Всё шло согласно плану до той самой секунды, пока внезапно не хлопнула дверь кабинета, и на порог не легла очень крупная и весьма зловещая мужская тень.

«О, боже, — обмерла Гермиона, — это он… Это Люциус, мать его, Малфой! Чёрт, чёрт, чёрт…» — и почувствовала, как покрывается холодным потом.

— Нарцисса, дорогая, — пропел светловолосый маг вкрадчивым, скользким, словно отглаженный шёлк, голосом, элегантно лавируя между стоящей в тускло освещённой комнате мебелью и всё ближе подбираясь к Гермионе. — Что, во имя Салазара, ты тут делаешь? Разве в бальном зале мало гостей, которым следует уделить внимание?

Почувствовав облегчение, она еле слышно выдохнула.

«Фу-ух… Меня не разоблачили. Пока ещё нет. Вот только руки мои до сих пор по локти в верхнем ящике его рабочего бюро, и я вовсе не уверена, что смогу это как-то объяснить…»

— Привет, Люциус, — промямлила Гермиона дрожащим голосом, потому что он и так-то всегда внушал ей безотчётный страх (даже на расстоянии!), а сейчас, когда огромной неясной тенью надвигался из затопивших кабинет сумерек весь такой чертовски красивый в этом своём праздничном одеянии, у неё вообще голова кругом пошла от испуга! От испуга и… чего-то ещё… Гермиона пока не могла подобрать точное определение этому чувству, да и… не до того ей было сейчас. — Я тут… м-м… искала… — пробормотала она, запинаясь и, нервно сглотнув, закончила: — …кое-что…

В зеркале с золочёной рамой, висевшем как раз над бюро, она наткнулась на его мерцающий серебряный взгляд и… от шеи до самых корней волос залилась жгучим малиновым румянцем.

«Бьюсь об заклад, что она никогда не краснеет, — в ужасе подумала Гермиона, недоумевая: — Как такое возможно, что Малфой до сих пор не заметил ни паники, ни замешательства во вскинутых на него сапфировых глазах жены?»

Губы Люциуса очень медленно изогнулись в ленивой улыбке, внушавшей одновременно и смущение, и тревогу. Вплотную приблизившись к Гермионе со спины, он потянулся вперёд, практически заключив в объятья, и длинными, сильными пальцами, унизанными драгоценными перстнями, вытащил её руки из ящика бюро. Гермиону сразу же оглушило пьянящей комбинацией ароматов: сладковатым благоуханием дорогого одеколона, чуть горчащими нотками прекрасного вина и качественных сигар и оглушающе порочным, дьявольски острым акцентом мощного мужского начала.

— Ты открыла не тот ящик, Нарцисса, — проурчал он ей на ухо, и тёплое дыхание, коснувшись кожи, послало по всему её телу волну непроизвольной дрожи. Тщательно закрыв верхний ящик бюро, он аккуратно выдвинул следующий за ним. — Думаю, вы искали вот это, не правда ли, миледи?

«Ах ты, чёрт… Ну и дерьмо… — этим оказались наручники! Настоящие полицейские наручники! — Это каким извращенцем надо быть, чтобы держать в своём рабочем кабинете наручники?!»

К сожалению, у Гермионы не осталось времени, чтобы вывалить на Малфоя ту кучу вопросов, что в одно мгновение возникла в голове, потому что каким-то невероятно быстрым и чётким движением он завёл её руки за спину и сковал запястья…

В этот момент мисс Грейнджер наконец необычайно ясно поняла: у неё серьёзные проблемы, и застыла, парализованная ужасом.

«И что я ему скажу? Ужасно жаль, мистер Малфой, но ошибочка вышла? Я тут походя нарушила почти весь свод министерских законов: шарахнула вашу жену Ступефаем и теперь выдаю себя за неё; обманом пробралась к вам в дом и проникла в ваш рабочий кабинет, чтобы произвести незаконный обыск и найти улики против вас же? — от одной только мысли тошнотворное беспокойство судорогой свело внутренности. — Он может арестовать меня прямо сейчас! Под крышей его дома в этот момент находятся несколько высокопоставленных офицеров Департамента защиты магического правопорядка. Я потеряю всё: работу и безупречную репутацию, зато приобрету судимость. Или, что еще хуже, он сможет шантажировать меня всю оставшуюся жизнь… Нет! Признаваться никак нельзя. Чёрт! Со мной ведь ничего плохого не случится, если я промолчу?»

