Глава 1
Мрак души моей

POV Эдвард

Я сегодня понял одну важную штуку, можно сказать, разгадал сложнейшую загадку. Я впервые в жизни заглянул в глубину собственной души. И знаете, что я там увидел? Ни хрена не увидел. В душе у меня было, как в давно заброшенном доме: холодно и пусто. Слишком темно для того, чтобы хоть что-то разглядеть или разобрать. Но я все-таки понял: я — мудак. Конченный придурок или как там это сейчас называется.

Знаю — пройдет несколько дней, тоска из сердца улетучится, и я снова стану самим собой. Забуду сегодняшнюю блажь. Срывы на той или иной почве случаются. Пару раз меня уже накрывало. Правда, я наивно полагал, что с годами стану менее чувствительным. И заодно поумнею. Но годы проходят, а я всё такой же меланхоличный дурак.

Мне хотелось хоть что-нибудь сделать. Как-то прогнать черноту из души. Но вместо этого я, подобно последнему кретину, сидел в гостиной и рисовал границу Соединенных Штатов. Для большей точности я сверялся с нашедшимся в библиотеке, здоровенным атласом в шикарной, надо отметить, обложке. Самовыражался я, разумеется, не карандашами и яркими фломастерами, а колумбийским, слегка розоватым кокаином. Да так увлекся, что не услышал щелкнувшего во входной двери замка. И пока я возился с Флоридой, в гостиную ввалился Эмметт. Я не то чтобы удивился — сам ведь дал брату ключи, но захотел привычно послать его на хрен. Вместо этого постарался игнорировать внешние раздражители и еще больше погрузиться в собственное занятие. Эмметта мое поведение слегка озадачило, и какое-то время он выразительно (насколько вообще это возможно) молчал.

Когда же мои пальцы находились в районе Майами, придурочный братец наконец-то неловко кашлянул, как бы обозначая свое присутствие. От неожиданности я просыпал щепотку порошка, пришлось начинать Флориду практически с нуля. Твою мать.

— Эдвард, ты что, охренел, мать твою?
— Знаешь, братишка, я о том же подумал.
— Да что это за хрень? — тыкая пальцем в кокаин на тонированной стеклянной столешнице, поинтересовался брат. По мне, так ответ был более чем очевиден, но я не винил Эмметта — его умственные способности повергали в уныние даже видавших виды учителей нашей убогой муниципальной школы.
— Придурок, это Соединенные Штаты.
— Мать твою! Это Соединенные Штаты из кокса!
— Ты на удивление проницателен. — Я отвесил шутливый полупоклон. — Думал, не догадаешься.
— Ладно. — Эмметт примиряюще замахал руками. — А на хрена ты это делаешь?

Я бы, конечно, мог рассказать Эмметту о своем печальном утреннем открытии. О том, что обнаружил в собственной душе слишком много мрака, но он бы всё рано не понял. Тонкая метафизика не для него. Поэтому я лишь тупо пожал плечами и принялся за Луизиану. Оставалась самая малость — Техас, и мой многочасовой труд будет завершен. Я даже решил, что по завершении вдохну немного дури в легкие. Хотя и побаивался, что еще раньше у меня отвалится спина от долгого сиденья на заднице. Границы у штатов получились не то чтобы маленькие. Стоило выбирать Францию или Грецию. Но я не знал, что так выйдет. Придется уже доделывать, как есть.

— Эдвард, ты ведешь себя как рефлексирующая малолетка.

Я впервые поднял на Эмметта глаза. Что он сказал? Рефлексия? Откуда мой деградант брат знает такое сложное слово, а главное — как ему удалось правильно это слово использовать? Уж не покупает ли он тупых календарей с заумными словами на каждый день. Твою мать, я был удивлен. За те двадцать семь лет, что я его знал, он не сказал ничего умнее, чем «Привет, меня зовут Эмметт, у тебя классная попка, детка». Уж не надышался ли я кокаином за своими географическими изысканиями? Так же вполне возможно, что виноваты в слуховых галлюцинациях были мои издерганные нервы.

— Ты слышал, что я сказал? — продолжал кипятиться брат.
— Слышал. Очень хорошо даже слышал. Я только не понял, кто научил тебя так ругаться? Уж не записался ли ты в Гарварде на курс уточненного жаргона?
— Нет, твою мать. — Эмметт снова посмотрел на кокаин и почти завершенную границу штатов. — Ты придурок.

Меня придурком называет брат, IQ¹ которого составляет меньше восьмидесяти. Меня называет придурком человек, которому я плачу деньги неизвестно за что. Просто за то, что у нас общие родители и одна фамилия. Это за мои деньги Эмметт жрет стероиды, посещает фитнесс-центр и покупает жене бриллианты. Я же вынужден расплачиваться не только наличкой, но еще и приступами жестокой меланхолии, такими как сейчас.

— Уйди с глаз моих долой. — Чувствовал я себя опустошенным и каким-то древним.
— Ты точно рефлексирующая девица!
— Блядь, я смотрю, тебе нравится упражняться тут в остроумии. И прекрати грузить меня своими сентенциями.
— Чем?
— Я же сказал, ты меня замотал, — ударяя ладонью по столу, проорал я. Разумеется, Штаты при этом были погублены — кокаин разъехался, распределяясь по стеклянной столешнице неравномерным слоем. Мне осталось только разочарованно вздохнуть — я угробил на проклятый кокс всё утро, пытаясь соорудить из наркотического дерьма нечто полезное.
— Эмметт, ты гребаный придурок! Ты чего, мать твою, от меня хочешь?

Да, я злился, но при этом так же понимал, что чертовски несправедлив. Ведь братец-дурачок совершенно не при делах. Он даже не знал, чем я занимаюсь. И он, само собой разумеющееся, не был позавчера со мной в Либерии. Он не видел труп — самый ужасный из всех, что мне приходилось видеть. Девочка в каком-то рванье, с огромной алой лужей под головой. Мертвый ребенок с кровавым ореолом. Твою мать, я просто стоял на безвестной улице минут десять, глядя на застреленного человечка — наверняка не успевшего сделать никому плохого — и ничего не мог поделать, не мог заставить себя идти дальше. Я смотрел, а в голове прыгала одна глупая мысль — может быть, ее убили из твоего оружия? Я, твою мать, не знал. И мое незнание пугало.
— Ладно. Зачем ты так психуешь? — Эмметт умел быстро идти на попятную. Особенно в тех вопросах, что касались меня. Слишком многое в его уютном мирке зависело и от меня, и от моего хорошего настроения, и брат, невзирая на низкий уровень интеллекта, всё прекрасно понимал. Но сегодня я далек был от компромиссов и мирного завершения нашего конфликта. Сам себе не признаваясь, я хотел как-то загладить вину перед убитой девчонкой. Хотя и понимал — это будет глупо и вряд ли возможно. Совершенно невозможно. Чтобы я ни сделал, она так и останется мертвой, более того, сделать я ничего не мог. А Соединенные Штаты, нарисованные кокаином на моем столе в гостиной, и препирательства с братом точно ни к чему. Говорил же, я мудак.

