Здесь горы были как на ладони. Кто-то мечтал о панораме морского берега, я же грезила именно о таком – величавые и совершенные горы, манящие своей красотой и неприступностью.

Эдвард направился к бару, который находился в самом углу, но через пару шагов обернулся, заставляя меня отвести взгляд от его упругих ягодиц:

- Может, желаешь что-нибудь выпить? Или это пока что табу для тебя? – уточнял Каллен, немного смущаясь своих предположений.

- Этот запрет на меня уже давно не распространяется, - покусывая губу, произнесла я.

Эдвард, достигнув заветных бутылок, развернулся на девяносто градусов и стал внимательно изучать меня с ног до головы. От его пристального взгляда, я себя ощутила голой, но все же подавила в себе желание прикрыть самые важные части тела.

Путешествие Эдварда по моему телу длилось, как мне казалось, вечность, и я уже была не в силах скрывать дрожь, охватывающую мое тело вслед за его взглядом. Желудок свело болезненным спазмом, а между ребрами росло чувство жжения.

- Надо же, - протянул Эдвард, откупоривая бутылку с вином и попутно освобождая мое тело от своих сканирующих глаз.

Я облегченно выдохнула, а руки стали нервно поправлять одежду, прогоняя неловкое ощущение.

Это его «надо же» задело меня.

Что он имел в виду?

Я слишком незрелая для него?

Я наклонила голову к правому плечу, меняя угол обзора. Беря во внимание его безупречный внешний вид, манеры и воспитание, Эдварду можно дать лет тридцать-тридцать пять. Он видимо не подозревает, что разница между нами далека от размеров Великого Каньона. Ничего, это временно. У меня еще будет шанс блеснуть.

Или же я выгляжу как-то не так?

Не спорю, я не ловлю восторженных взглядов мужчин и не отбиваюсь от приглашений на ужин, но я реально смотрю на вещи и знаю, что далеко не уродина.

Сегодня утром в зеркале на меня смотрела уверенная, веселя женщина, полная жизненных сил. Длинные каштановые волосы, карие глаза, бледная кожа, средняя фигура – не самый худший вариант для девушки.

Может у творческих людей завышенные требования?

Достаточно вспомнить его спутницу… Ну, конечно, рядом с ней, я толстая уродливая жаба. Параметры мои не подходят, да? И я демонстративно скрестила руки на груди. Будь я на пятнадцать лет моложе, еще бы притопнула ногой и убежала с воплями. Сейчас такое поведение приведет к внеплановому посещению «веселой» больницы, поэтому я ограничилась надуванием губ и обиженной стойкой.

Наполнив бокалы алой жидкостью, Эдвард, наконец, обратил на меня внимание.

В его глазах сперва зажглось удивление, но уже через пару секунд изумруды заполнились смешинками.

Намагниченный мною воздух разряжается заливистым смехом Эдварда. Его голова чуть запрокинута назад, глаза и рот широко открыты, громкий неудержимый смех сотрясает всю вокруг. Могучая грудь слегка подрагивает, но руки уверенно держат бокалы, не проронив ни капли. Идеален во всем.

Поравнявшись со мной, Эдвард продолжал смеяться, осторожно протягивая мне бокал.

Рассмотрев вблизи его преобразившееся от улыбки лицо, я невольно ахнула.

Те немногочисленные морщинки, что имелись у него на лбу, вмиг растворились. Глаза были рефлекторно сужены, но я смогла рассмотреть в них всю вселенную. Щечки окрасились в приятный розовый цвет, искусно выделяя милые ямочки. Тонкие губы очертили белоснежные зубы.

Я не смогла сдержать улыбки, и уже через секунду комната заполнилась новым хохотом.

Вся моя злость и негодование растворялись, как и первые снежинки за окном. Руки расслабились и удобно расположились вдоль тела, губы разомкнули трубочку, а мысли унеслись далеко в небо.

Мое солнце сияло и я вместе с ним.

Почувствовав колики в животе, я решила, что пора остановится. Вытирая свободной рукой радостные слезы, я пыталась успокоить дыхание. Краем глаза заметила, что Эдвард проделывает то же самое.

- Белла, я клянусь, ты самая удивительная девушка из всех, - признался Каллен, стирая остатки смехопаники.

