Глава 22. Хьюго. 23 января

Когда я на этот раз вышел из поезда, я понял, что все почти кончено.
Это последний семестр моего последнего курса, а потом больше не будет Хогвартса, не будет школы, не будет ничего, к чему я привык. Что происходит после школы? Я буду жить сам по себе, найду работу, заведу ребенка? Буду работать восемь часов в день, чтобы кормить ребенка, который даже не мой?
Черт.
Я даже не знаю, как влез во все это. Мне стоило лучше соображать. Я не знаю, что за чертовщина на меня нашла и заставила решить, что взять на себя ответственность за что-то, не имеющее ко мне отношения, хорошая идея. И теперь я понятия не имею, как из этого выбраться.
Некоторым образом я рад, что вернулся в школу. Дома просто кошмар. У Роуз очередное расставание со Скорпиусом; думаю, поэтому она проводила большую часть дня, запершись в своей комнате и дуясь там. Лэндону я не слишком нравлюсь, поэтому я не мог на него отвлекаться. Папа только и делал, что покрикивал на меня и делал ворчливые комментарии себе под нос так, что было понятно, что он хочет, чтобы я их слышал. А мама просто сводила меня с ума, чересчур стараясь поддержать.
Но то, что отец ворчал на меня, заставило меня задуматься, что теперь по-настоящему будет. Я начал понимать, что это вовсе не будет легко, и что у меня не такой уж богатый выбор профессий, и что я понятия не имею, как растить ребенка. Но я не знаю, что теперь делать. Я не могу просто бросить Марию, не после того, как я сказал, что помогу ей. Я ей нужен, ей больше не к кому обратиться.
Она еще не сказала своим родителям о ребенке, и она клянется всем на свете, что и не сделает этого. Думаю, она решила сказать им, когда ребенок уже появится, и они не заметят ее огромного живота и ничего не заподозрят. А он уже растет, медленно, но верно. Она хорошо справляется с тем, что скрывает его, и я не думаю, что кто-нибудь уже заметил, но это только вопрос времени. В конце концов, наступит момент, когда она уже не сможет этого скрывать, и никакие мешковатые свитеры ей в этом не помогут.
Она сказала, что ходила в клинику к маггловскому доктору, когда была дома, и этот парень сказал, что ребенок родится в середине июня, что означает, что он появится еще до того, как мы закончим школу. Это должно быть ужасно – у нас будет ребенок на неделе, когда мы будем сдавать ПАУК – можете себе такое представить? Она ходила к этому доктору, чтобы ее родители не узнали, но я не знаю, что она планирует делать теперь. Ей нужно сходить к медсестре, но она сказала, что слишком боится, что всем все станет известно. Если узнают учителя, то лишь вопрос времени, когда узнают ученики.
И я не уверен, что мы к этому готовы.
Мама сказала, что мы можем проконтролировать ущерб, если выпустим сообщение обо всей этой истории, прежде чем об этом просто пронюхает пресса, но я не мог ей этого позволить, раз Мария даже не сказала своим родителям. Хотя у меня ощущение, что они в любом случае узнают из газет, как бы это ни случилось, раз уж она отказывается им все рассказывать и все такое. Но я не готов к тому, чтобы мир это узнал. Я не могу сказать это маме, потому что она с ума сойдет, и, думаю, это станет еще большим кошмаром, чем, как я думаю, она втайне считает, уже случился. По крайней мере, она думает, что я с этим справляюсь. У нее будет инфаркт, если она узнает, что я сам боюсь до усрачки и с ума из-за этого схожу.
Я просто хотел бы сказать хоть кому-нибудь правду, понимаете? Хоть одному человеку – все лучше, чем хранить это в себе. Я чувствую, что схожу с ума. Я не только должен молчать обо всем этом, я даже не могу никому сказать, что это не мой ребенок: ни Лили, ни даже Аманде.
