Призраки грядущего

«Черт бежит от ладана» – гласила старая европейская пословица, на деле же это не более чем выдумка – распространенное заблуждение экзорцистов и священников, старавшихся придать зрелищности своим спектаклям. Изгонять демона, окуривая одержимого ароматным дымком, - глупость же, право слово. Собственно, если логически поразмыслить: что такого страшного может причинить тлетворный запах тлеющей смолы существу, которому Геенна Огненная – дом родной, а дым и гарь, застилающие коридоры в глубинах Ада – милы настолько же, насколько деревенскому жителю мил утренний воздух, пропитанный свежестью? Разумеется, ничего. Разве что расчихается с непривычки или головная боль замучает. Асмодей же и вовсе ограничился тем, что потер переносицу от чересчур приторного аромата.

В покоях было сумрачно, непривычно прохладно и тихо. Даже василиск, приютившийся в небольшой щелке возле двери, единожды пискнув, тут же сконфуженно смолк, затаился и более ничем не выдавал своего присутствия. Асмодей был в одиночестве – Абаддон, видимо, захваченный чувством эйфории, оставил его еще у портала, решив испробовать свои таланты в мире людей (что ж, завтра следовало ожидать вестей о каком-то военном конфликте), а другие обитатели пещеры разбежались по дальним углам, едва завидев грозную фигуру своего хозяина в дверях. Впрочем, о них он не сожалел.

До краев наполнив себе бокал кровавой настойкой, Асмодей повалился на стоявший в глубине опочивальни диван, спинка и подлокотники которого были украшены замысловатой резьбой, крытой сверху местами облупившейся позолотой. Толстые, щекастые Путти с ангельскими крыльями, сидящие на виноградной лозе, глядели в пространство опочивальни своими незрячими глазами и ухмылялись отнюдь не невинно. Видать и на них пала порочная длань князя плотского греха. Оно и не удивительно, на этом диване столетия назад творились гнуснейшие деяния, ибо он принадлежал знатной распутнице, особенно любившей предаваться порочным утехам не на широком ложе, а именно здесь. Асмодей и сам захаживал в салон этой куртизанки, а после кончины ее, решил позволить себе сентиментальность и сохранил диван, чтобы временами вызывать к себе эту порочную дамочку из собственного борделя. Блаженно вытянув ноги вперед, он пошатнул стол, на котором, расположившись на клетчатой доске, тихо посапывали живые шахматы с запертыми внутри фигур душами. Игра эта, которую он так и не успел закончить, уже третий месяц мозолила демону глаза. Правда, исход этой умозрительной битвы в черно-белом мире был предрешен, видимо, поэтому Абаддон, ссылаясь на какие-то срочные дела, скоропостижно покинул его резиденцию и больше не изъявлял желания продолжить партию.

Правда, сейчас мысли в его голове были заняты иным. Чувство восторга наполняло черную душу Асмодея, пуская в ней корни еще большего презрения к племени человеческому. Глупые, глупые люди, в гордости своей решившие поставить себя вровень с одним из могущественных князей Преисподней, считая, что обычным смертным хватит сил его изгнать. Впрочем, место он им указал, так что о деяниях его скоро весь белый свет узнает. Прямо, как в старые добрые времена. Давно он так не веселился в мире людей! Все чаще Люцифер его командировал на Землю для дел политических, а они времени на развлечения не оставляли, а тут прямо подарок судьбы, и, главное, сколько душ разом в демоническую копилку упало. Тут, пожалуй, есть чему порадоваться. Что поделать, нужны, нужны были Асмодею триумфы. Дышать он без них не мог. Ни дикий зверь, ни крепость, ни женщины – пред ним никто не мог устоять. Одно слово – победитель! Жаль только восхищаться его победами в эту секунду было некому, да и зачем ему лживое восхищение тех, кто из кожи вон лез, дабы выслужиться. Подхалимы и лизоблюды, а в минуты истинной радости даже существам падшим хотелось увидеть нечто искреннее и настоящее. Отчего-то при этой мысли в бездушии его вспыхнуло пламя злости, а вместе с этим огнем вспыхнул и камин, из которого вылетел тлеющий лист дьявольского манифеста.