— Наверное, тебе пора слегка расслабиться. — Эмметт понимающе улыбнулся. — Нельзя работать круглый год. Все должны отдыхать.
— А что я делаю с целой кучей кокаина? Или это, по-твоему, мука?
— Эдвард, послушай, — Эмметт внезапно перешел на серьезный тон, так словно это я был младшим братом-придурком, а не он, — это, конечно, твое личное дело, но я хочу спросить, откуда у тебя столько кокса? И вообще… насколько это законно?

Человек, знающий слово рефлексия, должен бы знать одну простую истину — для парней из DEA² нет принципиальной разницы — двадцать грамм кокаина или целый килограмм. В любом случае, хранение, распространение и прочие операции с наркотиками давно уже вне закона. Однако забота Эмметта меня тронула. Учитывая, в каком подавленном настроении я находился, его слова были тем самым гребаным бальзамом на душу. Я даже готов был обнять братишку и разрыдаться на его широченной груди. Да, прям как рефлексирующая девочка-подросток. В этом он, конечно же, был прав. В этом, но не в остальном.

— Эмметт, дружок, я его просто купил.

То была правда. Не совсем, но близкая к истине полуложь. Потому что я не совсем его купил, я выменял алмазы на кокаин, который собирался в скором времени переправить в Европу. Внезапная депрессия как раз застала меня один на один в нью-йоркской квартире с пятью упаковками порошка, застрявшего между пунктами А и В. Недолго думая я решил вскрыть одну из пачек и кое-что оставить для личного пользования. Думаю, с моей стороны это был чистой воды маразм и расточительство.

— Купил чертову гору порошка? — Кажется, Эмметта в самом деле удивили масштабы. Я же попытался представить себя на его месте. Не на месте стремного брата-неудачника, а на месте обывателя, узревшего гору порошка. Для меня, того, кем я был, перетянутые скотчем полиэтиленовые пакеты, давно перестали быть чем-то сверхудивительным, превратившись в обыденность. Да, мне они не нравились, я не любил брать за свой товар наркотики, но иногда просто не оставалось выбора. Либо взять дурь, либо валить с пустыми руками. Ко всему прочему такой вид оплаты оказывался одним из самых выгодных, хотя и одним из самых рискованных он тоже был.

Однако — я не мог не признать очевидного — со стороны всё это выглядело чудовищно. Если не сказать дерьмово. Не каждый богатей мог бы похвастать столь внушительной горой Небесной Пыли, Дара Бога Солнца или Калифорнийского Попкорна — как его называют многие недалекие потребители грез — на своем столике в гостиной. При всем этом лицо у меня было не хуже, чем у каменного Давида или кого там еще. Короче, морда самая что ни на есть бесстрастная. К кокаину я не испытывал никакой тяги — полное отсутствие интереса, кроме одного — желания выяснить возможно ли собрать из полкило кокоса границу штатов. Теперь я знал ответ — да, возможно. Хорошо, не стану отпираться, еще я собирался вдохнуть немножко дури, но совершенно точно не собирался становиться наркоманом и оправляться на лечение в дорогой реабилитационный центр, как мой брат Джаспер. Эмметт, кажется, подумал о том же самом.

— Ты ведь помнишь, что стало с ним? — Для брата Джаспер давно превратился в безликого «него», в потустороннее существо, некогда жившее с нами в одном доме и ходившее в одну школу, а потом внезапно растворившееся в наркотическом тумане прошлого. По-моему, Эмметт излишне смело вычеркнул брата из списка своих родственников. Но такой уж он был, Эмметт, самый младший, самый тупой и самый, пожалуй, честный из нас троих. И потому самый счастливый и беззаботный. Я ему ужасно завидовал, когда у меня было время свободно посидеть и хоть кому-нибудь позавидовать. По правде сказать, завидовал я многим. Без малого трем миллиардам или около того. Тем самым серым обывателям, ничего не решающим в жизни и плывущим по течению, повинуясь голосу мудрого вышестоящего «дяди». Я завидовал чужой (или чуждой) скучной рутине и ненавидел себя за то, что делаю. Но разве виноват я был в том, что больше ничего делать не научился. Мое призвание, мой крест, и я не собирался отрекаться от дара, данного мне самим Богом.

Вполне может статься, я еще больше ненавидел бы себя, пойди судьба по иному пути, сделав из меня самого безликого обывателя. Сидел бы я сейчас в каком-нибудь гребаном Бронксе и слушал ворчанье жены. Ходил бы на работу в офис, ездил в метро. Уж точно не было бы у меня никакого лимузина с водителем, двухуровневой квартиры на Манхэтанне и счетов в Швейцарии. Я был бы всего лишь крошечной пылинкой во всеобщем людском потоке. Такая жизнь не сделала бы меня счастливее, но и не заставила бы страдать так, как сейчас. Кто знает, может в той, другой, параллельной реальности нашлись бы и свои плюсы — жена и дети. Мне всегда не хватало семейного тепла. Наши родители дня не мыслили без выяснения отношений и битья той немногочисленной посуды, что имелась в доме. Это сейчас они успокоились, а раньше только и умели, что закатывать скандалы и обижаться друг на друга, месяцами не произнося ни слова. Поэтому меня с детства привлекали яркие проспекты с улыбчивыми семьями, играющими на траве детьми и обнимающимися родителями.

Чувство такое, словно я сам у себя отнял мечту всей жизни. Мне уже двадцать восемь, и я до сих пор не женат. У меня нет детей, пусть и незаконнорожденных. У меня нет никого, кого можно было бы любить и жалеть, кроме себя любимого, но от себя уже давно тошнит, а отражение в зеркале всё чаще призывает плюнуть этому типу с кривой ухмылкой в рожу.

— Эд, у тебя телефон звонит. — Эмметт вырвал меня из транса. А я уж и забыл про братца-моралиста, погрузившись в пучину напрасных мечтаний.
— Ну да.

Мне бы не хотелось отвечать в присутствии брата. Не то чтобы я собрался выбалтывать сверхсекреты, касающиеся моей деятельности, однако и погружать брата в собственный опустошенный, дерьмовый мир желания не возникало. Но разве мог я игнорировать клиентов? Нет, если, конечно, я не хотел остаться без прибыли в ближайшее время. Посылая всё к чертовой бабушке, я взял трубку. И словно я не я, самым спокойным голосом начал банальный обмен ужасающе привычными, набившими оскомину, репликами, едва успевая удивиться тому, какой же я двуличный сукин сын. Как просто мне дается ложь, как легко я могу притворяться спокойным в бушующем море хаоса. Но если б я не научился всему этому, то давно бы утонул.

