Белла

Не то чтобы Эдвард был особо галантным типом. Отнюдь. Возможно, именно поэтому, когда он открывает передо мной дверь, мы удивляемся оба. Он, судя по озадаченному виду, осознает это только постфактум, а я достаточно хорошо воспитана, чтобы не акцентировать на этом внимание. Но отвести от него удивленного взгляда я просто не в состоянии. Неужели на него так подействовало примирение с Джаспером?

Не знаю, как Эдвард, а Джей скучал по нему неимоверно. Конечно, не подавал виду, но всё равно скучал. Это можно было понять по тоскливому взгляду, когда он думал, что его никто не видит. Можно было понять по непроизвольным взглядам, которые он постоянно бросал на телефон. Можно было понять по тому, как он мониторил любое кафе, любой бар, любой в клуб, в который мы приезжали, на предмет нахождения там друга.

На самом деле дружба сильнее любви, как мне кажется. Это такое мощное чувство, которое связывает людей вне зависимости от их пола, возраста, расы. Это чувство, для которого не нужны никакие доказательства, как это происходит в случае с любовью. Любовь можно построить на сексе, на расчете или на безразличии. Сложно, конечно, но возможно. Можно любить за то, что партнер хорошо трахается. Или за то, что он богат. Или потому что надо кого-то любить. Серьезно, есть такой тип людей, которые влюбляются просто потому, что иначе скучно. Другой вопрос, какой будет эта любовь. Будет ли это настоящей любовью, я имею в виду. Но, опять-таки, кто ее определяет эту любовь? Мать развелась с отцом из-за Фила. Говорит, что настоящая любовь. Только я же знаю, что она с ним из-за того, что он молодой, горячий и всё такое. А он с ней, потому что она старше, опытнее, богаче, ну и далее по списку. Отношения неправильные, скажете вы. Возможно. Но у них любовь. И кто дает вам право решать, настоящая она или нет?

Так вот. Дружба – это чувство, которое нельзя построить. Она либо есть, либо ее нет. По сути, дружба – это производная любви, очищенная от всей ненужной мишуры. Это когда ты любишь человека и, несмотря на все его странности, никогда не сможешь его бросить. Ты не сможешь с ним расстаться. Потому что он – это часть тебя. А с частью себя расстаться нельзя.

Вот такие вот выводы я сделала, наблюдая, как Джей скучает по Эдварду. У меня-то никогда не было настоящих друзей.

Тормознув перед моим подъездом, Эд заглушает мотор и, явно не зная, что сказать, не придумывает ничего лучше, чем гениальное по своей глупости.

– Твой дом.
Я уже тянусь к ручке двери, но так как не могу отказать себе в удовольствии оценить по достоинству желание Эдварда пообщаться, бросаю через плечо:
– Я в курсе. Спасибо, – поняв, что это прозвучало весьма грубо, добавляю, – что подбросил.
– Белла, – Эдвард выглядит весьма обескураженным моим ответом. – Слушай, я знаю, что у нас не пошло общение с самого начала. Давай… Давай просто начнем с чистого листа?
Черта с два. Ему придется очень постараться, чтобы убедить меня. Но мне интересно, какие у него могут быть аргументы.
– Зачем? – спрашиваю. Не то чтобы я совсем не хотела. Эдвард мне нравится. Но он – хамло, и ему сначала стоит научиться общаться с людьми.

Эд, кажется, окончательно теряется. Ему просто не понятно, почему люди могут не хотеть поддерживать с ним отношения. У меня складывается такое впечатление, что Эдвард любит себя ровно настолько, насколько себя же ненавидит. То есть почти безмерно. Джей, например, другой. Перефразируя одного из моих любимых героев в современной литературе, он себе не нравится, но при этом верен себе до гробовой доски. А Эдвард нарциссичен. Думаю, тут свою роль сыграло воспитание. Классический, в общем-то, сценарий: единственный наследник и любимый сын вырастает законченным мудаком из-за мамы с папой, которые души в деточке не чаяли. Впрочем, Джей как-то обмолвился, что у Эда есть сестра. Уж не знаю, что она за штучка, но, подозреваю, что от брата недалеко ушла. Или он от нее. Черт их разберет, этих англичан.