- Ты так умело изобразила обиженного шестилетнего ребенка, что уж прости, но я не удержался, - извинялся мужчина, поднося бокал к губам.

Я видела, как Эдвард совершил первый глоток – его кадык дернулся вниз, а затем снова вверх.

Эй, крыша! Куда же ты поехала?

Я ощутила что значит, когда разум заполняет неистовое возбуждение… В голове невольно поплыли картинки весьма нескромного содержания.

Дабы вырубить в своей голове этот порнофильм, я залпом осушила бокал. А он еще думает, что я маленькая. Он просто не залазил в мою голову – его там ждут такие открытия. Заметив пустое дно бокала, я, наконец, отсосалась от стекла и сделала долгожданный вдох.

Эдвард переводил взгляд с меня на пустой бокал и обратно. На его лице явно читалось недоумение и… шок.

Так-то. Ишь ты, табу на алкоголь. Что ты теперь скажешь?

Восстановив дыхание, я машинально облизнула верхнюю губу, смакуя последние капли отменного французского вина.

Зрачки Каллена вмиг расширились, ехидная улыбка уверенно сползла вниз. В его аромате я ощутила новые нотки, но никак не могла дать им название. Главное другое – мое возбуждение вернулось с новой силой, окатывая меня пламенной волной. Я очень боялась, что осведомленный Эдвард заметит мое состояние и отчаянно пыталась найти выход.

Эдвард опередил меня:

- Добавить вина? Я вижу, оно пришлось тебе по вкусу, - заметил мужчина, опуская взгляд на мой бокал.

- Да, пожалуй, можно, - согласилась я, понимая, что без хмеля не смогу вести себя благочестиво, как полагается пристойной девушке. И вино на самом деле было очень нежным и вкусным.

Эдвард вновь наполнил наши бокалы и со скрываемой дрожью в голосе произнес:

- Ну что ж, желание ознакомится с моим скромным творчеством, еще не пропало? - произнес он низким глубоким голосом, проводя рукой по волосам.

Ну, уж нет. Если идти, то до конца.

- Нет, оно еще больше укрепилось и ждет свое реализации, - решительно отрезала Белла, усмиряя клокочущее сердце.

- Тогда, пройдем, - и Эдвард галантно подставил мне свободную руку.

Мы ступили в длинную комнату, стены которой были увешаны картинами.

Его личная коллекция. Он делится ос мной чем-то своим, личным. Мысль волной пробежала по нервам, обостряя все мои чувства.

Боже, он мне доверяет. Не сдерживаемая улыбка предательски выдала мое состояние. Еще бы немного - и я бы захихикала от удовольствия.

Эдвард, мягко освободив свою руку, обошел меня справа и театрально указал рукой вперед, приглашая осмотреть его владения.

Смущаясь от его простых действий, я все же подчинилась и пошла вперед.

В комнате было мягкое освещение. Каждая картина дополнительно подсвечивалась с обратной стороны, так что слабые тени придавала им дополнительное очарование и глубину. Окон здесь не наблюдалось – видимо солнечный свет пагубно влияет на полотна.

Каждая картина была в рамке и под защитой прочного стекла, но это не создавало лишних бликов и не мешало рассмотреть каждую деталь.

Здесь было около тридцати картин. Мне хватит суток, чтобы всех их оценить?

Не знаю, ну начать лучше стоит прямо сейчас. Когда еще мне выпадет шанс увидеть частную коллекцию лучших шедевров Эдварда Каллена?

Первое полотно изображало водный поток, который проложил свой путь через склоны гор, окутанных легким туманом…



Вторая картина поведала о летнем дне в лесу, где два скакуна мирно щипали траву и общались между собой…



Третья – невероятный закат в морской бухте.



Четвертая и пятая…

На его полотнах громоздятся ввысь горные вершины, стремительно текут реки, бурлит море, шумит ветер в ветвях могучих деревьев. Такая яркая жизнь манит – так и хочется на эту природу, в это буйство красок…

Я заметила, что Эдвард не стремится воспроизвести нерукотворность природы, а нарочито изображает её как якобы рукотворную, что особенно заметно на изображении горных вершин: они становятся ближе, словно театральные декорации и, тем самым, доступнее нам, но, вместе с тем, волшебнее, сказочнее. Природа не столь величественна, но освоена, выглядит как наш дом, как образец того, как нам нужно обустраивать мир, чтобы он был уютным, а не грозящим стихиями или изуродованным нашими разрушительными воздействиями.