И Аманда начала себя холодно со мной вести. Она не совсем меня от себя прогнала, но определенно она ведет себя странно и отчужденно. Она ни разу не написала мне на каникулах, и с тех пор, как мы в школе, она странно держится. Я знаю, это все из-за Марии и этой истории с ребенком, но я не знаю точно почему. Я имею в виду, я не виню ее, что она считает меня идиотом, но она ведь должна быть моим лучшим другом, верно? Я не знаю, я всегда думал, она единственная, кто никогда в итоге не окажется сволочью.
Мы стоим в подземельях после завтрака, ждем, пока профессор Монтагю спустится и впустит нас в кабинет. Здесь внизу еще немного людей, так что небольшой выбор, с кем можно поболтать. И она меня не игнорирует, она просто обращает мало внимания, когда я пытаюсь с ней заговорить. Вместо этого она уставилась в учебник зелий, как будто перепроверяет что-то в последнюю минуту, вот только я знаю, что это не так, потому что у нас нет экзамена или чего-то вроде, так что ей незачем учить.
– Если снега будет совсем много, и они отменят матч Гриффиндора и Рейвенкло, как ты думаешь, они перенесут его на конец месяца, пусть даже у Рейвенкло уже запланирован другой матч?
Она пожимает плечом:
– Не знаю, – отвечает она без энтузиазма. – Может быть.
«Может быть». Даже не сказала «наверное, да» или «наверное, нет». Потрясающе.
– Ну, будет хреново, если придется перенести надолго, верно? – продолжаю стараться я. – Я имею в виду, команда уже в форме сейчас.
– Ага.
И тут я сдаюсь. В этом нет никакого смысла. Она явно не в настроении разговаривать, по крайней мере, не со мной. Но это уже не имеет значения, потому что спустя секунд пять на лестнице раздается довольно громкий стук двух пар каблуков. Это Лили и Лидия, и их туфли слишком, слишком непрактичны для каменных лестниц. Эван Скотт подходит и пытается взять Лили за руку, когда она проходит мимо, но она вырывается и идет прямо туда, где стоим мы.
– Доброе утро, кузен! – радостно говорит она, быстро целуя меня в щеку, а потом протягивая руку, чтобы стереть пятно от помады. Она оборачивается на Аманду, которая смотрит на нее так, будто у той шесть голов. – Привет, Аманда!
– Иди к черту, Лили.
Лили усмехается, и очевидно она чересчур развлечена таким ответом:
– Психуешь этим утром, а?
– Нет, – отвечает Аманда, не выжидая и секунды, – это моя нормальная реакция, когда я встречаю жалких шлюх.
Несколько человек присвистывает, а кто-то хихикает (хотя я понятия не имею кто). Лили, к ее чести, сохраняет совершенно невозмутимое выражение лица и лишь просто продолжает усмехаться. Она ждет около секунды, а потом улыбается еще шире:
– Извини, Аманда, я забыла, как тяжело тебе приходится. Последняя девственница нашего курса и все такое… Боже, даже моя маленькая кузина – шлюха в сравнении с тобой. У нее больше опыта, чем у тебя, а ведь ей тринадцать – теперь смотрят все, и раздается еще больше хихиканий. – Ты ведь понимаешь, насколько ты жалка, верно, милая? Ты, не я.
Аманда не отвечает сразу. Она просто смотрит на Лили тяжелым взглядом, и ее щеки немного розовеют. Наконец она собирается с мыслями и находит ответ:
– А ты понимаешь, что единственное, что в тебе нравится людям, это твоя фамилия, а?
– Нормально, Аманда, я привыкла, что люди мне завидуют.
Аманда издала что-то среднее между коротким смешком и фырканьем:
– Ты спятила. Если бы я кому и завидовала, то кому-нибудь хоть с капелькой мозгов и намеком на глубину. Уж точно не пустой, хвастливой, лживой, тщеславной суке.
– Ого, – покачала головой Лили, но стандартная усмешка с ее губ не сошла. – Не надо быть такой гадкой, я пыталась быть дружелюбной. Мама говорит, я должна больше заниматься благотворительностью.