Разговор напоминал обмен информацией между двумя роботами. Двумя тупыми роботами с записанной в черепушке примитивной программой. Один робот обещал доставить кокаин, другой, не получив желаемого, заволновался. Точнее, включил необходимую кнопку и произнес все подходящие к случаю фразы. Но я-то знал — ему по хрену. Да и мне на чужие волнения давно было плевать. Днем раньше, днем позже. Я давно научился выкручиваться из разных сложных ситуаций. К тому же, время терпело.

Заверив, что всё у нас просто блеск и будет пучком, я отключил телефон и, не сумев побороть накатившего раздражения, швырнул ни в чем неповинную трубку на стол рядом с кокаиновой пылью. Ко мне мгновенно подлетел Эмметт. Глаза у него стали бешенными, руки почему-то тряслись, а пальцы судорожно сжимались и разжимались. Он что тоже наркотой надышался? Только этого еще и не хватало — брат-идиот в состоянии наркотического опьянения.

— Эдвард, ты влип в какую-то историю? Это не твой кокс? Ты его кому-то должен?
Поражаясь идиотским заключениям брата, я попытался обуздать гнев и ответить максимально спокойно, хотя в душе уже проклинал Эмметта — зачем он лезет не в свое дело?
— Нет, это мой кокс. Мой. Я его купил! Какого хрена ты привязался?
— Ни один дилер не продаст тебе столько кокаина!
— А если мне, мать твою, нужно именно столько? Я может всю жизнь хотел рисовать кокаином? И что прикажешь делать?
— Скажи правду? Ты его украл? — игнорируя мою шутку, проорал в конец разошедшийся брат.
— Нет. Говорю тебе, купил и никому ничего не должен. А мои дела тебя не касаются. И никаких неприятностей, — я пытался говорить максимально четко и уверенно, словно психотерапевт. Пытался вбить в крошечный мозг Эмметта одну простую мысль — всё в порядке. Никаких проблем не было, нет и не будет (кто бы мне такое пообещал). Как первоклассный шарлатан, я пятнадцать минут грузил брату мозги всякой ахинеей и наконец добился желаемого результата. Успокоенный и обдуренный выше некуда, Эмметт оставил мой кокаин в покое. Правда, сам он уходить не спешил, а продолжал глупо смотреть на стену перед собой. Можно подумать, я не знал — стены в моей квартире голые. Я принципиально не покупал картин. Зачем? Кто на них станет смотреть? Горничная?
— Еще что-то? — я поднял глаза на своего мучителя-брата подобно древним христианским страдальцам.

Лучше бы не спрашивал. К своему ужасу, я услышал, что этот дурак изначально пришел просить меня забрать завтра его дочерей из школы. Не знаю, как он себе это представлял, но я точно не представлял никак. Воображение отчаянно стопорилось. Твою мать, Эмметт окончательно рехнулся. Мало того, что мне предстояло слетать до обеда в Европу, разобраться с гребаным кокаином, получить за свою работу деньги — уже нормальные евро или доллары, так мне теперь еще и забирать детей братца. А всё потому, что у Эмметта и Розали намечалась годовщина свадьбы. Пятая, между прочим. Эмметт же, как образцовый влюбленный козел, обязан был приготовить жене сюрприз, а заодно уж и романтический вечер.

— Что? Нет! Ты охерел? Ты, блин, какую дрянь с утра курил?
— А что такого? Что? Заберешь девочек, я предупредил и учительницу, и…
— Охренеть!

Этот деградант всё решил за моей спиной. Нет, каково! Он предупредил учительницу. А меня поставил перед фактом в последний момент. И правильно, на хрена меня вообще оповещать? Кто у нас лучше всех сможет присмотреть за детьми?

Ответ «Эдвард Каллен» будет правильным, но не совсем точным, ибо он не отражает и сотой доли трагичности ситуации. Я ведь никогда не был женат, сто лет не пытался строить с женщинами длительных отношений, и уж, конечно, не представлял, как нужно вести себя с детьми. Что я должен делать? Что говорить? И вдруг они о чем-то догадаются. Я, откровенно говоря, побаивался детей, они слишком проницательны и способны поверить даже в самую невероятную правду, отметаемую рациональными доводами взрослых дядь и теть.

— Конечно, — Эмметт почесал затылок, — эта твоя… художественная… м-м-м… художественная инсталляция кокаином меня слегка смущает.

Это, вашу мать, уже не шло ни в какие ворота. Инсталляция? Эмметт произнес второе длинное слово за день. Куда этот мир катится! И он мне еще будет говорить про то, что его кокаин смущает. Надо признаться, умничанья брата смущали меня самого больше некуда. Тут одно из двух — либо он натурально засел за книги, либо его похитили пришельцы и промыли Эмметту мозги (при условии, что зеленые человечки с альфа-центавры их все-таки нашли).
— Я не против. Более того, полностью тебя поддерживаю и разделяю все твои сомнения. — Я решил прикинуться этаким добропорядочным родственником. Хоть ничего подобного из себя и не представлял. И ко всему прочему, если кокс позволит мне избавиться от лишней головной боли, я буду только рад. Зачем отказываться от дополнительной пользы.
— Ну что ты, Эдвард! Я ничего такого и не думал. Я тебе верю, как себе, — Эмметт замялся, а потом выпалил, словно бросающийся в реку самоубийца: — Просто убери эту дрянь подальше и не нюхай при девочках.

Дурак, что с него взять. Окажись на моем месте реальный наркоман, он бы ему пообещал, что угодно, а сам и думать забыл о сегодняшнем разговоре. На счастье Эмметта, я не был ни наркомом, ни идиотом, оставляющим кокаин в доступных для детишек местах. Я был просто несчастным братом, иногда способным прогнуться под натиском проблем. И наркотики уж точно не входили в первую десятку моих интересов.

— Уверен, всё будет нормально. — Эмметт жизнерадостно улыбнулся.

И только спустя минуту я понял, что на самом деле хотел сказать мой братец. Он ведь не вынесет такой потери. Героин отобрал у Эмметта одного брата, отдать второго он не готов. Но всё, что было у Эма, это слепая надежда и вера в мое здравомыслие. Он даже готов был рисковать благополучием дочерей, лишь бы дать мне шанс реабилитироваться, показать, что я нормальный полноценный член общества, именно такой, каким он привык меня считать, такой, каким он со всем душевным пылом хотел меня видеть.