Изредка на фоне великолепной природы мелькает печальный или задумчивый женский силуэт.



- Вы… то есть ты… любишь работать с природой. С людьми тяжело, да? - задумчиво заметила я.

Эдвард, все это время тихо следовавший за мной, не сдержал улыбки и картинно склонил голову набок:

- А ты наблюдательная, - заявил художник, рассматривая, как я прячу покрасневшее лицо под копной густых волос.

Для него простые слова, для меня же целый взрыв эмоций и чувственного фейерверка.

Белла, держись, не поддавайся на провокации настойчивых гормонов.

Эдвард задумчиво перевел взгляд на картины:

- Я не представляю себе жизнь, в которой нет искренней радости от каких-то мелочей, в которой нет места красоте, восхищению, - взволнованно заговорил Эдвард и кинул беглый взгляд на свои картины.

Его глаза вмиг засветились и приобрели какой-то новый оттенок зеленого. Смесь теплоты и восторга, мягкости и радости. Я снова невольно залюбовалась им, понимая, о чем он говорит.

Без Эдварда жизнь - лишь ничтожное использование кислорода. Его появление открыло мне новые краски жизни, их полноту и уникальность.

Его глаза плавно скользили по картине, прорисовывая каждую деталь вновь и вновь… Как бы я хотела увидеть его во время работы…

Мастерская. Теплый свет. Вдоль голых стен выставлены уже законченные картины разной формы и композиции. Из мебели лишь мольберт, возле которого стоит ОН.

Белая рубашка с закатанными рукавами идеально очертила мускулатуру творца, словно вторая кожа. Любое движение отражалось плавными линиями на гладкой поверхности одежды. От одного этого зрелища мои щеки начинали пылать румянцем, а сердце работать на износ.

Свободные серые штаны умело подчеркивали упругую попку хозяина, глядя на которую приходилось сдерживать гортанные стоны…

Его осанка благородна, спина прямая. Он стоит, повернувшись правым боком к картине. Его правая нога несколько выставлена вперед, опирается он на левую ногу. Палитра всегда несколько отодвинута в сторону и немного назад. Видимо для поддержания равновесия.

Перед Эдвардом белый лист. В его левой руке палитра, цвета расположены по контрастам: красный - зеленым, оранжевый - голубым… Все эти бледные, яркие краски уже содержат в себе набор эмоций и мыслей, которые автор собирается передать картине. Это волшебство и я сейчас стану свидетелем всего этого.

Я невольно замечаю детали… В руке, поддерживающей палитру, можно заметить несколько запасных кистей. Я полагаю, не более четырех. Он будет использовать все кисти или же держит так, про запас?

В правой руке Эдвард уверенно держит основную кисть, которая сливается с ним воедино, становясь продолжением самого Эдварда.

Взгляд Эдварда сосредоточен на холсте. Сейчас холст еще в том состоянии, что из него может произойти что угодно - например, появится великая картина, толкующая человеческие страсти, объясняющая, как жить, дарующая надежду. Это все сейчас спрятано в холсте. Эдвард внимательно и долго смотрел не на его поверхность, а на то, что грезится сквозь нее, на то, что является за зыбкими колебаниями материи. Возможно, он разглядел за нетронутой поверхностью движущиеся линии, переливающиеся цвета или уже готовое произведение.

И вот правая рука приближается к полотну – я замираю, наблюдая за его движением. Эдвард плавным движением проводит первый короткий мазок… И вот - белый лист украшает фиолетовая линия, первый шаг к прекрасному…

Эдвард затаив дыхание, оценивает начатое и, сделав глубокий вдох, полностью отдается вдохновению. Пару штрихов, долгие прямые линии – мазок за мазком…

Каждое прикосновение кисти к холсту привносило все больше необычных деталей. В какой-то момент Эдвард полностью погрузился в работу, будто перестав замечать окружающих. Крупные мазки он наносил правой рукой, а детали воспроизводил левой.