— Хотя… — едва слышно пробормотал нависавший над ней маг, словно удав кольцами, обвивая её крепкими руками, и дёрнул на себя. — Я тут подумал… толпа ненормальных, которые считают себя нашими гостями, сможет развлечься часок-другой и без нас.

Гермиона всем телом почувствовала… его… и пугающе твёрдый, горячий стояк, сквозь тонкую, невесомую ткань платья, упёршийся прямо в копчик.

Малфой внезапно развернул её и, приподняв, усадил на самый край оббитой атласной тканью столешницы рабочего бюро, пригвоздив к месту жёстким толчком бёдер. Скованные за спиной руки не держали, и, не сумев сохранить равновесие, Гермиона повалилась назад, однако Люциус тут же поднял её, распластав ладонь правой руки по узкой спине, а левой обхватив затылок под завесой длинных гладких волос.

У Гермионы сердце оборвалось, когда большой палец Люциуса Малфоя с нажимом погладил её гортань. У него оказалась такая большая ладонь, что пальцы почти смыкались вокруг шеи. Кожей чувствуя его обжигающий взгляд, Гермиона не могла… не имела сил… встретиться с ним глазами.

— У меня болит голова! — отчаянно выпалила она. — Может быть, мы… позже…

— О нет, дорогая, я не в настроении потворствовать твоим играм и мелким капризам, — хрипло отрезал Малфой, и его рот внезапно оказался слишком близко. —…не сегодня.

«Куда, черт возьми, я положила сумочку… и палочку?.. — лихорадочно спохватилась Гермиона, но память услужливо подсказала, что маленький, вышитый бисером клатч остался лежать на массивном столе посреди комнаты, а палочка благополучно пряталась внутри него. — Чё-ёрт…»

— Но… но… Я хочу чего-нибудь особенного, Люциус, — запинаясь, пробормотала она. — Почему бы нам не встретиться в спальне минут через дес…

На этот раз пожелание на полуслове оборвал его рот. Поцелуй точно не был нежным. Он оказался требовательным и пытливым, глубоким, крепким и горячим.

Гермиону никто и никогда в жизни так не целовал!

Когда Малфой выпустил её губы из плена, она судорожно начала хватать ртом воздух, чувствуя, как отчаянно кружится голова. Сердце колотилось, словно у перепуганного кролика, и она невольно выдохнула:

— О-ох…

Мощное тело отодвинулось от неё, и Гермиона чуть не взбрыкнула, почувствовав, как горячая рука, скользнув по колену, задирает подол платья всё выше и выше, превращая его во что-то вроде венка из небрежно собранного в верхней части бёдер, скомканного в неряшливые складки шёлка. Придя в себя, она начала яростно извиваться, противясь непристойному натиску.

— Прекрати, Люциус, пожалуйста! — прошипела она. — Я не располож… ах!

Быстрым, ловким движением Малфой отдёрнул крошечный барьер кружевного нижнего белья, и Гермиона невольно вскрикнула, когда он начал поглаживать подушечкой большого пальца по всей длине ставшего вдруг невероятно чувствительным лона… вперёд-назад… и ещё раз, и ещё…

«МЕРЛИН, ПОМОГИ МНЕ!»

Теряя самообладание, она невольно откинулась назад, выгнувшись от бессильного немого отчаяния… нет, полной безысходности… нет, безудержного наслаждения, накрывавших поочерёдно, пока Малфой ласкал её с мастерством, выдававшим большой опыт, а затем, наклонившись, снова поймал губы Гермионы своими.

О, он совершенно точно знал, как надо обращаться с женщиной! Его прикосновения были лёгкими и уверенными: ни единого неверного мазка или болезненного толчка, только ласковые, вкрадчивые движения; очень неторопливые, плавные нажатия и проникновения, продолжавшиеся до тех пор, пока она не начала таять в его руках, как разогретый воск, и не застонала прямо ему в рот.