– Как угодно, Владыка, – саркастично прошипел Асмодей, пробежавшись глазами по пергаменту. Рука его инстинктивно сжалась на бумаге, которая тут же занялась зеленым пламенем.

Демон в задумчивости подошел к расщелине, выполнявшей функцию окна, вглядываясь в пылающие лавовые реки, уходящие за горизонт. Этим утром в Аду было тихо. Казалось бы, какое может быть утро в этом затерявшемся на обочине Вселенной безвременье, где нет ни единого признака существования иных миров? Где время лишь эфемерная материя, не имеющая ничего общего с земными днями. Где единственной реальностью является лишь нескончаемая боль и обреченность. Обреченность для грешников, и такая же обреченность для падших, отбывающих с начала времен свою скорбную ссылку. Каждое мгновение, похожее на предыдущее, сплеталось здесь воедино с десятками тысяч похожих мгновений, и спустя еще один отрезок этого безвременья становилось ясно, что прошла целая вечность. И финишной чертой каждого века был знаменитый бал Люцифера. Бал, на котором Асмодею против воли суждено было стать распорядителем. Должность почетная, ответственная и хлопотная, а главное – неблагодарная. Хотя, о какой благодарности можно говорить в Аду?!

Впрочем, основные приготовления уже были совершены, дела сделаны, каждый, кто заслужил внимания нечисти, был навещен, а особо отличившиеся в земной жизни – умерщвлены. Гости должны были собраться отпетые – грешники разного почина: убийцы и висельники, воры и насильники, клятвопреступники и прелюбодеи, а так же их темные покровители, демоны, ведьмы, вурдалаки и прочие обитатели мира тьмы, потерявшие счет векам.

Столько приглашенных, столько знакомых лиц, столько нечестивых душ и все до одной потерянные в вечности. Демону-убийце казалось иногда, что только для того и создан Великий бал, чтобы грешники и бессмертные гости понимали, что минуло очередное столетие в их вечном заточении и вечной службе; что вот она – мера их страданий и вознаграждений. Год за годом, они ровным строем все ближе подходили к окончанию вечности. Ведь как иначе узнать, что чуть ближе стал Страшный суд? Хотя, после пятнадцати сотен отмеренных балами веков в Геенне, наверное, никакой суд был не страшен, ибо все страшное давно уже обратилось привычной реальностью. Но это было лишь его умозаключение, у грешников и страдальцев Асмодей не спрашивал, боятся ли они. Да и не имело оное никогда для него значения, сейчас все его мысли были заняты Великим балом, а точнее причинами этого скоропостижного решения. В том, что сие дело имело политическую подоплеку, сомневаться не приходилось, но что именно побудило Люцифера отступиться от тысячелетней традиции?

– Владыка Асмодей, – тихий юношеский голос прозвучал у дверей. – Мессир желает Вас видеть!

– Пусть оседлают Аргуса! – не оборачиваясь, произнес он. – Передай посланникам, что нынче же вылетаю.

– Владыка…– мальчишка зажался, будто желая пройти сквозь стену…

– Что еще? – нетерпеливо обернулся Асмодей.

– Он… повелитель… он здесь, – в эту секунду слуга, пожалуй, мечтал провалиться еще ниже, лишь бы не терпеть на себе этого обжигающего взгляда. Жаль только падать ниже было уже некуда.

– Что?! – взревел Асмодей. – И ты заставил мессира ждать! Пропусти! Быстро!