Его непослушные волосы то опускались на лоб, то упруго ложились назад, поддерживая ритм творца. В глазах горела страсть, губы слегка приоткрыты, скулы стали еще выразительнее. На рубашке остаются следы страстной работы художника – мелкие крупинки синей, фиолетовой, малиновой красок. Правая рука вплоть до локтя словно одета в разноцветную перчатку, на которую то и дело появляются новые оттенки…

Эдвард ничего этого не замечает, я же истекаю слюной и пытаюсь уловить каждое его движение, каждый вдох, любую мелочь…

Вооруженный кистью и палитрой Эдвард похож на воина с мечом и щитом. Палитра - щит, которой художник закрывает себя от внешнего мира. Его правая рука - атакующий авангард, она всегда рискует; левая рука - тыл, она обеспечивает победу.

Он полностью отдается своим фантазиям и начинает ходить по мастерской так легко и быстро, словно шаг к холсту проведет его сквозь картину - в неизвестную даль. Голова подымается ввысь, затем медленно опускается на пол, губы что-то шепчут, его энергия буквально взрывает окружающий воздух.

Еще один короткий шаг и он снова у мольберта…

- Не принимаю жизнь, в которой никто не верит в искренность и честность, - бархатный голос Эдварда неожиданно прервал мои фантазии, вырывая из моей груди стон отчаянья.

Чтобы вновь не упасть в сладкое небытие, я отпила вина, замечая, что спасительной жидкости осталось не так уж и много, в то время как бокал Эдвада был не тронут.

Конечно, ведь ему не надо топить в алкоголе свои похотливые фантазии, в отличии от тебя, Белла.

Эдвард, слава Богу, не замечал моей временной отрешенности и продолжал:

- Лишь сплошной цинизм, злоба, зависть и поиск гадостей даже в самых простых и светлых вещах. А когда все это замешивается на невежестве и отсутствии собственных мыслей, получается взрывоопасная смесь. Мне жаль таких людей. И от всего этого у меня развивается частичная мизантропия (ненависть к человечеству, к моральным ценностям). Я не хочу иметь ничего общего с такими людьми, - поморщился Эдвард.

Он раскрывался передо мной, фактически незнакомым человеком, делился своими чувствами, мыслями, жизненными принципами. Его слова близки и понятны мне, он мыслит иначе, не как все – глубже, четче, отделяя правду от притворства…Он чувствует, как и я, как эмпат. Может, это связано с тем, что он творческая личность и воспринимает окружающий мир через все органы чувств?

- Они далеки от меня, от моих представлений о том, как нужно жить, - продолжал Эдвард, медленно перемещаясь вдоль картин.

- Я живу и строю вокруг себя какой-то свой мир. Мир, где все так, как мне нравится, где все ладно и хорошо. И я не хочу, чтобы в нем, вдруг, оказался один из таких людей. Я знаю, что эти встречи неизбежны, но я просто не хочу их. Верю, что этого не будет, - и искуситель подарил мне свою фирменную улыбку.

Боже, держите меня семеро. Эта кривоватая улыбка сводит меня сума, выбрасывает в кровь такое количество окситоцина («гормон любви»), что можно затопить эту долину.

- Наверное, поэтому я не снимаю людей, не снимаю один конкретный жанр. Я слишком отгораживаюсь от людей, но лишь поначалу. Мне нужно какое-то время, чтобы удостовериться в том, что я могу быть спокоен, общаясь с этим человеком. Что они не вваливаются в мой заботливо выстроенный мир с грязными ногами, не опрокинут там что-то. Мне нужно время, которого нет у фотографа, работающего с людьми, - и Эдварда смущенно запустил руку в волосы.

Его движение… это какая-то магия. Мой разум тут же потерял контроль над телом…То ли вино, наконец, начало действовать, то ли красота Эдварда стала еще притягательней, только я уже не была хозяйкой своего тела.

Мурашки галопом пробежались вдоль моего позвоночника и обосновались там. Коленки задрожали, пока сердце отбивало удвоенный ритм. Низ живота превратился в узелок, края которого стягивались все туже и туже… Я была на грани обморока, мне катастрофически не хватало воздуха. Если бы Эдвард повторил свой маневр, клянусь Богом, я бы упала в его объятья и уже никогда бы не отпустила.

Мистер Совершенство повернулся ко мне спиной и медленно пошел вперед.

Он не увидел моих волнений. Он не ощущает того, что чувствую я.

Конечно, нет, Белла, он же влюблен в другую девушку. И хватит уже выискивать признаки взаимности – будь, в конце концов, реалисткой.