Эдвард тем временем лихорадочно соображает.

– Ну как зачем? Мы всё равно будем сталкиваться. Ты общаешься с Джаспером, а он – мой друг. Уж лучше мы будем мирно сосуществовать, чем враждовать.
Логично. Но уже неактуально. Ты первым перешел в нападение.
– И как тебя такая мысль не посетила раньше? Солнышко, ты успел мне сказать столько гадостей, сколько я за всю свою жизнь не слышала. Ты полагаешь, я так наивна, что сейчас поведусь на твои пацифистские речи?
Сама от себя подобной резкости не ожидала, но, как говорится, пора уже определиться со своей внешней политикой. Не давая Эду опомниться, я продолжаю:
– И да, кстати, с чего это ты такой добрый? Сегодня получил дозу наркоты? Поэтому такой благостный? Жизнь налаживается, да? Ты не думай, я помню твой последний недоприход.
– Эй! – перебивает меня пришедший в себя Каллен. – Забыли! И, чтобы ты знала, я больше не употребляю.

Смотрю внимательно на него. Он делает вид, что всё нормально, даже взгляд не отводит, но по глазам вижу – врет. Во-первых, выражение слишком самоуверенное, во-вторых – и это проще – расширенные зрачки. Причем расширенные не из-за темноты. Я могла бы сейчас на два и два разложить ему, что он – бездарный лгун. Могла бы резко включить лампочку над сидением. Могла бы доказать, что я знаю, как выглядит человек, употреблявший кокс несколько часов назад. В конце концов, отучить Джаспера от этой гадости у меня до сих пор так и не получилось. Но зачем мне это надо? Только на очередную грубость нарвусь.

Я открываю дверь и уже почти выхожу из машины, прежде чем ответить ему:

– Я тебе не верю. И да, Эдвард, ты зря всё это затеял. Мы прекрасно сможем делить Джаспера, как раньше, без псевдомирного договора. А тебе просто придется смириться с тем, что у него есть кто-то еще. Кроме тебя.

Только у подъезда я позволяю себе обернуться. Насладиться произведенным эффектом мне не удается, ибо Эд, истерично взвизгнув покрышками, срывается с места и уезжает.

Всё. Теперь только два варианта: либо воевать, либо воспитывать. Я не хочу делать ни того, ни другого, ибо как противник он опасен, как воспитанник – безнадежен.

Как же, блядь, я люблю приключения на свои вторые девяносто.

***
Фан-зона клуба забита до отказа. И даже в отсеке для випов нам приходится тесниться. Нам – это мне с Эдвардом, поскольку Джей, этот утонченный любитель джаза, похоже, решил смыться с выступления заявленных рок-групп. Мститель, блин, неуловимый.

Что не скажешь об Эде. О нем, по правде говоря, я вообще ничего не могу сказать... хорошего. Хотя, постойте, могу. Мы уже примерно с полчаса сидим бок о бок в этом душном помещении и даже умудрились не обменяться колкостями.

Эдвард вообще в последние несколько дней странный. У него словно произошел откат к предыдущим базам, говоря языком программистов. Нет, он всё такой же учтивый, холодный и… хамоватый. Только вот наглеет он редко, словно дерзить ему в тягость, и предпочитает выражать недовольство миром, бессловесно сверля взглядом бокал со спиртным или окружающих.

Внезапно Эд уходит, наверное, не выдержав культурной программы, или за официанткой, до которой в этой гуще людей не докричаться. Впрочем, какая разница? Очевидно, у нас разные вкусы и разные понятия о потребностях, особенно духовно-интеллектуальных, а также способах их удовлетворения. В конце концов, каждый делает свой выбор.

Музыка становится более ритмичной, отяжеляется рваным бренчанием гитары – публика устремляется вперед, и я понимаю, что меня уносит вместе с ними к ограждению ложи, ближе к лихо отплясывающему на сцене сладкоголосому солисту. И я отдаюсь этой музыке. Машу руками. Выкрикиваю слова песни – пусть и невпопад.

Зал ревет.