Юноша в тот же миг почувствовавший, как камень под его ногами раскалился докрасна, с криком боли бросился прочь, оставляя кровавые следы на белоснежном мраморе. В ту же секунду в проходе замелькала огромная тень и, по обыкновению облаченный в червленые доспехи, укрытые длинным черным плащом, на пороге появился Люцифер. Не знай Асмодей своего владыку, решил бы, что на лицо его легла восковая маска равнодушия, но князь блуда знал… знал и этот холодный взгляд, и то, какая буря может скрываться за видимым спокойствием.

– Мессир, – склонившись, произнес Асмодей. – Чем обязан чести принимать Вас в своей обители?

– Своими ошибками, – по-хозяйски усаживаясь в кресло, прошипел он. – Мои рыцари должны разделять со мной не только власть, но и мои взгляды.

– Мой Властелин, не я ли доказывал Вам свою преданность десятки раз? Не я ли спустился за Вами в Ад? Не я ли возродился с Вами из пепла и сохранил верность тогда, когда другие переметнулись на сторону врага? – с укором заметил Асмодей, состроив оскорбленную гримасу.

– Достаточно, – нетерпеливо оборвав его, произнес Люцифер, – мерилом верности являются не только память дней давно минувших, но и дела настоящего.

– Мессир? – Асмодей выпрямился во весь рост, вопросительно глядя на высочайшего гостя, давая понять, что ждет объяснений.

– Который век мы ходим на грани, и когда-нибудь я ее пересеку, Асмодей! Я пересеку! Я свергну Бога!

– В этом нет сомнений, повелитель.

– Тогда почему вызов Господу бросаешь именно ты? Почему ты пред ликом небес на святой земле устраиваешь дьявольские спектакли? Сейчас не средние века, тебе ли – хранителю времени этого не знать? Мы не кричим на каждом углу о своем существовании, потому люди теряют веру, а со смертью мы пожинаем плоды их неверия. Эта цена мира и процветания, которую каждый из нас должен заплатить, чтобы достигнуть цели. Сейчас работу демонов выполняет пресловутый прогресс, и я не хочу менять это правило.

– И поэтому Вы желаете изменить саму природу падших? – вспыхнул Асмодей. Впервые за долгое время все его существо восставало против установленных правил, лишивших его крупицы столь желанной свободы.

– Природа демонов – хаос! Немного порядка им не повредит!

– Порядок был на небесах, мессир! Возможно, не стоило их покидать! – прошипел князь плотского греха, теряя контроль. Люцифер в ответ лишь снисходительно улыбнулся. Характер Асмодея все равно, что порох – одно неверное слово, и взрыв неизбежен.

– Будь осторожней с такими заявлениями, – предостерегающе произнес он, – участь последнего, кто отважился мне дерзить известна. А вот судьба его подельников, многих из которых мои доблестные рыцари упустили… – Асмодей замолчал. Бегство Мамона и Левиафана было их позором: его и Абаддон. Долгое время беглецов искали на дальних рубежах адских земель, а не найдя их там – на Земле. Но, как оказалось, не так-то легко найти в поднебесном мире демонов, отказавшихся от своей силы. Веками они рыскали по свету, но бунтовщики каким-то одним им ведомым способом умудрялись покидать свои убежища до того, как их настигали преследователи. – И теперь они, – продолжил Люцифер, клокоча от ярости, – нашли себе небесных союзников, пытающихся попрать мою власть.

По крайней мере, теперь была ясна причина дурного настроения темного властелина и причина его появления в доме рыцаря. Едва ли бы его могла разозлить выходка Асмодея, она скорее стала каплей, переполнившей терпение Люцифера, а вот новость о воспрявших духом мятежниках вполне могла стать причиной глобального катаклизма в двух мирах.

– Как такое возможно? – не веря своим ушам, произнес Асмодей.

– Обмельчали нынче ангелы, ради победы в первородной войне не гнушаются очернять себя даже связями с демонами, – в его голосе звучала горькая усмешка. – В былые времена их бы низвергли в наше царство проклятых. Впрочем, нет худа без добра. Этим поступком они демонстрируют свою слабость. За последние века мы стали сильнее, ибо наука уничтожила религию. Скоро наши армии схлестнутся, и сбудутся библейские пророчества, мир перевернется, а выжившие утонут в океане крови. Именно поэтому важно схватить предателей до того, как война захлестнет три мира и они успеют разболтать наши тайны.