Ну, теперь вам любопытно, почему я просто тут стою и совершенно ничего не делаю, но на это есть хороший ответ – я их обеих ужасно боюсь. И вместе, и по отдельности. Что еще хуже, они обе ждут, что я встану на их сторону и начну заступаться за одну из них против другой, а я к этому не готов. Ни для кого из них. Честно, они обе до ужаса жуткие, и мне не достает смелости пойти против любой из них, даже чтобы пойти заступиться за другую.
Аманда так смотрит на Лили, что, если бы взгляды могли убивать, моя кузина уже лежала бы мертвой на полу, но Лили лишь смеется, словно ничего особенного не случилось и перебрасывает волосы за плечо. Она снова оборачивается ко мне и обращается так, будто по какой-то причине старается, чтобы ее все услышали:
– В любом случае, Хьюго, – жизнерадостно говорит она. – Ты нравишься Люси. Не хочешь с ней пообедать или что-то вроде?
Мои щеки начинают гореть, уверен, за секунду они станут ярко-красными. Это было бы не так плохо, если бы весь класс на меня не смотрел, но так как они смотрят, это довольно неудобно. Не говоря уже о том, что меня ни чуточки не интересует Люси Хендерсон, так что не знаю, почему Лили вдруг задалась этой целью. Подозреваю, это только потому, что она ненавидит Марию и думает, что я должен быть с кем-нибудь, кого она считает приемлемой.
– Просто оставь это, Лили, – бормочу я, желая, чтобы другие перестали пялиться.
– Ну, я просто пытаюсь тебе помочь, – спорит она. – Ты никогда не общался ни с одной приличной девушкой, кроме меня, – она говорит это очень многозначительным тоном, так что нужно быть самым тупым на планете, чтобы не понять, на кого она намекает и о ком говорит.
Объект ее оскорблений с ненавистью смотрит на нее, и мне хочется умереть. К счастью, думаю, именно в эту секунду решает заявиться Монтагю. Он не обращает на нас внимания, конечно, потому что он ненавидит все, связанное с Гриффиндором и его обитателями, проходит мимо и открывает дверь в класс. Другие учителя придержали бы дверь, чтобы мы могли войти, но он заходит прямиком в кабинет и захлопывает ее за собой.
Мы заходим за ним и рассаживаемся на те же места, что занимали в предыдущие годы. Конечно, есть несколько различий, потому что Лили наконец замечает Эвана Скотта. Она садится с ним, и Лидия моментально теряется, прежде чем сесть за стол с обычным напарником Эвана, Питером.
Зелья так же скучны, как всегда. Монтагю обращается с нами, как с ничего не стоящими кусками дерьма, и как всегда мои одноклассники стараются превзойти один другого, пытаясь его разозлить. Никто из нас не собирается сдавать ПАУК по зельям, потому что никто и внимания не обращал на учебу с тех пор, как все поняли, что учителя ничего больше сделать не могут, кроме как наорать на нас и назначить взыскание. Странно, как внезапно вы вдруг перестаете бояться взрослых и понимаете, что можете делать все, что хотите. Думаю, мы вступили в эту стадию года три назад, и с каждым днем становится все хуже.
На самом деле Монтагю нравится Лили, но в каком-то извращенном смысле, что просто отвратительно. Конечно, Лили его поощряет и специально делает всякие штучки, чтобы его с ума свести. Это забавно, конечно, потому что Монтагю ненавидел обоих ее братьев, но Лили он позволяет все. Думаю, это потому, что у Джеймса с Алом не было определенных черточек, которые есть у Лили, так что им не очень легко бы пришлось, если бы они решили вдруг расстегнуть пару верхних пуговиц на блузке, чтобы избежать взыскания. Лили делает это для смеха, вообще-то. Она поступает так, потому что знает, что Монтагю ничего с этим сделать не может, и его просто с ума сводит, когда она «случайно» роняет перо или еще что-то на пол и ползет на четвереньках под парту, чтобы это достать.
Другие парни в классе тоже ничего против этого не имеют, что просто мерзко.