Я приложила ладонь к сердцу, успокаивая его и выравнивая дыхание. Пора обуздать свои эмоции – я же эмпат.

Когда ощущаю, что узел в животе развязывается и больше ничего не смущает моих движений, я тихо следую за фигурой художника.

Мы остановились у дальней картины. Озеро, окруженное диким лесом и неприступными горными кряжами. Красиво, ярко, энергично.



Я поняла, что эта картина - одна из любимых у Эдварда. Он испытывал приятное волнение, детскую радость, счастье, предвкушения – его тело немного наклонилось вперед, словно поддаваясь невидимой силе.

- Больше всего на свете я люблю дикие места. Места, где я всегда абсолютно спокоен, - его голос немного дрожал, но он старался держаться стойко.

Мне хотелось положить свою руку ему на плечо, в знак понимания и поддержки, или хотя бы стать еще чуть ближе, совсем чуть-чуть. Но я остановила эти порывы души – еще не время и не место. Я лишь мысленно коснулась его руки и мягко ее сжала. Мой дар отобразил это, и Эдвард, опустив плечи, испустил облегченный вздох.

На его лице отразилась легкая спокойная улыбка, и он продолжил:

- Я знаю точно, что здесь нечего бояться. Что здесь я дома. И что это место - часть моего мира. Мы с ним одной крови. Поэтому я чувствую пейзаж, и мне нравится с ним работать. Я люблю делать простые картины. Очень простые, с какой-нибудь незатейливой композицией. Я люблю рисовать детали. Детали, которые далеко не сразу бросаются в глаза. Стоят себе в уголочке скромные, симпатичные, - и лицо Эдварда ярко отражает смесь удивления и чего-то прекрасного. Широко открытые глаза, густые брови немного приподняты, яркие, сияющие глаза пытаются вместить в себя как можно больше, лучезарная улыбка и полуоткрытый рот.

Мои глаза сосредоточены лишь на одном – его нежных губах, уголки которых вызывающе приподняты вверх.

Я бы покрыла поцелуями каждый микрон, каждый миллиметр его божественной улыбки, от висков до сочной середины губ. Я бы пропустила его энергию через себя и отдала бы в сотни раз больше. Я бы сочинила оду о его улыбке и сделала бы ее своей молитвой. Я готова была управлять всем миром, лишь бы его лицо всегда было таким восторженным и блаженным.

Эдвард перевел взгляд с картины на мои глаза, и меня словно поразило молнией.

Я утонула в его чувствах, в этой невесомой зелени блаженства, бескрайнем океане счастья и удовольствия. Волна желания и страстных порывов накрыла меня. Глухие удары разбушевавшегося сердца монотонно звучали в ушах. Тело бросало то в жар, то в холод. Легкие заполнил огонь…

Громкий сигнал телефона разорвал наше вожделение, и мы синхронно отвели глаза в стороны.

Эдвард вытащил из кармана сотовый и, хмурясь, быстро пробежал по экрану глазами:

- Ничего важного, просто системное сообщение, - тяжело вздохнул Каллен и пару раз прошелся рукой по волосам.

Даже не глядя на него, я ощутила этот жест, который приводил мои колени в состояние не стояния, а воздух превращал в удавку.

Это просто невыносимо... невыносимо тяжело находиться так близко и не иметь права прикоснуться, поцеловать. Тяжело, но я знала, что именно так все и будет. Я готовила себя к этому. Ведь так, Белла? Лучше так, чем не знать, где он и как он.

Эдвард молчал, я же спорила сама с собой, просчитывала все варианты и их последствия, глупо смотря сквозь картину.

- И каков твой первичный вердикт? – взволнованно заговорил Каллен.

- Я думаююю, - протяжно начала я, намерено затягивая ответ, - что все гораздо лучше, чем я себе представляла. Мой приговор - невозможно уникальные картины, - с чувством произнесла я, гордо поворачиваясь к Эдварду.

В глазах моего ангела плясали игривые огоньки, а на лице играла кривая улыбка – ему явно понравился мой ответ.

Выдержав театральную паузу, Эдвард сделал глубокий вдох:

- О, Белла, ты еще не видела уникальных творений, - уверил меня Эдвард, подталкивая к следующим экспонатам.