– Повелитель, можете не сомневаться, мы найдем их…

– Больше двухсот лет мы пытаемся их найти и все безрезультатно, – он положил на стол золоченую колбу с посланием. – Время не ждет и требует решительных мер. Раз Рай пытается найти сторонников в Аду, мы найдем их среди небожителей. Твоя задача после бала передать это послание Рафаилу.

– Он никогда не поддержит нас, Владыка!

– Не поддержит, но сможет поспособствовать выдаче предателей. Если мы до сих пор не смогли взять их след, значит, они укрыты от нас дланью Всевышнего. Ангелы не столь уж святы и послушны, как принято считать. Не забывай, что Михаил, нарушив печать Творца, раскрыл для нас врата в Сумеречный храм, другие тоже могут польститься…

– Долг платежом красен, чем мы отплатим Рафаилу эту… услугу?

– Мы отдадим им утерянное достояние. Святой Грааль и прочие святыни давно пылятся в подвалах Преисподней и нам проку от них немного. А на словах передай, что к написанному я готов приложить три десятка безгрешных душ.

– Мала цена за знания Левиафана и Мамона, – скептически заметил Асмодей.

– Поверь, Рафаил согласится, ибо для нас человеческая душа – разменная монета, а для них – величайшее детище Творца. Ценой своей жизни они должны защищать невинных. Это главный завет, а эти души чисты во всех отношениях – прекраснейшие жемчужины, красотой своей способные украсить венец Создателя. Сколько споров велось из-за них, сколько претензий присылала нам небесная канцелярия, и теперь, когда мы готовы отдать их добровольно, они не отступятся, даже перед угрозой поражения в войне. Бросив эти души, они до основания разрушат свою идеологию, а вслед за ней разрушится их мир… изнутри… и без нашей помощи. Этого они не допустят.

– Я все исполню, Властелин, – дождавшись конца этого монолога, отозвался Асмодей.

– И постарайся на этот раз обойтись без неприятностей, – уже на выходе, бросив мимолетный взгляд на шахматную доску, Люцифер передвинул ладью, сделав заключительный ход в партии. – Шах и мат.
В то же мгновение волшебные шахматы треснули и рассыпались на мелкие осколки с хрустальным звоном. Десятки измученных стонов вырвались на свободу вместе с сиянием и закружились спиралью вокруг алмазного перстня Люцифера, пока не слились с ним воедино, навеки заключенные в холодный камень.

– После бала, – кивнув в сторону послания, повторил Темный Властелин и, не дожидаясь ответа, покинул пещеру.

Некоторое время Асмодей в молчании смотрел на разлетевшиеся по шахматной доске осколки, раздумывая над этим предостережением. Где-то в глубине его сознания начинало зарождаться смутное беспокойство, причин которого он не мог до конца уразуметь. Слишком много вопросов осталось после этого визита, слишком много недосказанностей терзало его разум, а неполные ответы Люцифера лишь удваивали интерес. Некоторое время Асмодей боролся с желанием вскрыть конверт, чтобы приподнять завесу таинственности, однако осторожность и здравый смысл все же восторжествовали. Убрав послание в тайник, где некогда хранились учетные книги, он лично оседлал своего нового питомца и боевого товарища, взмывая в пламенеющую высь.