— Я справлюсь, — слова давались мне нелегко, но я понимал, что обязан взвалить на себя еще одно обязательство, обязан справиться со всей этой дерьмовой ситуацией. Потерпеть еще немного для спокойствия младшего брата, для того, чтобы он снова безоговорочно поверил в меня. Ста тысяч в месяц ему явно было недостаточно.
— Тебе некуда деваться, иначе в другой раз мне придется отдавать детей родственникам Розали.
— Они опять пытались приобщить вас к своей сектантской вере?
— Эдвард, ради бога, не напоминай мне. Этот доктор Хейл, он настоящий сумасшедший.
Ну не скажешь же брату, что достаточно только один раз взглянуть на саму Розали, чтобы понять каковы ее родители. Гены же передаются по наследству.

***
Перед уходом Эмметт нанес мне еще один — последний — удар. Он с самым озабоченным выражением на лице заявил, что я плоховато выгляжу и не мешало бы мне развеяться. Он даже оставил адрес какого-то нового клуба и ненавязчиво намекнул, что слышал, будто там неплохие девочки и отменная выпивка.

Но я не представлял себя в клубе. Я не представлял, как буду спокойно цедить пятнадцатилетний виски в компании веселеньких, симпатичных девушек, в то время как где-то за сотни километров сухой ветер гладит мертвое личико девочки. Она не выходила у меня из головы. Я даже боялся напиваться, представляя, какие глюки подбросит мне измученное воображение. Я точно с ума сойду, если вдруг посреди квартиры увижу призрак с пулей в голове. Наверное, выпрыгну из окна. Я даже и кокаин нюхать передумал. Вместе с тем, мне всё так же жизненно необходим был способ выдворить девочку из собственных мыслей. Печально, но доступные и хорошо известные всем методики тут явно не годились.

Я тяжело вздохнул и вернулся к «Кокаиновым Штатам Америки». Мне больше ничего не оставалась. Мелкая моторика хоть как-то отвлекала от навязчивых раздумий. Я полностью сосредоточился на сложных извивах границ, повторяя каждый поворот со скрупулезностью хирурга, пришивающего пациенту новую почку. Мне ни в коем случае нельзя было ошибиться, я с головой погрузился в процесс кокаинонизации госграницы. А когда закончил, то ужасно ныла спина, затекли от долгого сидения ноги. Наступил самый обычный серый вечер. Но свет я зажигать не хотел. Темнота казалась мне более безопасной и гостеприимной, так я словно был всего лишь гостем в собственной квартире. Нет, квартира совершенно точно принадлежала мне, как и несколько домов на побережье. Но я определенно был гостем в этом мире. Гостем, вынужденным во всем слушаться властных хозяев. Играть по придуманным давным-давно для совершенно чужих мне людей правилам.

Я не мог ничего изменить. И это меня всегда устраивало. Я здорово научился прятаться за словами «не моя война». Всё было просто замечательно. Я был что-то типа мальчика на побегушках. Мальчика, который ни за что не отвечает. Я и сейчас не отвечал. Но почему-то был виноват. Был повинен в смерти маленькой черной девочки. Словно бы пуля, пущенная в ее маленькое личико, угодила в те самые слова, что так надежно меня прикрывали. Слова разлетелись, отставляя меня один на один со страшной правдой. Я как будто прозрел, и свет истины ослепил меня. Подлец. Подонок. Но, твою мать, поздно было сожалеть. Пролитую кровь не соберешь. Ведь так, спрашивал я себя, глядя на просыпающийся ночной Нью-Йорк. Город молчал. Ему было плевать. Слишком далеко отсюда до погрязшей в вечных военных конфликтах Африки. Многие горожане никогда не слышали таких названий как Либерия, Сьерра-Леоне, Мали. Я там был. Везде. В каждой африканской дыре. Нес бремя белого, мать его, человека. Я оказывался тем самым хреновым Прометеем. Но приносил я не живительный огонь. Я, как долбанный Санта Клаус, приносил подарки получше. Много подарков. Сотни и даже тысячи грузовых самолетов и сухогрузов. Меня одинаково радушно, с распростертыми объятиями встречали диктаторы и новоявленные борцы за демократию и всевозможные свободы. Я был другом Чарли-боя. Его лучшим мальчиком на побегушках. Почти не терзаясь муками совести, я бегал по выжженной несчастной земле. Когда-то давно на нее обрушивались лишь солнце, да ветер, но с недавних пор землю вовсю утюжили танки и корежили зенитки. Однако не проходило недели, как на мертвой земле опять зарождалась жизнь. Это было своего рода чудом. На месте уничтоженных деревень появлялись новые. Приходили люди, ставили жалкие хижины и жили своей убогой тяжелой жизнью.

Та мертвая девочка наверняка жила в одном из этих многочисленных безымянных поселений. С пятью-шестью братьями-сестрами в обваливающейся халупе без кондиционера и плазменной панели. С вечно больной, страдающей от недоедания и ежегодных родов матерью. И мне показалось, что я ее увидел в отражении стройных шпилей офисных центров. Здесь, в сердце цивилизованного мира. Выпирающие ребра. Впалые щеки. Едва прикрытое цветастым тряпьем естество. Ее длинные руки тянулись ко мне из мрака ночи, желая утащить в Ад. Но я не хотел умирать. Мне было безумно жалко девочку, но я все равно хотел жить и продолжать делать свою работу. Единственную работу, что я вообще умел делать.

Устав подпирать окно пентхауса, я решился на отчаянный поступок — пошел спать. Раз уж Эмметт заметил, что пора мне расслабиться, стало быть, правда, пора. А расслабиться в моем понимании значило хорошенько выспаться.

Более того, я очень быстро убедил себя в том, что всё будет нормально, и я смогу отключиться от текущих проблем. К сожалению, врать я умел всем, кроме себя. Слишком уж хорошо я знал, что лучше не будет. В который раз за день я позавидовал Эмметту. Его легкости восприятия жизни. Его тупости. Справедливости ради, стоило бы отметить, что я и сам никогда не проявлял талантов в обучении. Из сказанных мной на уроках глупостей мог бы выйти сборник или даже двухтомник изречений, вздумай учителя за мной записывать. До сих пор помню как на уроке истории сказал — мол, генерал Ли воевал с Гитлером. Твою мать, я довольно уверенно и напыщенно заявил — Юг выиграл Гражданскую войну. Смеялись все, больше всех — Эмметт (при том, что сам он не знал правильного ответа) и Кэти — девочка, которая нравилась мне едва ли не с первых дней в школе. Я был унижен и раздавлен.