- Люди нашли множество способом и материалов для живописи, начиная продуктами и заканчивая элементами живой природы, - пояснял мне Эдвард, активно сопровождая свои слова жестами.

- Джин Гензель меня вообще поражает, - Эдварда кивнул на картины, возле которых мы остановились.



Величавый орел собирался сцапать рыбу из реки. Другая изображала одинокого волка в поисках любого лакомства, следующая – утки, летящие над туманным болотом.

- В двенадцать лет ему был поставлен диагноз - дегенеративное состояние зрения, он был признан практически слепым, но, несмотря на инвалидность, научился преодолевать визуальные ограничения, - от неожиданности я ахнула и прикрыла рот ладошкой. Слова Эдварда сразили меня наповал, но еще больше то, что я видела перед собой.

Картины были поистине прекрасны, и я не понимала, как слепой… вернее практически слепой, мог сотворить такое! Я со своим стопроцентным зрением не смогу и цветочек нарисовать, а этот человек делает не возможное. Чудеса.

- Самый большой талант Джима заключается в его способности распознавать уникальные особенности характера и с большой степенью достоверности изображать его на своих полотнах. Он спортсмен в глубине души и пользуется всеми "благами" свежего воздуха, в первую очередь с художественной точки зрения, - усмехнулся Эдвард, наслаждаясь содержанием картины.

Шаг вперед и мы у следующей картины:

- Британский художник Иэн Кук использует уникальный стиль рисования, опуская игрушечные машинки с дистанционным управлением в краску и заставляя их ездить по холсту так, чтобы получались очень яркие и современные художественные работы. Самое забавное, что при этом все его картины также посвящены автомобильной тематике, - Эдвард продолжал посвящать меня в мир искусства и уникальности, испытывая при этом детский восторг.



Достаточно рассмотрев автомобиль, я плавно ступила дальше.



- Келли МакКоллам с помощью зубочисток и пальцев «рисует» солью, сахаром, перцем, корицей, куркумой, зеленью и многими другими вещами, которые можно найти на любой кухне, - пропел Эдвард, указывая на милую картину, которая явно была сделана не красками.

«Я бы нашла другое применение специям» - размышляла я про себя, вертя головой вокруг «съедобной» картины.

- Художник Ян Дэви обнаружил необычный холст, на котором можно рисовать. Он рисует на лебединых перьях. Живет Ян Дэви в Национальном парке Сноудония, который находится в Уэльсе. Он собирает лебединые перья там, где живут эти птицы. И как видишь, картины поражают и глаз и разум, - пафосно произнес Эдвард, подводя меня к новому экспонату.



«Поистине шедевр» - пронеслось в моей голове. То, что я увидела, трудно передать словами - это нужно видеть.

Произведения этого художника на удивление легкие и воздушные, невероятные по своей красоте и детализированности. Каждая деталь, мелочь, черта – все было пририсовано четко и правильно. Как же должно быть сложно, рисовать на столь маленькой площади? Этот человек явно отличается не только мастерством, но и терпением.

- Однако художественная роспись по птичьим перьям не имеет никакого отношения к современному искусству и появилась задолго до рождения пра-пра-прадеда Яна Дэви. Первыми, кто начал использовать перья в качестве холстов для рисования стали Маори – коренной народ Новой Зеландии, который совершенствовал это древнее искусство на протяжении многих сотен лет, - просвещал меня Эдвард, пока я восхищалась кропотливой работой художника.

Эдвард Каллен был настолько интеллектуально осведомлен, что на его фоне, я была типичным неандертальцем. Моя библиотека знаний нервно курила в сторонке рядом с его познаниями и опытом.

Мне было не просто приятно с ним находиться, а еще и безумно интересно.

- И все равно твои картины совершенны – красивы, полны жизни и энергии, - смущенно призналась я, приковывая свой взгляд к представленным полотнам.

- Спасибо, Белла, но картина должна быть прекрасной. И разница между красивым и прекрасным огромна, - поправил меня художник, приближаясь ко мне.

- Разве? – искренне удивилась я, поворачиваясь на бархатный голос Эдварда.

- Собственно говоря, это вовсе не совпадающие понятия, - пояснил он.

