кто бы так относился к тебе? - и глупо, слишком резко, я двинулся к нему.

Мой сын отступил и зарычал.

Звук отражался в маленькой комнате, и мои ноги, казалось, прилипли к деревянному полу. Как будто на этом месте была какая-то рукотворная субстанция, которая могла удерживать их там.

Но этого было достаточно. Рычание Эдварда вернуло меня к другим словам, произнесенным в Итаке тем ясным октябрьским утром, когда я внезапно оказался готов атаковать женщину, которую любил. Тело Эдварда стало моим телом, его рычание стало моим рычанием. И вдруг, стоя в тусклой спальне, наблюдая, как силуэт Эдварда освещается ореолом приглушенного дневного света из окна, я понял. Это не было гневом.

Это было страхом.

Эдвард боялся потерять Беллу. Я боялся потерять его. И мы оба стали жертвами этих страхов, позволяя им уводить нас от людей, которых мы любим, вместо того чтобы быть с теми, кого не хотим потерять. На миг я позволил последним шести месяцам промелькнуть передо мной: моя борьба с Эсми, обвинения Розали в моем отсутствии, тихая компания Джаспера, Элис, размышляющая над своей историей рядом со мной, объятие Эммета. Я передал эти события своему сыну, впустив его в жизнь, которую он пропустил, в то, что привело меня сюда.

И наконец я показал Эдварду темноволосого мальчика, смеющегося – вместе со мной, когда он был в состоянии, надо мной, если мне это было нужно. Воспоминание о моменте всего за несколько часов перед тем, как он испустил свой последний вздох: я тогда спросил, боится ли он, и он ответил, что это так. Затем он сжал мою руку, объявил меня ангелом и тихо ускользнул. Пятнадцатилетний, который жил и умер в присутствии страха потерять все, и его родители, благодарившие меня несмотря на то, что их худшие опасения осуществились.

Я был дураком.

Выходит, юноша и подросток знали, как прожить свою короткую жизнь лучше, чем я, даже с моим многовековым опытом. А Эдвард, руководствуясь моей неразумной вседозволенностью, знал даже меньше меня.

Я почти потерял Эдварда, я почти потерял себя. Слова Тани вернулись ко мне – неужели мы разговаривали всего несколько дней назад? «Ты нужен ему, чтобы указать путь». Потребовалось шесть месяцев – на самом деле это заняло восемьдесят семь лет – но я был готов взять на себя эти обязанности.

Эдвард, увидев мое намерение подойти к нему, оскалился. Инстинкт затмил его разум, и он прыгнул на меня, как я и планировал.

Когда мои руки сомкнулись вокруг него, мир изменился точно так же, как если бы в комнату вошел Джаспер. Мой разум наконец принял то, что мои глаза пытались сказать ему в течение нескольких часов – мой сын был реален, он уцелел. Тот, кого я выбрал первым, самый старший и самый молодой член моей неординарной маленькой семьи, был возвращен мне невредимым. Едва соприкоснувшись с моим, тело Эдварда начало сильно трястись, и мое туловище задрожало в ответ. Прошли десятилетия с тех пор, как мы плакали вместе – я плакал редко, Эдвард тем более. Последний раз, который я мог вспомнить, был той дождливой ночью в Вермонте, когда мы с Эсми обняли нашего блудного сына и приняли его с распростертыми объятиями.

И теперь этот момент повторился, три тысячи миль и восемь десятилетий спустя, в маленькой спальне девушки, навсегда изменившей жизнь Эдварда. Мы с Эдвардом стояли в тени, отбрасываемой облачным небом и задернутыми занавесками - отец, сын, братья, избранный компаньон и тот, кто выбрал. Два сломленных человека, которых объединили наши слишком похожие ошибки.

- Прости, Карлайл, - выдавил наконец Эдвард. - Мне очень жаль. За все.

Сняв руки с его спины, я положил их ему на виски и наклонил к себе его лоб.

- Все в порядке, Эдвард, - прошептал я, прижимаясь губами к его челу. - Ты прощен, сынок. Всегда, – я сглотнул и добавил: - Я люблю тебя, сынок.

Эдвард издал придушенный хрип и через мгновение ответил:

- Я тоже люблю тебя, Карлайл.

Позади нас снова скрипнула кровать. Белла заметалась, и на мгновение я встревожился, что она проснется и поймает меня здесь. Но потом она перевернулась на живот, снова сжала кулак и пробормотала:

- Любовь…

Мы оба повернулись, чтобы взглянуть на нее, когда глубокий сон охватил черты ее лица.

- Знаешь, я думаю, она, возможно, умнее тебя, - поддел я его, когда мы оба были уверены, что она все еще спит.

Эдвард медленно кивнул, отстраняясь от моей руки, и вернулся к кровати. Он посмотрел на спящую фигурку своей подруги, а затем провел рукой по ее щеке, засунув за ухо локон.

- Я знаю, что это так, - прошептал он.

И я наконец увидел его улыбку.