«Нет, нет, это не может происходить на самом деле! — в голове царила полная неразбериха, все более-менее рациональные мысли бесследно растаяли под напором нахлынувших эмоций и ощущений, и Гермионе не оставалось ничего, кроме как покорно следовать их заманчивым требованиям. — Только не со мной, и… о-о-ох, пожалуйста, успокойте меня, скажите, что виной всему не Люциус Малфой…»

— Ах ты, маленькая негодница… — низким, хриплым голосом выдохнул ей в ухо Люциус. — Мысли о ком сделали тебя такой влажной?

И с невероятной точностью ущипнул её своими прекрасно ухоженными ногтями. Гермиона беспомощно вскрикнула, всё её тело содрогнулось, пронзённое внезапной острой болью, но он уже мягко поглаживал, ласкал, изогнув в насмешливой порочной ухмылке рот, и мрачно вопрошая:

— Ну же? Это кто-то очередной из твоих жалких, подобострастных прихвостней? Или какой-нибудь чванливый зануда из клуба? — внезапно отдёрнул ладонь, которой поддерживал её.

Не ожидавшая подвоха Гермиона тут же повалилась назад, стукнувшись головой о стену, и выгнулась, чтобы не давить собственным весом на скованные в запястьях руки, но едва ли успела отметить неудобства, потому что в этот раз Малфой занялся ею всерьёз, используя пальцы обеих рук, и Гермиона, хватая ртом воздух, невольно издала серию жалобных, хныкающих вскриков…

Не прекращая манипуляций, Люциус наклонился над ней, мерцающие серебряными искрами глаза жадно следили за её лицом.

— Скажи мне, Нарцисса… о ком ты думаешь прямо сейчас?

— О тебе! — выдохнула Гермиона. — О-боже-о-тебе… о тебе… а-а-а-а-а-а-а-ах!

Словно взрыв сверхновой звезды, вспышка чистого, ослепительного наслаждения сокрушила её, в то время как внутренние мышцы судорожно сжимались вокруг вонзавшихся пальцев одной руки Малфоя, а тело сотрясалось от дразнящего трения другой. Гермиона уже не понимала: кто она, кем была и кем стала. Ничто в этот сладостный миг не волновало её. Белый свет померк перед глазами, навалившийся сумрак закружился, пронзаемый всполохами электрических разрядов, и она отключилась…

Неохотно приоткрыв глаза (хотя так и не поняла, когда успела их закрыть), она увидела Люциуса, с высоты своего роста остро и внимательно наблюдавшего за ней, и в ту же секунду резкие черты его лица украсила в высшей степени торжествующая, самоуверенная ухмылка.

Малфой стянул её обмякшее тело со столешницы бюро и крепко прижимал к себе до тех пор, пока она не смогла более-менее твёрдо стоять на ногах. Безвольно прислонившись к его широкой груди, Гермиона попыталась собрать разрозненные мысли в какое-то подобие упорядоченной системы, но успех оказался минимальным.

«Наверняка всё это мне только приснилось. Точно-точно, ведь не могла же я вот так запросто поддаться Люциусу Малфою и тем более позволить человеку, которого ненавижу, как никого другого, ублажать себя… О, нет… нет, нет, нет…»

Кое-как выпрямив дрожащие ноги, Гермиона мотнула головой, чтобы откинуть с глаз растрёпанные волосы. Натёртые наручниками запястья горели, а вывернутые плечевые суставы ныли, и она слабо прохрипела:

— Не соизволишь освободить меня? Пожалуйста?

Люциус явно забавлялся: разглядывая её с нескрываемым удовольствием, он пробормотал:

— И почему, скажи на милость, я должен это сделать?

Сбитая с толку Гермиона уставилась на него и трусливо вздрогнула под напряжённым взглядом. В радужках Малфоя расплавленным серебром мерцало и переливалось льдистыми всполохами жидкое пламя, а сам он выглядел… голодным.

«Словно дикий алчный хищник, загнавший долгожданную жертву…»

В этот момент Гермиона внезапно поняла, что кое-какая часть его тела по-прежнему жёстко вжимается в неё, всё такая же твёрдая и горячая, как и прежде. И тут ей стало ясно: они пока завершили только лишь увертюру, симфония же ещё и не начиналась!

