Название: Могильщик

Фандом: Собственное произведение

Заявка: Собственное произведение. Эмили/Энтони. Драма. Романтика. Что если до смерти твоему мужу осталось 5 месяцев? Что если до рождения вашего ребенка осталось полгода?

Жанр: -
Пейринг: -

Саммари: Он пахнет жимолостью и влажной землёй...

---

Земля тихо шуршит, рассыпаясь по тёмной траве. Энтони дышит – тяжело, с хрипом втягивая воздух в уставшие лёгкие.
Эмили уже не обращает внимания на этот страшный, поначалу пугавший её до дрожи хрип. При тусклом свете тоненького серпа луны она может различить только силуэт мужа, но этого достаточно. Он двигается, взмахами лопаты вспарывая землю. Он пахнет – потом, жимолостью и немного сыростью. И самое главное – он живой.
Когда-то Эмили боялась приходить сюда, особенно по ночам. Казалось, из-за каждого надгробья вот-вот выскочит оборотень, а за ним следом призрак, оглушая девушку леденящими кровь воплями. Вбитые с детства суеверия уходили из памяти неохотно, цеплялись за необоснованные страхи, пытаясь укорениться как можно глубже. Но в итоге они не смогли бороться с её любовью к Энтони. Её Энтони – сильному, храброму и такому хрупкому. Что такое боязнь нечистой силы по сравнению со страхом потерять его?
Прикрыв глаза, Эмили втягивает носом воздух и легонько улыбается, пропитываясь им с головы до пят. Она уже давно стала частью старого кладбища, сама превратилась в мифическое существо, которым родители пугают перед сном своих несмышлёных детишек. Её волосы кажутся бело-зелёными в серебристых лучах. В пряди вплетены кладбищенские цветы; красивые, как и любая жизнь, прорывающаяся через царящую здесь смерть. Руки тонки практически до прозрачности – подуй ветер чуть сильнее, и развеется морок, растает Эмили туманом в холодном воздухе. Простое белое платье – словно саван, и тонкие губы её изогнуты в загадочной улыбке…
Она покачивается в такт шорохам, танцует под музыку ночи. Рядом с Энтони ей спокойно, и малыш, почувствовав настроение матери, притаился, не вмешиваясь, ничем не выдавая своё присутствие.
Эти минуты принадлежат лишь двоим.
Шорох земли стихает, и запах – его запах – становится сильным до слёз в глазах. Эмили могла бы провести целую вечность, пропитывая себя этим ароматом, становясь неотличимой от своего мужа. И пусть жители соседней деревни окончательно перестанут воспринимать её как человека – пусть, пусть, главное сохранить каждую частичку Энтони, которая ей подвластна.
- Эмили, - шепчет он, и мозолистые, чуть влажные пальцы касаются её щёк, смахивая слёзы.
Сколько раз за последние дни ему приходилось это делать? Эмили уже сбилась со счёта.
- Тише, милая, - говорит, а в голосе – боль. Она знает, чего ему стоит каждое слово, каждое движение. Дрожит, когда его страдания молоточками стучат в её висках.
- Ты уходишь, - шепчет Эмили, боясь открыть глаза. По ночам он кажется ей собственной выдумкой, эхом давнего сна, который она когда-то полюбила, и после отказалась забывать.
Но губы, которые невесомо скользят по её лицу – реальны. Шершавые, обветренные, с лёгким привкусом железа и ржавчины, хотя раньше были сладкими, почти карамельными… Не в силах сдерживаться, Эмили плачет, обхватывая ладонями его лицо и мотая, мотая, мотая головой. В перерывах между задыхающимися поцелуями шепчет – нет, нет, нет, - словно кто-то может услышать, словно кто-то там, наверху, может ей помочь.
- Любовь моя… - Его шёпот окутывает её плотным облаком, скрывает от мира, словно в коконе уютнейшего из одеял. В нём нет ни отчаяния, ни грусти – Энтони, как и всегда, смел, и ресницы Эмили, дрогнув, взмывают, открывая лунным лучам озёра её глаз. Они полноводны, эти озёра, в них все слёзы, которые она запрещала себе проливать, и все те, которые хлынут, стоит мужу её покинуть.
Эмили не верит в приметы, но когда над их головами вспыхивает, чтобы тут же погаснуть, падающая звезда, она стискивает ладони Энтони и – надеется на чудо.
Словно услышав её мысли, он смеётся – нежно, тихо, рокочуще.
- Я никуда от тебя не уйду, Эмили. И ты от меня никуда уже не денешься. Разве не помнишь, кто я? У нас с землёй особые отношения, и чтобы она меня окончательно засыпала? Да в жизни этому не бывать. – Он фыркает, и в этом смешке столько жизни, что Эмили не может ему не поверить – хотя бы на эту ночь.
- Да, любимый, - её слова уносит ветер, но Энтони они и не нужны, она знает – ему стоит лишь заглянуть ей в глаза, стоит лишь взять за руку…
Всю короткую дорогу до дома они молчат. Его большой палец мягко гладит холодную ладонь Эмили; во второй руке – лопата, которую Энтони никогда не оставляет на кладбище. Ёжась, Эмили не может не думать, чьё последнее пристанище готовил её муж сегодня?
И кто будет делать это для него самого, когда придёт время?
Тоска захватывает Эмили, и ничто не может побороть её – кроме Энтони. Его объятия греют лучше огня; молчаливый, взъерошенный, осунувшийся, он любит её так, как может – а большего ей и не нужно. Никогда не было и не будет. И пусть он пахнет кладбищем и немного – скорой смертью, пусть ей больно смотреть в мутные от боли, а когда-то такие ясные глаза цвета рассветного неба, пусть…
Только бы он был рядом. Ещё немножко, ещё самую малость. И ещё, и ещё, и ещё…