- Леонардо однажды сказал, что ни Папы, ни Принцы не заставят меня заниматься тем, что не прекрасно по-настоящему. Высказывание это туманно: непонятно, зачем сильным мира сего заставлять художника делать что-либо несообразное прекрасному. Однако именно этим они и занимаются, исходя из обычных социальных нужд: миру требуется не прекрасное, но красивое. Обычная жизнь искусства, то есть те отправления, которые наполняют мир украшениями и милыми деталями быта, совсем не связана с идеалом. Миллионы людей, играющих в обществе роль художников, принимаясь за работу, стараются сделать красивую вещь, то есть такую, которая воспринималась бы зрителями одобрительно, ласкала бы глаз. И они правы. Трудно требовать от художника, чтобы он, создавая произведение, руководствовался не понятием красивого, но понятием прекрасного - исходя из характера художественного процесса, это было бы невыполнимой задачей. Искусство (живопись в частности) воплощается в наборе приемов, которые применяет художник для создания красивых вещей, красивых в той же степени, в какой красивыми бывают одежда, драгоценности или еда. Ремесленные навыки, т. е. умение гармонично сочетать цвета, сбалансировать композицию, - сами по себе ничем не отличаются от таких же ремесленных навыков ювелира, портного и повара. Надо помнить о том, что средневековый живописец входил в ту же ремесленную гильдию, что и ювелиры. Эту роль, т. е. вспомогательную, отвел художнику и Платон. История (история искусств как ее часть) постоянно возвращает художника в ремесленное состояние, объясняя ему, что идеальными формами будет заниматься кто-то иной – демиург (название класса ремесленников в античном греческом обществе). А практическое украшение общества, построенного по чужим чертежам, доверено художнику, - голос Эдварда был тверд, слова четки и лаконичны, личное обаяние зашкаливало по моей шкале уже далеко за красную отметку. Я чувствовала его энергию в каждом слове, жесте, вдохе – он прирожденный оратор.

Пока я бесстыже рассматривала и упивалась его величием, мужчина самоотверженно продолжал свою речь:

- Сделанная материальным образом, красивая в качестве предмета обихода, используемая в интерьерах в декоративных целях, великая живопись существует по собственному усмотрению - ежесекундно опровергая свое утилитарное бытие. В той мере, в какой живопись способна преодолеть свою материальную природу, она становится прекрасной. Энергия, излучаемая картиной, ничего общего с красотой не имеет. Это эманация духа, который прекрасен именно в качестве нематериальной субстанции, так как бывает, что прекрасна совесть, или честь, или добро, и, стало быть, декоративными качествами обладать не может. Разумеется, картина - и в этом ее особенность - призвана воплощать дух, то есть найти оболочку для нематериальных понятий чести, совести и добра. Только в том случае, если картина способна отдавать зрителю заряд, укрепляющий душу и разум, т.е. способна передать эманацию прекрасного - она может считаться великим произведением. В противном случае - эта вещь является скорее декорацией и украшением, - обреченно закончил Эдвард, как бы вытирая ладонью вспотевший лоб.
Я в ответ улыбнулась, еще раз поражаясь его манере совмещать в себе веселого обольстителя и серьезного интеллектуала.

- Думая, на сегодня с тебя хватит информации, - подытожил Каллен, обводя руками огромное помещение.

- Пожалуй, да. Я и так за последний час узнала больше, чем из всего курса в институте? On s'instruit a tout age («Век живи, век учись» франц.), - томно прикрыв глаза, проворковала я.

- Les connaissances, qui ne se complètent pas chaque jour, diminuent de jour en jour («Знания, которые не пополняются ежедневно, убывают с каждым днем» франц.), - услышала я в ответ французскую речь.

Мужчина стоял возле меня с невинным видом, рассматривая собственные туфли.

Эдвард Каллен, а Вы великая загадка!

Хозяин дома пригласил пройти в гостиную, обещая мне незабываемый закат.

Это гостиная отличалась от предыдущей простором и аксессуарами.



Повсюду все то же дерево, но панорамное окно размером со стену, захватывало дух. Рядом стоят телескоп - мечта любого юного астролога и пальма. «Он видимо решил внести частичку тропиков в холодный климат гор» - подумала я, о выделяющемся предмете интерьера.

Мягкий оливковый диван, напротив два кремовых кресла с подушками, в центре низкий деревянный столик. Слева теплый камин, над которым висел натюрморт. Всякие антикварные статуэтки, милые вещички… Мило, даже очень мило.