К тому времени, как урок заканчивается, у всех нас по взысканию едва ли не до окончания Хогвартса, плюс Монтагю задал нам эссе на три свитка к четвергу. Аманда, которая не развлекалась незрелыми выходками, как ее одноклассники, закатывает глаза, собирая свои вещи и укладывая их в сумку.
– Хочешь сходить в башню на время перерыва? – спрашиваю я, зная, что должен быть осторожен, так как она все еще зла из-за сцены перед уроком.
– Я иду в библиотеку, – отвечает она, и ее голос холоден и ровен.
– А, ты хочешь позаниматься? – спрашиваю я, пытаясь оправдаться за что-то, к чему не имею отношения. – Могу поспрашивать тебя для экзамена по астрономии.
– Нет, мне нужно кое-что сделать, – отвечает она, и я знаю, что она и хотела, чтобы это прозвучало именно так загадочно. Она перебрасывает сумку через плечо и идет к двери, не добавляя больше ни слова.
Я иду за ней по коридору и вверх по лестнице, в основную часть замка.
– Почему ты на меня злишься? – спрашиваю я, и мне приходится прибавить шаг, чтобы поспеть за ней.
– Я на тебя не злюсь, – твердо отвечает она.
– А выглядит, будто злишься, – она ничего не говорит, просто продолжает идти вверх по лестнице, пока наконец мы не выходим в восточный коридор первого этажа. – Слушай, извини за Лили, ладно? – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. – Но я ничего не могу с ней поделать, ты же знаешь, какая она.
– Мне плевать на Лили, – отвечает она несколько слишком твердо, из-за чего я думаю, что ей вовсе не наплевать. Иначе она не притворялась бы так, что ей нет до этого дела. – Она совершенно не имеет отношения ни к какой части моей жизни.
– Значит, я что-то сделал?
– Нет, – раздраженно говорит она. – Все в порядке, ясно?
Я начинаю было с ней спорить, но нас прерывает Мария, которая торопится в подземелья.
– Привет! – весело говорит она, улыбаясь нам обоим чересчур дружелюбно. Это немного раздражает, вообще-то, но это лучше, чем когда она неделями плакала в туалете, думаю. Я бы точно не хотел вернуть то время.
– Привет, Мария, – я пытаюсь добавить в голос хоть немного энтузиазма, но это трудно, учитывая, что я вовсе не рад ее видеть.
– Монтагю был сегодня кошмарным? – у хаффлпаффцев зелья сразу после нас, в то время как у нас утренний перерыв.
– Как всегда.
– Великолепно.
– Я бы на твоем месте туда сейчас не ходила, – вяло сказала Аманда. – Он, наверное, достал свой член и дрочит. Спасибо Лили и ее прирожденным проститутским замашкам.
Это настолько ужасно, что я даже не знаю, с чего мне хочется начать вам это объяснять. Я вообще не хочу думать ни о ком, кто может дрочить на Лили, а уж особенно о каком-то ублюдочном скользком старике-учителе, который даже старше, чем наши родители. Серьезно, я не знаю, зачем Лили делает все это дерьмо. Она специально так поступает, потому что думает, что это забавно, но на самом деле это просто мерзко. Иногда мне интересно, что бы сделала ее мать, если бы знала хоть о половине вещей, что та проворачивает.
– Ну, да уж, приятная мысль, – отвечает Мария, и по ее лицу видно, что ей так же стало нехорошо от этой идеи, как и мне. Она улыбается секунду спустя и пожимает плечами, беря меня за руку. – Ну, может, тогда урок начнется попозже.
Она улыбается мне, и я пытаюсь ответить чем-то более близким к улыбке, чем к гримасе. Трудно, потому что как бы я ни пытался, я не могу сделать так, чтобы Мария мне нравилась. Я думал, я просто стану ее парнем или кем она там хотела бы меня видеть, чтобы, когда новости о ребенке наконец разлетятся, люди не подумали, что это странно и что она какая-то потаскуха. Но это трудно, и, как я не пытаюсь, я не могу себя заставить ничего к ней почувствовать. Я знаю, это ужасно.