Она снова на кладбище – одна. Холмик земли скрывает того, кто был ей дороже всего мира, и Эмили стоит, молча глядя на него. Слёз нет – их недостаточно, чтобы унести с собой хотя бы частичку поглотившей Эмили тоски, а раз так, то какой смысл?..
Этот вопрос занимает её уже второй день кряду. Какой смысл – если его больше нет? Какой – если в их доме больше никогда не раздастся хрипловатый смех? Какой. Во. Всём. Этом. Смысл? Без него…
Но маленькая ножка упирается в её живот, расталкивая, шевеля, возвращая. Эмили может поклясться, что слышит шёпот их малыша. Он зовёт её, и тоже плачет, и не понимает, что сделал не так, раз папа ушёл, не дождавшись, раз не смог потерпеть всего лишь месяцок. Папа, папа – Эмили знает, что именно это слово малютка произнесёт первым.
- Не плачь, малыш, - шепчет она, гладя живот и видя, как всего лишь два дня назад это делал Энтони. Стоял на коленях и смотрел на неё с такой любовью, которую просто не должно быть способным выдержать человеческое сердце. Может, поэтому он и сгорел так быстро? Когда отдаёшь всего себя, сил на борьбу просто-напросто не хватает…
Эмили смотрит на могилу, и та кажется ей пустой. Там, под землёй, её мужа нет. Он остался в каждой травинке, гладит её щёки осенним ветерком, хватает за платье колючками чертополоха. Эмили могла бы подумать, что он просит её не уходить, но она слишком хорошо знает Энтони. Нет, тот скорее подталкивал бы её в спину, ворча, что на ветру стоять слишком холодно. И ещё шептал бы, что вернётся, обязательно придёт, ведь обещал, обещал никогда не оставлять её одну…
- И тебя, малыш, - говорит она недовольно дёрнувшемуся животу. – Конечно же, и тебя.
Дома она долго не может согреться. Без Энтони в нём холодно, как в склепе, и жизни нет. Больше нет. Эмили крутится на кровати, кутается в одеяло, дрожит, свернувшись клубочком. Она отказывается плакать, но слёзы – чужие, душащие, тягучие – всё равно упрямо текут по щекам.
В окно светит полная луна. Она слишком яркая, мешает спать, но Эмили не задёргивает шторы, упорно не опускает веки. Вид кладбища за окном успокаивает, сдерживает истерику, в которой Эмили вот-вот захлебнётся. Она не знает, как – без него. Не умеет. Не хочет учиться…
- Ты обещал вернуться, - шепчет, словно в бреду, яростно кидая обвинения яркому серебряному свету, заливающему комнату. – Ты обещал, и ты наврал. Наврал, наврал, наврал!
Она даже не вздрагивает, уверенная, что сошла с ума, когда её окутывает знакомый запах. Теперь в нём чуть больше сырости, чуть больше стылости, но это его аромат, который она никогда и ни с чем не спутает.
- Тише, любимая, - просит он из-за спины Эмили, и надёжные, пусть и ледяные руки обвиваются вокруг её талии. Рыдая, она хватается за них, впивается ногтями и дышит, дышит, дышит – захлёбывается воздухом, словно с момента его смерти задерживала дыхание.
Эмили знает, что должна была бы испугаться, но он приучил её не бояться. И какое ей дело до того, бьётся ли сердце её мужа, если он тут, рядом?
Какое ей дело?
- Я люблю тебя, - стонет, прижимаясь всем телом. Он такой холодный, но она согреет его, обязательно согреет. Это меньшее, что она может сделать, отплачивая за все ночи, что он провёл рядом, делая её живой. – Я так тебя люблю…



У Тони мало друзей. Сложно с кем-то сойтись, живя на кладбище: это он понял довольно рано. Деревенские при виде его разбегаются, а взрослые шепчутся, даже не считая нужным делать это незаметно. Но Тони не грустит. Он растёт настоящим защитником; негоже печалиться, когда за спиной у тебя хрупкое семейное счастье. И мама, с каждым днём становящаяся всё красивее и красивее – она похожа на отражение луны в лесном озере, и Тони больше всего на свете нравится слушать, как звенят колокольчики, которые он приносит ей с кладбища, когда мама вплетает их в свои длинные волосы.
Она заботится о нём изо всех сил, но Тони знает, что это она нуждается в его защите. И мальчик ради этого готов пойти на что угодно, только бы мама не плакала.
Об этом его просит и отец.
Первое воспоминание Тони об этом мире – это папины руки. Бледные, шероховатые, пахнущие влажной травой и землёй; этот запах шепчет Тони о доме. Руки у папы всегда тёплые. Прежде чем коснуться сына, Энтони долго греет их у огня, и яркие отсветы кажутся неуместными на зеленоватом лице.
Больше всего Тони любит вечера. Солнце заходит, на лице мамы появляется улыбка, и на её худенькие плечи ложатся берущиеся словно из ниоткуда надёжные папины ладони. Тони не глупый – он знает, что всё должно быть по-другому, но не променял бы папу ни на кого. К чему ему эти бородатые грубые мужики, которых другие ребята зовут отцами, если у него уже есть – любимый, только его, с которым ничего не страшно.
Благодаря ему Тони не боится ни темноты, ни чудовищ под кроватью. Он ночи напролёт гуляет по кладбищу, следуя за отцом по пятам, и мальчику не страшны ни оборотни, ни запутанные кладбищенские тропинки.
Ведь он знает, что папа всегда приведёт его домой.