Зато сейчас у меня нашлось бы, что им сказать. Ничуть ни рисуясь, я заявил бы — окажись у генерала Ли ³под рукой Эдвард Каллен, всё могло сложиться иначе. Уж я бы обеспечил старине Роберту сокрушительную победу. По крайней мере, в том случае, если бы янки не предложили мне более выгодные условия сделки. Ибо игра на два лагеря чрезвычайно опасна, и я стараюсь в нее не играть, строго придерживаясь выбранной стороны.

***
POV Белла

— Тема урока «Гражданская Война». — Я пристально оглядываю класс. Никакого интереса на лицах нет и в помине. Никто даже не пытается меня обманывать или изображать липовый энтузиазм. Да кого я обманываю? Я ведь не ждала от них лихорадочного блеска в глазах и замершего дыхания. Я давно уже поняла: современное поколение не очень-то интересуется прошлым. Они с удивительным равнодушием слушают о войнах и революциях. Моих учеников вполне устраивает настоящее, им и в голову не приходит кого-то благодарить за мир или процветание. Могу совершенно точно сказать, что их интересы сводятся к выклянчиванию Sony Playstation на Рождество и покупке одежды из последней модной коллекции.

И как при всем этом мне заинтересовать их своим предметом? Как заставить прочувствовать все те чувства, что скрыты толщиной лет и спрятаны за пластами времени? Как заставить, если не понять всю значимость и важность, то хотя бы исполниться благодарности?

Вся история человечества — это войны, и из каждой люди выносили нелегкие кровавые уроки. Выносили только для того, чтобы передать горький опыт своим детям и внукам, уберегая от новых-старых ошибок. Но никому и в голову не приходило, чем всё обернется. Эти дети стремятся забыть уроки и упорно не хотят слышать голоса погибших, шепчущих о днях страшных трагедий. Невелика беда, думают многие. Однако подобное пренебрежение опасно. Старые раны затягиваются, никто не помнит боли и крови, и, к сожалению, некому удержать нас от очередных промахов.

— Прошу вас, отнеситесь серьезней к сегодняшней теме. — Я даже не повышаю голос. Всё равно бесполезно. Таким образом их внимание не привлечешь, это я так же испытала на собственном горьком опыте. Вот если бы я принялась говорить про новую компьютерную игрушку, то другое дело — класс ловил бы каждое слово. Но какое-то рабовладение это же не Doom.⁴ Всего лишь ненужное бормотание глупой училки, отвлекающее от тетриса. Никто из этих милых ребят и отдаленно не может представить себя в положении бесправного и униженного раба. О, они сущие дети демократии. Им не нужно ломать горб на хлопковых плантациях. Признаться, меня всё это уже порядком раздражает. Я ведь хочу донести до детей очень важную мысль, а они равнодушно зевают и тыкают пальцами по кнопкам своих электронных игрушек.

Зачем я только пошла работать учителем? Какая вообще от меня польза, если я совершено не умею общаться с детьми. Не умею заставить слушать себя. Не умею заронить в душу зерно сомнения, подвигнуть на размышления, заронить мысль? Ну да, я забыла, я же не новенький выпуск Cosmo, чтобы мне уделяли внимание. Я всего лишь нудная дура. Плохо только, что я не могу смириться и быть как остальные преподаватели, не могу требовать механического проставления галочек в тестах.

— Их всех убили, — говорю я. Это не соответствует стандартам и нормам ведения урока, но мои слова хотя бы заставляют класс замолчать и перестать перебрасываться записочками. — Я хочу, чтобы вы знали… сейчас нет войны и в этом их заслуга… И то, что по-прежнему живы общечеловеческие ценности… В конце концов, они не для того кровь проливали, чтобы вы зевали на уроках истории и ни разу не открывали учебник.

***
POV Эдвард

Нет войны. Она сказала сейчас нет войны. Я едва ли верил своим ушам. Мне ужасно захотелось зайти туда и сказать этим двадцати ребятам — ваша учительница врет. Война никогда и не заканчивалась. А вы, мисс Свон, на какой планете живете? Или, может быть, вам наплевать на тех, кого от вас отделяет океан? Может быть, вам жаль рабов, но не жаль негров, сражающихся за свою Демократию прямо сейчас? Вам так комфортнее и спокойнее. Проще говорить о стародавних баталиях, чем о том аде, который творится в настоящее время в какой-то там далекой Африке. Но зачем обманывать детей.

Вздумай Свон спорить, я бы привел сотню доказательств. Сотню тысяч доказательств. Ибо они у меня были. Другой вопрос — я не хотел о них говорить. Но какая-то неведомая сила всё же толкнула меня вперед. Рука сама схватилась за дверную ручку, и подобно предвестнику несчастья я вошел в притихший класс. Клянусь, в тот момент я хотел одного — рассказать им о мертвой девочке. Хотел рассказать о пятнадцати и даже двенадцатилетних подростках, берущих в руки оружие и убивающих друг друга безо всякой жалости и снисхождения, подобно мелким, но опасным хищникам. Единственное, чего я не хотел, так приплетать ко всей этой истории себя. Я предпочитал, как обычно, оставаться за кадром.

— Вы уверены, что войны закончены, мисс Свон? — Я чувствовал себя придурком. Тем парнем из ящика, который всегда больше всех знает. Помимо воли, из меня едва не вылетело проклятое «Либерия». Я едва ли успел отругать себя за подобную дурость последними словами. «Эдвард, мать твою, ты что охренел в конец? Может, еще притащить сюда кого-нибудь из департамента по контролю за оборотом алкоголя, табака и оружия? Может быть, они тоже захотят тебя послушать?»

Я глупо улыбнулся. Стоя посреди классной комнаты, увешанной какими-то старыми картами с цветными стрелками, отображавшими движения армий, и портретами неизвестных мне бородато-усатых мужиков, я мучительно краснел. И чувствовал при этом себя паршиво. Совсем как во дворце Чарли-боя. Мне хотелось немедленно провалиться через межэтажное перекрытие, встать, отряхнуть цемент и штукатурку и рвануть к ждущему у ограды лимузину.