***

Следующие несколько дней прошли во взаимном молчании. Они больше не говорили об Асмодее и о грядущем бале. Лионель, надев на себя каменное, словно у античного идола, выражение лица, старался лишний раз не встречаться с возлюбленной и, закрывшись в кабинете, погрузился в изучение старинных гримуаров, а Аврора, прекрасно понимая, что заговаривать об этом бесполезно, терзалась в одиночестве от сомнений и чувств, разрывающих ее сердце на части. Она ощущала себя уставшей и изможденной, но спать не хотелось. Словно приведение несчастная бродила по дому: бледная, потерянная и напуганная. Какой же она была глупой, решив, что смогла предать былое забвению! Нет, такое не забывается! Память о прошлом медленно тлела в глубинах сознания, ожидая своего часа. И этот час настал! Одной лишь искорки было достаточно, чтобы разжечь в душе пожар. И пожар этот сжигал ее изнутри.

Давно она не испытывала столько противоречивых эмоций. Когда-то Аврора денно и нощно взывала к Асмодею, теперь же до дрожи в коленях боялась встречи с ним. Хотя, справедливости ради стоило отметить, что страшилась она вовсе не демона, а самой себя, ибо упрямая сердечная мышца могла позабыть о том, что за два с лишним столетия на пепелище выжженной души взросло новое чувство.

Это состояние становилось невыносимым, и постепенно ее начал охватывать ужас. Вдруг показалось, что она по собственной воле попала в ловушку – заперла себя в четырех стенах. И они словно начали сдвигаться, а высокий потолок – давить сверху, оставляя все меньше и меньше жизненного пространства. Нужно было вырваться из этих сетей отчаяния, глотнуть свежего воздуха и привести мысли в порядок. Впрочем, искать повод для выхода ей не пришлось. Облачившись в черное платье, украшенное ониксовой камеей под высоким воротничком, Аврора спустилась в парадную и уже собиралась скользнуть на улицу, когда ее окликнул Лионель, голос которого после гробового молчания минувших дней звучал особенно громко.

– Ты опять собираешься это сделать? Опять пойдешь туда, после всего произошедшего?

– Так велит мне моя совесть, – накидывая на плечи теплую шаль, произнесла девушка. – Мы похитили его время, его годы… и теперь мы будем жить, а он сгниет в могиле. Проводить его в последний путь – это меньшее, что я могу сделать!

– Это опасно!

– Не опасней общения с демонами.

– Ты понимаешь, что он не отступится! Да, моими стараниями его отстранили от дела, но юношеский пыл, оскорбленное самолюбие, желание завоевать сердце красотки Уильямс и тщеславные планы выслужиться перед генералом Борегаром только распалят его желание докопаться до истины.

– До какой истины, Лионель? Магия мертва! Не ты ли это говорил! Инквизиция канула в Лету.

– Зато осталась куча фанатиков, которые могут сильно осложнить нам жизнь. К тому же, своим появлением ты только укрепишь подозрения констебля Мура.

Это была его оплошность. Покидая кладбище, Лионель был уверен, что забрал все личные вещи Маркуса Хеворта и, тем самым, сделал невозможным процесс его опознания. Шутка ли, из мужчины в расцвете сил одночасье превратиться в дряхлую развалину. Идеальное преступление, которое ни один суд не докажет, но высшие силы видимо играли против него. В спешке обыскивая тело, ведьмак не заметил крохотный нательный крест, который хоть и не пролил свет на обстоятельства загадочной кончины одного из городских старожил, но изрядно всколыхнул общественность. Когда очередная громкая новость о смерти «молодого старика» заняла первые полосы газет, Лионель обозлился еще больше, виня в собственном просчете все того же демона, перевернувшего его мир.

– Как раз-таки наоборот. Я ходила на все похороны, и если после его визита резко отступлюсь от традиции и в страхе закроюсь дома, это станет лишь подтверждением вины. Не бывать тому! Раз ступив на этот путь, приходится идти до конца, – тоном, не терпящим возражений произнесла она, выходя на улицу.

Дорога до кладбища прошла по пути забвения. Аврора будто брела по дороге потустороннего мира, не замечая ничего вокруг, кроме теней собственных грехов, которые обступили ее со всех сторон. Сотни лиц пусть и виновных жертв взирали на нее, бросали в спину молчаливые обвинения, проклинали. А потом затихли, уступив место последнему обвинителю, душа которого, воспарив над укрытым белыми лилиями гробом, ждала отпущения.