Эдвард подошел к камину и начал пробуждать его. Его спина напряглась, мышцы плавно перекатывались под строгим пиджаком, пока я пыталась поднять свою челюсть с пола.

Я не спеша стала приближаться к этому искусителю, и тут мой взгляд невольно скользнул на каминную панель.

Фотографии… это были семейные снимки.



Красивый мужчина с довольной улыбкой обнимал прекрасную женщину, которая с любовью смотрела на него. Оба очень похожи и полны жизни. Наверное, родители.

Следующее фото пустило мне нож в сердце.



Это была та девушка… с галереи, и я имела возможность рассмотреть ее поближе. Темные локоны, бледная как фарфор кожа, серые глаза, выразительные скулы и очень чувственные губы. Тяжело это признавать, но она божественно красива. И она заполучила Эдварда первой…

Рядом было еще одно фото. Они были вместе и их лица говорили сами за себя. Счастье, одно на двох.



Шах и мат, Белла.

В груди как то неприятно ёкнуло, в ушах появился раздражающий шум, а комната почему-то стала двигаться…

Эдвард вовремя повернулся ко мне и, подхватив меня на лету, усадил на диван. Его силуэт растворился, а может, его и не было никогда.

- Вот, выпей, - услышала я любимый голос сквозь туман боли и отчаянья. Рука ощутила холодное стекло.

Медленными глотками, я поглощала содержимое бокала, потихоньку возвращая свои чувства в норму. Когда бокал был пуст, контроль почти полностью вернулся ко мне.

- Тебе уже лучше? – темноту сознания прорезал взволнованный голос Эдварда.

- Да, извини, видимо вино заиграло, - пыталась я отшутиться.

- Ок, Сатурну больше не наливать, - поддержал мой ответ Эдвард с натянутой улыбкой.

Мужчина внимательно меня осмотрел - в его глазах пробежала тень.

- У тебя красивая девушка, - выдавила я из себя, стараясь скрыть желчь в голосе.

- Где? – удивился Эдвард, забавно мотая головой в разные стороны.

- Ааа, Элис, - протяжно сказал Эдвард, касаясь взглядом фото на камине, - она не девушка, а сестра…

- Прости, что? – переспросила я, опасаясь появления слуховых галлюцинаций.

- Сестра, - четко повторил Каллен, не придавая значения моему озадаченному лицу.

СЕСТРА! Боже, сестра!

Этот факт перечеркнул весь мой план на корню. Он свободен. Он один.

Сердце выскакивало из груди от переизбытка адреналина, слезы бесстыдно наворачивались на глаза, а мое яство так и тянулось к Эдварду.

Я чуть было не бросилась Эдварду на шею от охватившей меня радости и эйфории. Он даже не представляет, что только что сделал. Мистер Совершенство собственноручно дал мне зеленый, я бы сказала, ярко изумрудный цвет к действиям – свободную дорогу к его сердцу.

Моя душа обрела крылья и если бы не у дома отсутствовала крыша, я тут же взметнулась бы к небу.

Так, Свон, сбавь обороты. Соперницы нет - это конечно окрыляет, но ты кое-что забыла. Чем выше летаешь, тем больно падать. Не пугай Эдварда своей импульсивностью – мужчину нужно брать хитростью. План мы с тобой составим новый, а пока видимо себя благоразумно. Не думаю, что такого сильного и в высшей степени образованного человека заинтересует несдержанная девица.

Соглашаясь с внутренним голосом, я смиренно выдыхаю и широко улыбаюсь.

Остаток вечера мы рассуждали о музыке, искусстве, философии, политике, спорили о путях цивилизации. В общем – вели непринужденную беседу, разбавленную шутками Эдварда.

Покидая дом любимого художника, я ловила себя на мысли, что Каллен совершил не возможное – проведя с ним незабываемый день, я полюбила его еще больше, если это вообще возможно, и навсегда отдала ему свое сердце, душу и мысли…

*******************************************

[c]Дорогие мои, читатели, я снова вернулась с большой главой))).
Как Вы заметили много спойлеров и интересной информации.
Прошу заметить, что картины Эдварда это творения художника Andre Kosslick.
Приятного чтения!
Пожалуйста оставьте свои отзывы на форуме. До встречи. [/c]