— Простите, забыл представиться. Эдвард Каллен. Дело в том, что мой брат — Эмметт попросил забрать…
— Я так и подумала, мистер Каллен. Спасибо. Но урок еще не закончен. Вы слишком рано пришли.
— Да-да, простите, — я заикался так, словно первый раз попал в нормальное человеческое общество. Мне было ужасно неловко, черт побери. — Я забыл перевести часы. — Истинная правда. Мотаясь на «Конкорде» туда-сюда, легко перепутать часовые пояса. Но пытка, как оказалось, еще не завершилась.
— Так что вы хотели сказать нам про войны, мистер Каллен?
Единственное, что я смог выдать — сдавленный смешок. Похожий на карканье вороны. Один зловещий смешок. И совершенно ни одного подходящего слова. Ни про войны, ни про собственную дурость.
— Я имел ввиду, что не стоит списывать со счетов локальные конфликты, — стараясь не смотреть на учительницу и словно бы превращаясь в нерадивого ученика, пробормотал я. Сразу же вспомнился злополучный генерал Ли и прочие мои несуразности. — По-прежнему они уносят тысячи жизней.
— Да, вы правы. Но мы отвлекаемся от темы урока. Знаете, — мне показалось, она покраснела и, так же как я, готова была провалиться в преисподнюю, — программа курса истории составляется не мной. Поэтому про современные войны мы будем говорить позже, занятий через восемь.
— Простите, — чувствуя себя конченным идиотом, я осторожно сел на свободный стул за ближайшей партой. Не знаю, может, мне лучше было бы уйти, но я не смог себя заставить этого сделать. Не теперь, когда влез в такой бурелом. Лучше всего было дождаться конца урока и нормально извиниться перед Свон.
Да, совершенно определенно я мудак. Или во всем виноват выматывающий перелет? Перед тем как заскочить за дочерьми брата, мне пришлось провести не меньше семи⁵ часов в небе и столько же в машине. Чувствовал я себя так, словно слетал в космос внутри стиральной машинки.

— Закончилась Гражданская война, закончилась Первая и Вторая Мировая, но это не значит, что люди стали лучше, и что они перестали убивать. Боюсь, человеческой природы никому не дано изменить, — перед тем как окончательно вернуться к прерванному уроку сказала Свон, чем окончательно меня добила.

После ее слов мне хотелось одного — убежать. Хотелось даже больше, чем когда я только вломился в класс со своими заявлениями о войне. Но теперь бежать мне было никуда. Пришлось дослушать все до конца, а заодно освежить свои знания о форте Самтер⁶.

От самоедства меня спас звонок. Дети, как угорелые, повыскакивали из-за парт и меньше чем через минуту, покидав цветастые тетрадки-карандаши в сумки, выбежали в коридор. Девочки Эметта тоже вышли. Твою мать, вот и наступило мое время. Мой выход. Я должен был извиниться, должен был найти нужные слова. Мало того, я должен был и себя убедить в том, что не выпендрежник. Но ничего, как назло, не шло в голову. Я впервые сталкивался с чем-то подобным.

— Мисс Свон, хочу попросить у вас прощения. Я вел себя не подобающим образом. Как идиот, ворвался в класс и, пожалуй, наговорил глупостей. Помешал вам вести урок. Мне жаль.
— Я подумала, что вы кого-то потеряли на одной из тех войн. — Взгляд у Свон был странный. Я совершенно его не понимал.

Я хотел солгать, но не смог. Как я мог сказать, что потерял брата на войне, когда мой брат, к слову, обычный наркоман, и я плачу в год по сорок тысяч долларов только за то, чтобы его бережно выводили на прогулку в зимний садик. От лечения всё равно толку никакого. А другому своему братцу-идиоту я покупаю на день рождения спортивные машины, потому что он, в сущности, большой ребенок.

И я сказал всё, как оно было:
— Я потерял там себя. — И пока она не успела ничего спросить, продолжил: — Я хотел бы загладить свою вину и пригласить вас куда-нибудь на чашку чая или кофе. — Неуверенная попытка улыбнуться провалилась. Я был жалок, отвратительно жалок.
— Спасибо. Только вряд ли это уместно.
— Понимаю, но если вы откажетесь, я мало того, что буду чувствовать себя идиотом, так еще решу, будто вы меня не хотите прощать. Не причиняйте мне эту боль.
— Мистер Каллен, прекратите это.
— Что именно? — спросил, отлично понимая, о чем идет речь. Я и впрямь перегибал палку, но останавливаться не собирался. Ко всему прочему, мисс Свон была мне симпатична как девушка. И хотя всерьез приударять за ней я не намеревался, но немного пофлиртовать был бы не прочь.
— Хорошо, — Свон вздохнула. — Я привыкла быть честна со всеми. Так вот, скажу вам прямо — единственная причина моего отказа заключается в том, что у меня уже есть парень.
— У меня на лице что-то такое написано? — В этот раз я улыбнулся самой заискивающей улыбкой полуидиота. — Я, правда, всего-навсего хотел пригласить вас на кофе. И только потому, что чувствую себя неловко из-за произошедшего. Давайте вместе сгладим неприятный момент. Тем более, если вы мне не доверяете, то с нами будут дочери брата.
— Ах да, дочери вашего брата.
— Именно. У него сегодня годовщина свадьбы и все такое. А я вместо няньки.

Я с трудом удержался от того, чтобы не обругать брата матом. А мне так этого хотелось, у меня уже зрели на кончике языка ядовитые слова. Одно за другим. А уж как чесались руки набить морду Эмметту. Верите или нет, я ни разу не стрелял, а тут внезапно захотелось направить дуло на родного брата. Однако Эмметту повезло, и самое страшное, что могло его ждать, это синяки на роже. Ему, правда, повезло, учитывая общий расклад.

— Куда поедем? — улыбка у Свон оказалась божественная.

***
Мне всегда казалось, что я редко бываю в Штатах. А еще казалось, что я давно не жил в нормальном мире и не говорил с нормальными людьми, умеющими понимать не только язык силы. Мне ужасно сложно было подбирать слова, общаясь с Беллой Свон. Мало того, каждую секунду я вынужден был одергивать себя. Ко всему прочему во мне явно обнаружился избыток резкости, упрямства и наглости. Разумеется, перед Свон я хотел, подобно многим мужикам, быть лучше, распушая павлиний хвост, играя роль такого-милого-симпапули-что-делается-противно. При любом раскладе, быть собой я не мог. Поэтому я тупо улыбался и говорил глупости. Выглядел кретином, зато она часто смеялась. Не обидно, а тепло и дружелюбно.

Я смог искренне поразить Свон своей отсталостью от жизни. Я не видел последних фильмов, не слышал новых треков и не читал книг. Для меня «Сонная лощина»⁷ означала, прежде всего, имя Ирвинга Вашингтона, а не Джонни Деппа. В какой-то момент я почувствовал себя реликтовым ископаемым. Боюсь представить, кем я в таком случае показался Свон. Если не мудаком, то чем-то весьма недалеким от этого.

— Здесь поблизости есть отличная кофейня, — начала Свон, однако близняшки Эмметта тут же завели нытье.
— Мы не хотим кофе, мы хотим покататься на лимузине.
Твою мать. Эмметт мало того, что сам большой ребенок, так еще и собственных детей воспитывать не умел. Я был уверен, что он ни в чем и никогда не отказывал дочерям. Поэтому через десять секунд просьбы плавно перешли в истерику. К этому моменту мы как раз успели подойти к злосчастному лимузину. Водитель открыл дверцу.
— Джордж, знаешь что, я, пожалуй, пешком пройдусь. — От этих моих слов истерика развернулась с новой силой и стала напоминать вой плакальщиц на похоронах фараона. — Покатай пока девочек. Прошвырнитесь по магазинам.