– Все пройдет, – Аврора мысленно твердила себе слова, выгравированные на изумрудном перстне, стоя в одиночестве в нескольких шагах от остальных, горевавших на похоронах Маркуса Хеворта.

Шел дождь, и одетые в черное мужчины и женщины держали над головами такие же черные зонтики. Они опирались друг на друга, женщины плакали, разделяя кров и горе, а мужчины склонив головы, сверлили глазами мысы собственных ботинок, и в скорби своей все были едины. Все, кроме Авроры! Она не делилась ни с кем ни своим зонтиком, ни горем. Да и не было в том смысла, ибо никто из присутствующих не мог понять всей глубины ее трагедии. Пожалуй, она скорбела больше всех: больше жены усопшего, больше его детей, и уж точно больше всех этих богатых сплетников. И пусть она хоронила не близкого друга – это сейчас не имело никакого значения, ведь вместе с мсье Хевортом умерла очередная частичка ее души – светлая частичка.

В ее глазах Маркус был не преступником и вором, не человеком, продавшим душу в обмен на тлен материального мира, он был примерным семьянином, любящим сыном, мужем и отцом, пожертвовавшим собой, ради блага близких людей. Он был зеркальным отражением ее самой, а потому скорбь ее смешалась с ненавистью и презрением к самой себе. Ведь именно с ее молчаливого согласия свершилось подобное злодеяние. Ах, как в этот момент хотелось лечь в эту могилу и оборвать проклятие вечной жизни, да только она уже была мертва. В злости своей девушка до крови закусила губу.

Порывы ветра задували ледяные дождевые брызги под зонт, намочили волосы, хлестали по щекам и шее, но Аврора этого не замечала, не замечала ничего, онемев от скорби. Нынче не время для этого, она станет скорбеть потом, когда будет способна вытерпеть эту муку. Сейчас Аврора не могла в полной мере подпустить к себе собственные чувства, мысли, душевные муки, из раза в раз повторяя слова, которые обещали заживить раны и дать ей силы, чтобы выжить, пока время не залечит боль: «Все пройдет!»

– Прах к праху, пыль к пыли, пусть земля ему станет пухом, – голос преподобного отца проникал через заслон онемения, слова отпечатывались в ее сознании. И Аврора скорбела молча, не уронив ни одной слезинки, хотя душа ее безумно металась от горя. Девушка никак не могла себя заставить смотреть на свежевыкопанную, вопреки устоявшейся традиции, могилу, на голый ящик из ясеня, опускаемый в нее. На нем видны были маленькие полукруглые вмятины, шрамы от молотков, которые заколотили крышку, а потом был этот оглушающий звук. Звук, не оставляющий надежды, звук падающей на крышку гроба земли. Аврора хотела зажать уши, вскричать, — все, что угодно, лишь бы ничего не слышать, но она должна смотреть… должна видеть цену своих решений. Аврора подняла головку, сильно сжала зубы, стучавшие от холода, проглотила ком, подступивший к горлу, и застыла.

– Все пройдет, – в очередной раз повторила она.

Девушка оглянулась, острые осколки ее разбитой вдребезги жизни были повсюду вокруг нее… здесь, на кладбище Сент-Луис в Новом Орлеане. Высокий гранитный шпиль собственной старой усыпальницы, темный камень, исполосованный ливнем, был памятником миру, который унесся безвозвратно. Это был мемориал ее былой невинности и духовной чистоты, символ горделивой и беспечной смелости, которая привела ее к низвержению и проклятию вечности. Он был воздвигнут в честь жертв коварной игры потусторонних сил, и все присутствующие, и живые, и мертвые были ее невольными пешками.

– Все пройдет, – вот она – ее единственная молитва, которую несчастная твердила без устали, крутя на хрупеньком пальце огромный перстень.