Неожиданно меня отпихивают назад, и в попытке сохранить равновесие я падаю на кого-то. Сильные руки удерживают меня на весу, и я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить человека, натыкаясь на знакомые мне… голубые глаза, в полутьме кажущиеся почти серыми.

Эдвард, видимо, удивлен не меньше моего.

– Стоит мне отойти на минутку, как ты уже буянишь, – журит меня Каллен, не размыкая объятий. – Больше алкоголя тебе заказывать не станем.
Ага, вселенские проблемы у него. Всё по-прежнему.
– А с чего это ты вдруг записался в трезвенники? Совесть заела? – ощетиниваюсь я, мысленно жалея, что период инертности у Эдварда закончился. Молчаливым мудаком он мне нравился гораздо больше.
– Эй-эй, выдохни, Белла, – примирительно отшучивается Эдвард, вскидывая руки. – Я всего лишь пытаюсь наслаждаться вечером, как и ты. Присядем?

Я озираюсь по сторонам – толпа редеет, одни зажимаются в укромных уголках, кто-то выпивает, особо распаленных охрана выпроваживает вниз, а на сцене техники готовят инструменты и настраивают оборудование для следующей группы. Я хватаю со столика бутылку воды, очевидно принесенную Эдвардом, смачивая пересохшее от криков горло.

Тем временем Каллен плюхается на диванчик, кривясь, достает из-под бока фотоаппарат. Мой.

– Ты хоть раньше держал в руках подобную технику? – недоверчиво интересуюсь я.
Хмыкая, Эдвард потряхивает техникой, крутит колесики, жмет на все кнопки. Точно ребенок с новеньким паровозиком. Отношение к игрушкам у парней с возрастом не меняется. Затем Каллен вскидывает камеру, наводит на меня, щелкая затвором.
– Конечно, ракурс не самый желанный, в черно-белом получилось бы лучше, – бегло глянув на фотографию в видоискателе, со вздохом вручает мне камеру парень.

Снимок вышел недурно. Тусклой верхней подсветки оказывается достаточно, чтобы запечатлеть меня, растрепанную, в задравшейся белой майке и вспотевшим лицом. Хоть на аватар ставь. Что более важно: впервые за всё наше знакомство я слышу от Эдварда нечто содержательное, а не очередную браваду. Снизу доносятся зажигательные аккорды новой песни, и не желая пропускать веселье, я отдаю фотик Эдварду.

– Не высший пилотаж, но есть куда стремиться, – тоном знатока говорю я, пританцовывая. – У тебя ещё шанс, доказать, что ты не хуже Игоря Мухина.
– Кого? – недоумевает Эдвард.
– Это русский фотограф, прославившийся в восьмидесятых и девяностых снимками советских рок-звезд, деятелей искусства и политиков.
– Нехилую высоту ты взяла, – подначивает меня Эдвард, прищуриваясь. А то, Каллен, не всё нам по барам молодость прожигать. – Двигаешься ты, по крайней мере, точно как лютая, дерзкая рокерша.

Перехватив фотоаппарат в одну руку, Эдвард демонстрирует резкие движения локтями в сторону, затем жеманно проводя свободной ладонью по торсу и запрокидывая голову.

Не выдержав, я хихикаю:

– С такими движениями тебе впору в комедианты идти или в пантомиму, соблазнитель¹. В такт ты уж точно попадаешь.

Каллен корчится от хохота, затем внезапно приобнимая меня. Вспышка озаряет мое лицо, и вместо того чтобы возмутиться, я присоединяюсь к Эдварду, заливаясь смехом, двигаясь под музыку и просто радуясь.

И, наверное, нет момента лучше, чем сейчас.

С работами Игоря Мухина можно ознакомиться тут.

«Соблазнитель» и «попадание в такт» – отсылка к одному из видов «мужской пляски», представленной здесь.

---

Всем привет. Знаю, таким перерывам нет оправдания, однако хорошая новость в том, что мы нацелены не слезать друг с друга и завершить эту историю этой весной. Пока же надеемся, что эта история по-прежнему интересна вам, и будем рады пообщаться с вами о тернистом пути этих героев на форуме.

PS. Следующая глава появится на следующих выходных.