Гермиона не знала, смеяться ей или плакать, кричать или бороться… или просто сию же секунду скончаться на месте…

«Что бы сделала Нарцисса?» — отчаянно подумала она, перевела дыхание и попыталась принять вид надменного презрения.

— Я — твоя жена, а не одна из твоих дешёвых шлюх, — выдавила Гермиона так холодно, как только могла, мысленно проклиная всё ещё слабое, словно в ознобе дрожащее тело. — И это отвратительно, что ты обращаешься со мной так, как будто я — одна из них.

Запустив руку в длинные шелковистые волосы, он оттянул её голову назад, вынудив изогнуться, прижаться к нему. В его улыбке сквозил лёгкий намёк на угрозу, когда он тихо прорычал:

— Ты же знаешь, что мои шлюхи вовсе не дёшевы, дорогая. И я перестану относиться к тебе, как к одной из них, как только сама перестанешь уподобляться им.

«Да что ж они за люди-то такие, а? — мысленно кричала Гермиона в отчаянии, пока Малфой непреклонно тащил её к огромному рабочему столу. — За каким чёртом тогда им вообще нужен этот брак?»

Её затрясло от волнения и безрассудной надежды, когда она заметила в самом дальнем углу свою сумочку.

«Если бы только удалось убедить его освободить запястья…»

— Думаю, мы должны присоединиться к гостям, — попыталась Гермиона произнести самым настойчивым тоном, но голос прозвучал так высоко и неубедительно, что она и сама ощутила пронзительную бесполезность собственных слов. — Ну, на самом деле, Люциус, нам следует продолжить позже…

В ответ он лишь молча снял мантию, бросив её поверх твердой столешницы красного дерева, а затем нагнул Гермиону так, что она уткнулась в ткань лицом. Роскошная бархатная материя — тёплая, тяжёлая — источала опьяняющую, сложную смесь присущих этому мужчине ароматов, от которого у неё голова пошла кругом.

Узость платья помешала Малфою развести её ноги шире, и Гермиона скорей угадала, чем почувствовала, как он тянется к потайному карману жилета, чтобы достать палочку, а затем негромко бормочет:

— Дивестио.

В тот же момент она внезапно ощутила себя совершенно голой, невероятно уязвимой и незащищённой: обнажённые груди расплющились по мягкому бархату; тяжёлая, источавшая тепло ладонь увесисто давила между лопаток, а дорогая шерстяная ткань его брюк дарила восхитительные ощущения, пока тёрлась о кожу бёдер и прижималась к влажному жаркому местечку между её ног.

Беспомощно наблюдая за тем, как его правая рука откладывает палочку в сторону (всего-то в двух футах, не больше!), Гермиона спросила себя:

«Стоит ли пытаться вырваться, чтобы завладеть ею? Получится ли у меня?» — и поняла, что… не знает. На самом деле, оказалось, что она ничего о себе не знает.

Никогда в жизни Гермионе и в голову не приходило, что однажды её разденет и разложит на собственном рабочем столе Люциус Малфой, а она, чуть не рыдая, будет замирать в бессильном ожидании, сладостном предвкушении его прикосновений!

Она тихо заскулила, стоило только ему огладить её бёдра и ягодицы. Люциус дразнил её, прижимаясь и совершая поверхностные, неглубокие толчки, и Гермиона совершенно неожиданно обнаружила, что пытается податься назад, ему навстречу, прижаться к нему как можно сильней, почувствовать…

«Я хочу его, — истина, ошеломляющая, неопровержимая, бесспорная накрыла её с головой, сметая плотину сдержанности. — Хочу почувствовать его внутри».

Словно читая её мысли, Малфой замер и тут же отстранился. Гермиона исступлённо задрожала, расслышав звяканье пряжки, едва различимый скрип ослабленного ремня и приглушённое вжиканье неторопливо расстёгнутой молнии. Она чуть сознание не потеряла от безумного, мучительного желания, подогретого ожиданием.