– Вы только взгляните на эту бесстыжую, — прошипела Элис Грин, облаченная в подбитый мехом черный плащ. — Такая же жесткая и холодная, как сталь. Не пролила даже слезинки, не проронила и слова. Сердца у нее нет вовсе. И души…

– Вы знаете, говорят, эти странные события связывают именно с ней, — был ответный шепоток, — Не случайно зачастил к ним констебль Мур.

– Темная парочка, темная, я это сразу приметил, – прошептал какой-то юноша, – да и дом они избрали себе под стать.

Стоявшие подле незадачливых сплетников демонстративно зашипели, призывая к тишине, хотя сами думали… Каждый думал об этом.

– Нет! Нет! Оставьте его! Не надо! – вскричала вдова Маркуса Хеворта. Это был крик измученной души, страдающей в одиночестве и страхе перед неизбежностью. Столько лет они жили под его покровительством, не зная бед, но теперь жизнь встала пред ними во всем своем убожестве и жестокости, и они сломались.

Несчастная женщина подошла к глубокой скользкой яме, покачиваясь, будто последняя пьяница, разыскивая руками несгибаемую опору, в которой заключалась вся её сила и могущество. Но ее никто не поддержал, ей не за кого было ухватиться, кроме прозрачных нитей холодного дождя, которые могли лишь утянуть несчастную в могилу вслед за супругом. Аврора взглянула на окружающих. Почему они ничего не делают? Почему они стоят, как каменные статуи надгробий? Почему? Её надо остановить!

– Маркус! Маркус! – рыдала вдова. Ну почему… почему они молчат? Аврора воззрилась на присутствующих, но ни один не выступил вперед! Не подал руки! Тихо взирая на страдалицу взглядом, ожидающим сенсации.

– Во имя Господа! Она же сломает себе шею! – вскричала Аврора, бросившись к вдове, скользя по мокрой траве. – Остановитесь! Вы упадете, сударыня! – Ее маленький черный зонт, отброшенный сторону, покатился, гонимый ветром, пока не застрял в кустах. Она подхватила женщину, пытаясь оттащить ее в сторону, но та отбивалась изо все сил. В тот же миг к ней подскочили «достопочтимые» сестрицы Тарлтон, буквально вырывая едва стоявшую на ногах миссис Хеворт.

– Не смейте осквернять ее своими руками! Ступайте! Ступайте! Вам здесь не место! — прошипела старшая сестрица. — Здесь Вам уже нечего разрушать! Уходите прочь! Без вас обойдемся.

– Я не…

– Убирайся! – со слезами на глазах вскричала дочь почившего. – Томас… констебль Мур – мой друг! Он сказал! Сказал обо всем! Убирайся, ведьма! Ты принесла в наш город беду!

Аврора посмотрела в глаза, окружавшие ее, глаза, не имевшие подтверждения сплетням, но уже вынесшие ей приговор. Не говоря ни слова, она развернулась на каблуках и пошла, не обращая внимания на ливень. И толпа расступилась пред ней, как перед прокаженной; можно подумать, кончик ее подола мог осквернить и испачкать их.

– Все пройдет! – сквозь зубы проговорила она. – Все пройдет! – Эти люди не должны знать, что в действительности она чувствует, они не узнают о том, какой тяжелый крест она несет уже не первое столетие. Нет, они не узнают этого! Не узнают ее страданий. Они не достойны это узнать.

Аврора вызывающе подняла голову, не страшась проливного дождя… горделивая, бросившая вызов обществу, прямо настоящая богиня, взглядом способная метать молнии. Ее спина и плечи были расправлены, пока она не подошла к кладбищенской ограде, укрывшись от посторонних глаз. Тогда-то силы оставили ее, и Аврора ухватилась за железные врата, осев на землю. У нее кружилась голова от измождения, но ничего… все пройдет… пройдет и это.

Предыдущая глава || Следующая глава