Пришлось сунуть водителю кошелек со всеми своими кредитками и наличкой, лишь бы поскорее затушить нарастающую детскую истерию. Как я и предполагал волшебное слово «шопинг» действует на всех женщин вне зависимости от возраста. Всего через тридцать секунд я довольный, как удав, махал отъезжающему лимузину, увозящему детишек Эмметта. На душе пели райские птицы. Но ровно до тех пор, как я вспомнил, что с собой у меня больше нет ни доллара, а я ведь намеревался угостить Свон чашкой кофе.

В подобной ситуации я оказывался не один раз. В последний это случилось, когда доблестные американские агенты настигли мою задницу поблизости от мексиканской границы. Пришлось даже в срочном порядке избавляться от груза, а заодно от возможности получить положенную плату и билет в обратный конец. Денег же я с собой никогда не возил. Они просто были не нужны. Как-то так выходило, что все финансовые вопросы решались сами собой. Непредвиденные расходы — за счет клиента, а предвиденные на то и предвиденные, чтобы озаботиться ими заранее. Я мог бы покупать мелкие безделушки и коньяк по сходной цене, но ни то, ни другое меня не интересовало. Потому что сувениры люди покупают для того, чтобы дарить или помнить, а я не имел друзей и отчаянно хотел забыть, но не прибегая к помощи дешевого алкоголя.

К тому же, в тех местах, где я бывал, доллары имели весьма ограниченное хождение и не имело смысла набивать карманы наличкой. Брать кредитные карты было бы еще более самонадеянно и глупо. Банкоматы в странах, где постоянные перебои с электричеством — нонсенс. Ну и для самых уж невероятных случаев я всегда имел при себе парочку драгоценных камней — универсальное средство оплаты услуг в любом уголке света, которое ко всему прочему не только легко конвертировать в блага, но и так же легко спрятать в подкладке пиджака или под крышкой телефона. Рубины и изумруды. Проблему составляли лишь бриллианты. С ними нужно было обращаться осторожнее. В ставшей моим постоянным местом работы Либерии за незаконные операции с алмазами и минералами имелся шанс попасть на рудники.

Похоже, впервые в жизни со мной случилась самая форс-мажорная ситуация. Я стоял не посреди джунглей, а практически в центре мегаполиса и у меня не было ни доллара в кармане, ни завалящего сапфира. Это ли не смешно? По-моему, не очень.

— Я отдал девочкам все деньги, — признаваться было неприятно, но необходимо. Вряд ли бы мне удалось долго разыгрывать из себя платежеспособного идиота. Выходило так, что я теперь был не просто опасным психом, срывающим уроки, но еще и голодранцем, не способным оплатить счет в забегаловке. Все мои заграничные счета роли не играли ввиду полнейшей невозможности ими воспользоваться.
— Ты такой странный. — Свон неожиданно остановилась и пристально посмотрела на меня. — Ты отдал девочкам все деньги и спокойно отправил их неизвестно куда с водителем.
— Вот именно, я отправил их с водителем. Джордж отличный парень, я знаю его очень давно. — Я врал и не краснел. Джорда я впервые увидел вчера, когда он привозил меня и мой чемодан из аэропорта, и вряд ли я его увижу еще. Ведь завтра я снова улетал, и лимузин в небе мне был вовсе не к чему, ровно, как и водитель Джордж. Признаться, я Джорджем-то назвал его по собственному усмотрению, потому что настоящего имени вспомнить не смог. Тем не менее, резкая смены тема меня обрадовала. Уж лучше оправдываться за собственную легкомысленность, чем страдать от отсутствия налички.
— Что с ними может случиться? Мы же находимся в Америке, — я попытался снизить градус напряжения, но Свон не зря была учительницей, она слишком любила детей и слишком за них переживала.
— А вдруг с ним что-нибудь произойдет. Что тогда ты будешь чувствовать, что скажешь брату?
Я не хотел ей говорить, что пошлю Эмметта на три буквы, и, скорее всего, скажу ему, что я не нянька, что он обратился к самому неподходящему человеку во всем свете. И виноват в конечном итоге он сам. Но повторять всё это Свон я не намеревался, поэтому изобразив на лице приличествующее случаю волнение, я продолжил ее успокаивать. В конце концов, я, правда, не верил, что в Америке (этом гребном оплоте демократии) с детьми может случиться беда.
— Всё будет нормально. Я знаю этого парня, он сто лет на меня работает.
— Ты не выглядишь на сто лет.
— Ну да, мне нет и тридцати, но это не значит, что я безответственный и безалаберный. Напротив, я весьма исполнительный, я никогда не проваливаю сделки и не подвожу своих клиентов. — О да, моя репутация это единственное, чем я мог бы похвастать. И это единственное, о чем я ей сегодня не соврал. Капля правды в море обмана — не так плохо для человека привыкшего говорить только ложь, ложь и ничего кроме лжи.
— А собственных детей ты бы тоже с ним отпустил?
— Хм. — Подобная постановка вопроса меня слегка смутила, и не особо думая о том, что говорю, я поспешно выпалил — Вообще-то, у меня нет семьи, ни жены, ни детей и никогда не было.
— О! — Клянусь, это всё что она сказала. Просто «О». Округлила свои пухлые губки и на одном выдохе произнесла «О». Я же не знал, что и подумать. То ли принять за комплимент — такой симпатичный и всё еще холост в тридцать. То ли смириться с мыслью о том, что в глазах Свон как мужчина я более не существовал. Наверняка она решила будто я гей. Как иначе объяснить мою неспособность построить более-менее долговременные отношения с женщиной. Я и сам понимал, что мое заявление прозвучало, мягко говоря, странно.
— Значит, ты занимаешься бизнесом? — Надо отдать должное мисс Свон. Если бы не она, мы бы еще долго пялились в пустоту, ощущая неловкость и не зная, что делать. Она в который раз спасла меня, подарив очередную тему для разговора. Вполне нейтральную. Но я и тут все испорти, брякнув:
— Вроде того.
— Вроде?
Что стоило мне убрать это гребаное «вроде». Я ведь, правда, занимался бизнесом. Да? Так ведь, Эдвард? Конечно, старина. Пускай и не совсем законным, но это же ничего не значило. Неуплата налогов еще не делает бизнес чем-то дурным. Скажем так, я был слегка теневым бизнесменом.
— Транспортные услуги. Этим я занимаюсь.
— Транспорт?
— Ну да, перевозка грузов. — Про себя я не удержался и ехидно добавил: нарушение эмбарго, постановлений ООН и прочее в том же духе. Например, вывоз оружия с территории стран, запрещавших подобные торгово-денежные операции. — И вот впервые я без денег. Это так глупо.
— Так чем же ты собрался расплачиваться? — Она так мило улыбалась, а я вел себя дурак дураком. И первое, что пришло в мою пораженной тупостью голову, это отдать в уплату за кофе часы. О Боже! Все бы ничего, но даже на неискушенный и весьма ошибочный взгляд мисс Свон мои часы стоили несколько тысяч долларов. На самом деле неизмеримо больше. Это ведь был не какой-нибудь набивший всем мозоли на мозгах Rolex⁸. Штучная работа с восемнадцатью бриллиантами высшей категории — кристальной чистоты без дефектов и включений. Но даже не в этом и не в платиновом корпусе была их истинная ценность. Часы — подарок одного моего хорошего друга. Родом из Колумбии, где окопался его партизанский отряд. Подарок друга, которому я в свое время успел помочь, решив ряд непростых, практически невыполнимых задач. Бриллианты же были благодарностью за последнюю «гуманитарную помощь». К тому времени мы оба знали, что больше мы не увидимся — я твердо решил сворачивать бизнес в Колумбии, пришла пора осваивать новые рынки. Продавать камни я не захотел, и хоть не без колебаний, но решился оставить бриллианты на память. Поэтому самая приблизительная стоимость часов измерялась десятками тысяч. А я готов был расплатиться ими за две чашки кофе? Да, наверное, готов. Всё дело в том, что тепло, излучаемое глазами мисс Свон, действовало на меня не менее животворно, чем редкие лучи осеннего солнца. Я буквально наливался и зрел, подобно яблоку. И вот сейчас дозрел окончательно, готовясь упасть наземь.
— Думаю, они всё равно не взяли бы у вас в уплату часы.
— Предполагаете, что не взяли?