Инстинктивно Гермиона приподнялась на цыпочки, качнулась ему навстречу, готовая принять его в себя, и услышала, как он тихо и нетерпеливо рыкнул в ответ. Подхватив под колено, Малфой толкнул её согнутую ногу на столешницу, раскрывая максимально бесстыдно, а затем пальцами ещё сильней развёл припухшие от возбуждения складки. Она ахнула от первого обжигающего контакта с тяжёлым, набухшим членом, когда Люциус, неглубоко скользнув им в её тёплую влажную расселину, провёл налитой головкой вверх-вниз, заставляя Гермиону извиваться от мучительно острого наслаждения.

Но, оказалось, Малфой ещё не закончил мучить её.

— Что ты сказала, Цисси? — голос его звучал одновременно насмешливо и соблазняюще.

«Пожалуйста. Пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА!»

— Пожалуйста, — прошептала она, тяжело дыша.

— Что, прости?

— Пожалуйста… гм… — «Неужели я действительно это говорю?» — …пожалуйста, т-т…

Схватив гладкие светлые локоны в кулак, Малфой снова повернул её голову так, чтобы она встретилась с ним взглядом. Огромный и грозный, он возвышался над ней, словно какой-то мстительный саксонский бог, когда вкрадчиво переспросил:

— Пожалуйста, что?

— Пожалуйста, т-т… — «О, боже, ну, вот и всё…» — Трахни меня…

Изогнув губы в безжалостной улыбке победителя, Люциус проронил:

— С удовольствием, миледи, — и одним стремительным, яростным выпадом вонзился в неё мощно и глубоко, до отказа.

Крик вырвался из её рта! Сдавленный крик мгновенной боли от ощущения невероятно сильного давления, мучительно острой натянутости мышц и невыносимой внутренней тесноты («Он слишком крупный, слишком! О, Мерлин, как же больно!»). Но это была прекрасная боль! Такая, какой Гермиона никогда не испытывала раньше, даже в самый первый раз, когда мучительных ощущений получила с излишком, а вот приятных — ноль целых, ноль десятых.

С самодовольным видом наблюдая за тем, как на её лице сменяются противоречивые выражения и эмоции, Люциус медленно вышел из неё. Не разрывая зрительного контакта и не выпуская стиснутых в кулаке волос, толкнулся второй раз так же жёстко, как и в первый. И снова Гермиона вскрикнула, теряясь в ощущениях, совершенно не осознавая: бьётся ли она в агонии от всепоглощающего удовольствия или трепещет в экстазе от мучительной пытки, из последних сил пытаясь понять:

«Да как же я смогу вытерпеть это? Как моё тело (или тело Нарциссы?) выносит эти безжалостные таранящие удары, не разрываясь на тысячу частей?»

Однако, она не только смогла вытерпеть. Каким-то образом, спустя несколько секунд, её попытка перетерпеть превратилась в немую, со стиснутыми зубами уступку, затем в столь же молчаливое согласие и наконец… в абсолютное, непостижимое, беспомощное наслаждение…

Ей показалось, прошла целая вечность, пока Люциус вонзался в неё в размеренном, тяжёлом ритме, отдававшемся в тишине кабинета глухими шлепками их тел, используя наручники на её запястьях, как рычаг воздействия, а стиснутые в кулаке длинные волосы, как средство контроля. Он тянул и двигался, толкался и растягивал, заполнял собой и покидал, оставляя пустоту… Это было явное, неоспоримое принуждение, которому Гермиона могла лишь повиноваться, ликуя от собственного безропотного подчинения, забыв на время, что тем, кто дал волю её скрытым желаниям, стал её же самый главный противник и давнишний объявленный враг. Она не могла думать об этом, не хотела ничего понимать. Всё, в чём сейчас нуждалась Гермиона — чувствовать его. Ощущать только его.

Малфой то плотно и тяжело вжимался ей в спину, хрипло выдыхая в ухо возмутительные непристойности, то грубо тянул её, приподнимая над столом, чтобы добраться до груди, по-хозяйски мять податливую плоть и нещадно сжимать чувствительные затвердевшие вершинки, пока Гермиона бессвязно умоляла его сама не соображая о чём.