Но я стараюсь.
Аманда еще больше раздражается и заправляет волосы за уши:
– Ну, я иду в библиотеку, – ровно говорит она. – Увидимся за обедом.
И уходит, не добавляя ни слова.
– Что это с ней? – спрашивает Мария, когда Аманда исчезает за углом.
Я пожимаю плечами и смотрю на пол. Я понятия не имею. Девяносто процентов всего времени девчонки ведут себя совершенно бессмысленно.
– Я так понимаю, я ей не нравлюсь, – приподнимает брови Мария, когда я смотрю на нее и стараюсь выглядеть не таким растерянным, как я себя ощущаю.
– Нет, ты ей нравишься, – говорю я, и я уверен, что говорю правду. – Ей просто что-то надо сделать, думаю.
– Вы были вместе?
– Что? – я морщу нос. – Я и Аманда? Никогда!
– О, – она выглядит несколько удивленной. – Я просто думала… – я выжидающе смотрю на нее, и она пожимает плечами. – Я просто думала, что она ведет себя так, будто ты ей нравишься…
– Она мой лучший друг.
– Хорошо, – снова пожимает она плечами. – Я просто думала, что что-то было когда-то и все такое.
– Это было бы слишком странно.
Я даже представить себе такого не могу. Я не нравлюсь Аманде. Мы знаем друг друга с детства. Черт, мы даже друг друга терпеть не могли, пока не стали подростками. До этого мы все время ссорились, и она меня дико раздражала. А теперь мы лучшие друзья, вот и все.
– Ну, не думаю, что я ей очень нравлюсь, – снова пожимает плечами Мария. – Думаю, она, наверное, решила, что я тебя краду и все такое.
– Но это не так, – говорю я и тут же понимаю, как грубо и резко это звучит, так что я поторапливаюсь и поправляю себя. – Я имею в виду, она просто мой друг. Я не знаю, как это вообще возможно: быть друзьями и вдруг быть вместе, понимаешь?
Мария улыбается, но без особого восторга:
– Не знаю, – говорит она со всем энтузиазмом, который может собрать. – Может, спросишь своих родителей? – она еще раз пожимает плечами и отпускает мою руку. – Пойду на урок. Увидимся.
И она тоже исчезает за углом.
И что теперь?
Может, спросишь своих родителей?
Эта мысль меня тут же напугала. Это странно, но я никогда не думал о том, что мои родители были друзьями. Вы ведь нет, так? Я имею в виду, ваши родители, они просто ваши родители, и они всегда такими были, сколько вы их помните, так что как можно вообразить что-то, что было раньше? Конечно, я понимаю, что мои родители были друзьями, прежде чем заделались чьими-то родителями (извините, даже думать об этом не могу, не то, что говорить). Но это должно было быть по-другому, верно? Я имею в виду, у них совсем другая ситуация, чем у нас с Амандой. На самом деле я понятия не имею, что у них была за ситуация, потому что я никогда не думал, как бы это узнать.
Но Аманда? Серьезно?
Интересно, Мария просто не соображает, что несет, или она серьезно думает, что я нравлюсь Аманде… Точно не соображает, что несет. Я имею в виду, это же точно не правда. Аманда ничего такого обо мне не думает. Если бы думала, я бы знал, верно? Я имею в виду, это было бы слишком странно, ведь так? Это было бы совершенным дерьмом. Мария просто понятия не имеет, что болтает.
И что теперь?
Мне не с кем поговорить, нечего делать, и я начинаю нервничать из-за фигни, которая, наверное, специально придумана, чтобы меня взбесить. Мария знала, что это напугает меня до усрачки, поэтому решила сказать это, чтобы меня позлить. Точно должно быть так.
И я спрошу Аманду, на всякий случай… Но проблема в том, что я понятия не имею, что она делает.
Определенно, она решила, что заниматься в одиночку лучше, чем в паре.
Думаю, я должен не согласиться.