Я давно привык — в этом мире в ходу всё. Всё, что подлежит продаже и имеет хоть какую-то стоимость. Разумеется, более всего распространены бумажные купюры и монеты. Но есть такие страны, где в расчет идут только алмазы и золото. Там слишком нестабильная экономика, чтобы измерять цену стремительно дешевеющей валютой, а доллары в местных магазинах вообще не принимаются. Помимо прочего, камни и золото никогда не падают в цене, сохраняя устойчивую тенденцию. И то, и другое растет, лишь иногда спотыкаясь о местечковые кризисы. Что вчера стоило на рынке три доллара за карат, может стоить сегодня девять или даже десять. Но это Америка. Слишком цивилизованная страна. Тут в кофейнях не расплачиваются горсткой алмазов. И этого я не учел. Я отоврался от действительности даже больше, чем хотел бы думать — три года мотался по миру, не заглядывая в Штаты дольше, чем на пару часов раз в месяц. Слишком легко и часто я менял одни ценности, в том числе, духовные, на другие, те, что имели наибольшее хождение в конкретной местности. Но только не сейчас. Боюсь, у меня не было ничего на обмен. И я пожал плечами.

— Придется взять у вас в долг.
— Серьезно? — Свон дурашливо нахмурилась. — И тебя не будет мучить совесть?
— Будет. — Я снова с легкостью соврал. Потому что завтра я, скорее всего, и не вспомню про Свон и про этот осенний вечер. Единственное, что будет мучить меня, это жадность полковника Ерошенко. Я буду торговаться. И речь пойдет не о двух десятках долларов, суммы окажутся внушительней. Я был уверен, что в итоге мы со старым козлом договоримся, но не уверен, что об этом стоило знать Белле. Уж лучше изобразить искреннее раскаянье. Не так ли? Лицемеры всегда в цене.

Когда зазвонил мобильный, я напрягся. Мой тупой брат звонить сегодня вряд ли стал бы (вряд ли романтический ужин предполагает звонки брату). Общение со всеми остальными меня не устраивало, оно было не запланировано, и поэтому ничего хорошего я не ждал. А уж когда увидел, кому обязан дурным настроением, то брать трубку расхотелось окончательно. Но я ведь знал, что не ответить не могу. На то он и телефон, чтобы всегда быть на связи.

Хосе Сальвадор. Для всех он был простым сотрудником посольства. Для всех, кроме меня. Для меня Сальвадор был связным ФАРК⁹. Человеком, через которого я вел переговоры с революционерами, договариваясь о месте и времени личной встречи. Он же в итоге перечислял деньги за товар. А около года назад, в связи с ликвидацией всех моих дел в Колумбии, Хосе пропал из поля зрения. Не сказать, чтобы неожиданное его возвращение меня обрадовало. О нет, скорее я был им напуган.

1 Коэффициент интеллекта (intelligence quotient, читается «ай кью») — количественная оценка уровня интеллекта человека: уровень интеллекта относительно уровня интеллекта среднестатистического человека такого же возраста. Определяется с помощью специальных тестов. Значение IQ менее 70 часто квалифицируется как умственная отсталость.
2 Управление по борьбе с наркотиками (Drug Enforcement Administration, DEA) — агентство в составе Министерства юстиции США, занимающееся исполнением федерального законодательства о наркотиках.
3 Роберт Эдвард Ли (19 января 1807 — 12 октября 1870) — американский военный, генерал армии Конфедеративных Штатов Америки, командующий Северовирджинской армией и главнокомандующий армией Конфедерации.
4 Культовая компьютерная игра, выпущенная компанией id Software 10 декабря 1993 года, один из наиболее известных и популярных продуктов в жанре «шутер от первого лица».
5 Чтобы преодолеть расстояние между Европой и Америкой, "Конкорду" требуется около 3 часов. К примеру, в феврале 1996 г. "Конкорд" долетел из Лондона в Нью-Йорк за 2 часа 52 минуты 59 секунд.
6 Боевые действия в войне севера и юга начались 12 апреля 1861 года сражением за форт Самтер в бухте Чарлстон, После 34-часового обстрела форт был вынужден сдаться.
7 «Сонная лощина» — готический фильм ужасов 1999 года режиссёра Тима Бёртона, вольная экранизация новеллы «Легенда о Сонной лощине» Вашингтона Ирвинга.
8 Rolex SA — швейцарская часовая компания, выпускающая наручные часы и аксессуары.
9 Революционные вооружённые силы Колумбии — Армия народа (Fuerzas Armadas Revolucionarias de Colombia — Ejército del Pueblo), ФАРК — леворадикальная повстанческая группировка Колумбии. В 2001 году Госдепартамент США внёс ФАРК в список террористических организаций.

Автор: Bad_Day_48; Бета: ИрисI