Наконец мышцы его бёдер напряглись, устойчивый ритм движений ещё больше ускорился, а безжалостные толчки превратились в жёсткие, яростные конвульсии. Гермиона и так не могла сдержать сдавленные, похожие на рыдание стоны, но они превратились в рваные пронзительные вскрики, стоило только Люциусу дотянуться двумя чуткими, умелыми пальцами до развилки между её ног и нащупать крохотную пульсирующую сферу перевозбуждённых нервных окончаний. Мучительно сладко манипулируя ей, он вынудил Гермиону неудержимо содрогнуться под ним, восторженно всхлипывая, волна за волной насыщаясь блаженством, то воспаряя на гребне экстаза, то проваливаясь в его бездонную пучину.

Наконец, громко застонав, яростным рывком Люциус достиг кульминации в её пульсирующей тесноте, и внутри Гермионы разлилась его густая, вязкая сущность, чуть замедлив последние толчки бёдер. Обессиленный, он обрушился сверху, тяжело дыша в ей ухо, а длинные густые волосы укрыли Гермиону белоснежным шёлковым покрывалом.

Какое-то время они так и лежали на столешнице, не в силах разъединиться. Придавленная сокрушительным весом Малфоя, Гермиона, широко распахнув глаза, тупо пялилась в никуда и пыталась перевести дыхание. Она застыла в каком-то блаженном оцепенении, пресыщенная, совершенно потрясённая и…

«И по-настоящему умопомрачительно оттра…»

— Дорогая, это было чрезвычайно приятно, — мурлыкнул в ухо Люциус, прервав её мысли, и Гермиона почувствовала разочарование (да что там, настоящее сожаление!), когда, выйдя из неё, он всё же поднялся. — Как восхитительно отзывчива ты была сегодня… а какой дивный вокал звучал в процессе… на самом деле, совсем на тебя не похоже.

После этих слов, подчёркнутых едва заметным ударением, сердце у неё судорожно дёрнулось и застряло где-то в горле, мешая дышать.

«Он что-то заподозрил? Он как-то… понял?»

Малфой взял со стола палочку, и Гермиона услышала, как он коротко прошептал отпирающее заклинание. Наручники расстегнулись, он снял их с покрытых синяками и ссадинами запястий и помог ей встать на ноги.

Пока Люциус поправлял одежду и очищал мантию, Гермиона не смела глаз на него поднять, хотя откуда-то знала, что он улыбается, и эта его улыбочка была многократно усиленной версией той самодовольной, триумфальной ухмылки, которую она уже видела прежде.

Накинув чистую бархатную мантию, Малфой неспешно направился к зеркалу, где провёл несколько минут, сначала с помощью палочки взбивая и укладывая в причёску растрёпанные волосы, затем с преувеличенным вниманием разглядывая и поправляя воротничок рубашки и шейный платок, пока не стал ещё более опрятным и безукоризненным, чем в тот момент, когда появился на пороге своего кабинета.

А потом он просто ушёл, шествуя с поистине королевским достоинством, и даже не оглянулся.

Не в силах сбросить охватившее её после потрясающего оргазма оцепенение, Гермиона, часто и неглубоко дыша, прислонилась к столу ослабевшим телом. Её трясло с ног до головы, внутри и снаружи.

«Что, чёрт возьми, тут только что произошло?»

Возможно, она простояла так несколько минут, а может быть, всю жизнь. Гермиона не знала этого, потому что полностью потеряла контроль над чувством времени и реальностью. Бой настенных часов наконец вырвал её из забытья.

«Одиннадцать часов, — спохватилась она и поспешила к зеркалу. — В любую секунду я…»

Потрясённо застыв, Гермиона наблюдала за тем, как фарфорово-белая кожа приобретает более тёмный, сливочный оттенок, как гладкие светлые локоны темнеют и завиваются, как возвращается цвет и разрез её глаз, как маленький кукольный рот становится крупней, а симпатичный, чуть островатый носик принимает обычную форму… Теперь в зеркале снова отражалась её собственная, такая знакомая персона…

Вот только Гермиону терзало отчётливое ощущение того, что никогда, никогда больше она не узнает, не почувствует себя настоящую.